Мы тут все под богом И других я вряд ли сильней виноват На ремне под боком Лихо болтается батин травмат Я уже умею Из него попадать в голубей и собак Но не до смерти, не Я Не, я Только чтобы поранить Ну, чисто, так
Порез на Собаке — Юдоли печали
Юнги смешно. Он знает этих крыс наперед. За семь лет выучил каждую жилу их действий, а вот они все еще его недооценивают и полоумно поддаются на любой блеф. Он пришел к этому заброшенному офису около 12 часов дня. Заранее, потому что понимал, что банка краски в его руках — вещь хоть и подозрительная, но не настолько опасная, чтобы мгновенно на нее среагировать. Он просчитался. Случайный прохожий сфотографировал его уже на десятой минуте. Через 15 новость о том, что акционист Ди стоит с банкой краски около какой-то заброшки в районе Сочогу, разлетелась по соцсетям. 30 минут — и вот уже двое полицейских с воинственным видом стоят рядом, раскручивая свою шарманку: — Ваши документы, гражданин. — Бросьте, офицер Ли. Вы видите мои документы чаще, чем лицо своей жены. Давайте без формальностей, я даже ничего еще не сделал. Акционист дружелюбно улыбается, но в сочетании с его словами и приподнятой бровью, ту, над которой черными чернилами выбит восклицательный знак, улыбка не выражает ничего, кроме раздражающей насмешливости. — Документы. — Плохое настроение, офицер? Да ладно, не надо так хмуриться и переживать — сейчас достану. Подержите, пожалуйста, — брюнет с абсолютно невинным видом протягивает мужчине банку. Тот стоит недвижимой статуей, только по сжатым кулакам и тяжелому дыханию ясно, насколько на самом деле злится. — Нет? Это же всего лишь краска. На этот раз для пущей невинности он приподнимает обе брови, восклицательный и вопросительный знаки над ними лишь добавляют красноречивого удивления. Не дождавшись реакции, Мин опускает банку на асфальт. Прощупав карманы кожанки и джинс, протягивает представителю власти свой ID. Мин Юнги, 29 лет, двойное гражданство (японское и корейское), статус вижена — И-3, инверсант. Старший полицейский Ли действительно видит этот документ в тысячный раз. Он знает наизусть его данные и даже с закрытыми глазами сможет представить фотографию — худое бледное лицо, прямые темные волосы, японские иероглифы, змеей бегущие по шее, и два пунктуационных знака — вопросительный и восклицательный — над кончиками густых бровей. — Зачем вам белая краска? И что вы делаете около этого здания? — возвращая карточку, спрашивает полицейский. — Она белая? — снова с наигранным удивлением спрашивает парень, принимая документ. — Ай-ай-ай, хотел небесно-голубую. В ч/б негативе они выглядят одинаково. Хотя все в моем вижене выглядит одинаково, кроме черного и белого. Так легко обмануть несчастного инверсанта. — Я повторяю, мистер Мин. Что вы здесь делаете и для чего вам белая краска? — в голосе полицейского появляется больше металла, чем в жестяной двери позади акциониста. — Ждал вас, офицер. Как и всегда. И эта банка краски — тоже для вас. Джокондовская улыбка даже не думает сходить с тонких губ. Она не пропадает, даже когда ее обладателя большим кулаком хватают за воротник и слегка встряхивают: — За идиота меня держишь, Мин? — цедит полицейский сквозь зубы. — Думаешь, я поверю, что ты не знал, что позади тебя бывший офис отдела общественности? Мне плевать, что ты задумал и нахрена тебе эта краска, мы уже здесь. Ты провалился. — В этом и дело, офицер, вы уже здесь, — черные глаза удавом смотрят в красные напротив. — Но у вас нет ни малейшего повода меня забрать. Я могу стоять тут долго, краска — не вода, не испарится. Готовы посоревноваться со мной в выдержке? От толчка акционист на два шага пятится, краска белыми густыми волнами мажет края банки. — Вызывай машину, Джихен, — со злостью говорит младшему полицейскому Ли, — мы здесь надолго. Юнги очень любил свою мать. Она растила его одна, потому в двойном объеме заботилась о нем и в том же — была строга. У нее тоже был И-3 — ему не от кого было больше унаследовать такой редкий вижен — и она как никто другой понимала, что значит черное небо днем и выжжено белое ночью. Каково это, когда у каждого на лице пугающая угольная маска, а вместо глаз и рта — горящие белесые дыры. Каково это знать, что все люди уродливы. Она это знала не только по контрастной негативной внешности всех вокруг, но и по отношению к себе. Потому женщина дрессировала сына так, чтобы ни один плевок, который тот непременно получит, не смог его зацепить. Каждый день мать сажала ребенка за стол и заставляла часами разглядывать сложнейшие пейзажи и изображения, до боли тренируя глаза. Сначала он видел только крупные объекты, постепенно сквозь слезы напряжения различал что-то поменьше, пока не доходил до совсем второстепенных деталей. Юнги отлично справлялся, с каждым разом у него получалось все лучше и лучше, пока задание не усложнилось, а обучение не превратилось в сущий ад. Цвет. Ему нужно было начать различать цвет. — Мама, я не понимаю, зачем мне это, если в 14 я смогу получить биоптрии, — захныкал однажды мальчик. — Потому что в этой стране таким, как мы, биоптрии не полагаются, малыш, — приоткрыла правду мать. — Но то, чему учу тебя я, гораздо лучше. Ты будешь знать истинное положение вещей, ориентироваться, как будто стал виденсом. А они будут продолжать этого не знать и обманываться. Позже Юнги стало известно, что он легко мог получить биоптрии в Японии. Но мама хотела сделать его сильным. И чем больше в процессе тренировок он видел цветов, тем четче ощущал эту силу. Разгадка оказалась простой — все дело в температуре. Даже в его негативном зрении холодность и теплота оттенков хорошо ощущались. Запомнить температуру того или иного цвета было вопросом времени, и за 29 лет его хватило с головой. Юнги очень любит свою мать и безмерно ей благодарен. За то, что она развила в нем силу даже со своим и его проклятым виженом. И за то, что за долгие часы тренировок воспитала в нем соколиную наблюдательность и змеиную терпеливость. А потому эти пять часов, которые он проводит на ногах, почти не меняя позы, едва ли оказываются для него существенными. Юнги всматривается в небо, видит, как чернильность постепенно теплеет и светлеет. Скоро закат, а значит время начинать то, ради чего он всех здесь собрал. На протяжении всего дня люди неоднородными кучками то собирались, то рассасывались. Ближе к вечеру с окончанием работы и учебы кучки стали превращаться в толпу. Нет, публику. Небольшую, но участливую — они фотографируют, снимают, шепчутся, что-то строчат в смартфонах. Идеальнее нельзя желать. — Ну что, офицер, я сдаюсь. В выдержке вы сильнее, хотя я уверен, что три стаканчика кофе и обед сыграли в этом не последнюю роль, — в льющейся через край доброжелательности Юнги можно топить котят. Ли чувствует, что что-то не так, что он где-то просчитался, но не может разгадать. Мужчина выходит из автомобиля, подходит к стоящему брюнету и, возвышаясь, говорит: — Тогда прошу вас покинуть это место и отдать нам краску. — Конечно, офицер Ли, — заискивающе начинает акционист, — я же говорил, что она для вас. Только зачем вам она в банке? Ценность краски по-настоящему проявляется только тогда, когда видишь ее на полотне. На последнем слове Юнги разворачивается и под тишину выжидающей публики с размаху выливает все содержимое банки на жестяную дверь. Инверсант разворачивается и глядит на шокированное черное лицо полицейского: — Было бы обидно прождать тут пять часов и все-таки не забрать меня, не правда ли? Офицер хмурится, он пытается просчитать по этому хитрому лицу свою ошибку или его план, но тот абсолютно прозрачен. Мужчина ступает вперед, чтобы сделать по инструкции свою работу, хотя внутри все кричит от ощущения, что он уже проиграл: — Господин Мин, вы задержаны за порчу государственного имущества. Прошу в... Смешки, громкие возгласы, а где-то и вовсе нескрываемый смех заставляют замолчать. Все еще не видя на непроницаемом лице акциониста никаких подсказок, Ли переводит взгляд за его плечо. По двери неровным слоем растекается белая масса. Мин постарался, так что краска прошлась почти по всей высоте двери и затронула большую часть поверхности. Не считая краев и странных отметин посередине. Масло? Всего лишь несколько простых линий и пара точек, которые изображают знакомый всем символ — скрещенные крестом вопросительный и восклицательный знаки. Они отдаленно напоминают советский серп и молот, хотя разобраться в чем причина — в случайности или же в конкретной политической идеологии акциониста Ди, сказать сложно. А вот стоящему представителю власти сказать и вовсе нечего. — Понимаете, офицер Ли, в чем дело. Вы никогда не будете «уже здесь», потому что вы всегда будете «здесь», когда мне это нужно. И в этот раз я озаботился гораздо раньше, чем вы могли ожидать. Представление окончено, Юнги с ледяным спокойствием принимает овации. Публика снимает, разговаривает, подходит ближе к только что созданной картине, но быстро отпрыгивает, услышав шиканье младшего полицейского. Инерсанту приятно, но до боли вцепленная чужая рука в его локоть, доставляет больше удовольствия. Красноглазому стражу власти нечего сказать, он продолжает действовать по инструкции, где хулиган задержан, а главная улика уже сегодня ночью будет стерта отбеливателем. Акционист заранее злорадно про себя усмехается, представляя, как тяжело будет стереть символ из масла и клея, который он заранее нарисовал, понимая, что поверх этой массы краска не ляжет, и в нужный момент незаметное, по факту прозрачное изображение проявится во всей красе. Пока полицейские разгоняют людей и рассаживаются по местам в машине, Юнги успевает достать телефон и нажимает на голубо-синюю иконку Pix-Art Messenger. Среди нескольких диалогов с непрочитанными сообщениями он нажимает на один. «Ты уже во всех соцсетях. Ты знаешь, в какой участок тебя везут?»«Забей, это простая административка. Отделаюсь штрафом или работами»
«Давай, нет?? Джин-хен голову свернет мне, когда узнает, что ты один»«Со мной не нужно нянчиться. Я сам разберусь, Намджун»
— Слышь, сдавай телефон. И руки вытяни. Только попробуй что-то выкинуть, если не хочешь, чтобы челюсть в обратную сторону смотрела. На запястьях — холодный металл. В груди — удовлетворение греет тягучим черным марганцем.***
В карельском поверье звон в ухе означает, что в подземном мире умершие родственники либо заблудились, либо кличут лодку для переправы в царство мертвых. Тогда нужно встать перед образами и молиться: «Пропусти, Бог, через реку Туонелы!» Возможно, родственники Таны и правда кличут ее в царстве мертвых, но только потому, что она сама скоро к ним попадет. В таком случае ей, наверное, действительно стоит помолиться. Как жаль, что из «Отче наш» она помнит только первую строчку. У девушки звенит в ушах так, что металлический шум машин, работающих в соседнем корпусе, она не различает. Да что там, даже гам в смежной комнате, где ждут своей очереди на кастинг кандидаты, полностью пропадает для нее. В ушах только звон — и разгневанный крик сонсеннима: — Как вы посмели посмотреть кого-то без меня?! — голос Чимина от злости звучит непривычно низким и рычащим. — Я отошел на 15 минут, а вы уже успели послать троих. Я повторяю, троих! — Сонсенним, мы сидим здесь уже третий день, — пытается достучаться девушка. — Я клянусь, вы бы сами им отказали. — Зовите их, — ровным голосом приказывает Чимин и невозмутимо откидывает рукой волосы. — Но... — Я сказал зовите их. Догоняйте, ищите, умоляйте, я хочу их посмотреть сам. Тон такой, что становится ясно — спорить бесполезно. Тана вздыхает и смотрит на сидящего рядом парня: — Соджун-а, сходи, пожалуйста. Младший кивает и уже через несколько секунд исчезает за дверью. Хосок почти не расстроен. С самого начала он говорил себе, что если не пройдет (а он, конечно, не пройдет, потому что, чтобы попасть в труппу элеватора, нужно быть либо самим Пак Чимином, либо кем-то приближенно уникальным и талантливым), то похвалит себя только за то, что попробовал. Отказы и ошибки ведут тебя к совершенству, говорил себе он. Это только начало, у него будет второй шанс, обнадеживал голос внутри. Вот только сейчас все эти слова ощущаются ничем, кроме как таблетками-пустышками. Внутри столько жалости к себе, что они выливаются наружу горячими слезами. Хосок быстро приподнимает биоптрии и вытирает глаза рукавом рубашки. От соприкосновения вплетенные в волосы бусинки тоскливо звенят. Если и плакать, то не здесь. Дома, где никто не увидит. Парень выходит на улицу и полной грудью вдыхает специфический воздух места, которому он никогда не сможет принадлежать. Справа от него корпус А как и всегда привлекает внимание своим шумом. Металлический лязг зерновых машин, голоса гостей и сам элеватор, каждый этаж которого представляет собой уникальное арт-пространство, со своей историей, концептом и издаваемыми звуками. Вот только Хосока больше привлекает соседний корпус. Тихий, со стороны слегка пустынный, мрачный, с изредка раздаваемыми внутри него техническими криками тренировок. Именно здесь все начинается: подготовка, брейн-штормы, репетиции. Корпус Б целиком принадлежит художникам и артистам, объединяя их, делая полноценной семьей. — Эй, парень! С красными волосами. Объективно не найдя поблизости никого красноволосого, Чон оборачивается. К нему подбегает невысокого роста парень, один из тех, кто судил на кастинге. Он сглатывает комок слюны в горле и, запыхавшись, говорит: — Сонсенним хочет посмотреть на тебя. Ты не против вернуться и еще раз выступить? Объяснять, кто такой сонсенним, не нужно. Хозяина элеватора работники по-другому не называют. Когда Хосок, оказавшись перед длинным столом комиссии, не нашел среди лиц Пак Чимина, он совсем не удивился. Наверняка у одного из самых известных современных художников Кореи очень много дел. Зачем ему смотреть сотни далеко не самых качественных выступлений и уж тем более на одного жалкого Чон Хосока. — А, я... да! Что ж, кажется, он звучит как недоразвитый, но кого это волнует, если сам Пак Чимин хочет посмотреть, как он танцует. Уже при входе в корпус судья кивает какой-то розоволосой девушке, все это время стоящей около стены. Когда она подходит ближе, Хосок вспоминает, что видел ее в комнате ожидания, она шла прямо перед ним. На ее по-сценически ярко накрашенном лице отлично прочитывается волнение. Чон ее не понимает. Окей, он тоже волнуется, но возбужден он в гораздо большей степени. Это второй шанс, который достался только им двоим. Как вообще можно портить такой момент волнением? Пройдя через комнату ожидания, они оказываются у входа в зал. Прежде чем открыть дверь, судья поворачивается, чтобы огорошить: — Пожалуйста, не ожидайте ничего. Сонсенним сегодня очень злой, а когда он злой, то становится страшно капризен. Так вот вы — его каприз. Что бы он ни сказал, не принимайте близко к сердцу. Хосок обменивается взглядами с девушкой и чувствует, как ее волнение толстым слоем начинает покрывать и его лицо. Они входят в уже знакомое свободное помещение. Великанский потолок, бетонный серый пол, широкое пространство — ничего примечательного, не считая левой стены, полностью покрытой зеркалами, да десятка стульев, выставленными вдоль других стен. По правую сторону от зеркал стоит длинный стол, за которым сидят восемь членов комиссии. Девятый же восседает на краю стола, в точеной гибкой фигуре и яркой внешности мгновенно угадывается Пак Чимин. Честно говоря, Хосок не может отвести глаз. Парочку раз ему удавалось на улице пересечься с айдолами, тогда он ненароком косился на них, не желая лишний раз беспокоить, но и не имея возможности не смотреть. Однако даже к-поп певцы, до не естественно красивые и ухоженные, не могли сравниться с сидящим впереди парнем. В нем есть что-то давящее, какая-то бешеная харизма и артистичность. В сочетании с платиновыми волосами, нежным красивым лицом, идеальной фигурой и ярко золотистой радужкой глаз, Чону как минимум хочется самоубиться (чтобы не портить собой такой вид), как максимум — стать идолопоклонником. — Где третья? — негромко, но отчетливо спрашивает Чимин. — Отказалась, — чуть поклонившись, отвечает их поводырь. — Сказала, что не хочет позориться второй раз и у нее есть чувство гордости. Вспомнив предупреждение о не самом благосклонном настроении хозяина элеватора, Хосок весь подбирается, готовясь услышать крики или какой-то выговор. Однако театрал лишь ухмыляется: — Значит, она считает, что в первый раз ее выступление тоже было позорным? Очень самокритично, — как будто сам с собой разговаривает Пак. Он встает с края стола и медленно направляется к пустому стулу посреди судей. Походка у него при этом такая, как будто он прямо сейчас находится на показе Виктория Сикрет. — Что ж, оно и к лучшему. Зачем тратить время на неуверенных горделивых людей. То ли дело наши блудные сын и дочь, которые решились выступить повторно. Чимин подмигивает, мгновенно вгоняя обоих в краску. — Первой вроде была девушка. Прошу! — машет он рукой вперед, а после переводит внимательные золотые глаза на Хосока. — Рыжик может пока посидеть. «Блудные» расходятся по своим местам. Она — уже собранная, за секунду до вхождения в образ. Он — на натянутых нервах, кусает губу от волнения, как волнуется любой единственный зритель в зале, который привлекает внимания столько же, сколько и артист. Колонки оживают первыми нотами. Девушка с сияющей улыбкой на лице начинает двигаться и петь. А Хосок замирает на своем стуле, вслушивается в такую знакомую музыку и такие знакомые движения:There's that look in your eyes I can read in your face that your feelings are driving you wild
Весь день Чон Хосоку было стыдно. Окружающие кандидаты обсуждали современных художников, знаменитых драматургов, великие пьесы, в которых хотели бы сыграть, режиссеров, с которыми хотели бы пообщаться. А он хорошо если слышал все эти имена и названия. Хосок стыдится своего невежества. Все, что он умеет делать — это танцевать. Он пришел сюда, чтобы показать свои умения, но никак не ожидал натолкнуться на гигантскую пропасть голимой искусствоведческой теории, которая лежит между ним и остальными участниками. Он ни словом не обмолвился ни с одним из кандидатов — боялся сказать что-то глупое или не найтись с ответом на очередной заумный вопрос. Однако сейчас он наконец-то чувствует близость с другим участником. Девушка поет, отыгрывает роль, а на лице расплывается улыбка, губы сами начинают повторять знакомые слова из Mamma Mia. Вдруг она разворачивается и подбегает прямо к нему, легко приглашая в свое выступление. А он и не против, поэтому:Well, I can dance with you honey If you think it's funny
Ладонь легко ложится на гибкую талию, и вот он как будто подкаченный чернокожий бариста, а она — опытная и сексуальная женщина, которая всего лишь за ночь сумела затмить всех молоденьких девочек вокруг. Движения свободные и живые, где-то совсем простые, потому что зачем на пляже уже на пьяную голову танцевать что-то сложное. Девушка опускается на колени, смотрит игриво из-под растрепанных цветных волос. — Take it easy, — поет совершенно обезоруживающе. — Take it easy, — подпевает он следом.Better slow down girl That's no way to go Does your mother know
И она уже на ногах, лишь бросает насмешливый взгляд на глупо повязанный на его бедрах шарф и на весь его глупый влюбленный вид.I can see what you want But you seem pretty young to be searching for that kind of fun So maybe I'm not the one
Хосок уже на стуле, откинутый хлестким жестом гибкой руки. Его собственная бежит по чужому бедру, но и тут его ждет фиаско — отброшенная конечность одиноко повисает вдоль тела.Now you're so cute, I like your style And I know what you mean when you Give me a flash of that smile (Smile) But girl you're only a child
Она снова посреди зала, танцует соло, уверенная в своей привлекательности. Манит рукой каждого за столом, но сразу же подбегает к зрителям сама и раздаривает каждому из сидящих по слову из песни. Финальные самые яркие аккорды:Well, I can dance with you honey
Поворот головы. Прямой недвусмысленный взгляд неудачливому любовнику.If you think it's funny
Рука к губам. Поцелуй летит по воздуху.Does your mother know that you're out
Хосок прекрасно помнит, что по сюжету мюзикла должен упасть, сбитый с ног видом и поцелуем роковой дамы. Но он и так полулежит на стуле, да и в целом не уверен, насколько правильно забирать у выступающей последние секунды представления. — Вы заранее готовили совместное выступление? — разрезает тишину зала Пак. Девушка в попытках перевести дыхание лишь качает головой. — В прошлый раз она пригласила У Вэня, — отвечает вместо нее девушка европейской внешности и светлыми волосами. — Почему ты решила в этот раз пригласить рыжика? — продолжает допытываться Чимин. Хосока слегка передергивает от неожиданно полюбившегося прозвища, но отстаивать честь своего нормального корейского имени было бы точно сейчас не к месту. Он мигом садится в нормальное положение и быстро снимает повязанный на бедра шарф. — Просто я видела, что он наслаждается, — кидает быстрый взгляд на Хосока розоволосая. — Я видела, как он подпевал мне и даже как будто иногда подтанцовывал. Театрал во главе стола кивает, удовлетворяясь ответом. — Почему ты отказала ей, Тана-щи? — под пытками теперь оказывается блондинка. — Подражание, — пожимает плечами та. — Хотя включение зрителя — неплохо. Чимин снова с удовольствием кивает, как профессор на правильный ответ старательного ученика. — Ты хорошо выступила, я бы даже сказал, безукоризненно. Но все, что ты сделала — в точности повторила оригинал. Мы ищем не актеров мюзиклов, мы ищем художников в самом широком смысле этого слова. Почему к выступлениям не было никаких требований, кроме как ограничения во времени? Потому что мы хотели увидеть ваше понимание того, что такое «Театр 4:33». И если это понимание, а, соответственно, и выступление совпадает с нашим, значит нам по пути, — девушка с замиранием слушает неожиданно мягкую и успокаивающую речь хозяина элеватора. — Нам с тобой не по пути, но я рад, что ты пришла во второй раз. Я пригласил тебя не для того, чтобы еще раз отказать или продемонстрировать свою значимость здесь. Я очень благодарен всем, кто пришел на прослушивание, и я лично хочу посмотреть на вас и либо принять в семью, либо направить в нужном направлении. Ты действительно очень смело поступила, поэтому на выходе подойди к секретарю и оставь ему свои имя, фамилию, телефон и адрес электронки. Не знаю, как менеджеры Экырин решат с тобой связаться, но они определенно это сделают. Можешь мне довериться. Растроганная девушка широко улыбается. Поклонившись на 90 градусов, она щедро благодарит всех судей и их председателя, а после убегает за дверь. — Ну, что ж, рыжик, теперь твоя очередь.***
Черный. Черный. Черный. Его любимый цвет. Густой, как патока. Простой, как 1000 вон. Тэхен никогда не нуждался в других цветах, потому что всегда был черный, белый и тысячи оттенков серого, для которых даже не было названий, но все они были в его голове, четко показывая окружающий мир. В другом мире Тэхен никогда не нуждался. Еще в школе он четко сказал родителям, что не будет носить ни биоптрии, ни бета-линзы. Учителя силой и угрозами заставляли его надевать общественные бета-очки, чтобы хотя бы научить упертого ребенка базовым цветам. Мальчик даже не запоминал — зачем, если вокруг него есть только черный, белый и тысячи оттенков серого. «А если ты встретишь истинного?» — использовал однажды последний туз в рукаве один из сонсеннимов. «Не встречу» — отрезал тогда маленький монохромат. Конечно, не встретит, потому что в Корее после повсеместного введения бета-очков и б-линз своих истинных находят лишь 16% населения, в Сеуле — 3%. Как же глупо и иронично, что он, не желая того, стал частью этой неутешительной статистики. Со злополучной съемки прошло три дня, а тяжелые толстые шторы в его крохотной квартире так ни разу и не были открыты. Потому что в темноте все кошки черные, и все пространство теряет цвета — как будто не было ни съемки, ни возврата вижена, ни шокированных черных глаз. Все это время он без продыху курил и обрабатывал фотографии, хотя дедлайн был поставлен через неделю. Обрабатывал, как и прежде, на своем черно-белом ноутбуке, в специальном черно-белом фоторедакторе, используя привычные инструменты для работы со светом, контрастом и лишь двумя конкретными цветами. Кажется, что все, как прежде. Но что-то периодически ломается — на любимой кружке появились светлые крапинки (он покупал монохромную, как и хотел, но не мог тогда различить узор), свитер стал ярче и сейчас отдает грязно-кровавым оттенком, вся комната приобрела глупый клоунский вид, потому что слишком много цветов, которые слишком сильно не сочетаются друг с другом. Точно так же, как тэхенова жизнь теперь не сочетается с его представлением о ней. Хочется перманентно блевать, или один раз убить, всего лишь одного человека, того, с травянистыми стеклянными линзами, за которыми — глубокие черные глаза. Его любимого цвета. Стук в дверь — Ким не замечает. Смотреть в однотонный серый потолок куда интереснее и безопаснее. Стук повторяется, на этот раз сильнее и нетерпеливее. Уже через несколько секунд дверь пробивает снарядами жестких ударов, потолок лишь доказывает свою безопасность. Однако от звона ключей сберечь он не способен. Открытая нараспашку дверь врезается в стену, тут же захлопываясь, прогоняя по комнате морозный воздух. — Блять, Тэхен! — злой голос, первый посторонний звук за последние три дня, заставляет поморщиться. В коридоре слышится копошение, через пару мгновений его сменяет топот ног. — Я сказал, блять, Тэхен! — голова, из которой раздается злой голос, перекрывает вид на потолок. — И тебе здравствуй, блять, Чимин, — хрипло выдает сухое прокуренное горло. Пак не впечатлен. От ответа друга он еще больше хмурится, перекрещивая руки на груди: — Ты проебал кастинг. — Проебал. — И не отвечал на мои звонки. — Не отвечал. — Последний раз выходил на связь два дня назад. — Тоже правда. — И, кажется, ты сдох. — Вернее не скажешь. — Блять, Тэхен! — взрывается режиссер и от злости пихает лежащего парня в грудь до скрипа пружин в матрасе. — И снова здравствуй, блять, Чимин, — спокойно отвечает покачивающееся вверх-вниз тело. — Окей, я понял. Пак решительно покидает комнату, через минуту возвращаясь со стаканом воды, которая мигом оказывается на лице и футболке Тэхена. — Черт, — Ким вскакивает с кровати, как если бы в стакане был кипяток, и брезгливо отодвигает мокрый ворот футболки. Он надеется, что его недовольный взгляд достаточно красноречив, чтобы показать Паку, что гость тот точно нежеланный. — Рассказывай, мудила, — игнорирует все намеки тот.***
Смех — точно не та реакция, которую Тэхен ожидает услышать в ответ на свою трагичную историю. — Че ты ржешь, придурок?! Они лежат посреди кровати, заваленные коробками привезенного фаст-фуда. Желудок фотографа довольно ясным воем дал понять — сначала еда, потом — любовные драмы, потому что в течение трех дней он буквально получал от своего хозяина голый ноль. — Ну, слушай, — расстрясается новым приступом смеха Пак от весомого удара в руку. — Забавно, что именно ты, аскет-девственник, ч/б дива и латентный натурщик влез в такую ситуацию и встретил своего суженого. — Я не натурщик, — ершится Тэхен, — и между прочим не девственник! — Говорю же — латентный, всего лишь вопрос времени, когда ты это признаешь, — отмахивается Пак и чешит набитый живот. — А девственность у тебя, скажем так, моральная. У тебя же даже серьезных отношений не было. — Проблема не в этом, — закатывает глаза Ким, — а в том, что я в полной жопе. — А мог бы быть в жопе Чон Чонгука, но ты все еще лежишь здесь со мной. Вот это действительно проблема. Тэхен совсем по-детски краснеет, мгновенно подтверждая утверждения Чимина о моральной девственности. — Ты прекратишь издеваться? — Нет, — хихикает блондин, однако уже через секунду сбрасывает улыбку и становится серьезным. — Но я правда не понимаю, что не так. Лицо фотографа снова мрачнеет, а весь вид напоминает фигуру потерянной собаки, у которой от хозяина и дома остался лишь сжимающий шею поводок. — Я… все потерял, — ломается голос, — всю карьеру я построил на своем вижене. Я никогда не снимал по-другому, даже не видел по-другому, я банально не знаю базовые цвета. У меня теперь вообще ничего нет. — У тебя есть талант. — В мире много талантливых людей, — качает головой Ким. — И только единицы чего-то добиваются. Потому что таланта недостаточно, нужна самобытность, очень много труда и времени. Все это он у меня отобрал! Мою уникальность и годы стараний. Тэхен сидит в позе лотоса, подушка в руках, помогающая занять чем-то руки во время разговора, начинает трещать от натяжения. — Забавно, что ты связываешь свою истинность с карьерой, — задумчиво говорит в потолок Пак. — Это же счастье — найти своего человека, который вернет тебе зрение. Знаю, что в нашей культуре мы стали более независимы от истинности, просто потому что справляемся с маскуном искусственно. Но это не отменяет того факта, что найти предназначенного — большая удача и счастье. — Я не счастлив, — отрезает Тэхен, обхватывая подушку руками и ногами — единственного слушателя в этой комнате, который на его стороне. — И ты винишь в этом его? — А кого еще? — восклицает из-за слоя ткани фотограф. — Никого. Истинность — вообще не предмет вины. Это просто происходит, и люди либо принимают это, либо нет. Да и если так рассуждать, ты сам виноват, что заставил его снять линзы. От возмущения подушка летит к краю кровати: — Я прошу об этом всех хороших моделей! — Ну, вот видишь, — как маленькому объясняет Чимин. — Никто не виноват. А ты сам разговаривал с ним об этом? Возможно, ему так же плохо, как и тебе, или, может, даже хуже. В карих глазах мелькает сомнение: — Не разговаривал. Найти его номер тяжелее, чем номер президента Кореи. И почему это я должен первым звонить? — Сука, Тэхен, ты как тупая школьница. «Нет, он должен первым позвонить», — передразнивает Пак, а после глубоко вздыхает. — Хорошо, допустим, вам срать друг на друга. Но твоя проблема в том, что ты ленивое ссыкло, которое уже три дня сидит не евши и не спавши в темной комнате, потому что боится открыть окно, посмотреть на то, как живут другие люди, и начать жить вместе с ними, попутно развивая свои фотографические навыки. На попытки друга вставить свои пять копеек Пак дирижерским жестом затыкает чужой рот и с крайне деловым видом продолжает: — Вот мое предложение. Я беру тебя в команду SMM на элеваторе. Будешь помогать вести инсту, делать фотки, снимать видео, все это редактировать и монтировать. Потихоньку разберешься в себе, в гамма-вижене и поймешь, чего ты хочешь. Даже зарплату платить буду, только бы твою тухлую рожу не видеть. По рукам? На обдумывание уходит пара минут. В принципе, Ким ничего не теряет, скорее, наоборот, получает наилучший расклад при текущих событиях. Элеватор — место яркое, красочное, а главное — очень творческое. Даже если Тэхен растеряет на время свой художественный запал из-за рефлексии, проблем со съемкой точно не возникнет. Брюнет с легкой неуверенностью кивает. — Но! — тут же поднимает к потолку палец Чимин, — я все еще считаю, даже больше, я абсолютно прав в том, что твоя единственная проблема — Чон Чонгук, истинность с которым ты отрицаешь. — В смысле? — хмурится фотограф. — Мне кажется, он классный, — просто пожимает плечами утешитель. — И я знаю, что ты классный. А когда два классных человека вместе — это всегда здорово. Тэхен скептически приподнимает бровь: — Что же в нас классного? — Он — айдол с пятью дэсанами, единственный сольный артист Кореи, который смог попасть в Биллборд-100. Горячий красавчик, лицо Самсунга и всех мокрых снов каждой корейской и некорейской девочки, а иногда не только девочки, — подмигивает золотым глазом режиссер. — Ты опытный фотограф с 7-летним стажем, объективно хорошенький, умный, с нестандартным мышлением и большим потенциалом. Еще широко известный в узких кругах натурщик. — А он широко известный в широких кругах натурал. Заметь, из общего у нас только первый слог в последнем слове. Пак лишь пожимает плечами: — У некоторых пар и этого нет. Ебутся же как-то. Заметь, как технически, так и фигурально.***
Звонить первым Тэхену все-таки не приходится. Хотя звонок поступает не совсем от того, от кого можно было ожидать. На пьяную голову незнакомые номера в пятницу вечером перестают пугать — страх перед мошенниками, желающими списать все деньги с твоего счета, или адептами церкви (кто еще опаснее?) исчезает так же быстро, как и банки с пивом. — Это Ким Тэхен? — мужской голос доброжелателен, вернее, хочет казаться доброжелательным. И эту тонкую грань интуиция хорошо прочитывает. — Да, все верно. — Меня зовут Кван Сохо, менеджер Чон Чонгука. Интуиция летит к черту. Тут уже весь мозг электрошокером пробивает паника. Тэхен точно помнит Ким Сару — восхитительную женщину, которая очень быстро расположила к себе. Настолько, что фотограф мысленно пометил в списке своих жизненных целей пропустить с ней пару стаканов соджу где-нибудь в баре и по-братски поговорить по душам. За все 23 года — первая представительница женского пола, которая вызвала такое желание. И дело не в мизогинии, а элементарной личностной совместимости. Не клеится у Тэхена с женщинами, что поделать. — Разве у Чонгука-щи был не другой менеджер? — осторожно уточняет парень. — Ах, да. К сожалению, из-за некоторых обстоятельств Сару-ним пришлось отстранить от должности. Сейчас ее обязанности исполняю я, вероятно, на длительный срок. Плохо-плохо-плохо. Ким не знает, почему. Однако и этот звонок, и вся ситуация не вызывает ничего, кроме как тошнотворного комка в желудке. — Хотел бы поговорить с вами об одном очень тонком вопросе, — быстро меняет тему собеседник. — Что-то с фотографиями? — О, нет, с ними все хорошо. Насколько мне известно, агентство уже получило ваше сообщение и сейчас его обрабатывает. Думаю, ответ вы получите в начале следующей недели. — Тогда в чем дело? — Думаю, вы понимаете в чем дело, когда я говорю «один очень тонкий вопрос». Ведь так, Тэхен-щи? Голос мужчины сладкий, даже приторный, от этого становится еще страшнее. — Простите, не понимаю, — на фоне заискивающего менеджера официально-вежливый тон фотографа звучит грубо. — Что ж, тогда вы все узнаете при встрече. Именно по этому поводу я, кстати говоря, и звоню. Не могли бы вы подъехать завтра вечером в офис? Не в главный, адрес я вам скину сразу после разговора. Понимаю, что нерабочее время, но вопрос требует незамедлительного решения, поэтому прошу отнестись к нему с максимальной степенью серьезности. Будет ли считаться максимальной степенью серьезности сейчас выбросить телефон с 9 этажа и больше никогда не выходить на связь с внешним миром? Тэхен очень бы хотел, чтобы этот вопрос незамедлительно кто-то решил за него. — Думаю, да, смогу, — потому что все, на что его хватает — подчиниться. — Отлично! — радуется собеседник. — Пришлю вам сейчас адрес и координаты на всякий случай. Пожалуйста, не опаздывайте. Хорошего вечера, Тэхен-щи! Какое же блядство! Телефон практически совершает экстремальный прыжок без парашюта, но Ким вовремя себя образумевает. Положению это не поможет — разве что придется искать папика для покупки нового айфона. А времени на это нет, хотя перспективы хорошие. Ситуация патовая. Вариантов несколько — первый, что дело вовсе не в том-о-чем-он-думает. Развитий событий здесь может быть множество: от того, что ему предложат дальнейшее сотрудничество, до старого-доброго «хуй его знает». Подготовиться невозможно, остается нервно грызть ногти, да допивать пиво. Вариант второй — это все-таки то-о-чем-он-думает. Тогда выходит все паршиво, потому что: а) Чон Чонгук — трепло; б) за это самая дорогая звукозаписывающая и развлекательная компания Кореи хочет сделать с ним какие-то подозрительные вещи, вряд ли приятные; в) Чон Чонгук — трепло. Из кухни раздается хихиканье Чимина. И у него, судя по смеху, будет завтра секс или как минимум вечер в приятной компании из тиндера, а вот у неудачливого Ким Тэхена будет вскрытие наживую по все еще неизвестным причинам. В темной комнате проснувшийся телефон режет своим светом глаза — снова звонок и снова с неизвестного номера. Кто бы мог подумать, что парень когда-нибудь будет желать, чтобы тайным собеседником оказались мошенники, желающие списать все деньги со счета, или адепты церкви. — Да? — Тэхен-хен? Очень знакомый мужской голос, такой конкретный и сейчас очень важный, звучит слегка взволнованно и по-настоящему доброжелательно. Жаль, что первое, что второе для Тэхена сейчас не имеет значения. — Чонгук-щи? — Я думал, мы перешли на «ты», — на другом конце слышится странное эхо, как будто звонивший находится в ванне или туалете. После всего произошедшего Тэхен не удивится, если все представители этой дурацкой компании будут набирать ему каждый раз, как пойдут посрать. По ощущениям отношение именно такое. — А я думал, что ты позвонишь мне раньше. После разговора с Чимином Ким стал к айдолу чуть участливее, но это не значит, что он не может предъявить ему парочку претензий. — То же относится и к тебе, — рубит в ответ Чон. — Хен, — не отказывает себе в удовольствии напомнить о разнице в возрасте Тэхен. — Что? — «Я думал, мы перешли на «ты», хен», — продолжает гнуть свою линию старший. — Рад, что ты тоже вспомнил об этом, — даже через телефон различается чужая ухмылка. — А ты все такой же наглый. Нисколько не изменился. — Прошло всего три дня. — Достаточно, чтобы подумать о своем поведении. — О чем ты? — Почему ты рассказал всем? — Тэхен не хотел, чтобы голос звучал так беспомощно, но, к несчастью, это именно то, как он себя чувствует. — Я уже понял, что истинность для тебя — пустой звук, но это не повод растрепать об этом всем в своей компании, при этом ни разу не позвонив мне. — Я никому не трепал, — холодно и с расстановкой. Чону явно не нравится тон, с которым с ним разговаривают. Вот и первая семейная ссора. — Я рассказал только Ким Саре, и то, только потому, что она сама выпытала у меня, что случилось. Потом уже она рассказала пиар-отделу, потому что она обязана это сделать по контракту. Это во-первых. А во-вторых, не знаю, какое у тебя обо мне мнение, но истинность для меня — не пустой звук. Да, я не очень жалую факт маскуна в нашей жизни и больше всего на свете не хотел встречать своего истинного. Но что произошло, то произошло. Ты для меня теперь — не последний человек, хен, к тому же я в принципе хорошо к тебе отношусь. Поэтому давай постараемся разобраться в этой ситуации без лишних скандалов. Чон фактически отчитывает его. Тэхена раздражает это чуть меньше, чем сказанные айдолом слова. Ким тоже не мечтал встретить истинного, он слишком любил свой вижен, был готов до самой смерти прожить без предназначенной любви, лишь бы сберечь его. Встретил. И что же получил? Холодные звонки, просьбы «разобраться в ситуации», расчетливые слова — где же та знаменитая любовь, которая должна стать ценнее всего в твоей жизни? — Тэхен-хен? — Что? — Сохо-щи тебе уже позвонил, да? — И как только догадался? — Прости, — ему и правда жаль, это слышно, но Тэхену плевать, потому что единственный комфорт он сейчас получает от старой жаркой шторы, которую сжимает в своих руках. — Я очень хотел успеть раньше него. Позвонил, как узнал. — Забавно, что я узнаю новости из твоей конторы быстрее тебя. — Пожалуйста, перестань так агрессивно со мной разговаривать. Я в такой же ситуации, как и ты. И мне действительно жаль, что не успел тебя предупредить. Тэхену не стыдно за свою токсичность. Наверное, несправедливо ее выливать на Чонгука, он ведь правда ни в чем не виноват. Но у Чона за спиной сейчас армия менеджеров, которые всеми силами спасают его карьеру и помогают «разобраться в ситуации». У Тэхена же из помощи только пьяный Чимин под боком, а вместе с ним порушенная карьера, разрушенный вижен, который ценил всем сердцем, разноцветный мир, от безвкусия которого тошнит, и любовь, предписанная законом природы. Об этой любви он никогда не просил, но и встретить истинного, который срать на нее хотел, тоже не рассчитывал. — Хорошо, спасибо, что попытался меня предупредить, — выходит не очень искренне. — Вижу, нормального взрослого разговора мы не получим, — сухо произносит Чонгук. — Оставим взрослые разговоры до завтра, — не менее сухо. — Отлично. Тогда до завтра. Хен. Штора в руке трещит, равно как подушка чуть раньше. Возможно, у Тэхена проблемы с внутренним гневом, но он не виноват, что вокруг собрались эгоистичные придурки, которые думают только о личной выгоде и ни капли о чужом положении. Телефон летит на кровать, пропадает в ворохе одеяла и подушек. Как лицо одного жалкого Тэхена — в сплетении худых длинных пальцев.