Смех — это обычная реакция на ужас. Когда человеку больше нечем ответить физиологически. Когда слезы не могут течь, потому что тебя уже втоптали в такую трагедию, в такой кошмар — тогда ты начинаешь хохотать.
«IchNaYa» — проект трех современных художников из Германии, Кореи и России, вбирающий в себя принципы нового высокотехнологичного искусства. Название проекта проще, чем оно кажется со стороны. Это слово «Я», переведенное на три языка: немецкий, корейский и русский. Посетители выставки будут изучать не экспонаты, картины или необычные объекты — им предстоит встретиться с собственным «Я» в разных ипостасях. Выставка состоит из четырех блоков. Главный объект каждого — машины, которые определенным образом анализируют человека перед ними и выдают по итогу его портрет. Первое устройство — газоанализатор, который через нюхательные трубки исследует запах человека, попавшего в зону его восприятия. Вторая машина изучает голос, третья — кровь. Последнее устройство представляет собой программу, которая задает человеку вопросы о его характере, внешности, принципах, восприятии внешнего мира и самого себя. Запах, голос, набор кровяных клеток и самопрезентация. Художники предлагают увидеть нам свои портреты, ни один из которых не похож на предыдущий и уж тем более на тот, который мы видим каждый день в зеркале. Какой из них верный, решать вам*. Хосок горд собой. Так, как, пожалуй, никогда не был. Вначале он до чертиков боялся, что оплошает. Что не сможет точно понять мысли художников, потому что с двумя из них общался через переводчика. Что, в целом, не сможет до конца понять их идею и помочь ее воплотить. Однако Юнги был прав — по-настоящему учишься только на практике. Как только Хосок включился в работу, он перестал думать о том, что чего-то не знает, что он недостаточно образованный или опытный в подобных проектах. Он просто целиком посвятил себя этой выставке и на всем пути художники ни разу не высказывали ему недовольства. Напротив, всегда благодарили, а парочку раз даже похвалили за хорошие идеи. Это стоило того. Потому что сегодня, в день открытия нового сезона в «Театре 4:33», проект «IchNaYa» стал одним из самых посещаемых среди новых выставок. Почти каждому новобранцу дали курировать какой-то проект, и именно работа под кураторством Хосока выделилась больше всех. Ему слегка неловко из-за этого, потому что ему не хочется разрушить отношения с новичками, с которыми он только-только начал находить общий язык. Но он знает, что имеет право гордиться собой. Знает, потому что именно это ему бы сказал один человек. Один важный для него человек, который так и не пришел. Который вообще исчез из его жизни несколько недель назад, ничего не объяснив. Это сводило Хосока с ума, особенно из-за того, что он почти на 100% был уверен, что проблема была в нем. Это он что-то не то сказал или сделал — Юнги не был пустословом и не стал бы обещать ему прийти, если бы на самом деле не хотел. Именно с ним он разговаривал перед тем, как что-то произошло, и акционист покинул элеватор и больше не возвращался в него, даже несмотря на то, что ему предстояла еще одна неделя общественных работ. Хосок так и не успел взять его номер. Спросить у Чимина тоже не получилось, потому что тот постоянно был занят, а если и разговаривал с ним, то только по рабочим вопросам. Пак вообще закрылся в себе и общался с Хосоком максимально сухо. Никаких дружеских разговоров, как раньше. Как будто и для него Чон сделал что-то плохое. Это еще одна вещь, которая выводила из равновесия. Но по крайней мере с режиссером Хосок может поговорить, и именно это он собирается сделать. Парень устал чувствовать себя везде виноватым. Если и быть виноватым, то хотя бы знать за что. Подниматься на 14 этаж после прошедшей выставки тяжело. Он на ногах последние 12 часов, и лучшим решением сейчас было бы просто пойти спать. Но Чон слишком хорошо знает себя: если он хоть что-то сейчас не узнает, то будет мучиться либо бессонницей, либо ночными кошмарами. Две давние подруги, которые слишком привязались к его больной психике. В алтарнике (оказывается, именно так называют на элеваторе 14 этаж) темно и холодно. Здесь нет ни одной лампы, свет попадает с верхнего и нижнего этажей, что, тем не менее, вряд ли помогает людям с никтофобией чувствовать себя лучше. Но по крайней мере благодаря ему хотя бы удается разглядеть очертания предметов и фигуру, лежащую на одной из лавок. Чимин лежит на спине, раскинув ноги по обе стороны от скамейки. Непонятно, спит ли он или смотрит в потолок, так что Хосок, подойдя чуть ближе, осторожно спрашивает: — Сонсенним? — Если я скажу тебе, что меня нет, ты поверишь? — хрипло спрашивает Пак. — В любой другой момент — да. Но сейчас мне слишком нужно с вами поговорить. — Обычно после таких фраз стоит ждать что-то плохое. Но ты слишком хорошо сегодня поработал, чтобы я отказал тебе в простом разговоре. Располагайся. Хосоку кажется, что последнее слово было сказано с иронией. Однако уйти сейчас было бы слишком тупо. Чон подходит к лавке, на которой лежит режиссер, и аккуратно садится на самый край. — Вы правда считаете, что я хорошо поработал? — Я бы не стал о таком врать. Я уже опросил художников, твоя команда исключительно хорошо о тебе отзывается. Сказали, что как куратору тебе не хватает уверенности и рискованности. В плане, что ты слишком осторожничаешь, но это нормально для новичка. Даже хорошо. Некоторые так стремятся показать себя в первом же проекте, что перебарщивают и все портят. Что до самой выставки, — Чимин делает продолжительную паузу. Он вообще говорит сейчас непривычно медленно и лениво. — Не сказал бы, что я глубоко впечатлен. Но гостям понравилось. Люди обожают интерактив, а еще люди любят себя и никогда не упускают возможности в себе покопаться. Это хороший ход. Здорово, что вы решили направить результат работы на посетителей. Да и использование технологий в искусстве — пока не самая распространенная вещь, в Корее вообще пока подобного не видели. Так что как глава «Театра 4:33» я рад, что подобный проект выступил именно на нашей площадке. Хосок рад, что Чимин отвечает честно. Вроде и хвалит, но все равно не скрывает, что не все идеально. Чон с удовольствием бы расспросил о том, как сам бы режиссер организовал этот проект, чего не хватило, что было лишним. Но сейчас мысли танцора забиты совершенно другим, и он все еще не знает, как подступить к нужной теме. — Внизу сейчас афтепати. Почему вы не там? — откровенно тянет время. — Потому что я здесь. Что ж, резонно. Хосок не находится, что ответить, поэтому лишь поворачивает голову к витражным окнам и кусает губы от неловкого молчания. — Только не думай, что я устал от людей или что-то такое, окей? — недовольно говорит Чимин в потолок. — Я та еще социоблядь и с радостью бы сейчас пил пятый стакан шампанского и болтал с ребятами. Но мои глаза порой становятся слишком чувствительными к большому количеству цветов и сильной контрастности. Алтарник — самое темное место на элеваторе, так что они сейчас отдыхают. А я дожидаюсь, когда они перестанут выебываться и позволят мне, наконец, нормально видеть. — Вот как, — глупо брякает Хосок. С другой стороны, что еще сказать? Пожалеть? Сонсенним только отмахнется. Пошутить? Да как-то не хочется. Их отношения и так за последнее время стали слишком натянутыми, не хватало их ухудшить тупой шуткой. — Хосок-а, хватит булки мять. Скажи уже, зачем пришел. Я же понимаю, что не мое психологическое состояние тебя беспокоит. Не совсем. Если именно психологическое состояние заставило сонсеннима так к нему охладеть, то они могут это обсудить. Но начать стоит определенно не с этого: — Вы не могли бы дать мне номер Мин Юнги? Вопрос сполашивает Чимина быстрее, чем если бы в здании сейчас прогремел взрыв. Он резко поднимается и облокачивается на локти, хмуро смотря на сжавшегося от его реакции парнишку. — Зачем? — Чтобы связаться с ним, — подбирает слова Хосок, рассматривая свои сцепленные руки. — Зачем? — Потому что он сказал, что придет на мою выставку. Я хочу спросить, почему его не было. Чимин саркастично усмехается и жестко говорит: — Забудь. — Что? — поворачивает голову к блондину Чон. — Я сказал, забудь. Мин Юнги не тот человек, которому стоит верить на слово. — Я верю, — в голосе твердость, это хорошо. Было бы еще так же внутри. — Зря, — пожимает плечами Чимин, не убирая усмешки с губ. — Если он не пришел, значит, не хочет. Вот твой ответ. — Я хочу услышать это от него. — Вне зависимости, что он скажет, — закатывает глаза Пак, — факт остается фактом — он не пришел. И вряд ли придет, уж поверь, знаю я его получше тебя. — Я хочу услышать это от него, — прибавляется стали в голосе. — Почему? — Потому что ему я верю больше, чем вам. Чимина последние слова почему-то веселят и он вволю хохочет, запрокинув голову. Резко, грубо, слишком громко. Однако смех обрывается так же неожиданно, как и начался. Режиссер резко пододвигается к Хосоку и у самого лица пропевает: — Рыжик стал показывать зубки. Очень мило, — пугающе всматривается он в чужие глаза. — Могу я поинтересоваться, чем не заслужил твое доверие? — Я, — запинается Хосок, чувствуя себя примороженным к скамейке, — я не говорил, что не доверяю вам. — Но ему ты доверяешь больше. — Да, — сглатывает Чон. — Так почему? Хосок мнется и отводит взгляд. Неестественные глаза Чимина в темноте выглядят пугающими — они светятся. Его гамма-вижен больше схож с животным зрением, чем с человеческим, настолько схож, что в темноте глаза Пака отдают беловатым свечением. Не таким сильным, как у кошек или рыб, но пугает это чертовски. Что вкупе с его нездоровым поведением и вовсе доводит до ручки. — Потому что ему от меня ничего не нужно, — пытается объяснить Хосок, переводя свои ощущения в слова. — Он общался со мной без причины. Просто потому, что хотел. Это был первый человек, который подружился со мной, ничего не требуя взамен. Чимин склоняет голову к плечу, со своими светящимися глазами совсем походя на кота: — Никто не общается ни с кем без причины, Хосок-а. Даже если она нематериальная, причина есть. Я расскажу тебе, почему он общался с тобой. Потому что он посчитал тебя забавным, до смешного наивным, интересной возможностью хоть как-то скрасить свои серые будни на элеваторе, ежедневно натирая унитазы и полы. Я сейчас не придумываю, он сам мне сказал. — Вы ведь не хотите, чтобы я продолжил с ним общаться, да? — быстро понимает Хосок, с болью проглатывая неприятные слова Пака. — Не хочу. — Почему? — возвращает вопрос Чон. — Потому что я не хочу, чтобы он сделал с тобой то же, что однажды сделал со мной, — в голосе режиссера внезапно мелькает мягкость и даже сочувствие. — Он не злой и не плохой. Юнги не пытается причинить вред людям, не считая тех, против кого борется. Но выше всех, кто его окружает, он ставит свои идеи и убеждения. А порой это гораздо страшнее, чем если человек просто злой. Ничем хорошим твое общение с ним не закончится. Я знаю. Именно поэтому я не дам тебе его номер. Хосок, потрясенно слушавший все это время, открывает рот, чтобы снова заспорить, но Пак обрывает его одним движением руки: — Я не могу запретить тебе общаться с ним. Ты можешь попытаться найти его, подружиться, болтать с ним хоть каждый день, да все, что угодно. Я не имею право это запрещать. Однако и помогать тебе я не буду, потому что считаю, что так будет лучше. Чон понимает, что разговор окончен. Он так ничего и не добился, но остался еще один вопрос. Возможно, хоть здесь ему удастся получить ответ: — Вы знаете, почему он ушел? Чимин смотрит долго, молчит и того дольше. Его лицо принимает абсолютно безэмоциональное выражение. Пак снова ложится на лавку и, махнув в сторону двери, говорит: — Иди, Хосок-а. У тебя осталось пять часов на сон, воспользуйся ими с умом. Хосок уходит с пустыми руками и такой же пустой головой. Оказавшись в кровати, он мгновенно засыпает, хотя был уверен, что не сможет сомкнуть глаз. Но сегодня бессонница его не потревожила, перебравшись к другому человеку. Тому, кто пролежал на жесткой деревянной скамье всю ночь, прокручивая в мыслях все прошедшие дни и разговоры. Чимин ведь тоже ни черта не знает, только догадывается. А догадки и домыслы, как известно, зачастую страшнее реальности.***
— Почему мы такие? — спрашивает Юнги у матери после трех часов занятий. Он сидит на домашнем обучении — она считает, что так проще и безопаснее. Возможно, безопаснее: он не знает, что такое буллинг, на него не косятся из-за редкого вижена, у него нет друзей и даже приятелей (что для нее еще один признак безопасности, потому что «люди уродливы, Юнги»). Но домашнее обучение точно не проще — ты не можешь прогулять, «забыть» сделать домашку, притвориться больным. Мать охватывает каждую минуту его жизни, как гигантский кракен — корпус корабля. Он не против. Он не знает, как бывает по-другому. — О чем ты? — в голосе легкое недовольство. Правило «время учебы — для учебы» нельзя нарушать. Но недавно Юнги наконец-то разрешили пользоваться Интернетом, потому с каждым днем вопросов в его голове становится все больше. И касаются они отнюдь не учебы. — Почему наш вижен считают проклятым? Никак иначе инверсионный монохроматизм, или И-3, в Интернете не называют. Проклятый, дьявольский, миновский вижен — синонимов много, верного наименования по Международной классификации болезней не упоминает почти никто. — Я расскажу это на Корейской истории, когда мы дойдем до нужного времени. — Я хочу сейчас, — с мольбой смотрит мальчик в такие же черные, как и у него, глаза. — Пожалуйста, мам. Женщина тяжело вздыхает, но раздумывает недолго. Лучше уж она сама расскажет сыну правду, чем он начнет это вычитывать в Интернете, где большая часть информации про И-3 абсурдна и спекулятивна. — Хорошо. Наверное, ты уже знаешь, что инверсионный монохроматизм также известен как миновский вижен. Так его называют, конечно, только в Корее. Во всем остальном мире И-3 воспринимается либо как редкая разновидность маскуна, либо как патология. В Чосоне к нему относились примерно так же, пока в роду клана Мин не стала развиваться одна традиция. Женщина достала из стопки книг на столе учебник по истории и начала его уверенно пролистывать. Уже через пару секунд она находит нужную страницу и кладет книгу перед сыном. Юнги требуется время, чтобы понять, что изображено на иллюстрации. На печать старенького учебника заметно поскупились, черно-белая картинка нечеткая, краска в некоторых местах поплыла. В негативе же изображение и вовсе напоминает, скорее, пятна Роршаха. Мальчик напрягает глаза и, наконец, различает белые дыры человеческих фигур на черном фоне. Одна стоит на коленях, другая над ней возвышается и явно делает с первой что-то не очень хорошее. Что-то с лицом. — Изначально клан Мин был обычным дворянским родом. Как и все семьи, они хотели добиться большего влияния в стране и придумали для этого необычный способ — брак. В те времена политические браки использовали обычно только королевские семьи, и то, если жених или невеста встречали истинного, договор аннулировался. Мин пошли дальше. Они не только выбирали наследнику наиболее выгодную партию, но и делали так, чтобы он не смог встретить истинного — выжигали сетчатку с помощью солнечных лучей. План сработал. Через несколько столетий клан Мин стал правящей династией в стране. Вот только к тому времени все больше детей Мин рождались инверсантами. Естественно, это было связано с излучением и солнечным ожогом глаз, который они практиковали несколько веков подряд, но на тот момент все были уверены, что это божья кара. Чем дольше Юнги вглядывается в картинку, тем больше деталей начинает различать. Например, как стоящий человек что-то держит в руках и почти прижимает к лицу сидящего. Вероятно, какой-то механизм, который усиливает солнечные лучи. — Клан Мин сделал приобретенный вижен своей особенностью, изюминкой, хотя в тайне всегда искал пути, чтобы избавиться от него. Было два способа. Первый — их собственная разработка, пересадка глаз. Они вкладывали много средств в медицину и хирургию, в XIX веке в Корее благодаря этому врачи сделали много открытий. Однако клан Мин интересовала только возможность пересадить свои зараженные проклятым виженом глаза на глаза истинных. Они не вырезали их, не убивали ради этого людей, не устраивали геноцид истинных, как про это любят писать в книгах. Просто покупали у бедных крестьян. Однако медицина тогда все-таки была не на высоте, поэтому удачно завершались лишь 15% операций. Естественно, это сказывалось на росте количества «одноглазых любовников». — Именно поэтому Минов называли проклятыми? Потому что они покупали глаза? — Я не договорила, — качает головой мать. — Был еще один способ обрести гамма-вижен — найти своего истинного. Для этого они могли созывать всех девушек и парней страны на, так называемые, смотрины. Очередь растягивалась на годы, процесс был долгий и не всегда результативным. Но порой суженого или суженую удавалось отыскать. Вот только сами соулмейты императорских детей не были этому рады. Дело в том, что И-3 считается патологией не потому, что он инверсивный. А потому что истинный инверсанта не становится виденсом. Его цветовая слепота остается. — Юнги-хен, можно я расскажу тебе секрет? — с легким смущением спрашивает Хосок. Они смотрят документалку про глубоководных рыб. Чон более-менее (скорее, менее) был заинтересован просмотром, но на середине начал кряхтеть, вертеться и делать всякие незначительные и бесполезные вещи. Например, играть в театр теней на стене или ловить через ткань маленькие круглые наполнители в кресле-груше. У Юнги дергалась бровь, но он стоически делал вид, что не замечает ничего вокруг, кроме латимерии в телевизоре. Хосок же, напротив, после своих развлечений обращает все внимание на акциониста. — Хен, можно? — Нет, — бурчит Мин, — чужие секреты всегда несут слишком много проблем. — Мой не принесет. — Нет. — Я все равно расскажу, — беззаботно отвечает Хосок и удобнее укладывается в кресле, смотря на акциониста снизу вверх. — Я понимаю, что тебе это покажется глупым, но моя самая большая мечта — встретить истинного. — Почему ты думаешь, что я посчитаю это глупым? — хмурится Юнги. Волосы и лицо Чона в полутьме видятся ему почти белыми. Глаза же из-за отражающегося от телевизора света, наоборот, — вязко-черными. Но при этом они все равно продолжают задорно блестеть. Хосок первый, кто в вижене Мина смог остаться таким живым и настоящим. — Потому что это не сравнится с твоими глобальными целями. — Нет ничего зазорного в том, чтобы мечтать встретить своего соулмейта. И если ты не заметил, то я борюсь именно за то, чтобы никто не считал это желание зазорным. — Значит, ты тоже хочешь встретить истинного? — радостно улыбается Хосок. — Нет. — Соулмейты Минов не избавлялись от маскуна? — шокированно спрашивает мальчик. — Соулмейты всех инверсантов не избавляются от маскуна. В этом и есть главная патология И-3, — с сожалением в голосе объясняет женщина. Она рассчитывала рассказать об этом сыну позже. 11 лет — слишком маленький возраст для такой информации. — А мы? — не скрывает волнения Юнги. — А мы начинаем видеть все цвета. В этом главное проклятие и несправедливость И-3. Акционист сидит на крыше одной из высоток и рассматривает звездное небо. Естественное, с черным ночным покрывалом и серебристыми горящими звездами. Сейчас для Юнги стало все естественным, правильным — но абсолютно не настоящим. Мин усмехается, когда вспоминает, как объяснял Хосоку, почему никогда не хотел избавляться от И-3. — Я ценю свой вижен. Он не пудрит мне мозги, не скрывается за красивой картинкой. Я вижу людей такими, какие они есть. — Какими? — Уродливыми. Хосок разочарованно дует губы. Он слышал уже пару раз любимую присказку мужчины и, честно говоря, был не в восторге. — Знаешь, хен, возможно, ты сейчас разозлишься и побьешь меня, но я думаю, что глубоко внутри себя ты несчастен. И если ты обретешь гамма-вижен, ты поменяешь свое мнение. — Как это связано? — усмехается Юнги на наивные слова Хосока. — Потому что когда ты несчастлив, все вокруг перестает быть красивым. Красный красивый. Это была первая мысль, которая пришла в голову акциониста, когда он стал видеть. Такой теплый и яркий. Особенно красиво красный смотрится на Хосоке, с этими забавными бусинками, которые он вплетает в свои волосы. Стал ли Юнги от этого счастливее? Нет, наоборот, еще более несчастным и погрязшим в вине и жалости. Потому что своего истинного он встретил в одиночестве. А еще более одиноким оказался его предназначенный, который всю жизнь будет искать того самого, но так и не найдет — не узнает, что это он. И ведь Хосок меньше всех на Земле заслуживает такой судьбы. — Сомневаюсь, что возможность воспринимать цвета сделает меня счастливым, — с улыбкой качнул головой Юнги. — Сделает, — звонко запротестовал Чон. — Как ты можешь быть счастливым, если ты не можешь увидеть утром голубое небо и обрадоваться, что сегодня не будет дождя? Как ты можешь радоваться весне, если не видишь цветущую сакуру, или ждать Чхусок, чтобы наесться разноцветных сонпхён? Как ты можешь быть счастливым, если у тебя нет любимого цвета? У Юнги и правда не было никогда любимого цвета. Сейчас ему нравится красный и, возможно, когда он его видит, все действительно воспринимается несколько по-другому. С красными волосами Хосок в воспоминаниях Мина стал еще ярче, огненный рамен чувствуется острее, огонек зажигалки — горячее, а взрыв, который прогремит через несколько минут на этом небе, он уверен, будет еще более впечатляющим. — Но важно не только это, хен. Важно то, что ты сможешь видеть цвета всего мира благодаря одному-единственному человеку. Который только твой. С самого начала и навсегда. Это самое прекрасное, что могла сделать природа. Именно поэтому моя мечта — стать счастливым благодаря этому человеку и сделать его счастливым в ответ. Я уверен, хен, что, если ты встретишь истинного, то тоже станешь счастливее. Хотя сейчас и отрицаешь это. Прости, Чон Хосок, ты не смог стать счастливым. Природа, в которую ты так веришь и которую так боготворишь, сама решила сделать Юнги неспособным помочь своему единственному человеку, который только твой, с самого начала и навсегда. Справедливости ради — сам Мин теперь еще более несчастен. Однако его это не сильно беспокоит, потому что жизнь определенно станет еще интересней. У акций появится больше оттенков, как в прямом, так и в переносном смысле. И сегодня весь Сеул узнает об этих изменениях.***
Однажды Чонгук узнал одну любопытную фразу: «За силу нужно платить. Платить цену столь высокую, что большинство людей отказываются это делать. Эта плата — умение признавать свои ошибки». Чонгук бы добавил — умение признавать свои ошибки и учитывать их при принятии дальнейших решений. Он это прекрасно понимает, и он бы беспрекословно следовал этому правилу. Но вот незадача — большая часть решений в его жизни принимается не им, и ошибки тоже далеко не всегда делает он. То, что выдуманное вакцинирование главного артиста NSA было ошибкой, стало ясно уже через несколько дней после официального заявления. Люди пообсуждали, поудивлялись, полюбовались его новым образом, а после начали копать глубже. Это не просто «прививка от маскуна». Это также непрямое участие Чона в государственной программе по тотальному вакцинированию населения, хочет он того или нет. Тут же в сети начался срач по поводу того, а имеет ли айдол право так глубоко лезть в политику. Одно дело, когда красивый мальчик поет о своем свободном отношении к любви и неприятии истинности, другое — пропаганда конкретной политической программы. Хейтеры начали строить теории, что на самом деле Чон Чонгук — тайный агент правительства, которому Голубой дом отваливает серьезные деньги за рекламу новой операции. Самое ужасное, что в их словах есть логика, а любые оправдания будут казаться глупыми и смехотворными. И Чонгуку приходится быть глупым и смехотворным. Он позволяет компании опубликовать от своего имени письмо с извинением перед фанатами. «Все, что я хотел — избавиться от маскуна и, наконец, стать человеком, который имеет возможность свободно жить и любить. Я знаю, что это был эгоистичный поступок и я пошел на поводу у своих желаний, так как тысячи моих фанатов могут последовать моему примеру. Я также понимаю, что со стороны мои действия могут быть расценены как двуличие и тайная реклама. По этой причине я приношу глубочайшие извинения всем своим фанатам, а также их семьям, которые волнуются, что мои действия могут оказать влияние на их детей. Я не могу повернуть время вспять, поэтому хочу заявить: мои поступки принадлежат только мне. На протяжении всей своей карьеры я писал музыку, чтобы поделиться своими переживаниями и хоть немного облегчить боль тех, кто меня слушает. Однако есть вещи, за которые ответственны только мы, и решения, которые мы должны принимать самостоятельно. Прошу вас, не идите на поводу у чужих поступков. В мои действия могут вкладывать бесконечное количество смыслов, но единственная идея, которую я бы хотел этими действиями донести: каждый из вас — уникальная личность, которая имеет право самостоятельно решать свою судьбу. Пожалуйста, оставайтесь уникальными. Пожалуйста, продолжайте быть свободными в своих мыслях и поступках». Хотя вся разыгрываемая ситуация превратилась в фарс, Чонгук до последней строчки согласен со «своим» письмом. Он готов вынести миллион обвинений и хейтерских комментариев, лишь бы знать, что ни один фанат не ляжет под нож из-за этой фейковой истории. Потому парень настаивает на отказе от государственной премии и президентской благодарности за вклад в науку, которые дали всем участникам программы вакцинирования. Он отказывается приходить на американо-корейский саммит, где испытуемых с лоском и фанфарами поздравляют оба президента. И уж тем более он отказывается от неофициального званого ужина, на котором вся политическая и научная когорта празднует будущее сотрудничество и общемировую победу над маскуном. Компания со скрежетом соглашается. Но, естественно, выдвигает ответные требования. Не хочешь играть в политическом театре, будешь играть в любовном. Даже в спутницы ему выбирают девушку, опытную во всем, что касается театра и игры, — актрису И Кихе. Красивую, молоденькую, но уже с неплохим послужным списком отыгранных дорам и фильмов. Чонгук не против — ему не впервой ходить на свидание, на организацию которого потратили денег в десятки раз больше, чем он положит в счет за ужин с очередной спутницей. Вот только свидание с И Кихе компания решает устроить неподалеку от ресторана, где проходит празднование удачного завершения американо-корейского саммита. Так сказать, нам плевать — пусть все это видят. Чонгук уверен, что это очередная ошибка, которая аукнется новой дозой комментариев от хейтеров и любителей конспирологии. Но на мнение своего артиста компании плевать еще больше. До ресторана Чонгук и Кихе добираются тайком, скрываясь от лишних глаз и ушей. Скрываясь напоказ, конечно же. На выходе из машины их уже ждет заранее заказанный папарацци. Этого достаточно, потому что за те 15 секунд, которые они идут до ресторана, их успевают узнать и сфотографировать несколько прохожих. Слух о свидании айдола и актрисы пущен уже сейчас. На следующий день заказной журналист опубликует красивые фотографии, как Чон по-джентельменски помогает своей даме выбраться из машины, а потом так же вежливо открывает перед ней дверь в роскошный ресторан. Как будто он не с женщиной встречается, а с недоразвитым недееспособным человеком, ей-богу. Но слух подтверждается, у общественности на месяц вперед есть горячая тема для обсуждения. Идеальная схема. Видит Бог, Чонгук уважает всех своих девушек, будь они настоящими или фиктивными. И то, что он в течение всего вечера сравнивает Кихе с другим человеком, не означает, что он считает ее глупой или неинтересной. Да и делает он это неосознанно, потому что, по-честному, Чон в последнее время сравнивает всех окружающих людей с одним конкретным человеком. Это его проблема, не окружающих людей. Хоть те и воспринимают равнодушие парня на свой счет. Это определенно не проблема Кихе, что она рассказывает брюнету о последней дораме, в которой снималась. Просто Чонгук с большим удовольствием бы обсудил «Трилогию ненависти» Пак Чхан Ука. И он знает, что Тэхен поддержал бы его в этом порыве. Чон искренне благодарен девушке за ее комплименты его музыке, но думает ли она так на самом деле? Он бы не обиделся, скажи Кихе что-то неодобрительное. На комментарий Тэхена о том, что его последние альбомы — банальная попса, которая попадает в чарты только за счет хайповых музыкальных техник и трендовых тем, он согласился и посмеялся. А еще с интересом послушал мнение Кима о современном джазе, который, по мнению фотографа, на корню душат консерваторы и старперы, признающие только Чарли Паркера и Эллу Фицджеральд. Если бы Чонгуку предложили выбрать его личный день сурка, он бы до конца жизни проживал день съемок с Ким Тэхеном. В этом и заключается главная проблема. Жаль, что несчастная И Кихе не может этого узнать. Их неудачное свидание спасает шум на улице. Из окна открывается вид на скапливающуюся толпу, которая что-то бурно обсуждает и разглядывает небо. Пока их охранники не успели сориентироваться, Чонгук говорит девушке, что хочет узнать, что происходит. По-джентельменски разведать обстановку. На самом деле, он по-крысиному сбегает с тонущего корабля их несостоявшихся отношений. Но об этом Кихе тоже не узнает. Заранее надев маску и нацепив кепку по самый нос, Чон выходит из ресторана и тут же теряется в толпе. Люди вокруг даже не замечают его — все их внимание сконцентрировано на ночном небе. Звезд нет, слишком большая световая зашумленность, но даже она не способна скрыть десятки небольших огоньков, изящно танцующих высоко в воздухе. — Это дроны? Как они не сталкиваются? — Они запрограммированы. Черт, неужели в честь саммита решили устроить световое шоу? — Отлично. Еще на шоу дронов мои налоги не спускали. — Да ладно тебе. Может, это от американцев подарок. Чонгук, конечно, тоже беспокоится о том, на что идут его налоги. Иногда. Но сейчас его волнует другое — должен ли он позвать свою спутницу посмотреть шоу. С одной стороны, это должно быть что-то красивое, и девушка наверняка захочет посмотреть представление. С другой, они все еще гребанные знаменитости, так что шоу дронов вполне может превратиться в шоу «кто быстрее возьмет у Чон Чонгука автограф и ущипнет его за задницу (хорошо, если только за нее)». Парень несколько секунд размышляет над своей проблемой, пока не замечает, как из ресторана выходят охранники, явно заметившие свою ценную пропажу. Брюнет не знает, что им ведет в тот момент, но ноги сами несут его вглубь толпы. Охранники панически рыскают взглядами по лицам людей, в итоге плюют и спускаются в общую кучу, начиная усердно разыскивать айдола. Но натренированные ноги Чона работают усерднее, относя его все дальше и дальше по улице. Чонгук не понимает, откуда появилось это стремление поиграть в кошки-мышки, но по ощущениям он выигрывает. Спустя пару минут парень останавливается, чтобы оглядеться — погони не видно. Это позволяет ненадолго отдышаться. Снова мелькает короткая мысль, какого черта он творит, но она быстро сменяется паникой, когда Чон чувствует прикосновение к своей руке. Добегался, мышку поймала дичь покрупнее. Чонгук уже готовится встретить радостную безумную фанатку, но, обернувшись, с шоком обнаруживает Тэхена. Не радостного. И вроде не безумного. Только нахмуренного и слегка обеспокоенного: — Какого черта ты тут делаешь? Чонгук глупо разглядывает стоящего перед ним парня. Из-за толкучки они почти прижаты друг к другу, что позволяет Чону разглядеть на кончике носа фотографа аккуратную родинку. — Обращаю твое внимание, что это ты возник из-под земли и схватил меня за руку. Так что какого черта ты тут делаешь, хен? Ты следил за мной? — Если последние две минуты считаются, то да, следил. Потому что ты не должен здесь находиться, Чонгук. По неясной причине, Чон все еще сконцентрирован на маленькой родинке на носу Тэхена. А еще на его пушистых ресницах и коже, на которой сейчас переливаются разноцветные неоновые огни улицы. По сравнению с накрашенной нарядившейся Кихе, совершенно простой и чистый вид Тэхена заставляет брюнета чувствовать внутри какую-то тоску. И еще большее желание бежать от ресторана куда подальше. — Чонгук-а, ты слышишь меня? — щелкает пальцами перед лицом Чона русоволосый. — Здесь не безопасно. Тебе нужно уходить. Где твоя охрана? — Что? — просыпается Чонгук. — С чего тут небезопасно? Но прежде чем Ким успевает ответить, толпа вокруг начинает еще сильнее шуметь. Оба парня вскидывают головы. Дроны на небе собираются в первые буквы — Чонгук резко понимает, что к этому шоу не имеет отношение ни корейское, ни американское правительство. И кажется, теперь он понимает, что имел в виду старший парень, говоря про небезопасность.У НАС ЕСТЬ МЕЧТА
Огни застывают в воздухе, позволяя всем прочитать сложенные слова. Через несколько секунд дроны разлетаются, группируюсь в новые символы.СВОБОДА ВЫБОРА
Люди молчат. В руках каждого первого смартфон. Десятки камер смотрят в черную бездну с горящими словами. Эта бездна уже в сети, убеждает в своих призывах всех людей по стране.У НАС ЕСТЬ ПРОБЛЕМА
Десять секунд перегруппировки.ВАША СВОБОДА ДЕЙСТВИЙ
Чонгук чувствует, как его руку сжимает чужая ладонь. Он бросает взгляд на стоящего рядом парня. Тэхен целиком прикован к небу, он еще более взволнован, чем вначале. А вот Чона окутывает страх. Эти кричащие слова, эта обеспокоенная толпа — его сжимают со всех сторон. Он не придумывает ничего лучше, кроме как сжать чужую ладонь в ответ.У НАС ЕСТЬ РЕШЕНИЕ
Как только надпись пропадает, дроны резко разлетаются в разные стороны. А после с той же стремительностью собираются в кучу, выстраивая собой нечто более сложное, чем слова. Через минуту на небе возникают очертания Статуи свободы. Если толпа до этого молчала, то сейчас она становится немой. У Чонгука потеют ладони, внутренности дрожат от ожидания концовки. Он не может двигаться, замер вместе с сотней людей, как будто они — один большой сгусток напряженных нервов. Взрыв. Статуя свободы разлетается горящими дронами, взорванная ярчайшим салютом. Вся толпа вздрагивает, как от увиденного скримера. Дроны гаснут и разлетаются. Дальнейший салют вызывает лишь больший ужас. Он радостно взрывается цветными искрами, празднуя удачное ночное убийство мирового символа свободы. Чонгук все еще не может двигаться, чего не скажешь о людях вокруг. Все превращается в хаос. Повсюду кричат, бегают, толкают, Чон все еще не может отойти и позволяет прохожим пихать его и сбивать с ног. Тэхен перехватывает его руку и куда-то тащит. Брюнет даже не различает. Слишком много людей, которые как будто специально набрасываются со всех сторон. Он приходит в себя, только когда они оказываются в узком темном квартале. Кроме них двоих, никого нет. Только сейчас Чонгук осознает, насколько ему все это время не хватало воздуха. — Ты в порядке? — обеспокоенно заглядывает в его глаза Ким. — Если это то, — пытается отдышаться брюнет, — что переживают люди, приходя на мои концерты, то я не понимаю, почему у меня все еще есть фанаты. — Толпы на улицах и на концертах — разные вещи, — усмехается Тэхен. — Как минимум, фанаты оказываются на концертах по собственному желанию. Чонгук кивает и устало облокачивается на стену. Маска душит, и он снимает ее, наплевав, что его может кто-то увидеть. Тэхен продолжает стоять рядом, вперив взгляд в землю. — Это ты устроил? — задает Чон волнующий вопрос. — Что? — поднимает голову Тэхен. — Нет! Конечно, нет. Чонгук поджимает губы, пальцы сами собой собираются в кулаки. — Но ты знал, что сейчас будет. — Знать, что акция будет, и устраивать ее — не одно и то же, — повышает голос Ким. — Считай, одно и то же, — еще больше злится Чонгук. — Это подтверждает твою причастность. Тэхен в волнении облизывает губы и пару секунд разглядывает лицо брюнета. — Я не понимаю, почему ты злишься. — Потому что ты сам сказал, что это небезопасно! И я не понимаю, почему ты занимаешься всей этой херней. Тебе так хочется загреметь в тюрьму или оказаться растоптанным обезумевшей толпой? — Тебя вообще не должно волновать, чего я хочу! Тэхен сердито смотрит на младшего, тяжело дыша. Чонгук в ответ хмурится, но в следующую секунду запрокидывает голову и хрипло смеется. Ким мгновенно теряется и, возможно, даже задумывается о его психологическом состоянии. — Тогда тебя не должна волновать моя безопасность, — Чон опускает взгляд на парня и невесело усмехается. — Но вот мы здесь, Тэхен. Делаем и хотим то, чего не должны. Лицо старшего разглаживается. Он тоже устал. И как никто другой он понимает, насколько брюнет прав. — Я уже сказал, что не имею к этой акции никакого отношения. Знал только место и примерное время. Меня никто не сможет обвинить в причастности, для этого просто нет оснований. Если это то, что ты хотел услышать. — Вроде того, — кивает Чонгук. — Я догадываюсь, кто это устроил. В этот раз он легко не отделается. Так что я не хотел бы, чтобы он прихватил тебя с собой. Тэхен всем богам молится, чтобы его покрасневших щек не было видно в темноте. Признание Чонгука прозвучало слишком личным, из-за чего обстановка между ними и весь этот отдаленный квартал тоже начинают казаться слишком интимными. — Ты не прав, Чонгук-а, — прокашливается фотограф. — Как раз за эту акцию ему вряд ли что-то будет. — Он буквально угрожал американскому правительству! Думаешь, ему так просто спустят это с рук? — Это так не работает, — усмехается Тэхен с наивности брюнета. — Во-первых, подобные протесты и акции в Америке в порядке вещей. Во-вторых, им нет дела до того, что происходит в другой стране, уж поверь. Да, акция претенциозная и выглядит довольно угрожающе, но по-настоящему испугаются только простые люди. И именно на них все это представление и было направлено. Ди хочет, чтобы его услышали не только в Корее, но и во всем мире. А американские и европейские СМИ точно напишут про этот перформанс. Чонгук молчит, размышляя над услышанным. По его сведенным к переносице бровям становится ясно, что он не очень впечатлен. — Все еще считаешь, что это херня? — улыбается Ким. — Как ты и сказал, это претенциозно. Красиво, конечно, но слишком много пафоса. — Сказал человек, который открыто отказался от приглашения в Голубой дом, а после устроил свидание напротив ресторана, где ужинали президенты Америки и Кореи. — Ну слушай, выебываться — не порок, — смеется Чонгук. — Главное, чтобы это другим жизнь не портило. — Вот как? — ехидно спрашивает Тэхен, доставая сигареты из кармана. — Сомневаюсь, что оставленная тобой дама сейчас наслаждается жизнью. Фотограф прижимает фильтр к губам, поджигает сигарету и закуривает, все это время с самым шкодливым выражением лица смотря на Чонгука. Парень нисколько не обижен, а своей улыбкой лишь подтверждает — да, оставил, да, сидит там, грустит, что сделаешь. По виду бежать к ней айдол точно не спешит. Ким подходит к стене и прижимается к ней спиной, зеркаля положение брюнета. Тэхен встает специально со стороны улицы, чтобы хоть немного прикрыть собой Чонгука. Хочется верить, что он делает это для себя — все-таки если их засекут, NSA сдерут живьем кожу именно с него. Но кого он обманывает, о себе он даже не подумал. — Тогда что тебе понравилось? — выдыхает дым Тэхен. Чон непонимающе поворачивает на него голову. — Из того, что делали натурщики. Что тебе понравилось? — То, что устроила Ассоциация к 23 марта, — без промедления отвечает Чонгук. — Это ведь ты придумал? Фотограф откровенно глючит пару секунд от чужой проницательности: — Как ты догадался? — Твой стиль, — пожимает плечами певец. — Не знаю. Просто как только я увидел эти фотографии, сразу подумал, что это сделал ты. — И, говоришь, тебе понравилось? — подбивает взглядом асфальт русоволосый. Забытая в руке сигарета неторопливо тлеет. — Понравилось, — серьезно отвечает Чон. — Это было очень искренне. Видно, что в этот раз натурщики действительно по-человечески хотели поделиться своей болью, а не просто… — Выебнуться? — подсказывает Тэхен, заметив, что Чонгук не может подобрать слов. — Ага, — улыбается младший. — Хоть это и не порок. Им обоим нужно идти. Но в этом тихом темном квартале слишком уютно, чтобы уйти. Слишком безопасно, чтобы осмелиться уйти. Потому они просто тесно друг к другу стоят и молчат, без слов понимая, почему это делают. Никто не решается сказать пресловутое «пока», так что Тэхен, туша о стену бычок, тихо спрашивает: — Зачем ты попросил у меня номер? — На всякий случай, — так же тихо отвечает Чон. — Что такое «на всякий случай»? — Я не знаю. Он знает. Вот уже несколько дней Чонгук не может избавиться от желания, чтобы позвонить Тэхену. Страх, нескончаемая паранойя, ночные кошмары — звучит, как весомый случай поговорить. И именно фотограф первым приходит в голову, когда его в очередной раз накрывает паника. Он знает, что тот сможет его успокоить. Но чем больше певец тянет, тем больше упускает этот момент. Да и имеет ли он право загонять старшего своими проблемами? Одно дело позвонить, чтобы обсудить, как прошел день, другое — чтобы вывалить на собеседника свои нездоровые мысли. Вряд ли кто-то об этом мечтает. Тэхен внимательно всматривается в чужой профиль. Даже в полумраке видны мешки под глазами и выпирающие скулы, которые раньше точно не были настолько острыми. Ким знает, что у брюнета недавно закончился камбек и, вероятно, он похудел к нему. Но почему-то сейчас состояние парня не кажется связанным с выходом нового альбома. — Ты уверен, что не знаешь? Чонгук задерживает дыхание и медленно поворачивает голову: — Не уверен. И в этих черных глазах Тэхен видит столько невысказанной боли, что еле сдерживается, чтобы не схватить младшего за плечи и умолять все рассказать. Хотя бы поплакать или просто позволить себя обнять. А Чонгук бы позволил, и именно это заставляет его надеть на себя маску и глухо произнести: — Мне пора, хен. Он проходит мимо фотографа и в шаге от шумной горящей неоновым светом улицы слышит: — Чонгук-а, ты всегда можешь позвонить мне. Вне зависимости от того, что происходит. В низком голосе — забота и обеспокоенность. Чонгук не уверен, сможет ли он сдержать себя от того, чтобы не услышать этот голос снова. Пусть и через динамик телефона.