Pink Whale — Shortparis
Я свою любовь собственноручно освободил от дальнейших неизбежных огорчений. Подманил ее пряником, изнасиловал пьяным жестоким ботинком и подвесил на облачке словно ребенок свою нелюбимую куклу.
Гражданская оборона — Русское поле экспериментов
Статика — противоположность движения? Может ли отсутствие движения сказать больше, чем само движение? Как молчание порой может сказать больше, чем слова. Хосок статичен. Он молчит. Колонки запевают pink whale, тщательно отобранную им композицию, под которую ему легче всего дается фристайл. Полная импровизация — единственное, чем он может впечатлить комиссию. Отзвучали уже пять тактов, в голове рисуется каждое его движение, но он все еще неподвижен. Хосок чувствует музыку, знает, что сделает наперед, танцует совершенно, не придраться — в голове, потому что перед комиссией он все еще молча стоит. Они смотрят, впившись в его неподвижное тело, как будто пытаются разглядеть ошибку. Но где ошибка в статике, можно ли ошибиться в отсутствии движения? Песня подходит к завершению, pink whale бьет хвостом последние жизнерадостные ритмы. Взгляды больнее, усталости больше, тело зудит от напряжения, хотя он все еще не сделал ни жеста. — Это все? — холодно спрашивает тот, что сидит во главе. — Ага, — раскидывается на стуле светловолосая иностранка, — я же говорила, сонсенним, вы бы сами его не взяли. — И правда, только время потратили, — прикрывает золотые глаза центральный, чтобы через секунду впиться ими в застывшее тело Хосока. — Ты больше никогда не придешь в мой Театр. Я лично запрещаю тебе приближаться к нему. Ты понял, рыжик? Стук колес электрички пробуждает от кошмара. Напротив через приоткрытую форточку свистит морозный ветер. Хосок зябко кутается в пуховик, то ли от холода, то ли от остатков сна. Ему часто снятся кошмары, но обычно на утро они остаются лишь неприятным осадком, никакого сюжета он не помнит. Настолько детальные сны приходят редко, тем более, которые не отпускают даже после пробуждения. Этому нельзя верить, точно не сегодня, в его первый день на элеваторе в качестве участника труппы. Хосока взяли, взял сам Пак Чимин, проигнорировав скептический настрой остальной комиссии. Он выступил прекрасно, даже лучше, чем в первый раз: движения точные, плавные, где-то оправданно резкие. Самое главное, когда он поднял голову и столкнулся взглядами с хозяином элеватора, он понял, что станцевал действительно безупречно. Не должно быть никаких сомнений, что этого не было. Что его кошмар был реальным провалом. Ведь правда не должно быть? Элеватор встречает привычным шумом и лязгом, корпус А облеплен людьми, большинство из них — посетители, которые пришли культурно провести свой выходной. Даже здание-близнец выглядит сегодня живее, чем обычно. Только по нему бродят не простые гости, а полноправные части его самого, художники и артисты. Зайдя в корпус Б, Хосок теряется. Ему сказали, что явиться в зернохранилище нужно на следующий день в 12:00, дальнейших указаний не было. К кому обратиться за помощью неясно, вокруг все выглядят занятыми, куда-то бегущими, что-то делающими. До назначенного времени остается еще 15 минут, так что парень решает понадеяться на судьбу — вдруг он просто пришел слишком рано, и сборы новичков еще не начались. Первый этаж элеватора сквозной, никаких стен, только колонны-гиганты, подпирающие здание и разбивающие открытое пространство. За ним идет пустырь, поле и чуть дальше лес. Удивительно, что настолько отдаленное место пользуется бешеной популярностью, люди ленивы: проделывать такой большой путь станут только в случае сильного интереса. Хозяину элеватора удалось этот интерес пробудить, за что его, в общем-то, и считают гением. — О, рыжик, ты уже здесь, — привлекает внимание знакомый голос с акцентом. Навстречу быстрым шагом идет блондинка из комиссии — улыбка на лице идет ей больше, чем суровый вид экзаменатора. Если вчера она выглядела чуть за 30, сейчас Хосок не дал бы ей больше 25. — Почему ты не поднимаешься? — А куда подниматься? — тихо спрашивает Чон. — На второй этаж, в информотдел. Тебе разве вчера не сказали? Красноволосый качает головой, из-за чего брови девушки тут же извиняюще изгибаются. — Черт, прости, наверное, они забыли. Хорошо, что я тебя встретила, — мигом светлеет лицо. — Просто запомни, что если потеряешься, не будешь знать, куда деться, иди на второй этаж. Там тебе всегда все объяснят. — Хорошо, понял. — Кстати, я Тана. Тана Ярвинен. Можно просто по имени, мне так привычнее, но говори так, как будет удобнее. А ты? Прости, не помню твоего имени. — Чон Хосок, — мигом подбирается парень и кланяется на 90 градусов. — Приятно познакомиться, Тана-щи. Ой, Тана, извините! Девушка по-доброму смеется: — Какой ты вежливый. Этого тоже можно не делать, мы же в интернациональном пространстве, все забывают о корейском этикете. Однако опять же, делай, как тебе удобнее. Ну, ладно, пойдем, введу тебя в курс дела и расскажу расписание. Тане 27, приехала из Финляндии 8 лет назад, «мечтала выйти замуж за айдола, ну, знаешь, как это обычно бывает. Поступила в Национальный на свободные искусства, закончила, потом подрабатывала, где только можно, учила корейский и как готовить кимчи-тиге. Но как только открылся этот 30-метровый титан, тут же влюбилась и отдала свое сердце и молодость ему», с большой нежностью в голосе рассказала девушка по пути. Второй этаж на удивление выглядит как офис, современный, нестрогий, но все-таки офис: с кучей столов, лежащих на них бумагах и стоящих компьютеров. — Тебе нужно будет скачать Телеграм, там будет беседа с новичками, — по-деловому начинает Тана, подходя к одному из столов, — поддерживать связь со мной, своим куратором и другими сотрудниками труппы тоже будешь через него. Я чуть позже добавлю тебе еще бот, через который сможешь смотреть свое актуальное расписание. Параллельно своей речи девушка берет один из пустых бейджей, лежащих на столе, и начинает аккуратно выводить чужое имя. — По поводу расписания: пока на ближайший месяц дадим тебе интенсивный курс, шестидневку, но выходным можешь выбрать любой день недели. На данный момент твой курс включает актерское и каскадерское мастерство, театральное и исполнительское искусство, хореографию, музыку. Дальше посмотрим. Финка оборачивается и прикрепляет на рубашку Хосока бейджик. — Извини, что так, — кивает она на пластик, — это временно, чтобы все быстро тебя запомнили. Так, — опускает взгляд на свои apple-watch блондинка, — в 12:30 начинается твое первое занятие, по субботам это будет каскадерство. Время еще есть, может, вопросы какие-то остались? Хосок хмурится. Так-то вопросов много, но вываливать их все сразу вряд ли стоит — и так из-за количества информации голова кругом. — Да. Почему Телеграм? — Чон помнит недавние скандалы*, связанные с соцсетью и, честно говоря, был уверен, что пользуются ей только русские, преступники и извращенцы. — Скажем так, от шпионов, — улыбается девушка. — Сонсенним очень трепетно относится к сокрытию информации, в этом смысле Телеграм гораздо безопаснее, чем тот же какао. — Понятно, — задумчиво кивает Хосок, — тогда последний вопрос. Кто мой куратор? — Сонсенним, — тут же получает шокирующий ответ Чон. Заметив удивление на юношеском лице, Тана вздыхает, оглядывается и, не увидев никого поблизости, чуть тише говорит. — Ты сам знаешь, как тебя взяли. Честно скажу, я не понимаю, почему он тебя выбрал. Никто не понимает. Сонсенним что-то в тебе разглядел, и он один знает, как это раскрыть. Слова неприятно режут, хотя Хосок и сам прекрасно видел сомнение на лицах комиссии. Дважды видел. Почувствовав, как изменилось настроение паренька напротив, Тана слегка улыбается и подбадривающе кладет руку на чужое плечо. — Я была еще хуже. Пришла, думая, что все знаю и умею, а как посмотрела на местных артистов, так сразу осознала, что все мое образование ни к черту не сдалось — на фоне тех людей я выглядела посредственно. Меня тоже взял сонсенним и жестко муштровал целый год. Даже парочку раз хотела уйти, но пережила все и, наконец, понимаю, что из себя представляю и куда мне дальше развиваться. Так что я очень жду, что получится из тебя. Я прогадала на твой счет, но сонсенниму доверяю больше, чем кому-либо. Ладонь на плече несильно сжимается — стоять на ногах теперь гораздо легче. Преподаватель по каскадерству — добродушный здоровяк-американец под 1.90 метра — за полтора часа тренировок изводит учеников так, что под конец занятия студенты почти натурально падают в обморок, не по сценарию. Алекс объясняет, как правильно падать, лежать, притворяться не дышащим, контролировать свое тело в самых неудобных позициях. Все это время Хосок подозревает, что улыбчивый американец просто кайфует от чужих страданий, чего тут же начинает стыдиться, когда узнает, что на самом деле Алекс — военный врач и давно занимается подготовкой сотрудников первой помощи. Каскадеры нужны как раз для отыгровки экстремальных ситуаций на его медицинских курсах. Часть актеров набирают из труппы «Театра 4:33», хотя желающих не так много, потому что курсы бесплатные, а значит, за побитые ребра тоже никто не заплатит. Потирая ушибленную во время последнего «падения в обморок» руку, Хосок думает, что пока чувство самосохранения у него перевешивает альтруизм. На выходе из комнаты телефон уведомляет о новом оповещении. Сообщение приходит в недавно загруженный Телеграмм. «Хэй» «Ты ведь закончил?» «Поднимайся на 14 этаж, я тебя буду ждать» Пак Чимин — скромно обозначен номер. Рядом вместо фотографии просто черный круг. Или черная дыра, в которую Хосок стремительно и добровольно прыгает. Последний этаж элеватора поражает своей — пустотой. Пока Чон поднимался по длинным пролетам, краем глаза он разглядывал мелькающие помещения. Как и в корпусе А, на каждом этаже происходило что-то свое — где-то обычные тренировки, где-то отдыхающие артисты, порой что-то совсем неясное и трудно описуемое. Куда пригласит его на первую личную встречу сонсенним, было невероятно любопытно. Будет ли это наедине в его кабинете или одной из лаунж-зон посреди кучи других художников? Однако 14 этаж до удивительного пуст, ни одного объекта, кроме бетонных стен, потолка, слегка запыленных полов и цветных витражей, заменяющих окна. Разноцветные переливающиеся стекла ловят свет и как будто окрашивают воздух всеми цветами радуги. Пустота здесь не глухая, как в заброшках, а спокойная и умиротворяющая, как в церкви. Напротив одного из витражей, оперевшись на широкий бетонный подоконник, стоит человек, совсем маленький на фоне размеров помещения. Пыль крошечными блестками переливается в воздухе, тишина обволакивает, как вата. Стоял бы здесь алтарь, и колени бы сами подгибались, чтобы упасть перед ним. Хосок хочет окликнуть человека, но из-за возвышенного духа комнаты это кажется кощунственным. — Надо срезать это говно, — рушит всю благочестивую обстановку Чимин. — Подойди сюда. Он даже не оборачивается, продолжает стоять на месте и рассматривать что-то за витражами. Хосок боязливо подходит — «говну» он уже не завидует. — Видишь там уродливый куст? Я каждый год его выкорчевываю, а он продолжает, падла, расти. Мне бы такую выдержку. Чимин не выглядит злым. Скорее, раздраженным и по-смешному надутым от обиды. — Тогда, может, оставить? — рассматривает маленькое зеленое деревце Хосок. — Да ты, посмотрю, благодетель, — с улыбкой отвечает Пак и поворачивает голову. — Защитник всех кустов и спаситель любой непослушной травки. — Ну, судя по внешнему виду, это дерево, — запинаясь, начинает Хосок. — Причем из сосновых, пихта или ель. Не думаю, что она бы испортила внешний вид, вокруг ведь все равно пустырь. Если ухаживать, вырастет большое красивое дерево, на Новый Год можно было бы украшать. — Тогда ты им и займешься, — хлопает по плечу хозяин «Театра 4:33». — Нарекаю тебя ответственным за этот куст. Если будет плохо себя вести — снесу к чертям. Не дождавшись ответа, Чимин поворачивается и, оперевшись на руки, подсаживает себя на подоконник. В длинной худи и обтягивающих джинсах он выглядит совсем юным. — Садись, — кивком головы указывает тот, — поболтаем. Надо немного узнать друг друга, раз я твой куратор. Парнишка подчиняется и забирается следом, оставляя приличное расстояние между собеседником. — Итак. Начнем с базовых вопросов. Сколько тебе лет? — 19. — Ага. А вижен какой? — Т-1, тританопия со сниженной активностью зеленого пигмента, — заученно тараторит Чон. — То есть ты видишь только красный? — И розовый, иногда коричневый. Чимин задумчиво хмыкает и складывает руки на груди. — Тогда почему носишь биоптрии, а не линзы? Это же неудобно. — Неудобно только во время танца, поэтому я снимаю очки. В остальное время нормально, — уклоняется от четкого ответа Хосок. — Но с линзами удобнее, — настаивает Чимин. — Наверное, — поджимает губы Чон. — Мне так нравится. Я люблю свой вижен, люблю свой мир в нем. Он кажется немного игрушечным и очень безопасным. По привычке от волнения руки тянутся к выкрашенным в красный волосам и начинают играть с вплетенными бусинками. — Ты напоминаешь мне моего друга. Он тоже фанатик своего вижена и не хочет от него отказываться. Правда, судьба ему знатно здесь поднасрала. — Он встретил истинного? — в восторге расширяются шоколадные глаза из-за очков. — Ага, — кивает режиссер и, заметив чужую реакцию, хитро ухмыляется. — А ты что, тоже хочешь встретить истинного? Хосок пойман. Пытался обойти эту тему, но Пак слишком наблюдателен и догадлив. — Я… Да. Очень хочу. Но разве это плохо: что я хочу встретить предназначенного и обрести гамма-зрение? Он никому не говорил о своей тайной мечте — за такое обычно высмеивают, а преподаватели в школах и вовсе могут провести разъяснительную беседу. Однако Пак Чимин кажется достаточно нестандартным человеком, чтобы мыслить шире общественных устоев. Да и про друга своего он рассказал вполне безмятежно. Пак взрывается заливистым смехом, внезапно сокращает расстояние и обнимает Хосока, прижимая красноволосую голову к груди и растрепывая яркие пряди. — Ты такой очаровательный. Конечно, в этом нет ничего плохого! Любовь прекрасна. Вообще я хотел тебе сказать, чтобы ты обязательно перешел на линзы, но раз такое дело, то живи, пташка, жди своего суженого. Хосок смущается, да так сильно, что уши сливаются с растрепанными волосами. Порыв нежности сонсеннима был неожиданным, но Чон не против. Он обожает обниматься, хотя ему и нечасто это удается. — Спасибо, — застенчиво бормочет он в чужую худи. Подержав голову новобранца еще пару секунд, Пак все-таки его отпускает. Обстановка становится непринужденнее. Почувствовав прилив сил, Хосок решается спросить: — Сонсенним, почему вы все-таки выбрали меня? Чимин прямо смотрит в чужие взволнованные глаза, что-то просчитывает в уме и закидывает голову наверх, неторопливо начиная: — Давай издалека. Как ты думаешь, кто такой настоящий художник? Вопрос сложный — такие сродни задавать для эссе на факультете философии, но не 19-летнему Хосоку, который из творческого разве что телепузиков на странице тетрадей рисовал. Даже танцевать он научился по телевизионным шоу. — Наверное, тот, кто просто творит. Смотрит на мир и воспроизводит его, как видит, — пытается угадать парень. — А вот я не знаю. Хосок удивленно глядит на чужой профиль. В золотистой радужке отражается разноцветный воздух, смешиваясь в глазах с глубокой грустью. — Я создал «Театр 4:33» в надежде ответить себе на этот вопрос. Был уверен, что лучше других, вижу что-то, что другие не видят. Считал, что с элеватором все тут же в голове сложится. Но вот уже пять лет прошло, а я даже не приблизился к ответу и все еще ничего не понимаю. Голос режиссера глухой, непривычно отдаленный. Он смотрит вперед в пустое пространство, но мыслями глубоко в себе. Слышать подобное от Пак Чимина странно. Для Хосока «Театр 4:33» — апофеоз творчества, предмет искусства сам по себе, пример безграничности человеческого сознания. Как же можно говорить, что его хозяин ни к чему не приблизился? — Но вы создаете искусство каждый день, сотни художников благодаря вам здесь что-то творят. Вы уже сделали очень многое, больше, чем некоторые делают за всю свою жизнь. — Недостаточно делать, я хочу понимать, — твердо говорит Чимин. — Но ты прав, к чему-то я все-таки пришел. Я понял, что хочу создать нового художника, Uberartist, такого артиста, который бы ознаменовал новую эпоху в искусстве. Без постмодернистской растерянности, цитатности и ощущения, что все, что ты делаешь, когда-то уже существовало. Здесь Хосок теряется. Он снова вляпывается в разговор, который не может поддержать, а потом и отмыться от жалости и ненависти к своей глупости. — Поэтому мне нужен ты, — поворачивает голову на Чона режиссер. — Я? — Не в смысле, что я хочу сделать из тебя мутанта, объявить Сверхартистом и возвести культ, — тут же успокаивает Чимин. — Мне нужно полотно. Ты талантливый парень, старательный, смышленый, но ты ничего не знаешь. И это потрясающе! Ты не забит теорией, чужими идеями и знаниями. Чистый холст, который будет разрисован только мной. Фанатичность никому не к лицу. Даже идеально выглядящий Чимин сейчас напоминает небезопасного безумца. Кажется, напуганный вид новобранца слегка образумевает Пака, и он берет себя в руки. — Еще раз, я не собираюсь ставить на тебе опыты, пожалуйста, не пугайся так. Я просто буду учить тебя всему, что знаю сам, и пытаться с помощью твоего незамутненного свежего ума создать что-то новое. — Хорошо, — сглатывает Хосок, — но вы уверены, что я действительно способен помочь вам создать это самое новое искусство? — Знаешь, Чон Хосок, искусство — не вино. Это самогон, или настойка, как больше нравится, — возвращается в свое непринужденное состояние Чимин. — Такая бодяга, от которой либо отравишься и блеванешь, либо улетишь. А все потому, что нет четких инструкций, только полет фантазии, базовые знания и легкое безумство. Со вторым мы тебя нагоним, а с первым и третьим проблем у нас нет. — Я не безумен. — Ты станешь, дорогой, — тошнотворно улыбается Пак и хватает танцора за щеки. Через секунду он уже спрыгивает с подоконника, отряхивает джинсы и проверяет телефон. — Так, у меня есть еще где-то час. Тебе показывали целиком корпус Б? — Нет, — повторяет действия куратора Чон и становится рядом. — Замечательно! Тогда приятно познакомиться, Чон Хосок 19 лет с виженом Т-1. На ближайшие 40 минут можете звать меня экскурсоводом Пак Чимином.***
Тэхен берет такси, решает приехать, так сказать, со всеми почестями и возможным в его финансовом положении лоском. После пойдет до дома пешком — определенно будет, что обдумать. Всю ночь фотограф не мог уснуть, сначала от злости (на предательство Чонгука и холодную расчетливость NSA), чуть позже от жалости к себе, а после от страха, что произойдет меньше, чем через сутки. Заснуть удалось только под утро, парень встал около 17 вечера, но почувствовал себя лишь еще более разбитым. По привычке открыв Инстаграм, Тэхен окончательно загнал себя в угол. Он ничего не постил со вторника, даже сторис не выкладывал, директ и комментарии забиты вопросами о том, куда он пропал и что случилось, но ответить нечего. Он мог бы продолжить вести страницу, просто накладывая ч\б фильтр, однако это было бы обманом, который он не смог бы себе простить. А опубликовать цветную фотографию ему не хватало смелости — для такой резкой смены имиджа понадобились бы объяснения, он же даже себе не мог ничего объяснить. Через солнцезащитные очки ночной Сеул за окном такси становится мрачным и тоскливым. Да все теперь кажется мрачным и тоскливым — особенно тэхенова жизнь. До офиса парень едет всего 15 минут, которые он абсолютно не замечает, так что выходит брюнет из машины с совершенно несобранными мыслями. На удивление сторонний «офис» компании действительно оказывается обычным офисом, а не подворотней или заброшенной хибарой. Охранник пропускает его, не спросив имени, и подсказывает направление дороги. Людей вокруг не видно, что ожидаемо для 9 вечера субботы, но спокойнее из-за этого не становится. Тэхен сворачивает в длинный коридор, в котором из нескольких дверей лишь одна нараспашку открыта. Свет из комнаты слабо освещает темный коридор, Тэхен как мотылек на огонь направляется к нему. — Здравствуйте, — стучит он по открытой двери, чтобы привлечь внимание. Взгляд мажет по сидящим за столом людям и замирает на знакомом лице. Чонгук не смотрит в ответ, голова повернута к окну слева и даже не поворачивается на посторонний шум. — Тэхен-щи, добрый вечер, — со стула поднимается среднего роста мужчина. Он вежливо кланяется и указывает на стул на другой стороне стола. — Я Кван Сохо, менеджер Чонгука-щи, мы с вами разговаривали по телефону. Его маленькое острое лицо чем-то напоминает мышиное. Хочется сказать, чтобы мужик сменил очки, потому что узкая длинная оправа ему определенно не идет, но Тэхен лишь молча присаживается на свое место. — Это Пак Генбин, глава пиар-отдела, она также ответственна за работу над имиджем Чонгука. Чо Бенджу — заместитель исполнительного директора. Меня вы уже знаете. Ну и наш Чон Чонгук, его представлять вам, думаю, не нужно. Все они тесно сидят по одну сторону стола, Тэхена же располагают одного напротив, точно на допросе. — Приятно познакомиться, — кланяется парень всем сразу. За солнцезащитными очками глаз Тэхена почти не видно, поэтому он не теряет возможности бросить быстрый взгляд на Чона. В такси Тэхен раздумывал, что стоило бы извиниться перед ним за свою грубость, все-таки Чонгук хотел его предупредить, пусть и спустя несколько дней. Но сейчас айдол с интересом рассматривает только свои забитые руки и не обращает ни на кого внимания. Возможно, ему правда плевать на все, что происходит, в том числе на личность своего ненужного истинного. — Давайте сразу к делу, — садится Сохо. — Нам стало известно, что у вас, Тэхен-щи, возникла с Чонгуком во время фотосессии, м-м, определенная связь. По политике NSA все вопросы, касающиеся маскуна, вижена и истинных наших артистов, решает компания. Именно поэтому мы вас сюда и пригласили — чтобы прийти к мирному соглашению. Мирному соглашению? Они же не на чертовой войне, почему все относятся к этому серьезнее, чем к ракетным учениям КНДР? — Я бы не сказал, что мне приятно обсуждать такие тонкие, как вы ранее выразились, Сохо-щи, темы с посторонними людьми. Вам не кажется, что для начала нам нужно вдвоем разобраться в этой ситуации? — Боюсь, это невозможно, — сочувственно приподнимает брови менеджер. — Как я уже сказал, если кто-либо из наших артистов встречает истинного, компания берет ситуацию полностью под свой контроль. Ваш случай с Чонгуком не единичный. Классическая процедура, — пожимает плечами мужчина. От злости ногти на пальцах почти до крови впиваются в ладони. Если компания берет контроль над ситуацией, значит, она берет контроль и над ними. Ладно Чонгук, он работает на NSA, но Тэхена это вообще никаким образом не должно затрагивать. У них нет никакой над ним власти, значит, в теории Ким может спокойно их выслушать и отказаться. Максимальная санкция, которая может последовать — разрыв сотрудничества и отказ от результатов съемки, но ничего, переживет. — Мы предлагаем вам два варианта, — подает голос единственная девушка в комнате. — Первый с наибольшими выгодами для вас. Мы понимаем, что вам, как творческому человеку и натурщику, потеря вижена принесла много проблем. В связи с этим мы можем помочь вам его вернуть. Операция по возврату альфа-вижена — не самая простая, но мы обещаем, что вы будете наблюдаться в лучшей клинике, а проводить операцию будут самые компетентные врачи. Гарантия 100%. Оплата, конечно, за наш счет. В ответ вы обязуетесь никогда не раскрывать информацию, что когда-либо встречали истинного. — С чего вы взяли, что возврат вижена — это наибольшая для меня выгода? — сквозь зубы цедит фотограф. — Тэхен-щи, — холодно улыбается девушка, — мой отдел тщательно проанализировал вашу деятельность. За последние три дня вы практически не заходили в соцсети и не обновляли Инстаграм, хотя до этого не пропускали ни дня, чтобы не опубликовать что-нибудь или взаимодействовать с аудиторией. Все это говорит о том, что вы все еще не знаете, как продолжать свою работу. Для фотографа, который всю свою карьеру построил на М-3, утрата вижена — действительно трагедия, закрывающая многие перспективы. Операция может вернуть все на свои места. Вы продолжите свою работу, как раньше, люди даже не заметят изменений. Тэхену хочется встать и уйти, ему стыдно, что его слабость так легко раскусили и теперь используют против него. Аргументы безукоризненны. Вернуться к своей прошлой жизни и правда было единственным его желанием на протяжении всех этих дней. Однако оказавшись перед реальной возможностью все вернуть, Ким теряется. Операция — билет с одним концом, потом все переиграть точно не получится. — А если я откажусь? — Тогда второй вариант, — перестает улыбаться глава пиар-отдела. — Вы подписываете документ, в котором, во-первых, обязуетесь никогда и никому не раскрывать правду об истинности с Чон Чонгуком. В случае, если кому-то из ваших знакомых уже известно об этом, они также должны будут подписать договор о неразглашении. Кроме того, нам также нужно будет заверить, что ни вы, ни Чон Чонгук никогда не будете контактировать и искать возможность встретиться друг с другом. Тэхен теряет дар речи. Он теперь видит настоящее положение вещей. Люди на другой стороне стола смотрят на него, как на политического преступника, который предал родину или раскрыл государственную тайну. Он вставил им палки в колеса, порушил все планы на самого популярного и дорогого артиста в их компании. Все, что им нужно, заткнуть его и стереть все следы неудобного для них события. — Почему я должен все это делать? Я могу сейчас просто встать и уйти. Вы не имеете права ставить мне такие условия. — Можем, Тэхен-щи, — берет слово Сохо. — Для вашего же блага. Напоминаем, что во время фотосессии вы заставили нашего артиста снять линзы, угрожали, разбили стакан с виски и даже навредили Чонгуку, порезав его руку. Все травмы и крушения мы уже зафиксировали, для доказательства большего не нужно. Всего лишь одно официальное заявление — и ни вас, ни вашу карьеру уже ничего не спасет. В голове шумит, кровь пульсирует в висках. Тэхену кажется, что ему нечем дышать, но если он упадет, всем этим дьяволам будет только в удовольствие смотреть на его поражение. — И тебя эти манипуляции устраивают? — наконец, обращается Тэхен к человеку, который привел его к этому положению. — Ты же знаешь, что это неправда. Что они жонглируют фактами, чтобы вить из нас веревки и заставлять делать то, что они хотят. — Тэхен-щи, пожалуйста, не кричите на нашего артиста, — обрывает фотографа девушка. — Вы делаете себе только хуже. — Нет, подождите, — отбрасывает чужую руку Тэхен и всем корпусом поворачивается на стуле в сторону Чона. — Чонгук-а, я хочу услышать только одно. Если я соглашусь на второй вариант и подпишу все бумаги, ты действительно будешь рад, что мы никогда не сможем встретиться и хоть как-то связаться? Чонгук молчит несколько секунд, после поджимает губы и поднимает лицо. — Да. Думаю, так будет лучше, — впервые за этот вечер смотрит он в глаза фотографа. На айдоле снова линзы, скорее всего, без биоптрий, обычные цветные, чтобы не спалиться. Образ шатена из-за них сразу становится чужим и незнакомым. Глубокий черный спрятался за тонкими зелеными стеклами. Тэхен никогда не мечтал встретить истинного. Теперь он понимает, что его интуиция просто подсказывала, к какой катастрофе это может привести. — Мне нужно подумать, — безжизненно говорит Ким. — Да, конечно. Мы понимаем, что наше предложение требует времени, — тут же отвечает Сохо. — Правда, к сожалению, слишком долго ждать мы не можем. Давайте договоримся на неделю. В пятницу я вам позвоню, чтобы назначить время повторной встречи. Уже на выходе Тэхена окликает женский голос. — Кстати, Тэхен-щи, — бодро говорит Генбин, — отличные получились фотографии.***
Традиции — одна из самых дерьмовых вещей, которые придумало общество. Законы — суровее уголовных, последствия за их нарушения — хуже смертной казни. Люди собираются в стада, готовые разорвать друг друга только из-за несоответствия других глупым выдуманным предрассудкам. Юнги ненавидит это. Другое дело — традиции личные, которые человек выбирает для себя сам, чтобы проявить свою индивидуальность. Татуировка после каждой акции — его традиция, доказательство сделанного на случай, если из памяти общества и их информационного поля решат стереть воспоминания о его протестах. Пустая банка из-под краски, под завязку набитая пулями и холодным оружием, будет отлично смотреться на задней стороне предплечья. Его способ отпраздновать выход из полицейского участка и получение наказания в виде обязательных работ. Юнги всегда бьется у одного и того же тату-мастера. Они практически не общаются. Мин ничего о нем не знает, но и тот в свою очередь не выражает никакого интереса к постоянному клиенту. Действительно ли татуировщику нет дела до известного акциониста или он банально не следит за протестной деятельностью натурщиков — непонятно, но их равнодушное отношение друг к другу Юнги более чем устраивает. Так же, как и результаты его работы — чисто, аккуратно, без единой помарки. Но Мину, видимо, все-таки придется сменить тату-мастера. Это единственная мысль, которая успевает прийти ему в голову, прежде чем чьи-то руки грубо заталкивают его в подворотню на выходе из салона. Без лишних слов двое неизвестных тут же берутся за дело — первый удар, который приходится на лицо, ощущается особенно сильно. Губа мгновенно начинает кровоточить, а скула гореть ледяным азотом. Его хватают за ворот куртки, чтобы еще раз пройтись крепкими кулаками по лицу. Юнги кидают на асфальт, покрывая шквалом ударов ногами. Бьют без цели, попадают то по бедрам, то ребрам, то низу живота. Мин успевает укрыть голову руками, но остальному телу от этого не легче. После десятого удара считать болезненные вспышки акционист перестает. В голове крутится только «больно-больно-больно-больно», как будто человечество никогда не придумывало других слов. К горлу подступает металлического привкуса мокрота. Организм мигом выталкивает из приоткрытого рта кровь на асфальт — как будто она и вовсе ему не нужна. Тем не менее, именно это останавливает двух бандитов. Осмотрев почти неживое тело, один из мужчин опускается перед ним на корточки. — Сегодня было мягко, — басит неизвестный на ухо Юнги, хватая того за волосы. — В следующий раз нежничать не будем. Твое право — встречаться с нами еще раз или нет. Жестко оттолкнув чужую голову, мужчина поднимается и вместе со вторым быстро скрывается. Юнги булькающе смеется — он бы расхохотался до боли в животе, но два неизвестных джентльмена ему уже ее организовали. Очень старомодно и банально, господа правоохранительные органы. Но Мин понимает, своим традиционным методам изменять нелегко. Он, кстати, уже говорил, что ненавидит традиции? Тело вспыхивает ядерным взрывом, когда рука тянется к карману куртки. Остатки Хиросимы спас Господь Бог да удача, Юнги спасет с разбитым экраном телефон. Отскринив свое местоположение, он открывает Pix-Art Messenger и отправляет геоданные одному из контактов. Теперь остается лишь ждать. Выжжено белый мир крутится и вызывает тошноту, так что Юнги закрывает глаза и начинает прокручивать в голове прошедший день, чтобы не отключиться. Что ж, сегодня он лишился своего тату-мастера, зато обрел персональных киллеров. Никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь.***
У Чимина почти нет вредных привычек. В свое время он бросил курить и теперь уже лет пять не брал сигарету. Он любит выпить, но никогда не нажирается до бессознательного, наркотиков вообще никогда не пробовал, к фастфуду равнодушен. Со стороны может показаться, что Пак Чимин — воплощение здорового человека и всех современных lifestyle трендов, хотя театральный режиссер всего лишь ненавидит быть от чего-либо зависимым. Однако есть у него одна безобидная привычка, которая для самого Пака является самым твердым доказательством его нездоровья. Каждый раз, когда он берет в руки телефон, вне зависимости от цели, он обязательно нажимает на одну голубую иконку. Хотя с приложения могут приходить оповещения, он все равно открывает его, чтобы проверить, не пропустил ли случайно сообщение от одного-единственного контакта. Сообщения не приходят уже шесть лет. Возможно, контакт давно сменил номер. Возможно, контакт не напишет еще следующие лет 60. Его нездоровье хуже курения. Сигареты приводят к смерти, Пак умирает несколько раз в день. Разряд. Новое оповещение. Разряд. Это геоданные. Разряд. Когда Чимин срывается с середины ночной репетиции и садится в машину, он не может понять, что его ждет, — окончательная смерть или дефибриллятор, который запустит сердце. И то, и то. Оказавшись на месте и увидев избитое тело, он практически теряет сознание. Блондин дрожащей рукой проверяет пульс — и тут же облегченно выдыхает. Он аккуратно берет на руки лежащего парня и кладет на задние кресла автомобиля. — Чимин. Домой, — хрипит пассажир с закрытыми глазами. Пак не согласен, но как и всегда в нем не хватает сил, чтобы сопротивляться спасенному им человеку. Уже за рулем он выжимает педалью весь газ, наплевав на нарушения и последующие штрафы. Чимин улыбается. Нездорово и счастливо.***
— Дай закурить, — буднично просит Юнги спустя несколько часов оказаний первой медицинской помощи на дому. Из Чимина хреновый медик, но даже он, внимательнее разглядев побои уже в квартире, понял, что ничего серьезного. Куча ушибов и гематом, разбитая губа и бровь, возможно, сломанные ребра. На замечание о последнем Мин лишь бросает рукой, пробурчав что-то вроде «срастутся». Пак потребовал в ответ, чтобы тот хотя бы полежал, на что «больной» даже не стал отпираться. Он проспал пару часов, а после поднялся и довольно бодро стал делать себе кофе. В 4-то утра самое время. — Бросил, — отвечает Чимин, как в самых идиотских рекламах про средства от курения. — Ну и дурак, — хмыкает брюнет и отхлебывает из кружки. Перед гостем только стакан с водой, пить что-то другое или, тем более, есть Чимин в этом месте не может. Слишком много воспоминаний, от которых разрывает. На самом деле, окажись режиссер в любой другой квартире акциониста (а недвижимости в Корее и не только у того было много — спасибо щедрому наследству и умению хорошо распоряжаться подаренными средствами), было бы все то же самое. В свое время Пак практически жил у Юнги, переезжая с одного места на другое. И каждое запомнилось чем-то своим, от чего сейчас хочется уродливо плакать. — Ты расскажешь, что случилось? — меняет тему Чимин. — Терки с копами, — пожимает плечами парень. — Это сделали копы? — удивляется блондин. — Не, их дружки. — За что? — Я думаю, ты и сам догадываешься. Догадывается. Надеялся, что причина не в этом. Под конец университета Чимин откровенно заебывался таскаться за Юнги по следственным изоляторам и полицейским участкам. В некоторых его даже по имени уже знали. — А что ты так удивляешься, Чимин? Люди уродливы, — пожимает плечами акционист, безмятежно отхелебывая из чашки. — Ты нисколько не изменился, — горько усмехается Пак. Знакомая фраза режет по ушам сильнее, чем собственное имя, которое он так давно не слышал из этих губ. — А ты похорошел. Даже мне это видно, — отсылается к своему вижену Мин и довольно ухмыляется, зная, как это подействует на рядом сидящего парня. В 19 лет Чимин бы залился краской, но сейчас ему 27, и он только закатывает глаза. Хотя ответной улыбки сдержать не может. — Не могу сказать про тебя того же. Фраза вызывает удивление, на что бровь с вопросительным знаком красноречиво приподнимается, требуя объяснений. — Говорю же — просто не изменился. — Ну, татуировок у меня прибавилось, — оглядывает свое разрисованное синяками и чернилами тело. И правда. Когда они только встретились, татуировка была только одна — знаки над бровями. Юнги набил их в 16, сразу после смерти матери. — Почему ты позвонил мне? — задает волнующий вопрос Чимин и сжимает стакан в руке. — А кому еще? — как нечто очевидное спрашивает акционист. — Только ты знаешь, что такое дом. От ответа дыхание на несколько секунд замирает. У Юнги действительно много недвижки в Корее и за рубежом. Какие-то квартиры и дома сдаются в аренду, какие-то выделены для работы, в двух или трех он живет, чтобы обезопасить себя от преследования или неожиданного прихода нежеланных гостей. Так называемый «дом», в который они приехали, используется в крайне редких случаях — когда Юнги необходимо морально и физически отдохнуть. Именно в этой квартире он жил со своей матерью, так что теперь это своеобразная станция для рефлексии и подпитки сил, место, где он чувствует себя по-настоящему дома. Чимин оглядывает шикарные апартаменты. Такие могут позволить себе далеко не все. Трехкомнатная квартира в центре Сеула с панорамными окнами, дорогущей мебелью и максимальной системой безопасности. Ремонт уже давно не выглядит современным, но даже так от роскоши апартаментов хочется присвистнуть. — Ты так и не обзавелся друзьями, — переводит взгляд на хозяина квартиры Пак, тут же погружаясь во внимательные чернильные глаза. — Я так и не понял, зачем они нужны, — не отводит взгляд Юнги. Они молча смотрят друг на друга, выдерживая на прочность. На удивление первым прерывает игры в гляделки Юнги, но лишь для того, чтобы сделать еще один глоток кофе. Чимин поворачивает голову к окнам в пол, за которыми уже собирается рассвет. Розовато-золотистый свет ненавязчиво касается черных зданий, практически никак не меняя их суровый облик. — Появились, конечно, новые связи и люди, но с ними все просто, — неожиданно продолжает брюнет. — С одними я трахаюсь, с другими сотрудничаю, с третьими борюсь. Мне хватает. — И к какой категории отношусь я? — задает вопрос Чимин, глядя в окно. — Естественно, к первой и второй. Ни того, ни другого мы, правда, давно не практиковали, но дело поправимое. Кстати, не хочешь потрахаться? — Тебя буквально четыре часа назад избили, — напоминает Чимин. — Верно, — морщится Юнги, потирая ребра, — можем перенести на недельку. — Обойдусь. — Зря. А ведь буквально на этом столе… — Хватит! — кричит Пак и бьет по стулу. Кружки жалобно звенят. — Ты не понимаешь, хен? Ты не связывался со мной шесть лет. Шесть блядских лет! Потом внезапно появляешься, просишь избитого забрать домой, подлечить, а теперь еще и лечь под тебя. — Раньше тебя это устраивало. Юнги подпирает щеку ладонью, смотря лениво, но с легкой долей интереса. — Потому что я, в отличие от тебя, хен, все-таки изменился, — разочарованно шепчет Чимин. — Не могу понять, нравится мне это или нет. — Почему ты не предложил мне сотрудничество? — уже не может остановиться блондин. Он снова вглядывается в черные глаза, пытаясь найти в них толику извинений или хотя бы понимания. — Ты даже не поинтересовался, что я сделал за эти годы, ни разу не побывал в Театре. А ведь ты сам, хен, отправил меня учиться, чтобы я нашел себя. — Я знаю, что ты сделал, Чимин, — слегка теплеет чужой взгляд, — и я очень горжусь. Младший рассчитывал найти понимание, но встретил одобрение. Все-таки даже 27-летнего Чимина акционист все еще способен довести до бешеного стука под ребрами и краски на щеках. — Раз ты так хочешь, чтобы я приехал, то есть один вариант, — начинает рассказывать Юнги очередную авантюру. — Мне дали за последнюю акцию 360 часов обязательных работ. Место пока неясно, но мне уже передали, что это будет «какое-то творческое место, чтобы я, наконец, понял, что такое настоящее искусство», — на последнем Мин морщится, на этот раз точно не от ушибов, — у меня есть некоторые связи, поэтому могу запариться, чтобы этим местом стал твой элеватор. Как тебе такое сотрудничество? Золотые глаза шокировано расширяются, но уже через пару секунд на лице Чимина расцветает хитрая улыбка. — Будешь драить у меня полы и вылизывать унитазы? — Ты знаешь мои способности. Драить и вылизывать, скорее, придется после меня. Но зато у меня будет время все хорошенько осмотреть и вдоволь с тобой наговориться. — О, нет, хен, — улыбка становится поистине дьявольской. — Ты будешь работать хорошо и не отлынивать. Лично буду проверять каждый писсуар. И если я не увижу в нем своего отражения, никаких экскурсий и разговоров. Юнги хохочет, но тут же ойкает, хватаясь за пострадавшую грудь. — Посмотрим, малыш, чье еще упрямство победит. Но знаешь, я решил, что новый Пак Чимин мне все-таки нравится больше.