Она меня за муки полюбила, а я её — за состраданье к ним У. Шекспир «Отелло»
«Хей. Это ведь ты проводил последнюю фотосессию с Чон Чонгуком?»Да. И тебя это не касается.
«Vante-щи, добрый день! Во-первых, хотела бы сказать, что глубоко впечатлена вашем стилем съемки. Вы невероятно талантливы! Во-вторых, меня очень поразила ваша работа для концепт-фото к последнему альбому Чон Чонгука. Поэтому, в-третьих, вы бы не хотели рассказать бэкстейдж? Мне кажется, всем подписчикам будет интересно узнать про это)»Во-первых, спасибо, хотя очевидно, что вы пишете неискренне и подлизываетесь, чтобы расположить к себе и получить то, что хотите. Во-вторых, респект за вежливость. В-третьих, нет, вас это тоже не касается)
«Доброго времени суток! Я пиар-менеджер нового фотоагентства Max Photo. На данный момент мы ищем молодые таланты. Очень заинтересовались фотосессией с Чон Чонгуком, которую вы недавно провели, вы проделали невероятную работу. Мы крайне заинтересованы в том, чтобы привлечь вас в наш основной штаб фотографов. Белая зарплата, регулярные заказы, поддержка со стороны СМИ и, конечно, новые знакомства и творческая атмосфера в кругу коллег. Если заинтересовались нашим предложением, готов рассказать подробности!)»Я крайне заинтересован в том, чтобы послать вас нахуй, потому что нет ничего хуже, чем вербовка третьесортных компаний, которые пытаются подняться на чужом успехе. Подробностей не ждите, потому что вы уже полетели в бан.
Хватай Чон Чонгука за рога, говорил Чимин. Ты выбьешься из нишевых фотографов, уверял Пак. И да, он был прав. С публикации концепт-фото прошло две с половиной недели. За это время количество подписчиков в Инстаграме Тэхена выросло с 230 тысяч до полумиллиона. Проблема в том, что каждый второй из них рассчитывает только на одно — выбить из фотографа как можно больше информации о золотом айдоле. Начиная с того, какого цвета белье было на нем в тот день, и заканчивая его психологическим состоянием, ведь тогда он только-только расстался с японской певицей. Тэхен даже не подозревал о том, что Чонгук недавно с кем-то расстался. Он до сих пор находится в неведении относительно цвета белья артиста (несмотря на тайный статус их отношений). Он вообще о нем ничего не знает и хотел бы никогда ничего не знать, потому что это единственная возможность, наконец, зажить собственной жизнью. Телефон загорается новым оповещением в Инстаграме. Ким боится его брать. Там снова будет что-то про него, Ким нутром это чует. Все вокруг пропитано Чонгуком — собственные мысли, ленты новостей, сообщения в соцсетях. Тэхен каждый день сдерживает себя от того, чтобы, в конце концов, послать всех бестактных фанатов айдола к черту. Но не может, потому что это все еще его профиль, его директ, его репутация. Собственная репутация, которая теперь держится только на имени Чон Чонгука. Фотографу удается выбраться из своей головы, только когда осознает, что рука кладет уже шестую ложку сахара в чай. В сахарнице больше ничего не остается, где взять еще — парень не знает, потому что кухня не его. С раздражением вылив чай в раковину, Тэхен наливает себе воды и садится на стул. Он очень устал. Со стороны кажется, что дела пошли в гору. Гонорар, выплаченный за съемку с Чонгуком, позволил закрыть все долги, так что дышать стало чуть легче. Он все еще подрабатывает в «Театре 4:33», ища вдохновения, дополнительный заработок и внимания Чимина, который в последнее время пребывает в творческом кризисе и не покидает стены зернохранилища. Ким стал принимать все больше участия в деятельности Ассоциации, хотя, скорее, в качестве благодарности за то, что Сокджин его приютил. Мужчина не стал спрашивать причины. Принял младшего с тем же радушием, с каким принимает любого члена Ассоциации, так как в большом доме в пригороде Сеула ему откровенно скучно одному. Тэхен был только рад такой тактичности, потому что причины были банальными: одиночество — раз, нескончаемые мысли — два, воспоминания о Чон Чонгуке — три. От первого он избавился блестяще, по остальным пунктам проиграл в сухую. Потому что даже сидя на кухне Ким Сокджина посреди лесополосы, вдалеке от ядовитого неона Сеула, он топится в мыслях о своем истинном и переживаниях за него. Тэхен подносит кружку ко рту, но так и не делает глоток из-за внезапного звонка в дверь. Парень берет телефон и проверяет время — 11:23. Несмотря на все радушие хозяина этого дома, никто и никогда не заявляется к Ким Сокджину так поздно. — Ты опоздал, — даже через стенку и закрытую дверь Тэхен слышит, насколько раздражен глава Ассоциации. — Не моя вина. Я был у нового тату-мастера, он работает медленнее, чем я ожидал. — Не моя вина, — возвращает Ким. — Ты знаешь, что я всегда ложусь спать в полночь, так что у тебя полчаса, чтобы все рассказать. — Не ворчи, дед. Тэхен бесшумно поднимается и аккуратно подходит к двери, прислушиваясь. Двое мужчин в гостиной о чем-то препираются и рассаживаются по местам. Если поначалу Ким надеялся, что ему мерещится, то теперь он полностью уверен, что голос ночного гостя принадлежит Мин Юнги. Фотограф в принципе не тот человек, который подслушивает — себе же во благо. Однако ночная беседа руководителя оппозиционной организации и самого неоднозначного акциониста в современной Корее априори будет из тех, которая постороннему принесет только проблемы. Тэхен поспешно открывает дверь, чтобы сказать свое «здравствуйте, до свидания, не буду мешать», но успевает только обратить на себя внимание и открыть рот, когда: — Я думал, ты исключительно по женщинам. Юнги бегло осматривает парня и возвращает насмешливый взгляд на Сокджина. — Он просто живет у меня, — закатывает глаза Ким. — С этого все и начинается, — ухмыляется акционист. Он снова смотрит на Тэхена, замершего в дверях, и чуть внимательнее присматривается: — Мне кажется, я тебя знаю. — Мы пили вместе на элеваторе, — хмуро выдает фотограф. Его не оскорбляет то, что Мин его не запомнил. Учитывая, как часто тот коротает свои вечера в полицейском участке, Тэхен бы предпочел вообще не быть с ним знаком, опять же — себе во благо. — Оу, точно — Юнги и вправду его вспоминает. — Ким Тэхен, да? Друг Пак Чимина, а теперь, оказывается, еще приспешник Сокджина. Как тесен мир. — А еще именно он был кротом на твоей последней акции. — Боже, — фыркает Мин. — Хен, тебе стоит пересмотреть свой вокабуляр. Ты мог назвать пацана шпионом, разведчиком, соглядником, кем угодно, но ты назвал его, сука, кротом. — Мне просто кажется, что это не так обидно, — возмущенно защищается старший. Тэхен не согласен. Все, что на него навесили за последние 10 секунд, от любовника Сокджина до соглядника и крота, было неприятно, а главное, совершенно непонятно. А еще он передумал жить в этом доме. Прямо сейчас. Лучше он вернется в свою нору, где продолжит жить в одиночестве и страданиях по Чон Чонгуку, но зато вне токсичных опасных мужчин. — Садись к нам, — рушит все планы на побег Юнги и хлопает по месту на диване около себя. — Расскажи мне все, что ты узнал и увидел. Тэхен нервно оглядывается в попытках найти место с большим личным пространством. Он не относится к Мин Юнги плохо. Он знает, что акционист — давний приятель Чимина. Ким видел, как спокойно с ним болтал Хосок. Но даже так у него мороз по коже от этого человека. Мин — опасен, непредсказуем и сумасброден, нет вины Тэхена в том, что он просто хочет себя обезопасить. Как назло, несмотря на внушительные размеры гостиной с богатым интерьером, мест оказывается критически мало — кресло, которое уже занято Сокджином, и диван, на который его любезно пригласили. Вздохнув, Тэхен проходит мимо журнального столика и садится около акциониста. — Я могу для начала узнать, для чего вообще я все это делал? От Сокджина не было ни одного пояснения к странному заданию: «сходи на акцию, оцени обстановку, понаблюдай за реакцией людей». Дальше старший попросил его изучить медиа и посмотреть, что пишут про тот вечер в соцсетях и СМИ. Тэхен все сделал, но так и не понял, зачем. — Давай начнем по порядку, — разворачивается к фотографу Юнги. — Есть три основные фигуры в любой акции. Действующее лицо, то есть художник, цель, то есть власть, и зрители — вся публика, от той, которая случайно оказалась на месте акции, до той, которая впоследствии увидела ее по телевидению или в Интернете. Как ты думаешь, Тэхен-а, кто важнее, цель или зрители? Фотограф еще больше запутался. Он не понимает, к чему начата эта лекция, но на простой вопрос отвечает без запинки: — И то, и то. — Почему? — Потому что у художника есть цель, которую он хочет достичь, но без внимания публики, хоть какой-то реакции, он этого не добьется. — Правильно, — расплывается в улыбке Мин. — Однако стоит сделать поправку. Конечно, ты должен всегда помнить о своей цели, но при этом в большей степени концентрироваться на публике. Власть тяжеловесна. Она предпочитает двигаться по заранее прописанному маршруту и не менять направления, потому что любое нежелательное изменение может снести ее с рельс. Все акции, протесты, перформансы вызывают у них только раздражение и никогда не станут прямой причиной что-то изменить. Другое дело — публика, которая с большей чувствительностью воспринимает действия художника. Чем больше людей ты сможешь зацепить, тем выше будет сила противодействия власти. И вот тогда ты можешь ожидать изменений. Но, — приближает лицо к парню Юнги, — художник и цель — переменные роли. В момент своей акции — я творец, Я высказываю свою мысль. В момент реакции — я становлюсь целью, а власть берет на себя роль художника, который ответными действиями доносит свою правду. И в первом, и во втором случае мы боремся за одно — нашу общую публику. Кто перетянет ее на свою сторону, тот и победил. Поэтому, Тэхен-а, — приподнимает уголки губ, — расскажи мне, кто победил в этот раз? Тэхен обожает черный. Но в эту секунду его любимый цвет теряет всю свою привлекательность. Черные глаза напротив пугают, при этом цепкий взгляд не позволяет отвести свои, от чего мурашек на теле становится еще больше. — Не вы, — шепчет Ким. Юнги ухмыляется и, откинувшись на спинку дивана, приподнимает бровь с вопросительным знаком: — Пояснишь? Тэхен нервно сглатывает и отводит взгляд. Теперь ему досадно от того, что он не выполнил задание со всей степенью ответственности. Можно было сделать скидку на то, что он не просто так ушел сразу после акции — толпа тогда была на взводе, если бы ко всему прочему кто-то увидел Чон Чонгука, его бы просто разорвали. При этом сам айдол в тот момент был настолько напуган, что вряд ли смог бы нормально себя защитить. Тем не менее они проговорили не больше 7-8 минут. Поэтому какое-то представление о том, что происходило с людьми в тот день, у Тэхена все-таки есть. — Они испугались, — осторожно подбирает слова Ким, — почти все, кто там был. Было ощущение, как будто произошел теракт. После взрыва, в смысле, — голова дергается, — салюта, отовсюду слышались крики. Началась толкучка, люди стали куда-то бежать. Очень быстро приехала полиция. Я видел, как они расталкивали людей, пытались найти вас, некоторых даже задержали. Тех, кто был на вас похож. Потом всех просто прогнали, оцепили район, чтобы безопасно вывести президентов. — Что писали СМИ? — спрашивает Сокджин. — Ничего, — смотрит то на одного, то на другого мужчину Тэхен. Он уже рассказывал это все главе, но после разъяснений Мина информация, вылетающая из собственного рта, начинает покрываться неожиданными красками. — Вообще ничего, какие бы ключевые слова я ни забивал — пусто. В соцсетях люди делились своими видео, обсуждали первые несколько часов. Преимущественно говорили, что это перебор. Некоторые поддерживали, говорили: «наконец-то, хоть кто-то заставил правительство обосраться», но я изучил их профили, в основном это люди, которые в принципе не поддерживают действующую власть, вне зависимости, что она делает. Уже через несколько часов все пользовательские видео стали удалять. На следующий день я не смог найти ни одного. В комнате повисает тишина. Юнги не выглядит оскорбленным или удивленным. Кажется, что все, что он услышал, он уже знал. Сокджин задумчиво разглядывает потолок. Тэхену неуютно от того, что он только что сказал. Это пугает, а еще настораживает спокойное отношение к этому его собеседников. — Я не понимаю, — поворачивает голову в сторону акциониста Тэхен, — почему государственные медиа ничего не рассказали? Разве им не нужно представить вас в негативном свете? — Нужно, — кивает Мин. — Но в данном случае они не могут этого сделать. Они бы неделю смешивали меня с грязью по всем каналам, если бы меня поймали. Но у них нет доказательств, что последнюю акцию провел именно я. Более того, званый ужин после саммита, про который последний месяц трещали все СМИ, закончился тем, что президенты и вся политическая когорта, не успев доесть свой десерт, разбежались по машинам и попрятались в своих пентхаусах. Это слабость. Неспособность контролировать ситуацию. Они не могли позволить показать себя своему народу в таком ключе. Так что гораздо выгоднее для них замести все следы и сделать вид, что ничего не было. Что меня не было. Кстати, именно поэтому я здесь, хен. Долгую минуту мужчины смотрят друг другу в глаза, соревнуясь в выдержке. Один насмешливый взгляд против второго раздраженного. — Ты же понимаешь, о чем я, — давит Мин. — Догадываюсь, — подпирает указательным пальцем висок Сокджин. — Но я хочу, чтобы ты сам это озвучил. Юнги коротко смеется, но уже через секунду сдирает с лица любое напоминание об улыбке: — Нам нужен свой источник информации. Они выбрали новую стратегию — замалчивание. Я подозревал, что в какой-то момент это случится. С моей последней акции они будут действовать только так. Поэтому теперь только мы можем про себя рассказать. — Чем тебя не устраивает информационный портал Ассоциации? — Ваша корпоративная газетенка? — вскидывает брови Мин. — О, нет, хен. 10 лет назад я не имел ничего против твоих интеллигентных методов, но сейчас они ни к черту не сдались. Они начали действовать. 40 уже провакцинированы, дальше будут военные, как корейские, так и американские. Скорее всего, они готовятся к столкновениям на границе с КНДР. Причем совершенно не равным, потому что армия северокорейских солдат, которая все еще заражена маскуном и не способна отличить форму противника от травы вокруг, не сможет выстоять против виденсов. Возможно, очевидное преимущество собственной армии и вовсе приведет наше правительство к мысли поглощения севера югом. Но это не все. После военных начнется тотальное вакцинирование всего населения, без возможности выбора, без права на свой вижен, а самое главное, без права встретить своего истинного. — Думаешь, одно оппозиционное издание как-то изменит ситуацию? — усмехается Сокджин. — Если мы будем рассказывать правду, то вполне. Объяснять все последствия, информировать о протестах и акциях, раскрывать сведения об «одноглазых любовниках», которых никак не защищают. Абсолютно все. А дальше мы начнем разоблачать. На последней фразе Сокджин хмурится и пристальнее вглядывается в акциониста: — Ты что-то знаешь. — Скажем так, у меня есть некоторая информация, которая может полностью поменять представление о маскуне. В положительную сторону, — с удовольствием подчеркивает Мин. — Но мне нужно больше времени, чтобы про это узнать. Я беру эту задачу полностью на себя. А от тебя, хен, мне нужно создание площадки, ее запуск и организация работы. Чем скорее, тем лучше. Сокджин глухо смеется и устало трет ладонью глаза. Тэхен не дышит все то время, пока старший молчит. У фотографа спина потом обливается от того, что он услышал. Он не знает, что по этому поводу думать, но хочет только одного — стереть себе память, а заодно все следы своего присутствия в этом доме. Сокджин обещал, что Тэхен в любой момент сможет уйти из Ассоциации. Теперь парень понимает, что после того, что ему стало известно, его никогда не отпустят. — Мне нужно подумать, — выдает глава и встает с кресла. — Позвоню тебе на днях и скажу свои мысли. Тэхен-а, проводи, пожалуйста, Юнги. На этом он больше ничего не говорит. Проходит мимо своих гостей и скрывается в одном из коридоров. Через пару секунд раздается хлопок двери спальной. — Он согласится, — расслабленно разваливается на диване Мин. — Почему? — все еще в шоковом состоянии хрипит Тэхен. После такого резкого ухода ему кажется очевидным, что старшему не понравилось предложение акциониста. — Он журналист, — пожимает плечами Юнги. — Я достаточно его заинтриговал, чтобы он не мог спать, кусая локти. Он не успокоится, пока все в деталях не узнает. А как узнает, будет делать все возможное, чтобы рассказать об этом людям. Тэхен задумчиво смотрит в черноту коридора, за которым скрылся Сокджин. Он воспринимал своего руководителя, скорее, как отличного менеджера и организатора. Был уверен, что его прошлая сфера деятельности осталась позади. Но, видимо, журналисты никогда не бывают бывшими. — Ты куришь? Неожиданный вопрос вырывает из мыслей: — А… да. — Отлично, — Юнги хлопает себя по коленям и встает. — Пойдем на балкон. Выкурим по сигарете, и я пойду. Они молча поднимаются на третий этаж, тихо закрывают за собой дверь, все так же без слов Мин протягивает фотографу открытую пачку, а после по всем правилам табачного этикета прикуривает ему первым. Тэхену все происходящее кажется абсурдным. Еще полтора месяца назад он открещивался от натурщиков, а на каждое сравнение себя с акционистом Ди плевался ядом. Теперь он курит с Мин Юнги на балконе главы Ассоциации натурщиков. Наоткрещивался. Ким затягивается, а вот старший все еще не спешит даже поджечь свою сигарету. Мужчина смотрит на него, даже не скрывает своего завороженного взгляда, направленного конкретно на нижнюю часть лица — на губы. Тэхен на секунду успевает испугаться (какого черта происходит!), но сразу понимает: нет, не на губы. На огонь зажигалки и подожженный конец сигареты. Фотограф начинает пристальнее следить за Юнги. Поведение повторяется. Вот мужчина подкуривает и, только достаточно наглядевшись на красно-оранжевое пламя, убирает зажигалку и затягивается. — Вы видите? — все еще не верит Ким. — Вы виденс. Юнги отнимает сигарету от губ, держит дым какое-то время в легких, а после, с глубоким интересом смотря на младшего, выдыхает. — Как понял? — Сам недавно на такие вещи заглядывался. На самом деле до сих пор заглядывается. Но не так явно, как это делает акционист. Юнги задумчиво смотрит на подожженный конец и неожиданно усмехается: — Дерьмо. Неужели так очевидно? — Не знаю, — честно признается Тэхен. — Я понял, потому что сам такой же. Мин кивает и облокачивается локтями на перила, вглядываясь в черный лес за дорогой. Снова неторопливо затягивается. — Как у тебя с твоим истинным? — выдыхает. И прежде, чем Ким успевает ответить, добавляет: — Если не хочешь, можешь не говорить. — Не то чтобы не хочу, — фотограф закуривает, пытаясь найти нужные слова. — Просто это… Знаете, когда есть, что вспомнить, но нечего рассказать. — Понимаю, — хмыкает Мин. — Все запутано или все хуево? Тэхен даже не задумывается: — И то, и то. Теперь Юнги уже хрипло смеется. Ничего не отвечает, но, кажется, на этот раз он тоже понимает. — А у вас? — нерешительно спрашивает Тэхен после продолжительной пауза. — А у меня, — протягивает Юнги, — все очень просто и очень хуево. Такой, как я, ему не нужен. — Это он так сказал? — Это я так решил. Тэхен недовольно хмурится. Да, Мин Юнги — противоречивая личность. Ким не знает, что бы он делал, окажись на месте его истинного. Но парень точно уверен, что он бы сам хотел решить, нужен ли ему такой человек поблизости или нет. Мужчина тушит сигарету и оглядывается в поиске мусорки. Ее тут нет. Тэхен это знает и всегда, когда курит на балконе Сокджина, спускается на первый этаж, чтобы выбросить бычки на кухню. Парень протягивает руку и, забрав чужой окурок, открывает дверь. — Спасибо, — бросает Юнги в спину. — Я постою еще здесь, скоро спущусь. — Окей. — И Тэхен-а, — снова заставляет на себя повернуться младшего, — ты не выглядишь треплом. Но на всякий случай, не распространяйся о том, о чем мы с тобой говорили. Ким коротко кивает и уходит. Юнги провожает его взглядом и, убедившись, что парень достаточно далеко, достает телефон, листает контакты и нажимает на кнопку вызова. Хосоку не нужен такой человек, как он. За почти 30 лет Мин прекрасно изучил, какой тип людей могут его выдержать, и это точно не Чон. Однако жизнь продолжает их сталкивать. Или Юнги сам неосознанно всегда норовит врезаться на высокой скорости в танцора. Вне зависимости: — Вау, кто звонит, — наигранно удивленное. — Я бы мог предположить, что ты хочешь извиниться за свое псиное поведение, но прекрасно понимаю, что тебе просто опять что-то нужно. — Верно, — легко соглашается. — Сейчас без лишних вопросов и комментариев, Чимин-а. Дай мне номер Чон Хосока.***
Взрослая жизнь — это когда ты спишь в проводах. Зарядка для наушников, зарядка для телефона, провод от ноутбука, зарядка для колонки. Чонгук обвеян черно-белыми змейками, но разбираться с ними нет сил. Во всей квартире зажжен свет, так спокойнее. Потому что в темноте раскиданные по комнате вещи наверняка начнут представляться чем-то иным, очень зловещим и враждебным. Чонгук всегда был максимально рационален. Он спокойно смотрит ужастики, смеется над историями про духов и вообще не верит ни в одну мистическую хрень. Потому что прекрасно знает, что самого ужасного стоит ждать от людей. Сейчас именно тот случай. Он боится, подозревает, трясется в своей тревожности, хотя все еще не уверен, есть ли реальный повод или стресс последних дней окончательно свел его с ума. Еще сегодня утром все было в порядке. Он загнал свои параноидальные мысли куда подальше, сел в машину, ехал с громко включенной музыкой, был полностью настроен на многочасовую репетицию. В приподнятом настроении он пошел к офису и так и застыл с рукой, занесенной над дверью. — Вы тоже видите это? — на всякий случай спросил охранника Чонгук, чтобы точно понять, что ему не мерещится. — Что? — Ее? — кивнул головой на рядом стоящее дерево, вернее, на то, чтобы было под ним. Охранник послушно проследил взглядом и с грустью поджал губы. — Вижу. К сожалению, такое случается. Такое случается уже четвертый раз за последние две недели. Чонгук хочет верить, что это совпадение, что он случайно оказывается именно в том месте, где подобное происходит. Но голова яростно подкидывает навязчивые идеи о том, что это не просто так: что это послание специально для него. Вместо комнаты для практик он направился в туалет, где полчаса не мог нормально продышаться. Едва ли стало легче. Он еле остановил себя от того, чтобы позвонить Тэхену. Разговор с истинным помог бы справиться с тревожностью, артист прекрасно знал об этом из опыта своих родителей. Но было нечто подлое и неправильное в том, чтобы использовать старшего вместо успокоительных таблеток. Так что Чонгук взял себя в руки и отпросился домой, наврав, что отравился. Бледное лицо и общий нездоровый вид сыграли на руку — менеджеры поверили. Надавав кучу сорбентов и наставлений, отправили айдола отдыхать. Если бы были лекарства от паранойи, возможно, он бы и правда быстро встал на ноги. Но мысли и опасения все еще тяжелее его собственного тела — и он все еще лежит на кровати, окутанный проводами. Пять часов уже лежит. Дверь радостно пиликает. В коридоре шуршат пакеты, гость разувается и проходит дальше в квартиру. — Чонгук-а, ты где? Чон мысленно хвалит себя за то, что додумался в свое время дать Саре код от квартиры. Это пригождалось лишь дважды. Первый раз, когда в дебютные времена он праздновал рекорд по просмотрам, который поставил его клип. Чонгук блевал дальше, чем видел, и не вылазил из туалета. Женщина полутора суток носилась вокруг него как курица-наседка. Второй раз — сейчас. Сара проходит в спальню, осматривается и, тихо подойдя к кровати, садится на корточки у изголовья. — Мне нужно спрашивать, что случилось? — Нет. — Окей. Женщина ласково опускает руку на волосы и начинает их перебирать, массируя голову: — Я принесла пиво и продукты для пульгоги. Чонгук, которому уже в половину стало легче благодаря ненавязчивому массажу, лениво приоткрывает глаза: — И почему я на тебе еще не женился? — Потому что раньше это было запрещено по контракту, а сейчас я уже занята. Подмигнув, Ким поднимается и быстро покидает комнату. Чонгук вскидывает голову и ошалело смотрит в дверной проем: — Ты что?! Вкус сладковатого идеально зажаренного мяса возвращает Чона к жизни. Благодаря пиву, потрясающему ужину и заботе Сары парень начинает верить, что его беспокойства надуманные. Правильно сказал охранник — такое случается. Чонгук просто слишком зациклился на этом и начал параноить из-за не самого легкого периода в своей жизни. Сейчас свои мысли даже смешно вспоминать. — Так кто этот мужчина, который украл тебя у меня? — беззаботно накладывает в салатный лист мясо Чонгук. — И почему я слышу в твоем голосе недовольство? — вскидывает бровь Сара. — Не недовольство, а беспокойство, — нацеливает палочки на женщину айдол. — Мне важно понимать, что ты оказалась в хороших руках. — А понимать, что я впервые за семь лет оказалась хоть в чьих-то руках, тебе не важно?! — Впервые? — негодует Чонгук. — Все это время ты была в моих надежных крепких руках. Сара даже не скрывает своего ироничного взгляда: — Ты понимаешь, о чем я. Чон пожимает плечами и снова возвращает все свое внимание мясу, кладя новый кусок в рот: — Прости, я люблю женщин, но быть бойфрендом каждой роскошной дамы в этой стране мне не по силам. — Именно! Так что хватит ревновать и порадуйся за меня. — Для начала скажи мне, кто он, — с набитым ртом продолжает препираться Чонгук. — Или я буду считать, что ты его выдумала. — Это Ким Намджун. Новый кусок замирает у открытого рта. Чонгук сглатывает, берет пиво и за раз выпивает треть банки. — Воу, — выдыхает. — Юрист Тэхена, да? — Да. Чонгук откладывает палочки и нервно прочесывает волосы, бегая пустым взглядом по своей кухне. — Но он же натурщик, — с непониманием смотрит на женщину. — Да. — И тебе нормально? — Ну, — Сара устало откидывается на спинку стула, — меня это беспокоит. Я очень переживаю за него. Если бы мы встретились год назад, я бы закрыла на его деятельность глаза. У него есть определенная политическая позиция, он законными методами ее отстаивает, в этом нет ничего плохого. Но после новостей о создании вакцины натурщики как с цепи сорвались. Они начнут действовать агрессивнее. Естественно, правительство будет применять в отношении них еще более жесткие меры. Я действительно боюсь, что с ним может что-то случиться. — То есть причина только в этом? — хмыкает Чон. — В смысле, да, я понимаю, что ты беспокоишься о дорогом тебе человеке, который пошел против правительства. Это действительно может плохо закончиться. Тэхен ведь тоже пошел в Ассоциацию, и я тоже за него переживаю, потому что не хочу для него такой судьбы. Но при этом я… злюсь? — прикусывает костяшку. — Потому что я абсолютно их не понимаю. Возьмем того же Тэхена. Да, ясно, что информация о нашей истинности знатно его подкосила, что он прошел ужасное дерьмо из-за политики NSA. Но всего бы этого не было, если бы маскуна не существовало и в мире в принципе бы не было истинных. Это то, что делает наше правительство. Пусть не самыми чистыми методами, но по итогу всем станет легче: люди будут полноценно видеть и иметь полное право любить кого угодно, без чувства вины за то, что изменяют своему эфемерному истинному. Тэхен же как будто и не задумывается об этом и винит не гребанный маскун, из-за которого на самом деле все произошло, а систему, которая пытается бороться со всеобщей болезнью. — Почему ты не можешь предположить, что Тэхен прав? — Что? — усмехается Чонгук. — То есть ты реально думаешь, что попытки людей исправить свою немощность могут быть хоть в чем-то неверными? — Естественно, мне тоже не нравится жить без возможности воспринимать мир полноцветным, — поджимает губы Сара. — Но мне также не нравится, что правительство фактически не оставляет никому выбора. К тому же я никогда не воспринимала истинность как какую-то проказу. Да, это любовь, навязанная природой. Но, может быть, в этом есть смысл? Должна быть причина, почему именно этим двум людям лучше быть вместе. Чонгук низко смеется и качает головой. Не спуская насмешливого взгляда с женщины, он делает несколько глотков, и щелчком пальцев отбивает в сторону пустую банку: — Хорошо. Давай пойдем от обратного. Допустим, что маскун процветает, люди каждый день встречают своих соулмейтов, ни о каких бета-очках и тем более вакцинах не идет и речи. Мы с Тэхеном встречаемся, сразу понимаем, что истинные, и что дальше? А дальше нихрена. Мы бы все равно не общались. Только в этот раз не из-за принципов NSA, а из-за той неловкой ситуации, в которой оказались. Из-за ошибки в программном коде природы, которая по непонятной причине свела двух незнакомых парней. — Подожди. Ты бы просто послал его из-за того, что он парень? — уточняет Ким. — Не послал бы. Просто… очевидно же, что нам было бы некомфортно из-за того, что природа неожиданно решила сделать нас геями. — 15% истинных пар в мире — гомосексуальные. — И я не должен был входить в эти 15%, — повышает голос Чонгук. — Я не гей, он тоже. Как эта хрень работает?! — Тэхен — гей, — спокойно замечает Сара. — С чего ты взяла? — хмурится Чон. — Он сам мне сказал. Морщинки меж бровей парня становятся еще выразительнее. Несколько секунд он озадаченно смотрит в стол, после чего берет недопитую банку Ким и жадно присасывается к ней. — Тем хуже для него, — банка со стуком опускается. — Это только подтверждает, насколько природа тупая и несправедливая. Она могла бы дать ему в качестве истинного хорошего умного гея или би, который бы точно обратил на него внимание. Но вместо этого Тэхену достаюсь я, который не только из-за своей карьеры не может с ним быть, но и который в принципе никогда не посмотрит на него в романтическом смысле. Сара морщится и забирает обратно свою банку: — Никогда не думала, что ты настолько узколобый. — Это не узколобость, — восклицает Чонгук. — Это ориентация. Ты не можешь осуждать меня за то, что у меня встает только на женщин. Тэхен замечательный. Он очень привлекательный, интересный, чертовки талантливый, со своим уникальным шармом. Но уж извините, я ничего не могу поделать со своими сексуальными предпочтениями. Сара задумчиво смотрит на всполошенного парня, а после неожиданно ухмыляется и выдает: — Если бы все эти характеристики, которые ты только что назвал, были в отношении девушки, я была бы уверена, что ты как минимум в ней заинтересован. — Не навязывай мне чувств, которых нет, — недобро прищуривается Чонгук. — Я действительно беспокоюсь за Тэхена, мне очень жаль, что с ним так случилось, и я желаю ему всего лучшего. Но это не приравнивается к тому, что я собираюсь лечь с ним в одну постель. Мне не интересны парни и никогда не будут. Тема закрыта. Чонгук поднимается, проходит к дивану и устало валится на него. Хорошего настроения как не было. Он снова вспоминает, как несколько дней назад случайно встретился с Тэхеном, насколько ему стало легче, когда он увидел его. Чон знает, что это все пресловутые феромоны истинности, с которыми очень тяжело бороться — и это ужасно злит. Какого черта он должен идти на поводу у природы? А ведь Киму, должно быть, еще сложнее ей сопротивляться с учетом его ориентации. Зря Чонгук взял у него телефон. Не стоило давать иллюзорную надежду на нормальные отношения. Это уже не изменить, но можно исправить — например, никогда фотографу не звонить и не пытаться связаться. Плевать, что последние несколько дней Чон только этого и хотел.***
— Хорошо, а если мы заменим бутафорию на реальные объекты? Настоящие фонтаны прямо на сцене, настоящие фейерверки, реальный мусор, от которого всем захочется зажать нос. Это поможет целиком вовлечь зрителей в происходящее. — Неплохо, — хмыкает Чимин. — Можешь обсудить свою идею с Андре Антуаном, который создал натуралистический театр еще в XIX веке. Если же тебе интересны не просто реальные объекты на сцене, а по-настоящему живое действие, то можешь обратиться к Ромео Кастеллуччи. Он в своем стремлении к натурализму спускал на актеров свору собак. Еще идеи? — Есть еще, — сглатывает очередное «нет» Хосок. — Что, если у нас изначально не будет никакого сюжета? Мы возьмем лучших актеров и попросим их описать свою идеальную роль. На основе этого быстро набросаем канву истории, но без кульминации и развязки. Актеры будут полностью свободны: они смогут отыграть персонажей, которых всегда хотели, и вести их… — Очень похоже на Ингмара Бергмана, — обрывает Пак. — Почитай о его «Росписи по дереву». — Хорошо, — мысленно успокаивает себя Хосок. — Тогда вовлечение зрителей. Мы можем уничтожить сцену, сделать так, чтобы место действия происходило вокруг гостей. — Жак Деррида, «Театр жестокости», — ухмыляется Чимин. — Жаль тебя расстраивать, но ты снова не первый. Чон сдается. Еще час назад он был полон идей, которые разрабатывал последний месяц. Каждая первая его окрыляла, он визуализировал их в своей голове и был уверен, что создал нечто абсолютно неповторимое. Но вот он перешагнул порог кабинета сонсеннима и на каждую идею услышал имя человека, который сделал это до него. Открытие нового сезона в «Театре 4:33» уже через несколько месяцев. Чимин хочет взорвать всех своим новым представлением о театре и искусстве. Хосок никогда не был пессимистом, но сейчас, после часового искусствоведческого разноса, он уверен, что они в тупике. Сам танцор уж точно. — Теперь ты чувствуешь эту уязвимость, Хосок-а? — Чимин опирается локтями на стол и приближает свое лицо к ученику. — Все, что ты придумываешь, придумали до тебя. Это именно то, о чем я говорил тебе во время нашего первого разговора. Теперь ты испытал это дерьмо на собственной шкуре. — И что мне делать? — тонкие брови изламываются на растерянном лице. — Сейчас выпить кофе, отдохнуть и вернуться к своим занятиям, — улыбается Пак и откидывается на свое кресло. — А уже с завтрашнего дня — страдать и выворачивать себя наизнанку в попытках вытащить из себя то, чего нет в других. И не стоит так расстраиваться, ребенок. Поверь, с ощущением «все было создано до меня» борется подавляющая часть творческих людей нашего поколения. Так что расслабься и просто постарайся делать свой максимум. Прозвучало как «молодец, можешь быть свободен». Ежедневный час аудиенции с великим Пак Чимином закончился. Отношения Хосока с режиссером потеплели: той дружеской атмосферы, как раньше, не было, но и холода вместе с невысказанной враждебностью — тоже. Просто наставник и его ученик. Танцор делает вид, что не видит изменений. И раз он так усиленно показывает себя недалеким наивным дураком, то он так же может делать вид, что не замечает намеков, что ему пора. Поэтому Чон продолжает молча сидеть в кресле, всматриваясь в закат за панорамным окном. Он рад, что не успел надеть биоптрии после последней репетиции. На контрасте с тусклой сероватой комнатой горящие красно-оранжевые краски выглядят еще более впечатляющими. — Ты хочешь сказать что-то еще? Даже равнодушно-жесткое выражение лица Чимина под этими лучами кажется по-своему эстетичным. — Не сказать, просто спросить и понять, — не отрывая взгляда от окна. — Если мы не можем создать что-то новое, в смысле, абсолютно новое и уникальное, почему бы не вернуться хотя бы на какое-то время назад? Ведь многие театры по всему миру продолжают ставить на своих сценах общепризнанные пьесы. Некоторые добавляют в них что-то свое, некоторые ставят в самом традиционном виде, и они все еще продолжают заниматься искусством. Почему вы так сильно избегаете классику? — Потому что она бесит меня, — пожимает плечами Пак. — Бесит? — удивляется Хосок. — Именно так. Мне нравятся некоторые классические сюжеты, но большинство из них совершенно не актуальны. Что еще хуже, они пропитаны этой душной моралью, которую тебе не просто суют под нос, но откровенно навязывают. Заставляют думать, что если ты не примешь ее, то выйдешь из зала бездушной тварью, которая не способна воспринимать высокое тонкое искусство. Хосок не понимает. Прекрасно прочитав это на его лице, Чимин благосклонно машет рукой: — Давай, скажи мне название любой классической пьесы, которую ты бы поставил. — Я не говорил, что мы обязательно должны что-то ставить, я… — Просто скажи название. — Ну, — хмурится Хосок, — сейчас на занятиях по актерскому мастерству мы проходим «Отелло». — «Отелло». Мое любимое, — расплывается в саркастической улыбке Чимин. Он поднимается с кресла и, обойдя стол, присаживается на самый край: — Тебе нравится эта история? Хосоку не нравится такая близость. Ноги режиссера в 10 сантиметрах от его, а сам Пак возвышается над ним изящной, но все же крайне опасной и угрожающей фигурой. — Зависит от того, как смотреть, — прячет глаза в колени Чон. — С человеческой точки зрения, наверное, не очень. Это слишком грустная история. Но с точки зрения искусства это великий сюжет, невероятно трагичный, который вызывает много эмоций в зрителе и читателе. — И тебе не кажется, что в этом сюжете что-то не так? — смотря сверху вниз, протяжно спрашивает Пак. — Что эта история должна была закончиться по-другому. — Я не Шекспир, чтобы решать это, — поднимает голову Хосок. Чимин, в противовес, резко склоняется над ним, окончательно руша личное пространство: — Не нужно быть Шекспиром, чтобы решать для себя, как должна закончиться история. Достаточно оставаться умным уважающим себя человеком, — выдыхает в щеку. Чимин, совсем не стесняясь, несколько секунд рассматривает напряженные черты лица напротив, а после протягивают руку к волосам и, играясь с вплетенными бусинками, безмятежно спрашивает: — Он уже звонил тебе? — Кто? — теряется от резкой смены темы Хосок. — Ты знаешь, — врезается острым взглядом в чужие глаза Пак. — Повторю еще раз, он уже звонил тебе? Чон знает только одно имя, которое театрал может скрывать под таким однозначным и катастрофичным для них обоих «он». И пусть Хосок понял, о каком человеке идет речь, смысл вопроса от того не становится яснее, потому что: — Нет. — Оу, — режиссер жалостливо поджимает губы. — Уже сутки прошли, как он попросил у меня твой номер. Интересно, ты ему просто пока не нужен или он не решается тебе набрать. В любом случае, догадываешься, о чем он хочет с тобой поговорить? Рука в волосах как будто сжимает горло. В Чимине сейчас пляшут бесы, от того ответ выходит от страха беззвучным: — Нет. Рука замирает. Взгляд золотых глаз врезается ножами. — Врешь, блядь. Режиссер впивается пальцами в чужое предплечье и, схватив другой рукой за шею, поднимает парня и швыряет на стол еще до того, как тот успевает осознать, что происходит. Чимин всем весом наваливается сверху. Сжав ладонь над кадыком, разворачивает голову и шипит на ухо: — Ты же спал с ним, да? Просто ответь, нет ничего плохого в том, чтобы признать, что ты шлюха. Гораздо хуже притворяться невинным трудолюбивым мальчиком, который круглыми сутками тренируется и даже остается ночевать на своем месте работы, но только для одной цели — лишний раз потрахаться с привлекательным интересным мужчиной. — Сонсенним, — хрипит Хосок, чувствуя, что с каждой секундой хватка на горле становится все сильнее. — Давай же, просто признай, — пропевает Чимин. — Чем больше ты сопротивляешься и отрицаешь, тем сильнее мне хочется тебя придушить. Для такой малолетней шлюхи это будет самая справедливая участь. Хосок взбрыкивает всем телом, но Пак наваливается с новой силой, сковывая чужие ноги своими. Кислород больше не поступает, из горла вырывается тихий скулеж, смешанный с хрипом. Танцор еле сдерживается, чтобы не разрыдаться: не от страха, просто от обиды, что он сейчас сдохнет так легко и тупо. — Или ты просто влюбился в него? — наигранно удивляется режиссер. — Ох, малыш, если так, то действительно лучше умереть. Я ведь говорил, что тебе лучше забыть про него. Почувствовав хоть немного его внимания, уже никогда не сможешь нормально жить. Я помогу тебе забыть про него, нужно только чуть сильнее надавить… Хосоку удается нащупать на столе предмет. Даже не успев нормально ухватить его в руке, парень размахивается и со всей силой бьет Пака по лицу, обрывая на середине предложения безумный монолог. Чимин вскрикивает и ослабляет хватку. Танцор сразу его отталкивает и отбегает к окну, пытаясь легкими собрать весь воздух в комнате. Пак медленно вытирает кровь с разбитой губы. Так же неторопливо разгибается, обходит стол и садится в кресло. — Вот видишь, Хосок-а, — с поразительным спокойствием в голосе. Как будто не он секунду назад душил на своем столе человека. — Не нужно быть Шекспиром, чтобы решить для себя, как должна закончиться история. Дездемона должна защищаться. Дездемона должна была убить Отелло. Взгляд Чимина теперь совершенно осознанный, тело расслаблено, на лице — знакомая отеческая улыбка, которую Пак всегда ему дарит, когда чему-то учит. — И чего ты такой всполошенный? Ты же не думал, что я правда мог тебя убить? Просто продемонстрировал свое видение концовки великой шекспировской трагедии. Хосок не верит. Возможно, Чимин и правда в тот момент играл, вот только ситуацию он взял слишком реалистичную. Чон не злится на своего наставника, потому что только благодаря этой безумной сцене понял простую для себя истину. — Да, — с улыбкой признается танцор. — Что да? — Да, — подходит к столу Хосок и ставит свой «предмет убийства». Пепельница в виде черного квадрата, совершенно чистая. Странный объект в этом кабинете с учетом того, что его хозяин не курит. — Это ответ на один из ваших вопросов, которые вы задавали, пока душили меня. Чимин пристально смотрит на него, пока стирает изящными пальцами новые проступившие капельки крови. Впервые перед Хосоком сонсенним предстал таким открытым и уязвимым в своих чувствах. Это хорошо, потому что как бы иначе танцор разобрался в своих? Есть нечто странное в том, чтобы осознать свою влюбленность, увидев ее в глазах другого человека. Общая влюбленность, направленная на третьего, того, кого нет в этой комнате. — Иди, Хосок-а, — непривычно просит, а не требует Чимин. — Думаю, на сегодня наш урок окончен.