***
Ким Тэхена не хочется покусать. Его не хочется остерегаться, как обычно рекомендуется делать с натурщиками. Он даже не вызывает желания пускать насмешливые комментарии, хотя после просмотра его профиля Чонгук был уверен, что будет с трудом сдерживаться. Ким Тэхен оказывается… интересным. В том самом смысле, когда сам вид и поведение человека тебе неосознанно импонируют, и ты просто хочешь наблюдать за ним, познавать, как какую-то экзотическую зверушку. Он оказывается тем профессионалом, который в процессе своей работы завораживает, и Чон уверен, что не только он чувствует на себе это влияние. Когда шатен, наконец, зашел в коттедж, первое, что он заметил, были задумчивые и даже слегка озадаченные лица стаффа. Казалось, ничего не смущало лишь одного человека — того самого Vante, который в тот момент на корточках сидел на полу около десятка бутылок с водой и периодически по только одному ему понятному принципу переставлял их. Пока фотограф занимался своим нелегким делом, одна из стилисток быстро подскочила к ним и стала докладывать обстановку: — Он до этого ходил по всему дому, по несколько раз открывал-закрывал шторы, попросил план коттеджа, какими-то приборами измерял освещенность, позвонил арендодателю, чтобы узнать про «скрытые отверстия, которые пропускают свет», а теперь вот разглядывает эти бутылки. Певец с легким сомнением посмотрел на менеджера а-ля «и что я тебе говорил про этого психа», но Сара вовсе не была удивленной: — Все в порядке, он так работает. Чонгук, обычно привыкший доверять мнению Сары, с сомнением покачал головой. Все, что он видел в этом человеке — позерство и желание выделиться своей «уникальностью». Ему приходится отказаться от своих слов и неозвученных мыслей уже через полчаса работы. Ким Тэхен действительно снимает не так, как это делает кто-либо на памяти айдола. Vante снимает не людей или какие-то объекты, он снимает свет, который определенным образом на них ложится. Чонгук чувствует себя красивой бутафорией, холстом, на котором фотограф что-то рисует с помощью дневных лучей. — Я понимаю, почему вы называете себя не только фотографом, но и медиахудожником, — говорит Чонгук, с восторгом рассматривая первые получившиеся кадры. Они необычные, слегка странные, где-то чудные, но что самое интересное — абсолютно естественные в своей ненормальности. Как будто это просто другое измерение, где подобные сюрреалистичные позы, ракурсы, отсветы полностью нормальны. — Это комплимент? — глубоким голосом спрашивает Vante, пролистывая превью снимков. — Очевидно же, что да. — Тогда спасибо. Рад, что вы довольны результатом, Чонгук-щи. Фотограф поворачивает к нему голову, и Чон, которому впервые за все время удается его рассмотреть вблизи, неожиданно заглядывается. Первые несколько секунд он не понимает, в чем дело, что в лице этого парня такого особенного, что шатен просто не может отвести взгляд. Да, Ким Тэхен объективно красивый: высокий рост, черные кудри, стильный тотал-блэк лук. Но Чонгук слишком долго вертится в к-поп индустрии, чтобы так легко вестись на чью-то красоту. Ответ находится быстро — глаза. Глубокие темно-карие глаза, без лишних стекол очков или б-линз, которые всегда отдают неестественным переливом. Из-за полностью черного образа фотографа радужка кажется еще более темной, пугающе неестественно темной, хотя примерно такой цвет от природы у всех азиатов. Чонгук всматривается в них чуть больше и то ли замечает, то ли ему кажется, как глаза напротив совершают парочку судорожных движений. Это в ту же секунду приводит его в чувство: перед ним натурщик, человек с черными глазами, который осознанно отказался от принципов общества, в котором живет, отказался от их разработок и философии, чтобы видеть мир абсолютно другим. Его, Чонгука, видеть другим, и наверняка мыслит он из-за этого тоже иначе. Возможно, так же иначе, как и тот акционист, который недавно поедал глаза мертвых рыб. От воспоминаний татуированное тело айдола покрывается роем мурашек. — Что-то не так? — вглядывается черными дырами фотограф, сильно прищуриваясь. — А, нет, — отводит взгляд от собеседника шатен. — Просто… я думал, что вы делаете свои фотографии черно-белыми уже при обработке. А, оказывается, снимаете их такими изначально. — Да, — кивает Ким и парочку раз моргает, — это специальная линза, подготовленная под мой вижен. Я пытался снимать на обычные камеры и накладывать ч/б постфактум при редактуре, но мне не нравились результаты. Ким Тэхен оказывается не просто интересным, но и гораздо умнее, чем все думали. Все его странные действия до начала съемок уже при работе становятся абсолютно понятными. За тот час задержки он изучил коттедж так хорошо, что сейчас свободно в нем ориентируется, понимает, в каком углу свет будет наиболее удачным, на какой этаж стоит перейти для следующего кадра. Да и та задержка вначале, из-за которой Чонгук час просидел в машине и в геометрической прогрессии накапливал раздражение, — тоже не просто задержка, а «плановое ожидание лучшего света, нам было нужно, чтобы Солнце было в зените, Чонгук-щи». Кажется, абсолютно все этот одержимый делает по плану, по часам и минутам. Всю фотосессию он разбивает на три части: дневную, закатную и ночную. Перспектива работать до 2-3 часов ночи никого из стаффа не радует, но все молчат, потому что именно так в голове этого парня все спланировано, а результаты этих планов пока что более чем достойные. Чонгук понимает, что только за первый час работы медиахудожнику удалось мягко захватить контроль над всеми процессами в доме: как ему поправляли макияж, в какую сторону зачесывали волосы, на сколько пуговиц расстегивали рубашку, на сколько сантиметров открывали шторы. Сидя на полу напротив окна, щурясь одним глазом от слишком яркого света, Чон раздумывает, как отреагирует этот парень, если что-то выйдет за рамки спланированного им сценария. Не признает, в недовольстве подожмет губы, будет скрупулезно исправлять. Понимает это Чонгук на собственной шкуре: — Чонгук-щи, ваш взгляд… — фотограф откладывает фотоаппарат и уверенно подходит к своей модели. Брюнет без раздумий садится около Чона и переплетает ноги в позе лотоса. Он приближает свое лицо, разбивая личные границы, и пристально смотрит через падающую челку и нахмуренные брови. — Мне не нравится ваш взгляд. Мне тоже, хочется ответить Чонгуку. Темные глаза натурщика снова начинают мелко подрагивать, и это чертовски пугает. У айдола возникает глубокое желание закрыть эти глаза ладонью, а лучше — просто сделать так, чтобы они на него никогда не смотрели. — Час назад вас все устраивало, — отбивается шатен и зеркалит чужую нахмуренность. — Кто сказал? — насмешливое поднятие брови. — Просто час назад все было не так плохо. А сейчас вы, — темные глаза пробегают по всей фигуре модели, — слабые, неотзывчивые. Хотите есть? — Нет, — слишком быстро. Тэхен это отлично прочитывает, что отражается в легкой улыбке, которая трогает его странной формы губы. — Мы можем продолжать. — Думаю, вам все-таки нужен перерыв, — поднимается на ноги фотограф, — мы все равно закончили с первым блоком. До заката есть еще около полутора часов, так что советую поесть. А еще выпить кофе, впереди много работы. Тэхен кланяется и, не дождавшись ответа, уходит. А Чонгук еще с минуту не может подняться — пришпоренное чувство собственного достоинства тянет вниз даже сильнее, чем пустой желудок и обессиленное тело. Яркое январское Солнце постепенно закатывается за горизонт, но, как и всегда, в последние часы своего поста — жжет своим светом сильнее всего. Тэхен, выйдя на улицу, привычным жестом надевает солнцезащитные очки. Он вдыхает полной грудью морозный воздух, а после достает из кармана пачку сигарет. Он курит редко, но сегодняшний день слишком сильно выбивает его из колеи. Первая затяжка идет восхитительно хорошо, так же как и вторая, и третья. Когда Тэхен перезванивает Чимину, от которого видит пару пропущенных, голова уже ощущается легче, чем последнюю неделю как минимум. — Ты уже освободился? — Нет, у нас перерыв. Ждем заката. На другом конце слышатся крики, разговоры и шум, как при строительных работах. — Что у тебя там происходит? — после новой затяжки интересуется Ким. — Оборудуем помещение для кастинга. Я же рассказывал тебе, что мы набираем новых людей на элеватор. — А, да. Не думал, что это произойдет так скоро. — Тэ, кастинг начинается уже завтра, — напоминает Чимин и уже собирается высказать другу за его невнимательность, но рядом с ним что-то с грохотом падает. Выслушивая хитросплетенный поток мата на другом конце, Тэхен мысленно благодарит неудачливого рабочего, который принял все недовольство Пака на себя. — Я, кстати, именно поэтому тебе звоню, — возвращается после устроенной им взбучки Чимин. — Может, ты сможешь хоть на один день прийти? Мне было бы интересно послушать твое мнение. Кастинг длится до пятницы, можешь прийти в любое время. — В принципе, почему нет, — задумчиво жует губы фотограф, — мне нужно будет обработать все фотографии, но к пятнице, думаю, управлюсь. — Супер, тогда жду тебя, — Чимин отвлекается на пару комментариев, которые отдает рабочим, а после с явной улыбкой в голосе растягивает. — By the way. Что там по съемке? Как поживает Чон Чонгук? — На удивление хуже, чем я, — вспоминает уставший вид айдола Тэхен. — Все идет… неплохо. Я сам пока не понял, но серьезных проблем нет. Есть взгляды, следящие за каждым движением. Есть холодность и неловкость в общении с каждым из команды айдола (наладить контакт пока удалось только с менеджером Ким). Есть страх сделать что-то не так, потому что ошибка может стоить всей карьеры. Но результатом пока все довольны, а самое главное — доволен сам Тэхен. Значит, проблем и правда нет. — Оки-доки. Тогда расскажешь все в пятницу. И, Ким Тэхен, я вздерну тебя, если не появишься. Держи это в своей кучерявой голове. Фотограф не сдерживает улыбки. Он на своем фотоаппарате клянется прийти и прощается. Сигареты остается на одну затяжку. Ким не без сожаления докуривает ее до фильтра и затаптывает окурок в ледяную грязь. К этому времени белое небо становится мягче, приобретает больше темных оттенков и глубины, свет теплеет — близится закат. Тэхен на пробу снимает очки. Глаза мгновенно жмурятся, но быстро привыкают — к вечеру Солнце действительно стало менее ядовитым. — Они ведь просто солнцезащитные? — рядом раздается знакомый женский голос. Ким Сара останавливается в нескольких метрах от фотографа и дружелюбно протягивает открытый Parlament. Тэхен со вздохом вынимает сигарету из пачки: видимо, побыть в одиночестве ему сегодня не удастся. Так же, как и бросить курить. — Солнцезащитные, — они по очереди прикуривают от тэхеновской зажигалки и почти одновременно выдыхают дым после первой затяжки. — Многие думают, что самое неприятное в монохромазии — это полное отсутствие цветовосприятия. Но это не так. Самое неприятное — это светобоязнь и снижение остроты зрения. От последнего я избавился еще в школе, но от чувствительности к свету никак не вылечиться. Помогают только солнцезащитные очки. — Отсюда нистагм и постоянный прищур? Парень удивленно вскидывает брови. Он правда постоянно щурится из-за сильной освещенности, при этом сами глаза, даже под очками, совершают судорожные движения. Тот самый пресловутый нистагм. Обычно это пугает людей, потому что они банально не осведомлены о подобных последствиях М-3, однако с возрастом Тэхен перестал обращать внимание на странные взгляды и уж тем более что-то кому-то объяснять. — Верно. Удивлен, что вы знаете. — Это школьная программа, — пожимает плечами женщина и затягивается. — А я к тому же питала особую любовь к маскунологии. Тэхен не самый болтливый человек и не привык так легко рассказывать о своих слабостях, но почему-то менеджер Чон Чонгука с самого первого знакомства его к себе расположила. Сейчас она еще раз доказала, что на порядок умнее и сложнее большинства людей, с которыми сталкивается Ким. — Я хотела сказать, что если тебя что-то беспокоит или ты чувствуешь себя некомфортно, то можешь не бояться сообщить мне, — смотрит в сторону дороги Сара. — Я понимаю, как на тебя могут смотреть из-за твоих принципов и необычного стиля съемки, но, если что, я готова встать на твою сторону и защитить. Все-таки именно я привела тебя в этот змеюшник. У Тэхена в груди теплеет. У него правда нет проблем, теперь точно. — Все хорошо, — улыбается слабо, но очень искренне. — Ваш стафф отлично себя ведет, можете не переживать. Спасибо. — А Чонгук? Тэхен не ожидает. Отнимает сигарету от губ, которую в очередной раз собирался закурить. А что Чонгук? Уставший, слегка озлобленный, но старательный и талантливый. По-честному, еще очень привлекательный, но у Тэхена слишком давно никого не было, чтобы он мог думать по-другому. — Тоже? — подбирает слова парень. — Все в порядке, правда. Честно говоря, он выглядит довольно запарившимся. И голодным. Но с последним, я надеюсь, вы смогли разобраться. Менеджер Ким смеется, показывая красивые ровные зубы. — Да, я уговорила его поесть. У него есть свои предрассудки на этот счет, с ними порой довольно тяжело бороться. — Как и с любыми предрассудками, — пожимает плечами медиахудожник. Они почти одновременно тушат сигареты, но какое-то время еще молча стоят рядом, разглядывая совершенно разное для них небо, на котором собирается закат.***
Розовый, красный, золотой, фиолетовый, оранжевый, песочный, пурпурный, бурый, голубой — переливаются солнечными зайчиками на лице Чонгука, отражаются от воды, которая плещется в бутылках напротив. Тэхен работает быстро, старается захватить каждую минуту закатного солнца. В помещении, которое наполнено людьми, царит тишина, раздаются лишь щелчки фотоаппарата и редкие комментарии, отдаваемые фотографом Чонгуку. Рубашка почти наполовину расстегнута, волосы взлохмачены, рукава подвернуты, открывая вид на подкаченные татуированные руки. Если в дневной сессии от него требовались строгость и сдержанность, то в закатной — раскованность, отчаянность и злость. Чонгуку непросто отыграть эти чувства, потому что мыслями он глубоко погружен в себя. И это целиком заслуга Тэхена, который после перерыва пришел в коттедж вместе с менеджером почти под ручку. С его менеджером. С Ким Сарой, которая всегда контролировала близость своих отношений с людьми так же легко и строго, как контролируешь длину поводка собаки, которую выгуливаешь каждое утро. Она не позволяла лишних контактов, жестко дифференцировала круг своего общения и очень тяжело допускала кого-то до личных отношений. Чонгук добился этого спустя несколько месяцев. Ким Тэхену удалось за полдня. Поначалу Чон ревновал, может быть, даже был слегка обижен. Но после он заинтересовался — что же это за человек, который так быстро расположил к себе самую неприступную женщину на памяти айдола? Розовый, красный, золотой, фиолетовый, оранжевый, песочный, пурпурный, бурый, голубой — на фотографии превращаются в десятки оттенков серого. Чонгуку становится жаль все эти горящие краски, хотя признает, что результат в тысячи раз лучше, чем он мог представить. На мониторе появляется превью последнего сета — он стоит в полный рост, опираясь двумя руками на кожаный диван. Давящая поза, окруженный потоком света силуэт. Лица не видно, но даже так от всего его тела разит властью, силой и превосходством. Фанаты будут в восторге, Чонгук их заранее понимает, потому что тоже топится в уважении и восхищении к проделанной работе. Однако еще больше в нем растерянности. Ни один человек в жизни не заинтересовывал его так быстро. Хочется вечно находиться под прицелом камеры Vante, хочется смотреть на него, разговаривать, даже несмотря на легкую сигаретную отдушину, которую айдол всегда ненавидел. Это настораживает, хотя в гораздо большей степени интригует. — Вы снова хотите есть, Чонгук-щи? — отводит взгляд от цифрового Чона к настоящему фотограф. Всматривается своими темными глазницами, на этот раз почти без прищура. Парень слегка улыбается и качает головой: — А вам снова не нравится мой взгляд, Vante-щи? — Никому не понравится грустный взгляд. Если он только психически нездоров. А разве натурщики психически здоровы? Вопрос открытый. — Просто находит порой такое настроение, — отбивается от лишних расспросов шатен, беря со стола стаканчик с недопитым американо. — Это понятно, — кивает Тэхен так, как будто услышал, что столица Америки — Вашингтон. — Сегодня вторник, — в еще большем убеждении заканчивает парень и отвлекается на уведомление, пришедшее на телефон. — Что? — насильно продолжает диалог шатен. После последней реплики его было бы безумием закончить. Ким поднимает голову от экрана. Не найдя в зеленых глазах ни капли понимания, со вздохом откладывает смартфон и садится на кресло. Махом руки показывает на стул рядом и приглашает Чонгука последовать своему примеру. Аккуратно садясь напротив, Чон ловит себя на мысли, что ощущает себя, как на приеме психотерапевта. Давайте разыграем, кто из них на самом деле нездоров. — Вы смотрели «Меланхолию Харуки Судзумии»? Вопрос буквально выбивает почву из-под ног — Чонгук понимает, почему ему предложили сесть. — Кажется, да, — в детстве и подростковом возрасте певец потреблял аниме на завтрак, обед и ужин, так что воспоминания о темноволосой улыбчивой школьнице быстро всплывают в памяти. — Это о странноватой девушке, которая любила все сверхъестественное, да? — Правильно, — не без удовольствия подтверждает брюнет. — Не знаю, вспомните ли вы, но у Харуки была необычная привычка. Каждый день недели у нее соответствовал определенной прическе. Почему? — Потому что это была странноватая девушка, которая любила все сверхъестественное, — Чон даже не старается, но разговор его занимает. — Ну, почти, — серьезно проговаривает Vante, — возможно, в этом есть что-то сверхъестественное, но я бы связал, скорее, с психологией. Дело в том, что дни недели отличаются не только своим расположением и названием, но и тем, как влияют на людей. Чонгук в любопытстве склоняет голову вбок и смотрит на медиахудожника в попытке разгадать. Карие глаза больше не дрожат, не пугают — может, ему и вправду днем привиделось. — И как же влияет на людей вторник? — с полуулыбкой вспоминает начало разговора Чон. — Меланхолично, — с полной верой отвечает Ким. — Это ведь такой странный и жалкий день недели. Это не понедельник, который все дружно ненавидят и который еще сохраняет воспоминания с выходных. Не четверг, когда ты уже ждешь новые выходные. Даже не среда, как что-то среднее, наполовину пройденное. Вторник — это тоскливо, обыденно и очень тихо. День, к которому все равнодушны. Его принимают как должное и просто переживают внутри себя, молча мечтая о следующем дне. Экран компьютера меркнет, из-за чего фигура натурщика почти тонет в полумраке — только сейчас становится ясно, насколько сильно потемнело за окном. И то ли это конец вторника, то ли эффект Ким Тэхена, но Чонгук начинает чувствовать себя лучше.***
Когда Луна появляется на небе, настроение в коттедже заметно повышается — близость окончания работы бодрит неимоверно. Стафф входит в свое привычное рабоче-болтливое состояние, когда и для дела, и для отличной шутки находится время. Чонгук с удовольствием вставляет свои редкие, но меткие комментарии в общий разговор, что почти полностью прогоняет усталость. — Кажется, фотосессия заканчивается гораздо лучше, чем начиналась, — проговаривает Енха, ловко докрашивая Чонгуку второй глаз. Он помнит эту стилистку — симпатичная, способная, очень общительная. В последнее время она работала с Чоном довольно много, и он был совсем не против, хоть ее почти белые б-линзы слегка отталкивали. — Кажется, так и есть. — И вы все-таки нашли общий язык с этим фотографом. — Этим? — приподнимает бровь Чонгук. — Ну, он все-таки натурщик, — пожимает плечами девушка, начиная закрепляющим жестом наносить на лицо пудру. — Это имеет значение? Работу он делает без единой помарки. — Да, но мы не можем отделить работу человека от его личности и убеждений. Он хорошо справляется, но, например, его дружок сегодня замутил новую акцию. И то, что он делает — абсолютно ненормально. Как мы можем быть уверены, что только из-за того, что этот человек неплохо управляется с камерой, он не выкинет какой-нибудь похожий трюк? — А как мы можем быть уверены, что человек, который обсирает своих коллег за спиной, тоже не выкинет какой-нибудь трюк? — жестко бросает шатен. Ему становится неприятно от касаний стилистки, хорошее настроение уходит, как через песочные часы. — Я не… — Енха откровенно теряется. Рука девушки замирает над чужим лицом, которое очень резко стало хмурым и враждебным. — Я не осуждала бы его просто так. Мне вообще нет до него дела. Я просто беспокоилась за вас. — Не нужно. — Чонгук, ты готов? — громко спрашивает спускающаяся со второго этажа Сара. Сразу за ней следует Vante, полностью сконцентрированный на камере в своих руках. — Да, — недовольно отвечает Чон. Енха все еще запуганной ланью стоит рядом. Она даже не представляет, насколько удачно для нее появились менеджер с фотографом. Настолько не представляет, что зарывает себя еще больше. Как только Тэхен с Сарой подходят к айдолу, чтобы проверить его готовность, девушка неожиданно привлекает к себе внимание: — Vante-щи, вы ведь знакомы с натурщиком Ди? Оказалось, что он пару часов назад провел новую акцию, вы знали о ней? — вопросы звучат громко и четко — стилистка почти уверена в своей правоте: до разоблачения подозрительного фотографа осталось три, две, одна: — С чего вы это взяли? — хмурится Тэхен. Девушка открывает было рот, но ее тут же прерывают. — Я не натурщик. И я не знаком с акционистом Ди. Это вообще не связанные друг с другом вещи. Ким произносит слова жестко и медленно, пытается донести трем слушателям такие простые для него истины. Сара выглядит ничуть не удивленной, на лице Чонгука читается легкий интерес, а вот в белых глазах стилистки, кажется, блестят слезы. Но даже вопреки этому Ким продолжает: — И, пожалуйста, прежде чем так легко вешать на других людей ярлыки, будьте добры для начала узнать, что эти ярлыки означают. Пойдемте, Чонгук-щи, для съемки все готово. Бездушно развернувшиеся спины причиняют боли не меньше, чем только что сказанные слова. В глазах стоят слезы, но уходящую фигуру того, кого Енха просто пыталась предостеречь, она видит четко. Как и всегда видела четко только его фигуру, к несчастью для себя.***
Второй этаж полностью темный, освещен лишь светом Луны и маленькими неоновыми огоньками, расположенными в разных частях комнаты. В темноте все кошки черные. И помещение сейчас действительно становится бесцветным, монохромным. Чонгуку всегда казался черно-белый вижен слегка примитивным, но сейчас он понимает, что даже такой мир может быть по-своему волшебным. Интересно, таким ли видит его фотограф? Чон кидает взгляд на брюнета, который около гостиного столика меняет объектив камеры. Они здесь вдвоем. Сидеть в темноте, как слепые кроты, стаффу не было смысла, поэтому команда осталась внизу, чтобы начать собирать вещи. В темноте и уединении, без лишних глаз дышать становится легче. Чонгук почти уверен, что монохромат чувствует то же самое. Наверное, именно поэтому он даже не вздрагивает, когда шатен подходит сзади, оставляя сантиметров десять между их телами, и заглядывает через плечо. Тонкие длинные пальцы ловкими движениями настраивают фотоаппарат с громоздким объективом. Оба в комнате почти не дышат — один от сосредоточенности, другой — от легкого гипнотического эффекта, в который его вгоняют действия первого. — У нас будет три локации: гостиная, спальня и ванная, — начинает объяснять Тэхен. — Заранее предупреждаю, что на каждой позе нужно будет задерживаться дольше, чем обычно, условно на семь-восемь секунд. Из-за минимума света потребуется большая выдержка. — Тебе или мне? Тэхен резко оборачивается — на его лице столько искреннего удивления, что Чонгук растягивает губы в шкодливой улыбке. — Слава богу, всего лишь камере, Чонгук-щи, — быстро возвращается к своему отстраненно-серьезному виду фотограф. Чон бы поверил, если бы не стоял достаточно близко, чтобы видеть плескание эмоций в чужих глазах. — Почему ты продолжаешь обращаться ко мне на «вы»? Мы же одного возраста. Разговаривать через плечо тяжело, особенно когда провокатор крайне привлекательно выглядит и дышит буквально в щеку, но даже на шаг отступить будет означать для Кима поражение. — И люди одного возраста разговаривают друг с другом на «вы». И с чего вы взяли, что мы одногодки? — Сколько тебе? — 23. — Тц, всего лишь год. Но ладно, — Чонгук обходит своего собеседника и садится на стол прямо перед ним. — В таком случае я должен обращаться к тебе «хен». Хен, — подчеркивает последнее слово с широкой улыбкой айдол. — Я не дал своего согласия, — не сдается Тэхен. — В таком случае я продолжу говорить неформально. — Это флирт? — А ты бы хотел, хен? — до легкой хрипоты понижает голос Чонгук. Кима от такого нескрываемого намека буквально отбрасывает назад. Ему все-таки придется отступить, это нужно заканчивать, он не может позволить какому-то пацану со спермотоксикозом сорвать ему съемку. На языке уже собираются сухие жесткие слова, но айдол обрывает свою игру так же быстро, как и начал ее. — На самом деле нет, — Чонгук перестает улыбаться, сует ладони в карманы и переводит взгляд с фотографа на противоположную стену. Как-то разом он закрывается и даже на расстоянии одного шага становится далеким. — Прости, я не хотел тебя напугать. Просто… мне показалось, что мы можем подружиться. У меня странные приемы, я знаю. Но до конца съемки осталось всего ничего, и я решил действовать напролом. Тэхен верит этой искренности. Тяжело не поверить, когда младший сидит ссутулившись, смотрит снизу вверх извиняющимся взглядом, а белый свет из окна подчеркивает блеск в глазах и черными тенями умножает грусть. — Почему я? — Потому что ты интересный, — выбивает воздух из легких своей честностью Чонгук. Выбивает так же мастерски, как и своей привлекательностью чуть раньше. — Умный, необычный. Я люблю таких людей. Мне просто хочется с тобой общаться. Чон слегка приуменьшил. Он жадный до подобных людей: таких непредсказуемых, слегка абсурдных, чертовски талантливых, помешанных на своем деле. Проблема в том, что вокруг артиста их крайне мало. Все настолько холодны в своем профессионализме и так зациклены на статистике и деньгах, что вызывают скуку. А с Vante не будет скучно — Чонгук нутром это чует. — Не боишься меня? — дает последний шанс фотограф, тем не менее, уже сейчас переходя на «ты». — Из-за чего? Ты не натурщик. Даже если бы был им, ты не похож на человека, который способен причинить кому-то боль. А еще я верю нуне, а она очень настаивала, чтобы ты пришел. Так что нет, я не боюсь, — и улыбается мягко, окончательно стирая в пыль всю оборону Тэхена. — Хорошо. Не знаю, что ты имеешь в виду под дружить, но можешь называть меня хеном. — Пока этого достаточно, — радостно уверяет Чонгук и встает со стола. — Откуда начнем, Vante-хен? Гладкая поверхность акрила холодит кожу, неудобная поза нарастающей болью вкручивается в спину, руки от усталости постепенно немеют, натянутая на лицо красивая скорбь медленно съезжает, демонстрируя банальную человеческую заебанность. Чонгук ненавидит фотосессии в ваннах, потому что они всегда супер банальные и ужасно неудобные. Полежи в этой джакузи с опечаленным лицом. Облокотись на ванну и сделай вид, что тебе плохо. О, а давай ты обопрешься на раковину и посмотришь на себя в зеркало. И грустный взгляд, не забывай. Так вот. Всего этого нет. — Ты умеешь в балет? Зато есть поражающе абсурдная реальность, в которой для Тэхена, видимо, ванная и балет — взаимосвязанные вещи. Чонгука от этой новости откровенно глючит, поэтому в процессе ее переваривания он не находит ничего лучше, кроме как придраться к странно построенному предложению: — А ты умеешь в корейский? Тэхен на это только закатывает глаза: — Не придирайся. Мне нужно, чтобы ты исполнил несколько классических балетных па. — Здесь? — Да. — Мы в ванной. — Очень наблюдательно. Чонгук раздраженно подбивает щеку языком и дергает в сторону головой. Ему определенно нужно переосмыслить возникшую ситуацию. Рядом стоящий Тэхен мученически вздыхает и напоминает: — Мы снимаем сессию фотографических эссе на тему одиночества. — Да, и ты хочешь, чтобы сейчас я станцевал балет в ванной. Часто так проводишь свои одинокие часы? — чуть громче, чем нужно, уточняет айдол. — Это интерпретация, вольное представление, — как маленькому разжевывает все больше раздражающийся Ким. — Я имею на это право. В конце концов это моя фотосессия. — Это моя фотосессия, — хмурится Чонгук. — Нет, — серьезно отбивает Тэхен. — Это моя фотосессия с тобой. — Нет, это фотосессия меня, которую ты исполняешь, — не собирается сдавать младший и облокачивается одной рукой на раковину. — Так дай мне ее исполнить! — взрывается брюнет и взмахивает камерой. В обычной ситуации он бы разбил себе нос за такое грубое обращение с техникой, но сейчас ему слишком хочется вдарить по лицу кое-кому другому. — И вообще ты сегодня говорил, что понимаешь, почему я не только фотограф, но и медиахудожник. Так вот да, я медиахудожник, и я так вижу. — Ты сумасшедший, — с улыбкой говорит Чон. Вид разбушевавшегося парня его веселит неимоверно. — Я все еще твой хен. — Ты сумасшедший, хен, — легко исправляется шатен и смеется. — Какой же ты ребенок, Чонгук-щи, — щурится Тэхен и так же опирается на раковину, сокращая расстояние между лицами. — Если ты не знаешь ни одного балетного движения, так и скажи. Будешь танцевать мне Baby shark. Он берет на слабо. Очевидно. И Чонгук бы не купился на эту подлую ухмылочку, если бы не воспоминания о 15 годах адовых танцевальных тренировок, которые сейчас в нем глубоко задеты и требуют справедливости. С одной стороны, глупо поддаваться на такую простую провокацию. С другой стороны, он действительно знает азы балета, и когда как не сейчас их показать фанатам: в необычной экспериментальной ч/б фотосессии с крайне неоднозначным фотографом. Чонгук ничего не потеряет. Возможно, он теряет парочку килограмм. Делать третий арабеск, аттитюды и а ля згонд в темном тесном пространстве оказывается той еще тренировкой на кардио. Но с горем пополам они все-таки заканчивают с ванной. Вспотевший и запыхавшийся Чонгук на выходе из комнаты только спрашивает: — Ты доволен, хен? — Почти, — довольным котом отвечает Vante и теряется в темноте второго этажа. В спальне атмосфера быстро меняется. Из-за Тэхена у Чонгука снова начинаются эмоциональные качели. Теперь они почти не разговаривают. Фотограф бросает подозрительное «делай, что хочешь» и исчезает. В смысле, айдол его не замечает. Брюнет движется неслышно, даже кровать под ним почти не прогибается. Или это только так кажется, потому что Чонгук не придумывает ничего лучше, кроме как взять гитару, сесть на кровать и полностью погрузиться в перебор струн. Уже среда. Но на него снова находит грусть, та, которая от большой радости. Потому что Чонгук слишком хорошо знает свою расписанную по минутам жизнь. Он знает, что эта радость и невероятно комфортные часы со странным фотографом скоро закончатся. Мелодия приходит в пальцы сама по себе. Сначала он не понимает, что играет, откуда эти незнакомые, но правильные звуки. А через пару секунд доходит: — Знаешь, кажется, я придумал сейчас песню, — в пустой темной спальне его голос звучит слишком громко. Тэхен, снимающий сейчас буквально у него в ногах, отнимает фотоаппарат от лица и смотрит снизу вверх: — Ну-ка? Чонгук поднимает глаза. Они сидят близко, достаточно, чтобы певец мог разглядеть шероховатость чужой кожи, которая светится из-за белесого света от окна и окружающих лампочек. — Feel like a Tuesday. Брови Кима аккуратно ползут вверх. — Мне стоит заявить об авторских правах? — На идеи авторские права не распространяются. Но я искренне тебе благодарен за нее. Готов даже официально это заявить после релиза. Ким качает головой, размахивая лохматыми кудрями: — Не нужно. Если ты действительно хочешь меня поблагодарить, то выполни одну мою просьбу. На этот раз удивляется гитарист: — Ну-ка? — Сними линзы, — ошарашивает Тэхен. — Не сейчас, на последнюю локацию. Просто... б-линзы дают отсвет. Ненавижу его, на самом деле. Но это та вещь, которую я большую часть времени не могу изменить. Тем не менее, просто поверь мне, ты увидишь, насколько меняется человек в кадре, когда он с чистыми глазами. Он становится более живым. Это бы идеально вписалось в концепт фотосессии. В сложные минуты жизни Чонгук себя спрашивает, о чем впоследствии он пожалеет больше, и в зависимости от ответа принимает решение. Может быть, ему не стоит снимать б-линзы, но он понимает, что гораздо больше будет жалеть, если после всего этого тяжелейшего дня расстроит своим отказом Ким Тэхена. — Я надеюсь, ты не продумал это заранее, — аккуратно опускает первую линзу Чонгук в футляр, который каким-то чудом оказался у Тэхена в чехле фотоаппарата. — Рассчитывая, что мы истинные, или что-то такое. Эта мысль не пришла ему из воздуха. Буквально каждая его бывшая в определенный момент отношений подстраивала «чистый взгляд». Все они подстерегали, когда парень снимет линзы, сами тайком снимали свои, чтобы в романтической обстановке встретиться глазами — и разочароваться, потому что не истинные. Чонгук с этого только злорадствовал, но в последний раз, с Аями, сам попросил девушку открыться друг другу, слишком неправдоподобно сильными были чувства. К счастью для него, снова было мимо. Аями его радости не разделила, Чон сделал вид, что не заметил этого. — Даже для меня это было бы слишком, — качает головой Ким. — Тогда зачем тебе футляр для линз? — поворачивает голову к парню Чонгук. — Чтобы хранить свои линзы, очевидно. — И ты их выкинул? — Ну, да. — Не жалко? И зачем тебе линзы? Я думал, ты их не носишь, — начинает приступать ко второму глазу айдол. — Они у меня есть на крайний случай. Порой я попадаю на такие мероприятия, где отсутствие б-линз или очков с биоптриями воспринимается в штыки, так что лучше хотя бы одну пару иметь. Но я в такие места попадаю максимум раз в пару лет, так что нет, не жалко. Вау, — Тэхен впивается в отражение младшего и с восторгом восклицает, — твоя настоящая радужка даже темнее моей. Чонгук закручивает футляр и ставит около рукомойника. Он поднимает на себя взгляд — его глаза действительно почти черные. Смотреть на себя немного непривычно, но, в целом, кроме своего вида ничего не меняется. Из-за темноты его А-3 практически не проявляется, разве что оттенки где-то становятся приглушеннее. Но это не страшно, только бы ощущение беззащитности спрятать поглубже. В предстоящем абсурде это оказывается сделать очень легко. Им остается всего лишь одна локация. В Чонгуке то ли нарастает грусть, то ли усталость, но его единственное желание — завалиться спать или напиться до беспамятства. Сон — слишком дорогое удовольствие, алкоголь гораздо доступнее, однако Чон не представлял, что настолько. Тэхен, разрезая полумрак гостиной, подходит к барной стойке, берет стоящую на ней бутылку и наливает бронзового цвета жидкость в стакан. Виски, догадывается по цвету и наклейке Чонгук. — Это?.. — тянет шатен, не имея ни единого понятия, чем бы «это» могло быть. — Это желание заказчика, — просто и честно объясняет Тэхен, — давай, богатый и крутой парень, возьми свой Jim Beam и сделай вид, как будто пил его вместо грудного молока. Сделать это будет тяжело, потому что «богатый и крутой парень» все еще на работе, а еще слишком дорожит своей репутацией, чтобы до такого опуститься. — Нет, — уверенно качает головой Чон, — обойдемся без Jim Beam’а. — Но… — У меня есть право отказываться от каких-то идей. Если тебе за это начнут предъявлять, сошлись на меня. Можешь даже сказать, что я вел себя как истеричная сука и кидался в окно, лишь бы не сниматься с виски. — Хорошо, — без лишних комментариев соглашается фотограф. — Но почему? — Потому что это пошло. Я сижу на кожаном диване в полурастегнутой рубашке, пью виски и глубоким темным взглядом смотрю в камеру, так нужно было, да? — играет в угадайку Чонгук. По просачивающейся улыбке на лице Тэхена он понимает, что попал 10 из 10. — Это абсолютная безвкусица и пошлость. Мы определенно не делаем этого. И вообще, кому я это рассказываю, мистер-я-не-прочь-потанцевать-балет-в-толчке? Уверен, ты способен снять что-то оригинальное и интересное и без бутылки. Чон не хвалит — просто говорит правду, ту, в которой сам убедился за этот день. — Способен, — тем не менее, с удовольствием принимает похвалу фотограф. — Но с бутылкой мы можем снять еще интереснее. В темных глазах фотографа горит знакомое Чонгуку творческое безумие. Они решают на нем сыграть. Оказывается, виски, в разных пропорциях разлитый по широким граненым стаканам, отлично звучит. Чонгук проверяет палочками для еды, зажатыми между пальцев. Быстро разбирается в высоте и тональностях получаемых звуков и отпускает себя. Постепенно ритм и звуки собираются в единое целое, оно щекочет голову изнутри, заставляя пальцы в предвкушении дрожать. Feel like a Tuesday обретает глубину и сложность. Кто бы мог подумать, что Чонгук поймает вдохновение, играя на стаканах с виски. Шатен останавливает себя только единожды, когда вспоминает: — А как же выдержка? Фотографии не получатся смазанными? — Получатся, — не отрывается от глазка Тэхен, — но в данном случае так будет даже динамичнее. Не останавливайся. Это все, что ему нужно было слышать. Потому что мелодия ледорубом пробирается через мозг. Звонкие удары становятся систематичнее, ровнее, все чаще в игру вступает полупустой Jim Beam, добавляя в музыку низких грубоватых нот. К кульминации Чонгук почти полностью забывает, где находится. Он настолько сосредоточен, что не замечает ни того, что Тэхен, опустив фотоаппарат, молча стоит рядом, ни того, что от слишком большой силы один из стаканов подбирается слишком близко к краю. Виски плещется, стекло дрожит, мелодия звенит громко, но не настолько, как разбившийся о пол граненый стакан. Они вздрагивают оба. Пойманные гробовой тишиной, замирают на своих местах, глядят на куски стекла, как на белый потолок, только что очнувшись ото сна. Движется только виски, невозмутимо растекающийся по темному паркету. Он подбирается к ногам Тэхена, холодным языком касается большого пальца, наконец, выбивая парня из сомнии. Ким быстро отходит от лужи и не придумывает ничего лучше, как сесть около разбитого стакана и начать собирать осколки в свою ладонь. — Нет, хен, ты же порежешься, — Чонгук мигом спускается со стула, насильно отодвигает чужую руку, задевая при этом ладонью край острого стекла. — Ой! — Блять, Чонгук! Тэхен подрывается с ног, в два шага сокращает расстояние до стены и нащупывает перемазанной в виски рукой выключатель. Впервые за эти сутки второй этаж освещается больше, чем на 50 люксов. Режущий комнатный свет заставляет щурить глаза, но уже через несколько секунд Чонгуку удается их открыть, обнаружив свою руку в состоянии небольшой степени паршивости — осколок прошелся глубже, чем он мог представить, и Тэхена в степени абсолютной дерьмовости. Вид фотографа, который сидит на корточках, прижавшись к стене и спрятав лицо в коленях, пугает гораздо больше пореза на ладони. Подлететь к нему занимает одну секунду: — Эй, Тэхен-хен, что случилось? Тебе плохо? — приблизиться к гнезду чернявых кудрей и постараться найти в их ворохе чужое лицо — еще одну. — Мне выключить свет? Пожалуйста, просто скажи, что мне делать. Наконец, заставить фотографа приподнять голову и сдержать себя от вскрика, увидев глаза-дыры, наполненные ужасом, — кажется, занимает вечность. Но он справляется. Потому что Чон Чонгук всегда справляется: — Хен, ты… — сипит младший, — не в порядке? Почему? Золотистая кожа художника, которую еще в первую секунду знакомства приметил Чонгук, приобрела какой-то сероватый оттенок. Ошалевшие глаза, растянутые на пол-лица, опускаются вниз. Проследив их движение, Чон находит свои руки, так быстро перемазавшиеся в красном: — Боишься крови? «Мимо», качает головой брюнет. Он в каком-то полуобморочном состоянии обводит взглядом комнату, затем резко подрывается и подбегает к рукомойнику, начиная издавать характерные звуки. — Хен! — только и удается крикнуть перепуганному Чонгуку. Но что-либо предпринять он не успевает — по лестнице быстрым ритмом отстукивают чьи-то шаги. — Что у вас происходит? — появляется их владелец. Сара слегка взволнована, однако увидеть блюющего фотографа около раковины на кухне она не ожидает. Она быстро оказывается около надрывающегося парня, аккуратно накрывая ладонью острые лопатки. К счастью, уже через пару позывов Тэхен вроде как успокаивается. Обернувшись к единственному свидетелю, женщина спрашивает: — Чонгук, чт… — взгляд цепляет окровавленную руку подопечного, мигом выбивая все мысли в голове. — Дьявол! Саре кажется, что она резко попала в какой-то чернушный фильм о войне, который обречен на плохой конец, потому что все обязательно под конец умрут. Женщина самоотверженно опускается на колени около второго «раненого»: — Боже, я не буду сейчас пытаться разобраться во всей этой чертовщине. Ты просто молча спускаешься со мной вниз, и я обрабатываю твою руку, — женщина строго смотрит на айдола, но, дождавшись ответного взгляда, окончательно теряется. — Почему ты не… Где твои линзы? Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы снимали без них! Саре плохо. Она уже подсчитывает, на скольких кругах Ада ее повертят за такое количество косяков, которые допустила. Ей не стоило оставлять Чонгука наедине с этим фотографом. Ей не стоило так быстро кому-то доверять. Возможно, ей вообще не стоило рисковать и приглашать чертового Vante. Ким Саре плохо. Однако Ким Тэхену хуже. Ким Тэхен выблевал желудок из-за количества цветов, которые вмиг набросились на него и до тошноты вскружили голову. Из-за полноцветного мира, который в последний раз видел в детстве на уроках маскунологии и который точно не должен видеть сейчас. Как не должен был видеть глаза, которые привели его к этому состоянию и которые сейчас прожигают его спину, потому что, наконец-то, поняли, что происходит. Чон Чонгуку плохо. И хуже. И хуже. Потому что он понял, почему спина фотографа недавно сотрясалась от блевотных позывов. Потому что когда руки менеджера тянут его к лестнице, эта спина поворачивается, и из-за нее выглядывают залитые эмоциями виновные во всем глаза. Виновные в том, что кровь Чон Чонгука красная. Теперь навсегда по-настоящему густая и красная.