Когда я родился — я заплакал; впоследствии каждый прожитый день объяснял мне, почему я заплакал, когда родился Александр Куприн
В детдоме Хосока всегда было солнечно. Это была единственная положительная черта данного учреждения. Мальчик знал, что в некоторых детдомах не было и этого, поэтому он говорил себе, что ему еще повезло. Утешающая мысль далеко не всегда утешала. Светлые коридоры, комнаты и классы не утоляли голод, когда в обед старшие в шутку сбрасывали на пол его еду; не лечили синяки после очередной драки; не помогали справиться с сонливостью на уроках, когда ночью снова лопалась пружина в матрасе. Однако с лета его 15 лет утешающая мысль не утешала больше никогда. Все началось в тот момент, когда Рюджин исполнилось 16. Для большинства старшеклассников это означало, что ее можно «брать в оборот». Джин-и, как ее привыкли все называть, и правда была одной из самых хорошеньких девочек в доме, и то, что она выбрала из всех парней тщедушного Хосока, который был младше, ниже и в целом, что называется, «ни рыба ни мясо», старших знатно бесило. Сам Хосок тоже долго не понимал, почему такая девушка заметила именно его. — Ты добрый, милый, очень заботливый, — в который раз объясняла Чхве, привычно вплетая бусинки в его волосы. — Я знаю, что ты меня не обидишь, всегда поддержишь и защитишь, а еще только ты позволяешь мне себя украшать. Потому что ты настоящий, не пытаешься строить из себя кого-то и казаться крутым, как это всегда делают старшие. Он правда о ней заботился, не обижал и всегда поддерживал. Но защитить не мог. Старшеклассники, почуяв свежую добычу, спелись и начали активно домогаться Рюджин. От сальных шуток до шлепков по заднице в коридоре — их это веселило, раззадоривало и возбуждало. Особенно громко они хохотали и улюлюкали, когда Хосок от злости бросался на очередного обидчика с кулаками. Они смотрели минут пять, а после кидались на него вчетвером или впятером. Когда он уже не мог подняться, они уходили, оставляя его харкать кровью. В какой-то момент Хосок уже не мог терпеть, с каждым днем Рюджин становилась все молчаливее и печальнее, она боялась выходить из комнаты, больше не могла скрывать слезы. Тогда Хосок пошел к Хансу, 17-летнему высокому отморозку, который был инициатором всех домогательств. — Прекрати над ней издеваться! — Издеваться? — оскалился парень. — Я показываю свои намерения. Добиваюсь девушку, которая мне нравится. — Ты не имеешь на это права, — сжал от злости кулаки Хосок. — Она моя девушка. Хансу совершенно искренне рассмеялся: — То, что ты ходишь с ней под ручку и позволяешь ей обвешивать себя тупыми висюльками, не делает ее твоей девушкой, безмозглый ты пиздюк. Женщина становится твоей, когда ты ее себе присваиваешь. И ни ты, ни твой член до этого не доросли. Хосок догадывался, что именно к этому все приведет: к ужасному правилу, которое заставляло метить девочек сексом, чтобы всем показать, что у вас все серьезно и «по-взрослому». Хосок не хотел этого, он не был готов и Рюджин наверняка тоже. Но он видел, что правило работает — девушек, которые открыто говорили, что уже занимаются «этим» со своими парнями, не трогали. — Мы спим, — понадеялся на ложь Хосок. — Че ты там блеешь? — громче прежнего расхохотался Хансу. — Хочешь сказать, что присовываешь ей? Да ни в жизни не поверю. Скорее, она тебя ебет. Но это не считается и только делает тебя местной сучкой. — Я говорю правду, — уже уверенно произнес подросток. — Да? — не поверил Хансу. — Тогда докажи мне это. Хочу видеть происходящее с первых рядов. И если у вас действительно все серьезно, то обещаю, что отстану от нее. С Рюджин разговор был долгий, неловкий и ужасно нервозный. Но она все поняла, сказала, что знает о правилах и готова перейти с ним на новый уровень отношений. «Это ведь будет с тобой, Хоби, так что мне нестрашно». Хосоку было стыдно — ему не хватило духу сообщить своей девушке, что в их первый раз они будут не одни. Они решили сделать это во время ужина, когда все воспитанники уйдут в столовую и спальни опустеют. Джин-и очень постаралась выглядеть красивой: взяла у одной из своих онни платье, распустила волосы, сплела аккуратное ожерелье из блестящих бусинок. А Хосок потел и задыхался от ужаса: ему казалось, что он слышит, как дышат подонки, попрятавшиеся по шкафам. Он не возбудился, даже когда Рюджин сняла платье и лифчик. Парень был на грани того, чтобы все остановить и признаться, что они в комнате не одни. Но Чхве поняла его волнение по-своему и просто взяла инициативу в свои руки. Она начала его трогать, целовать, неумело ласкать — худо-бедно, но это подействовало. Член встал, слезы удалось сморгнуть, подсматривающих парней он всеми силами гнал из мыслей. Рюджин было больно, Хосок не понимал, как это изменить. Он даже порно ни разу не смотрел, а про секс слышал только от хенов. Девушка под ним вся сжималась и стискивала зубы, после первого толчка стало только хуже — Чхве вскрикнула и попыталась оттолкнуть: — Нет-нет, выйди, мне больно! Давай прекратим. Он знал, что прекращать нельзя. Если сейчас не закончить, то домогательства продолжатся с новой силой, парни начнут грызться за то, чтобы заполучить ее, самого же Хосока скинут со счетов, будут считать пустым местом, слабаком, который не смог отстоять свою девушку. Паника сжала горло, не позволяя нормально вдохнуть. Он так испугался за них обоих, тело задрожало от мысли, что их может ждать. Этого нельзя допустить! — билось отчаянное в голове. Хосок со всей силой навалился на девушку и лихорадочно задвигал бедрами, с ужасом вслушиваясь в скулящие около уха стоны. К счастью для них обоих, его хватило на семь-восемь фрикций. Оргазм почти не принес удовольствия, разве что он обрадовался, что все закончилось так быстро. Джин-и под ним выдохнула и, криво улыбнувшись, положила ему ладонь на щеку. Он болезненно улыбнулся ей в ответ. Секунда щемящей нежности и хрупкого счастья оборвалась хлопком дверцы шкафа. По комнате пронеслись рукоплескания и лающий гиеновый смех.***
Он смутно помнил начало осени. Смотрел на все, как через стекло аквариума: фигуры расплывчатые, голоса глухие и булькающие, не дающие четко различить слова. Картинка становилась кристально чистой, только когда он мельком видел в коридорах и столовой Рюджин. Она все еще казалось самой лучшей и прекрасной, но больше не была веселой. И его тоже больше не была. Все, кроме воспитателей, знали, что произошло. Хансу со своими дружками с сальной ухмылкой хлопали его по плечу и говорили «с почином, теперь настоящий мужик». Девочки не говорили ничего и только плевались в его сторону, порой буквально. Хосок никого не замечал, он только хотел поговорить с Рюджин, извиниться, объяснить, что не пошел бы на такое, если бы на кону не стояла ее безопасность. Но Рюджин ото всех замкнулась. Не только от своего бывшего парня, но и от подруг и преподавателей, которых сильно беспокоило ее состояние. Она иссыхала, катастрофически быстро теряла вес, порой падала в обморок. По шепоткам своих одноклассниц Хосок узнал, что Рюджин не может есть и ее часто рвет только от запаха еды. Так по всему дому разнеслись слухи, тщательно скрываемые от взрослых, что Чхве беременна. После этого Хосок больше не пытался с ней поговорить, более того, он намеренно избегал ее. Потому что испугался. Запаниковал. Ему же всего 15 лет! Что он должен теперь делать? Создать ячейку общества, встать во главу семьи, обеспечивать жену и ребенка? Он даже не окончил школу, он живет в детдоме, у него нет никакой финансовой поддержки и надежды на светлое будущее. После выпуска у него только одна дорога — выживание, ни единой надежды поступить в университет и бесконечные мольбы взять на самую ничтожную работу, чтобы хоть как-то себя прокормить. Бегство — трусливая тактика, но самая жизнеспособная. Чуть позже Хансу затащил его ночью на крышу и, держа половину туловища над самым краем, по пунктам разъяснил: — А теперь слушай, ничтожный ты кусок говна. Вариант первый — ты молчишь и отрицаешь все, что случилось. Дружно делаем вид, что Рюджин обрюхатил святой дух. Вариант второй — если тебе очень хочется стать малолетним папашей, завтра же идешь и говоришь воспитателям, что ты по собственному желанию трахнул нашу Джин-и и полностью понимал, к чему это может привести. Слышишь, пидорас? — поясница почти ломалась из-за давления парапета, к которому его прижимали. — Только два варианта. Если хоть кто-то узнает про нас, твой несчастный гомункул родится наполовину сиротой. Сечешь, к чему я клоню? Он кивнул и выбрал первый вариант, снова самый трусливый, а следовательно, самый жизнеспособный. Его примеру последовали все в доме. Молчала даже Рюджин. Хосок догадывался, что ее тоже запугали, либо у Чхве просто не хватало моральных сил, чтобы рассказать правду. Ее реальные мотивы оказались иными — на тот момент девушка уже выбрала способ справиться со своей проблемой. В октябре рано утром приехали скорая и полиция. Рюджин нашли на полу общего женского туалета, с разодранным влагалищем, скончавшуюся от потери крови. Рядом лежала длинная измаранная палка, которой девушка абортировала ребенка. Самого эмбриона нигде не было. Вероятно, она успела его смыть в унитаз. Все воспитанники собрались у окон и смотрели, как тело 16-летней Чхве Рюджин грузят в машину. Через час спальня девочек наполнилась гулом и тихой руганью: соседки делили вещи своей бывшей подруги. Хосок тогда растолкал всех и выхватил из чьих-то рук набор для плетения. Всю ночь он провел в ванной комнате перед зеркалом в попытках вплести в свои волосы разноцветные бусинки, как это раньше делала для него Джин-и. Получалось плохо: пальцы дрожали, собственное отражение плыло от горячих нескончаемых слез. К утру несколько веревочек все-таки удалось прикрепить к прядям — больше он их никогда не снимал. Про Чхве Рюджин забыли быстро. Поначалу руководство пыталось узнать, кто отец нерожденного ребенка, но история была глубоко похоронена в воспоминаниях всех посвященных. Легче было притвориться немым, чем случайно проболтаться и до конца выпуска остаться в касте неприкасаемых, пытаясь выдержать ежедневный буллинг и избиения. Руководство позицию воспитанников приняло — для них так было меньше мороки. В СМИ несколько раз писали про жуткую смерть 16-летней беременной девочки, но из-за отсутствия новых фактов обсуждения быстро сошли на нет. Все, чего добились журналисты — подняли вопрос низкого сексуального образования в детдомах. В скором времени в их интернат и правда пришли несколько преподавателей, которые провели во всех классах уроки полового воспитания. На том все и разрешилось. Даже через месяц после смерти Рюджин мысли Хосока оставались вязкими и бессвязными. Была только одна, самая ясная, в которой подросток не сомневался ни секунды — он не заслуживает жить. Мать Хосока бросила его сразу после родов, он даже не знал имена своих родителей, в свидетельстве о рождении в графе «фамилия» ему написали Ким как самую распространенную в их стране. У него никогда не было семьи, но появилась возможность завести свою. Пусть в 15 лет, пусть в ужасных условиях, но он любил Рюджин и уверен, что смог бы полюбить их ребенка. Но он струсил и за раз потерял обоих. Парень топился в ненависти к себе каждый день, перестал щадить свое тело, ему казалось, что он не заслуживает еды, отдыха, спокойного сна. Хосок с невиданным энтузиазмом взялся за учебу, муштровал учебники, даже когда совсем не хватало сил — так он себя наказывал. На перерывах и в выходные дни подросток уходил в спортзал, где часами танцевал, повторяя движения танцоров, которых видел по телевизору в общей гостиной. Он старался всем вокруг помочь, чтобы хоть немного искупить свою вину. Хосок был первым в очереди на уборку, на чистку заднего двора, на помощь в ближайшем приюте для животных. Так, среди старшеклассников за ним закрепилась кличка «подсос», среди воспитателей — «хороший послушный мальчик». В январе выпало очень много снега. Хосок запомнил, потому что постоянно его убирал, он вызывался, даже когда была не его очередь. Первую неделю взрослые с улыбкой гладили его по голове и давали лопату, со второй — подозрительно хмурились и качали головой. В один из дней его отвели в медпункт, где медсестра подтвердила сильное истощение и серьезный дефицит массы тела. Хосок отшутился, сказав, что всему виной переходной возраст, да и по своему сложению он всегда был худощав. Взрослые поверили, но после того осмотра стали ежедневно выдавать витамины, насильно закармливать и следить за количеством физических нагрузок. Хосок удивленно думал, что еще никогда воспитатели не вели себя с такой заботливостью. В скором времени он понял, что это была вовсе не забота — его просто готовили «к выдаче». В кабинет главы по воспитательной работе он зашел с шумом в ушах и пустой головой. На богато одетых мужчину и женщину смотрел напуганным нахохленным зверьком. Он не верил их улыбкам. Кто в здравом уме решится усыновить 15-летнего подростка? Все пары стремятся взять малышей, невинных, здоровых и не поломанных. Никто не мог желать Хосока, тощего «подсоса», недоделанного малолетнего отца, пацана, чья бывшая девушка абортировала себя грязной палкой и сдохла на кафельном полу туалета. — Вот наш Хосок-и, — с широчайшей улыбкой стиснула его плечи одна из воспитательниц, — очень умный, добрый и старательный мальчик. Увлекается танцами, первый в классе по успеваемости, никаких проблем с поведением. Нам порой приходится заставлять его отдохнуть, уж настолько он трудолюбивый. — Какой-то он у вас слишком худой, — с сомнением обвела фигуру подростка женщина. — Вы вообще кормите детей? — Конечно, — уверил директор, — можете не беспокоиться, мы внимательно следим за здоровьем наших ребят. Хосок всегда был стройным и гибким мальчиком, сейчас же сказывается переходный возраст. Я уверен, что как только он попадет в семью, он расцветет у вас на глазах. Хосок давно знал от других ребят, что «проверка на качество» перед потенциальными родителями — худший опыт, который можно пережить. Чувствуешь себя обезглавленной курицей на прилавке фермерши на рынке, когда тебя вертят перед покупателем и нахваливают: «смотрите какая, молодая, упитанная, без «накачки» и ГМО, питалась исключительно здоровым кормом, выращена в стерильных условиях». А ты только и можешь, что улыбаться и подавать голос, когда директор даст добро незаметным кивком. Но Хосоку уже давно было нечего терять: — Вы правда хотите меня взять или только присматриваетесь? — Мы уже выбрали тебя, Хосок-а, — доверительно улыбнулся мужчина. — Ты был одним из первых, кого нам показали. Сколько бы анкет других детей мы потом ни рассматривали, все равно вспоминали тебя. Мы решили прислушаться к своему сердцу. Так что сегодня ты поедешь домой. С сегодняшнего дня ты Чон Хосок. Новоявленный Чон Хосок вглядывался в лица этих незнакомых людей, которые решили стать ему родителями, и всеми силами пытался сконцентрироваться на их улыбках, чтобы они не плыли перед глазами. Но не получалось. Щеки за секунду стали мокрыми от слез. Ему было стыдно перед ними плакать. Ему было стыдно плакать, когда он уже такой большой. Но самое главное, ему было стыдно получить семью, хотя он был уверен, что ее не заслуживает.***
Хеджин и Кинсу казались неправдоподобно хорошими. Именно так думал Хосок первые недели в своем новом доме. Каждый вечер они устраивали семейный ужин, за которым расспрашивали подростка о его увлечениях, желаниях и планах на будущее. Ему выделили собственную комнату, шкафы и комоды ломились от количества новой одежды. Хосока почти сразу устроили в частную гимназию, а через некоторое время записали в молодежную школу танцев. Особое внимание чета Чон уделила проверке здоровья своего приемного сына, его отвели даже к офтальмологу, хотя Хосок сразу сказал, что у него никогда не было проблем ни со зрением, ни с виженом — классический Т-1, тританопия без каких-либо отклонений. Мама с папой, как они сразу попросили себя называть, улыбались и качали головой: «Нет, Хосок-и, мы хотим, чтобы ты был счастлив. А именно в здоровье заключается первостепенное счастье человека. Нужно проверить организм целиком». Чон не верил и все время подозревал что-то неладное. Тотальный контроль здоровья еще можно было объяснить, но вот то, что приемы врачей проходили у них на дому, а не в больницах выглядело совсем странно. Его как будто прятали от всего мира, показывали, как какую-то экзотическую зверушку, только ограниченному числу людей. Однако и здесь у супругов находились оправдания: Чоны работали в фармацевтической отрасли и все время крутились в кругах медиков и биологов. «Мы не хотим, чтобы тебя осматривал абы кто. Это лучшие специалисты своего профиля, мы можем им доверять». И вскоре Хосок поддался. Самостоятельно уверил себя, что редкие люди способны полюбить неродного 15-летнего подростка. Выпущенные им колючки и когти ювелирно обрезали заботой и лаской. Хосока любили, он отдавал любовь в тройном объеме. К весне Чон стал чаще улыбаться, он набрал вес и все больше походил на здорового счастливого ребенка. Он все еще не до конца понимал, как пользоваться социальными сетями; часто в школе брал чужие вещи, потому что привык, что все общее; до тошноты объедался сладким, так как мозг просто отключался при виде его разнообразия и количества (по итогу Хеджин и Кинсу заперли шкафчик со сладким на замок и выдавали только после нормального приема пищи — и это было единственное ограничение в доме). Днем Хосок целиком погружался в жизнь обычного среднестатистического подростка, ночью вспоминал, кто он есть на самом деле. «Ты добрый, милый, очень заботливый» «Тупой подсос. Всем воспитателям уже успел отлизать, а?» «Я готова, Хоби. Это ведь будет с тобой, поэтому мне нестрашно» «Никчемный кусок говна!» «Я знаю, что ты меня не обидишь, всегда поддержишь и защитишь» «Хорошо устроился, пидорас. Девку трахнул, обрюхатил, а она откинулась быстрее, чем успела об этом рассказать. Всем бы так везло» «Вот наш Хосок-и, очень умный, добрый и старательный мальчик» Кошмары были гораздо правдоподобнее его новой реальности. В его снах кровь совсем натурально пахла металлом, кафель туалета холодил ноги, крошечный уродливый кусок мяса, его нерожденный ребенок, плакал до звона в ушах. Хеджин и Кинсу забили тревогу, когда в четвертый раз за неделю проснулись от его крика. Они быстро поняли свою ошибку: целиком обследовав организм приемного ребенка и проверив физическое здоровье, они напрочь забыли про ментальное. К тому моменту Хосок уже привык сидеть на приеме очередного специалиста в квартире, а не во врачебном кабинете. Так что к психологу госпоже Мун он быстро проникся, хоть и не открылся целиком. На вопрос «что именно тебе снится?» ответил нечетким «всякое», рассказав только про оскорбления, драки и нескончаемое чувство одиночества и брошенности, преследующее его с самого рождения. С женщиной Хосок поделился только одной по-настоящему беспокоящей его мыслью: — Я не заслуживаю этого. Я часто думаю обо всех, кто остался в доме, и мне становится так стыдно, что именно мне повезло оказаться в семье. Я ничем не лучше их, но просто по какому-то стечению обстоятельств именно у меня появились родители, своя комната, личные вещи, мобильный телефон. Даже сегодня за обедом, когда Хеджин, в смысле мама, накладывала мне дорогую говядину, которую я до этого никогда не ел, вспоминаю, что сегодня среда, а значит ребята в этот же момент едят консервированную колбасу, рис и кимчи. Что на сладкое они получат яблоко, а мне дадут сникерс. Вечером у них будет час, чтобы посмотреть телевизор, но только те программы и шоу, которые включат воспитатели. Мне же родители купили приставку и разрешают играть сколько угодно после того, как я сделаю все уроки. Мне кажется, что это очень нечестно, как будто я предаю их или занимаю место того, кто по-настоящему заслуживает всего этого. — Хосок-и, — жалостливо поджала губы женщина, — за всю свою жизнь ты не заслуживал только одного — быть брошенным в роддоме собственными родителями, чтобы потом 15 лет провести в детдоме без внимания и любви. Такого не заслуживает ни один ребенок. Но так уж вышло, что мы живем в мире, в котором есть безответственные эгоистичные люди, неспособные позаботиться о собственных детях. Хосок дернулся всем телом. Он ведь тоже тот самый безответственный эгоистичный человек, который не смог позаботиться о собственном ребенке, не дав ему даже шанс родиться. — Но, Хосок, — сжала его ладони психолог, — несмотря на то, через что тебе пришлось пройти, ты остался прелестным умным мальчиком. Хеджин и Кинсу рассказали мне, что ты был первым по успеваемости, всегда всем помогал, хорошо себя вел. Это большая редкость для ребенка из детдома. Так что ты заслуживаешь семью и любовь. С самого начала заслуживал. Все были так уверены, что он милый и хороший. Даже не подозревали, сколько гнили и вранья скрывается в худощавом не до конца сформированном теле. Хосок тогда подумал, что раз ему выпал счастливый билет, то он должен до конца жизни доказывать свое право на него. Он больше никогда никого не разочарует. Никогда никого не подведет. Он будет самым хорошим и самым послушным мальчиком на свете.***
Хосок очень хорошо запомнил тот жаркий майский день, когда пришел со школы и подготовительных курсов, аккуратно развесил одежду, сходил в душ и уже собирался вернуться к себе в комнату, чтобы начать делать уроки, как в дверь позвонили. Хеджин и Кинсу в те дни круглыми сутками пропадали на работе, так что за порогом определенно стоял кто-то чужой. В то время Хосок и сам себя отчасти чувствовал чужим, он не понимал, как представляться, среди знакомых родителей знал только тех, к кому ходил на прием. Посмотрев в глазок, он увидел молодую черноволосую девушку, очень похожую чертами лица на Хеджин. Догадавшись, что это кто-то из родственников, подросток поспешно отворил дверь. — А ты кто? — прилетело сразу с порога. — Я… Хосок. — И кто ты такой, Хосок? — еще сильнее насторожилась незнакомка. Он ненавидел этот вопрос. Потому что самым правдоподобным ответом всегда было — я никто. — Чон Хосок, — с нажимом на фамилию произнес он в надежде, что его поймут. Она поняла. На секунду аккуратные брови взлетели вверх, ярко выражая удивление, но девушка быстро взяла себя в руки, оставляя из эмоций на лице только усмешку: — Вот как. Ну, что ж, Чон Хосок, приятно познакомиться. Я Чон Хенми, видимо, твоя старшая сестра. Хенми приняла эту внезапную ошарашивающую информацию довольно легко. У нее явно было много вопросов, но она не спешила их задавать. Ходила по квартире, беспорядочно касалась вещей на полках, чтобы занять чем-то руки. По итогу села на диван и в лоб спросила: — Когда они тебя усыновили? — В середине января. Девушка ненадолго замолчала, задумываясь. — И как они себя ведут? — врезаясь пристальным взглядом в глаза. — Кто? — нахмурился Хосок. — Родители. Как они себя ведут с тобой? — Хорошо, — совсем растерялся от вопроса парень. — Замечательно. Они очень обо мне заботятся, прислушиваются к моим желаниям, помогают социализироваться. Они очень хорошие. Лицо Хенми скривилось от насмешки, смешанной с омерзением. А у Хосока начали потеть ладони от напряжения — в мозг снова стал закрадываться червячок сомнений и подозрений: не может быть все так хорошо. Почему родители не сказали, что у него есть старшая сестра? Почему она появилась только сейчас? И что это за реакция на простую фразу, что у них хорошие родители? — Ты обо мне не знала, да? — Не-а. — Почему? — В смысле, почему они нам не рассказали друг о друге? — уточнила Чон и, дождавшись кивка, в который раз саркастично хмыкнула. — То, почему они не рассказали мне, совсем не удивительно. Мы нормально не общаемся уже лет пять. Приемный брат — слишком мелкая причина, чтобы со мной связаться. А вот почему они не сказали тебе, — девушка в раздумьях покачала головой, — есть несколько предположений. Честно говоря, одно хуже другого. — Например? — Например, что они решили заменить меня тобой. Хосок от ужаса оцепенел. — Звучит, как худшее из всех предположений, — прохрипел он. — О нет, — рассмеялась Хенми. — Это лучшее предположение, которое у меня есть. Хосок очень сильно хотел узнать о других (пусть и было страшно), но прежде, чем он успел хоть что-то сказать, девушка поднялась и направилась к выходу. — Ты уже уходишь? — подскочил Чон и побежал за сестрой. — Да, — уже у открытой двери ответила она. — Ты все равно ничего не знаешь. — Останься хоть на немного! Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь о себе, чем ты занимаешься, сколько тебе лет, почему не общаешься с родителями? Хенми снова нацепила непроницаемую маску, через которую было невозможно сказать, о чем она думает. — Мне нечего тебе рассказать, Хосок-а. Не за чем тебе об этом знать. Хотя нет, знаешь, есть кое-что, что я хочу озвучить, — и, перекинув сумку удобнее через плечо, совершенно искренне призналась: — Мне жаль. — А? — Мне жаль, что твоими приемными родителями стали именно они. Хосок с силой стиснул дверную ручку, пытаясь не показывать так явно свою злость. Да, он ни черта не понимает в этой ситуации, но он знает одну очень простую про себя истину: — У меня теперь хотя бы есть родители. В последний раз пристально взглянув на подростка, Хенми пожала плечами и равнодушно бросила: — Как знаешь. Внезапное появление старшей сестры Хосок обсудил с родителями в тот же вечер. Они старательно не показывали своих эмоций, хотя одну парень прочел очень быстро — им не понравилось, что она приходила. Более того, им не понравилось, что она пришла без их ведома и они никак не смогли это проконтролировать. Тем не менее на все вопросы у Хеджин и Кинсу нашлись ответы. Почему вы взяли меня из детдома, если у вас уже есть ребенок? — Нам хотелось второго ребенка. Почему вы взяли именно меня, 15-летнего подростка? — Мы понимали, что у нас не будет времени заботиться о малыше. Почему вы не говорили про Хенми? — Не хотели забивать тебе голову раньше времени. У нас сложные отношения с Хен-и, она сама по себе сложный человек. Но не переживай, рано или поздно ты бы все равно узнал о ней. Почему вы с ней не общаетесь? — Она сама перестала с нами общаться. Почему она перестала с вами общаться? — У нас есть некоторые разногласия относительно того, чем мы занимаемся. Чем вы занимаетесь? Кинсу тяжело вздохнул и кинул взгляд в сторону жены. Та коротко кивнула, видимо, давая разрешение. — Мы разрабатываем лекарство от маскуна, — осторожно начал мужчина. — Занимаемся этим последние семь лет, дела продвигаются непросто, но мы понимаем, насколько это важно для всего населения планеты, поэтому не сдаемся. Только представь, Хосок-а, больше никаких виженов, никаких бета-очков и линз. Полноцветный мир сможет открываться людям с самого рождения благодаря одной инъекции. Это абсолютно потрясающе, ведь правда? Хосок кивнул. Звучало вдохновляюще. Хотя сам подросток никогда особо не стремился стать виденсом, его вижен — Т1 — заслуженно считался самым красивым среди всего спектра. Мир выглядел сказочно очаровательным. Каждый раз, когда он надевал бета-очки на маскунологии, он разочаровывался от того, каким скучным и немного безвкусным становилось пространство вокруг. Но это была исключительно его удача, другие дети, напротив, с радостью ждали момента, когда смогут увидеть полноцветную реальность. Так что да, то, чем занимались мужчина с женщиной, поистине было общественным благом. — Но почему Хенми против? — Она попала в плохую компанию, — с болью произнес Кинсу. — В университете Хен-и начала общаться с натурщиками, это люди, живущие в прошлом, Хосок-а. Они отвергают все научные разработки по борьбе с маскуном, считают, что все должны продолжать жить с этой болезнью и смиренно ждать истинных, чтобы вернуть себе зрение. Мне сложно объяснить их мотивы. Это сочетание мнительности, глупости и даже какого-то религиозного фанатизма. Знаешь, что якобы люди не должны идти против природы и мы все обязаны подчиняться ее законам. Нет ничего плохого в том, чтобы во что-то верить, но они буквально навязывают свою точку зрения. Например, ты слышал про Мин Юнги? — Хосок покачал головой. — Это один из самых радикальных представителей натурщиков. Абсолютно ужасный и аморальный человек. Он устраивает безнравственные провокационные акции, пуская людям пыль в глаза. Именно с такими личностями и связалась Хен-и. Мы были готовы принять ее такой, но она сама начала против нас бунтовать. Когда же она поняла, что мы не перестанем заниматься разработкой вакцины, просто ушла. Она отказалась от собственных родителей, Хосок-и. В глазах Чонов плескалась кричащая боль и сожаление. Хосок разделял эти чувства. Он никогда не мог понять детей, сбегающих из дома, отвергающих своих родителей и поливающих их грязью. Семьи бывают разными — он осознавал это, но подросток на собственной шкуре знал, что гораздо хуже, когда у тебя вовсе ее нет. Когда у тебя вообще никого нет. К тому же Хеджин и Кинсу были прекрасными родителями. И он был готов стать для них идеальным ребенком, заменить собой Хенми и поклясться, что никогда и ни при каких обстоятельствах не откажется от них. Именно это он и сказал. А Хеджин с блестящими от слез глазами опустилась перед ним на колени и, ласково взяв за руки, проникновенно произнесла: — Нам не нужно, чтобы ты кого-то заменял собой, Хосок-и. Мы просто хотим, чтобы ты стал частью нашей семьи. Когда Хенми уходила, она сказала, что мы для нее умерли. Даже не представляешь, как больно родителям слышать такие слова от собственного ребенка. Нам очень хотелось кого-то любить, заботиться, растить. Мы выбрали тебя. Ты позволишь нам, Хосок-и, любить и заботиться о себе? Несмотря на все, что сегодня узнал. Хосоку не нужно позволять. Он мечтал об этом всю свою жизнь.***
Через пару дней Хеджин и Кинсу сменили замки и коды доступа на двери в квартиру. Хенми, если та снова решит прийти, родители мягко попросили Хосока не пускать.***
Хосок очень гордился своим днем рождения, что могло звучать странно, но парень был непреклонен — он был горд тем, что родился 31 июля, в тот же день, что и Гарри Поттер. Пусть из общего у них было только сиротство, да одинаковое число в графе «дата рождения», Чон любил себя сравнивать с мальчиком-волшебником. Настолько, что неосознанно каждый июль ждал чуда: не письма из Хогвартса и магических сил — просто чуда, чего-то неожиданного, трогательного и запоминающегося. За 15 лет жизни чуда ни разу не происходило. От того ожидание своего 16-летия было еще более волнующим. На этот раз все должно было быть по-другому. У него появилась семья, последние полгода он жил в любви и заботе. Он чувствовал себя в безопасности, потому верил, что очередное 31 июля обязательно принесет то самое волшебство, которое он так давно ждал. Честно говоря, Хосок слегка стыдился своих нескончаемых мыслей о подарке. Он придумал его еще весной, но все никак не решался сообщить о нем родителям. Провести весь день в «Лотте Ворлд» не казалось таким уж неосуществимым желанием, но просить было неловко. Хеджин с Кинсу уже сделали самый большой подарок, который могли — усыновили его. Требовать что-то поверх этого казалось чересчур наглым. Однако родители заговорили о предстоящем дне рождения сами, причем сильно заранее — в конце июня. — Хосок-и, ты же не против, если мы с папой вручим свой подарок чуть раньше? Подросток помогал Хеджин нарезать овощи к ужину и почти порезался от неожиданности. Щеки запылали от предвкушения и радости. — Конечно, нет! Вы уже знаете, что мне подарите? — Знаем, — подмигнула женщина и закинула овощи в кастрюлю. Хосок поджал губы и в растерянности сел на стул. Конечно, было бы лучше, чтобы родители заранее спросили у него, что он хочет. С другой стороны, в «Лотте Ворлд» он сможет сходить когда угодно. Гораздо ценнее получить подарок, который мама с папой старательно выбирали специально для него. — А что это будет? Хеджин, ожидая этого вопроса, довольно хмыкнула и, в последний раз помешав суп, развернулась к сыну: — Возможно, ты знаешь, что обычно на 16-летие детям дарят бета-очки или бета-линзы. Это традиционный подарок, которого ждут все подростки. Жизнь с биоптриями становится проще, да и мир вокруг в принципе начинает казаться гораздо ярче и красивее. Но мы с отцом хотим пойти дальше. Ты ведь помнишь, чем мы занимаемся? — Хосок кивнул. — Так вот, вакцина почти готова, не настолько, чтобы пускать ее в повсеместный оборот, нужно пройти еще множество клинических испытаний и патентование, но мы в ней уверены. И ты, Хосок-и, станешь одним из первых людей в мире, кто испробует ее действие на себе. Избавишься от бремени маскуна без встречи с истинным. Другие дети могут только мечтать о таком подарке. Потрясающе, да?! Мама выглядела счастливой и возбужденной. Хосок старательно делал вид, что тоже. Вакцина от маскуна и полное избавление от цветовой слепоты звучало как чудо. Правда совершенно так не ощущалось. Но Чон тогда подумал, что он пока просто слишком маленький, чтобы осознать это в полной мере.***
Боль. Пульсирующая в висках и глазах боль — единственное, что он чувствовал первые несколько дней после инъекции. Она была настолько сильной, что хотелось умереть. Или хотя бы поплакать, но от слез боль становилась еще более невыносимой. Желание умереть тоже. Отчасти ему это давали, когда в очередной раз погружали в сон.***
На седьмой день он смог открыть глаза. Их сразу захотелось закрыть обратно. Чернота. Тотальный мрак с редкими всполохами движений. Попытка избавить его от цветовой слепоты привела к полной потере зрения. Он заплакал. Пусть от слез глаза начинало жечь с новой силой, но сдержаться он больше не мог. Он плакал сразу за все, что с ним когда-либо происходило. Он плакал за то, что он вообще родился.***
На протяжении недели ему снился один и тот же сон: в нем он ослеп, двигался в пустом, темном, холодном пространстве, где не было даже стен, чтобы двигаться на ощупь. Тотальное осязаемое одиночество как метафора 15 лет его жизни. Он просыпался с криком, открывал глаза и понимал, что все это не сон. Вопль мгновенно проглатывался, даже слезы не лились, тьма ощущалась как что-то родное, а главное — заслуженное. Ведь правда, а чего он еще хотел? Счастливой нормальной жизни, незнакомых людей, которые прониклись к нему любовью, и надежды на светлое будущее? За свои грехи нужно платить — чему-то подобному их учили на религиоведении. Справедливо, думал Хосок. Он хрипел о том, чтобы его укрыли сильнее. Так, в тепле и темноте он мог представить, как чувствовал себя его ребенок, развивающийся в утробе Рюджин. А после вену прокалывала игла — и на доли секунд он понимал, как чувствовал себя нерожденный эмбрион, когда его вытаскивали наружу грубыми движениями палкой. Но то было лишь на секунду. Дальше только новый слепой кошмар.***
— Тш, Хосок-и, попробуй открыть глаза, — уговаривала рядом Хеджин. Он не хотел. Каждый раз это добавляло новую порцию боли. Но все же через несколько минут он поддался уговорам и приоткрыл веки. Они казались тяжелее собственного тела, напичканного медикаментами и обезболивающими. Но приоткрыв один глаз, Хосок за секунду собрал в себе все силы, чтобы распахнуть глаза целиком. Вышло только наполовину, однако уже этого было достаточно, потому что он видел. Не людей и предметы вокруг, их очертания плыли и растекались в пространстве — только свет. Красновато-розовый свет, очень красивый и такой необходимый. Он снова заплакал. Теперь от облегчения и счастья. — Мой мальчик, вот так, — бессвязно шептала рядом мама. — В следующий раз, когда ты проснешься, ты начнешь видеть еще лучше. Как ты себя чувствуешь? — Плохо, — сложились губы без звука. Он был готов начать поклоняться кому угодно просто за факт, что снова начал видеть. Но боль, чертова боль, абсолютно невыносимая, пульсирующая в висках и глазах, не давала насладиться моментом по-настоящему. Тогда ему опять что-то вкололи. Против воли — он слишком боялся, что в следующий раз снова будет мрак. Но веки стали совсем неподъемными и закрылись сами собой. Перед тем, как погрузиться в сон, Хосок уловил тихие еле различимые голоса. — В этот раз все проходит гораздо легче. — Да, но недостаточно легко. Мальчику проще просто потому, что у него молодой организм. — Нет-нет, в этот раз точно лучше. Я, наконец, поняла, где была ошибка. — В прошлый раз ты говорила то же самое.***
30 июля его отправили домой, чтобы «провести день рождения в кругу семьи». Свое 16-летие Хосок провел в постели: зрение постепенно вернулось (хотя больше не было 100-процентным), но его все время мучили мигрени и усталость. Родители круглые сутки сторожили его у кровати, провожали в туалет, с беспокойством спрашивали о самочувствии, регулярно капали что-то в глаза и давали таблетки, если начинался новый приступ головной боли. Произошедшее никто не обсуждал. Через неделю состояние улучшилось, Хосока даже стали выводить на часовую прогулку, чтобы подышать свежим воздухом. В честь выздоровления и прошедшего дня рождения мама накрыла роскошный праздничный стол, отец отдал подарки: контактные линзы от появившегося астигматизма и бета-очки. Линзы Хосок надел сразу (он слишком привык жить с идеальным зрением), а вот биоптрии спрятал в ящик комода. Его вижен тоже подвергся изменениям — сетчатка стала почти невосприимчива к зеленому спектру, мир окрасился в красно-розовые тона. Но ему казалось это красивым, еще более кукольным, чем раньше. Родители были не согласны, но не сказали ничего против. Кинсу, набивая рот карамелизированной свининой, с воодушевлением рассказывал, что осенью они всей семьей съездят на Чеджу, чтобы показать Хосоку море. Подросток не видел в этом смысла. Он с рождения не воспринимал сине-фиолетовый спектр, сейчас он едва ли видит зеленый. Так что море наверняка без биоптрий покажется ему тускло-серым. — Вы теперь вернете меня в детдом? — перебил мужчину Хосок, без интереса рассматривая тарелку с едой, к которой почти не притронулся. — О чем ты? — удивилась Хеджин. — Я ведь вам больше не нужен, — поднял глаза на мать Хосок. — Вакцина провалилась. Даже если вы ее исправите, повторно ее вколоть мне вы не сможете, я слышал ваш разговор. Получается, я вам больше не за чем. Мужчина с женщиной одновременно кинулись к нему и сели в ногах. Крепко сжав тонкие ладони, Хеджин уверенно произнесла: — Не говори глупостей, котенок. Мы любим тебя, ты наш ребенок и мы не собираемся бросать тебя. Я понимаю, что то, что случилось, выглядит ужасно. Но мы были уверены, что вакцина сработает. Мы очень хотели сделать тебя счастливым, подарить самый ценный подарок в этом мире. Нам жаль, что ничего не получилось и тебе пришлось так страдать. — К тому же, Хосок-и, — подхватил Кинсу, — вакцина не провалилась. Благодаря твоему опыту мы смогли найти все ошибки, поэтому следующий вариант прививки, скорее всего, будет окончательным. Ты настоящий герой, Хосок. Благодаря тебе в скором времени весь мир сможет вакцинироваться без последствий и войти в новую эпоху, свободную от маскуна. — Благодаря мне? — Именно, малыш, — улыбнулась Хеджин. — Отец прав, ты настоящий герой. Пусть про это никто не узнает — герои часто остаются незамеченными. Мы же всегда будем про это помнить и до конца жизни останемся благодарны. Хосок удивился, насколько справедливо все сложилось. Он был незамеченным злодеем, человеком, из-за которого погибло двое невинных людей и который так и не получил свое наказание. Теперь он стал тайным героем, про жертву которого так же не узнает никто из посторонних. Жизнь все уравновесила. — Ты не злишься на нас? — осторожно спросил Кинсу. — Нет, — уверенно качнул головой Хосок и даже смог натянуть улыбку. — Я рад, что помог вам. Это самое малое, что я мог сделать за то, что у меня появилась семья. Его тело все еще ныло после месяца в постели и бесконечных медикаментов. Но подросток не обратил на это внимания, когда его крепко обняли в четыре руки. От женско-мужского шепота и ласковых поглаживаний по спине забегали мурашки: — Такой хороший мальчик, Хосок-и. — Самый лучший. — Мы так рады, что ты появился у нас. — Мы любим тебя, Хосок.***
Его все же свозили в «Лотте Ворлд», прямо перед началом нового учебного года. Он понял для себя, что очень боится американских горок и больше никогда на них не пойдет. В секторе Гарри Поттера ему купили волшебную палочку, золотой снитч и коллекционные издания книг. Под конец дня у него охрип голос от криков, ныли мышцы лица от не сходящей улыбки, а запах сладкой ваты вызывал тошноту. Это был лучший день в его жизни.***
В сентябре, в воскресенье днем, когда родители уже ушли на работу, в дверь позвонила Хенми. Хосок пустил ее, потому что все еще надеялся подружиться и чуть лучше понять девушку. С собой Чон принесла два пустых чемодана, разящее беспокойство и нескончаемые причитания на грани истеричного крика. Она пронеслась в его комнату и распахнула шкаф. Хосок растерянно наблюдал за тем, как Хенми без разбора хватает вещи и раскидывает их по чемоданам. Из нее лился поток извинений, она со слезами твердила, как ей жаль, что она с самого начала догадывалась о том, что собираются сделать родители, но она не стала вмешиваться из-за обиды на них и легкой доли ревности. — Я заберу тебя в лучшее место, Хосок-а, — обещала Хенми, застегивая первый чемодан. — Для начала перекантуемся у моего хорошего знакомого из университета. Его зовут Мин Юнги. Он может на первых порах показаться сварливым и слишком радикальным в своих действиях, но на самом деле он очень хороший и он обязательно нам поможет. Потом уедем в пригород, возможно, вообще в другой регион, чтобы до тебя не смогли добраться. К этому времени я, думаю, уже успею найти хорошего адвоката, чтобы подготовить иск против родителей. Сразу направим его в Сеульский городской суд. Есть вероятность, что мы не сможем выиграть дело, в таком случае направим жалобу в Азиатский суд по правам человека. Там уж точно… — Хенми-щи, — остановил руку девушки Хосок, перед тем как она сняла последнюю вешалку, — нет. Я никуда не поеду. — Что? — Я никуда не поеду, — твердо произнес подросток. — У меня все хорошо. Не надо меня спасать и уж тем более подавать в суд. Руки Хенми рухнули вдоль тела. На ее лице было столько боли и неверия, что девушка даже не смогла с первого раза произнести слова. — Ты… ты понимаешь, что они сделали? Они взяли тебя из детдома только для того, чтобы ставить над тобой опыты. Я знаю, что все закончилось плохо. Ты почти потерял зрение, а твой вижен мутировал до одиночного спектра. И ты не первый человек, Хосок. До этого они искали бедных пенсионеров и платили им деньги за то, чтобы испытать на них очередную версию вакцины. Один ослеп, у других зрение упало на 50% и больше, у всех, как и у тебя, сильно мутировал вижен. И всем этим несчастным старикам они даже не помогли окончательно восстановиться. Это плохие люди, Хосок-а! Они не видят дальше своих целей и амбиций. Я не знаю, что они тебе наговорили, но это ложь! Они воспользовались тобой! — Хорошо, — спокойно признал парень. — Но это ничего не изменит. Я остаюсь. Хенми до побеления прикусила губу и зажмурилась. Она пыталась глубоко дышать, чтобы сдержаться, но через несколько секунд из груди все равно вырвались первые всхлипы. Закрыв ладонями лицо, Хенми осела на кровать, через вздохи шепча: — О боже, как же так? Что же они с тобой сделали? Мне так жаль, мне так жаль, Хосок-и. Если бы я отреагировала раньше, ничего бы не произошло. Хенми тряслась от боли и сожаления. Хосок разделял эти чувства. Почти. Он ведь тоже плохой человек, давно признал это. Вполне справедливо, что его родителями стали настолько неоднозначные люди. Даже хорошо, что вышло именно так: они дали ему хоть какую-то возможность искупиться. Какие родители — таков и сын. Настоящая идеальная семья. И он будет биться за эту семью. Потому что прекрасно знает, насколько плохо жить без нее. Хенми может говорить абсолютную правду, но в одном она не права — они любят его. Не за то, что он просто есть. Они любят его за его молчание, смирение, послушание. И раз это единственное, за что его можно любить, именно таким он и будет.