Вы думаете, это так просто — любить людей? Евгений Шварц — Дракон
— Нет. — Но сонсенним! — Я сказал, нет. Хосок до побеления костяшек сжимает кулаки. У него все тело трясется от негодования и злости. Зубы скрипят от того, как сильно он их стиснул. Его напряжение кажется особенно ярким на контрасте с полностью расслабленным Чимином, который с широко расставленными коленями сидит в кресле и ни одним мускулом на лице не дрогнул за весь спор. Чон уже давно научился принимать от своего куратора критику и отказ, однако в данном случае он уверен, что причина лежит вовсе не в неудачной идее для спектакля. Хосок живет у Юнги около недели. Пак не показывает явно своего недовольства, делает вид, что все как прежде. Вот только танцор помнит, как старший душил его на своем столе (пусть и утверждал, что просто играл). Он чувствует легкую холодность, когда режиссер с ним заговаривает. А еще он видит, с каким волнением следит за ними Тэхен, когда они оказываются в одной комнате (то, что Ким знает о своем друге гораздо больше, чем Хосок, совершенно очевидно). Танцору нестерпимо обидно, что его оценивают не по заслугам, а по тому, на что он не может повлиять. Он не виноват, что влюбился. Не его идея переехать к акционисту и начать с ним сотрудничать. И уж точно не его беда, что Чимин тоже влюблен. — Это из-за Юнги-хена, да? Пак насмешливо вскидывает бровь и усмехается. — Очень жаль, что у тебя настолько низкое мнение обо мне, рыжик. Я никогда не позволяю своим чувствам мешать работе. Было бы иначе, ты бы уже здесь не работал. Хосок сконфуженно поджимает губы. И правда: Пак давно мог бы его вышвырнуть с элеватора. Чон до сих пор этого опасается, если быть честным. С другой стороны, не в стиле Чимина решать проблемы таким грубым способом. Это тот человек, который будет держать своих врагов ближе, чем друзей, и мстить изощренно, исподтишка. — Я говорю нет, потому что считаю, что это плохая идея, — спокойно заявляет. — Но в чем она плохая?! Идея нового типа представлений накрыла Хосока неожиданно. Он сидел поздно ночью на кухне, пил пиво, которое оставил Юнги после последнего прихода, и путался в своих мыслях. Парень работал в «Театре 4:33» уже полгода, но до сих пор не добился чего-то значимого. Он оставался исполнителем, ему хотелось, наконец, стать создателем. Он прокручивал в голове последние постановки, наставления сонсеннима, слова преподавателей на уроках — и его озарило. Задумка очень опасная, но в то же время простая — включить зрителя в представление. Позволить стать частью сюжета, дать свою роль, переодеть в костюм, покрыть гримом, целиком погрузить в атмосферу разыгрываемой драмы. Роль будет, конечно, не главная — второстепенная, возможно, массовка. Однако при желании зритель сможет повлиять на развитие сюжета. Разве это не тот Новый театр, о котором ему все время говорили? Театр, в котором зритель — не безмолвное существо, а полноценный участник. Где он может попытаться остановить главного героя от совершения ошибки и наравне с ним бороться со злом. Театр, в котором зритель может умереть. — Я понимаю, о чем ты думаешь, — смягчившись, терпеливо начинает объяснять Чимин. — Идея кружит тебе голову, ты представляешь все в идеальном течении, именно так, как задумал. Однако в театре не может быть все идеально. Ты работаешь с людьми. Порой даже артисты выходят из-под твоего контроля, желая сделать все так, как считают нужным. А как ты собираешься контролировать зрителей, Хосок? Ты не сможешь ими руководить в той же мере, как и профессиональными актерами. — В этом и смысл, чтобы не подчинять их, заставляя сидеть в креслах, а дать свободу повлиять на сюжет. — Эта свобода может закончиться тем, что зритель, почувствовав свою власть, попытается целиком захватить правление над пьесой, — сурово отрезает Чимин. — Что ты будешь делать, если посетитель применит силу против одного из актеров? А если он настолько испугается развернувшихся событий, что у него остановится сердце? В данном случае дать свободу означает самому полностью потерять контроль. — Вы слишком недооцениваете зрителя, сонсенним, — с полной верой защищается Чон. — Посетители — не дети, они любят искусство в той же мере, что и вы. Если дать им правильный свод правил, объяснить границы, они прислушаются. Речь не про делегирование власти, а про демонстрацию уважения. И зрители почувствуют это. А дальше почувствуют свою ответственность за итог пьесы. Чимин прищуривается и откидывается в кресле, пристально смотря на своего ученика. Количество сомнения в его золотых глазах ни на грамм не уменьшилось. — Пожалуйста, дайте мне шанс, — воспользовавшись паузой, продолжает наседать Хосок. — Вы ведь сами говорили, что Дездемона должна защищаться, что бесчисленное количество классических пьес больше не актуальны. Мы даем возможность современным людям самостоятельно повлиять на вещи, с которыми они не согласны. Сморщившись, Чимин устало качает головой. — Я ценю уровень твоего уважения к зрителю, Хосок-а. Это очень верное отношение. Однако в твоей задумке слишком много рисков. — Просто дайте мне попробовать! — на эмоциях повышает голос Чон. — Я уже рассказал другим новобранцам свою идею, и они полностью ее поддержали. Они очень хотят принять участие. Так что даже если вы сейчас откажете, мы все равно это сделаем. Самостоятельно отрепетируем, самостоятельно все спланируем, а позже исполним пьесу прямо под вашими окнами и заставим смотреть, пока вы не согласитесь. Чимин на несколько секунд теряет дар речи. Он не злится, криками и ультиматумами его не смутить. Пак обескуражен другим: как быстро вырос на его глазах мальчишка, который еще полгода назад стеснялся просто высказать свое мнение, насколько уверенным стал, с каким остервенением готов биться за свои идеи. Губы растягиваются в гордой расслабленной улыбке: — Ставишь мне Ваал? — Что? — растерянное. — «Ваал» — одна из первых пьес Бертольда Брехта. Для нас сюжет не покажется оригинальным. В постановке рассказывается про распутного поэта, который направо и налево пользуется людьми: убивает, насилует, обманывает, без стыда рушит жизни. Но своими действиями он сам опускает себя на дно и по итогу в одиночестве, потеряв все и всех, умирает в заброшенной хижине. Для того времени в пьесе было слишком много распутства и грязи, публика к такому еще не привыкла, поэтому популярные уважающие себя режиссеры отказывались ее ставить, чего не скажешь о начинающих драматургах. «Ваал» стал способом студентов атаковать своих учителей. Эта пьеса часто была первым решительным шагом молодых режиссеров на профессиональной сцене. Мягкий размеренный тон Чимина слегка смеряет пыл Хосока. Он прослушивает очередную маленькую лекцию с открытым ртом, вникая в каждое слово. А как Пак замолкает, оглядывает вдумчивым взглядом кабинет — и улыбается: — Да. В таком случае я ставлю вам Ваал, сонсенним. У Чимина не получается сдержать тихий смех. Он горд, очень доволен. — Тогда хорошо. Я даю тебе свое разрешение. — Правда? — расцветает от счастья младший. — Правда, — с умилением смотрит на своего юного ученика хозяин элеватора. — Только перед тем, как добавить твою постановку в репертуар, мы прогоним ее со зрителями, которых знаем. Тана, возможно, Тэхен. Нам нужно проверить жизнеспособность твоей идеи на людях, мнению которых доверяем. — Тогда и Юнги-хен, — уверенно добавляет Хосок. Чимин вырывается из своих размышлений и растерянно смотрит на танцора. — Вы прекрасно понимаете, сонсенним, что именно мнению Юнги-хена мы сможем довериться больше всего. В объективности и честности с ним мало кто сравнится. Пак еле заметно кривит лицо, но все же поддается и соглашается. Как бы он ни хотел оставить акциониста за скобками, Мин и правда может сказать много дельного. От макушки до пят вдохновившись будущими планами, Хосок прощается и убегает на занятия. А Чимин весь следующий час бездвижно сидит в кресле, прокручивая в мыслях произошедшее. Он так и не сказал Хосоку, что идея полного включения зрителя в постановку посещала и его самого. Но сколько бы раз Пак к ней ни возвращался, он не решался ее реализовать. Все вопросы, которые режиссер задавал ранее Чону, он ставил и перед собой, но ответы не находились. Слишком большой риск. «Театр 4:33» — его ребенок, он не может жертвовать им в попытках прыгнуть выше головы. Так, страх за репутацию своего детища постепенно поглотил собственный творческий дух. Хосок всколыхнул его, разбудил того рискованного сумасбродного молодого режиссера, которым Пак был еще каких-то пять лет назад. Чимин не прогадал на его счет, с каждым днем все четче видит в красноволосом мальчишке будущее своего Театра. Остается одна проблема: не потерять над Чон Хосоком контроль.***
Хосоку очень нравится жить у Юнги. Первое время, конечно, было неловко: его долго не отпускал стыд за то, что он на птичьих правах занял чужую жилплощадь, не платя за это ни гроша. Но затем чувство окрыленности и счастья затмило весь дискомфорт. Юнги, как и обещал, приходил каждые три-четыре дня. Приносил продукты (иногда алкоголь), рассказывал последние новости и планы, а после они садились на диван и смотрели «Властелин колец». Фильмы не вызывали тех же эмоций, как при просмотре «Гарри Поттера». Хосоку нравилась история, но того же чувства внутренней нежности и любви не возникало. Чего не скажешь о Юнги. Мин превращался в ребенка при первом же звуке любого из саудтреков Говарда Шоу. Он губами шептал все реплики, замирал во время битв, с отеческой улыбкой наблюдал за проделками Мэри и Пиппина и с трогательным блеском в глазах — за любовной линией Арагорна и Арвен. Юнги знал всю подноготную съемок фильма и щедро делился своими знаниями, даже если его не просили. Так, во время просмотра «Двух крепостей» акционист рассказал, что после съемок актеры, которые по своим ролям входили в Братство кольца, набили одинаковые татуировки. Это было слово «девять» на эльфийском языке. Хосок тоже знал многое из внутренней кухни «Гарри Поттера», так что информация его не сильно удивила. Что по-настоящему повергло его в шок, когда Юнги слегка поплывшим взглядом взглянул на него и сказал: — У меня есть такая же татуировка. Хочешь покажу? Чон тогда уверенно кивнул, потому что чем больше он знает о старшем, тем лучше. Однако Юнги стал расстегивать ширинку. Когда мужчина уже лег на диван и начал спускать штаны, Хосок покрылся холодным потом. Даже в своих мечтах по мужчине он представлял максимум поцелуи, но уж не как оголенные части тела (нижние части тела!). Танцор весь скукожился на своем месте от смеси смущения и внезапного возбуждения, в то время как Мин, ничего не замечая, произнес тихое: «Вот». Нервно оглядев распластанное перед собой тело, Хосок вытянул голову, чтобы увидеть, на что показывает старший. Юнги нежно обводил пальцем крошечные символы, набитые на внутренней стороне бедра, по правой стороне от паха. Синдарин очень красивый язык, как по звучанию, так и по написанию. На бледной тонкой коже эльфийская вязь смотрелась особенно прекрасно. Набравшись смелости и проглотив свой стыд, Чон подтянулся к Мину, чтобы лучше осмотреть татуировку на несуществующем языке. — Я набил ее несколько лет назад. Я привык регулярно забивать себя татуировками, по одной на каждую акцию, но в тот момент у меня был очень тяжелый период. Что-то вроде творческого выгорания. Про какой информационный повод я ни читал, идеи для протестов не приходили. Тогда я стал пересматривать «Властелин колец», чтобы немного отвлечься. Затем перечитал все книги и так решил набить эту татуировку. Мне очень хотелось чувствовать причастность к чему-то великому. Юнги выглядел очень трогательно, пока рассказывал свою историю. На 90% своего сознания Хосок целиком ей проникся, на 10% — он все еще видел тазобедренные косточки и часть лобковых волос акциониста. — Хен, а… — сглотнув слюну, — почему именно на этом месте? — Точно такая же у Элайджа Вуда, актера, сыгравшего Фродо. Мин оказался полностью оправдан. Хосок же — полностью потоплен в своем смущении и стыде за извращенные мысли, которые его посетили. Неловкость он ощущал еще следующие минут 10, пока не осознал, что вообще-то прямо сейчас акционист раскрыл ему еще один забавный факт о себе. Еще одна милая информация, которую Чон мысленно сложил в огромный ящик под названием «Мин Юнги». А об акционисте за неполные две недели он узнал многое. Например, что он умеет готовить, причем очень годно. — Я живу один с 16 лет. Ты думал я крысами питаюсь?! Что, оказывается, великий и пугающий акционист Ди, у которого административок больше, чем у Хосока прожитых лет, очень мерзлячий. — Мелкий, ты снова выморозил всю квартиру! — Мне просто душно. — Так спи на балконе, если тебе не хватает свежего воздуха! — Извини, хен, я закрою окна. — Да забей. Просто принеси мне шерстяные носки. И плед. Юнги очень умный и эрудированный, хотя в этом Чон ни капли не сомневался: — Вау, хен, очень красивая картина, — рассматривая заставку на телефоне старшего. — Да, ее нарисовал Гитлер. — Что?! Почему ты ее поставил? — Чтобы помнить, что за внешней красотой и порядком могут стоять страшные люди. Хосоку было с Юнги невероятно комфортно и уютно. Порой тоскливо: он слишком смущался из-за своих чувств и не понимал, имеет ли право хоть как-то их проявлять. Однако в большей степени парень все-таки ощущал спокойствие и тепло, потому в один вечер решился заговорить с Мином об участии в своей постановке. На протяжении всей недели он спал 4-5 часов, а оставшееся время муштровал с элеваторной командой свое представление. Чон еще сильнее уверился в своей идее, но требовался пробный забег, как они с Чимином и договаривались. Юнги прослушал сбивчивую речь младшего с большим вниманием и интересом. На минуту замолчал, задумавшись, а после спросил: — А что ты ставишь? — «Дракон» Шварца. Мин уважительно качнул головой. В то время как у Хосока сердце сильнее затрепыхало от понимания, что мужчина одобрил его выбор. — То есть тебе нужно доказать Чимину, что твоя идея имеет право на существование? — Да. Только, пожалуйста, не подыгрывай. Просто приди, попробуй и честно скажи свое мнение. — Я так и планировал, — фыркнул Юнги. — Но, по-честному, очень рассчитываю на то, что мне понравится. Давно пора приструнить себялюбие и уверенность Пак Чимина. Хосок неловко улыбнулся. У него нет цели поставить сонсеннима на место и доказать, что он может быть не прав. Танцор просто хочет воплотить свою задумку в жизнь. — Хен, так ты придешь? — Конечно. Можешь положиться на мою дотошность и скептицизм.***
Солнце постепенно закатывается за горизонт. По всему кабинету бегают солнечные зайчики, большая часть бледно-серые, остальные красные и розовые. Хосок намеренно снял б-очки, чтобы видеть мир в родных успокаивающих красках. Хотя с каждой минутой это помогает все меньше. Тренировочная постановка началась больше двух часов назад. Чон не может понять, почему в этот раз она длится так долго. Предыдущие прогонки шли часа полтора от силы, при этом он был за кулисами и за всем наблюдал, что позволяло не только скоротать время, но и в целом контролировать происходящее. Сегодня, на заключительной репетиции, в которой участвует Юнги, ему появляться запретили. Чимин запретил. «Я хочу посмотреть, как ребята справятся без твоего руководства». Аргумент вполне весомый, вот только Хосоку от собственных мыслей тревожно так, что он дышать нормально не может. Он не знает, чего ожидать. В пьесе уже поучаствовали Тана и Тэхен. Финка возможность повлиять на сюжет фактически проигнорировала, с актерами она почти не разговаривала, держалась ото всех особняком. Ее рецензия по итогу была соответствующей: «Сносно, но многое нужно доработать». Почему-то Хосок уверен, что ее равнодушное отношение тесно связано с общим скептичным настроем Чимина, которого она боготворит. Либо Чон еще не настолько привык слышать критику. Тэхену же, напротив, все очень понравилось. Со стороны Хосоку казалось, что Ким тоже слабо принимает участие в разворачивающихся событиях, однако по окончании пьесы актеры рассказали, что именно он создал повстанческое движение, которое помогло главному герою сместить Бургомистра-тирана. Тэхен искренне поздравил Хосока и поблагодарил его за хорошо проведенное время. Единственный недочет, который он отметил: «порой все скатывается в классическую ролевку, но, уверен, ты сможешь что-то с этим сделать. Ты большой молодец!». Чон, честно, не ожидал. Тэхен все же — лучший друг Чимина, поэтому Хосок опасался, что фотограф с самого начала будет на стороне Пака. Но прогадал, чему был несказанно рад. А вот чего ждать от Мин Юнги, он до сих пор не знает. Однажды акционист уже побывал на выставке под его кураторством, и Мин, мягко говоря, ей не проникся. Хосок проглотил свое разочарование довольно легко, однако если и в этот раз старший выскажет неодобрение, он никогда не сможет смотреть ему в глаза. Будет слишком стыдно. И грустно, потому что в таком случае счет выйдет 2:1 не в его пользу, и Чимин забракует постановку. Дверь с шумом раскрывается, заставляя задумавшегося Хосока подскочить на диване. Он жадно осматривает старших, пытаясь по их лицам прочесть вердикт. Чимин весь светится от довольства и удовлетворения. От Юнги же разит досадой и раздражением. — К-как все прошло? — мямлит Чон, заранее пугаясь того, что собирается услышать. — Меня убили, — хмуро басит Мин и без лишних комментариев проходит кабинет, усаживаясь рядом с Хосоком на диване. — Что? Как это произошло? — разворачивается к акционисту Чон. — Обезглавливанием! — обиженно восклицает. — Меня взяли за шкирку впятером и, сука, обезглавили. Чимин, который уже успел занять свое традиционное место в кожаном кресле, мерзко хихикает: — Потому что ты всех достал, хен. — Я сражался против Бургомистра, как достойнейший доблестный муж! — Да, вот только казнил тебя Ланцелот, — ехидно протягивает Пак. Хосок, который, как на теннисном матче, мотает головой то в одну, то в другую сторону, окончательно теряется в сюжете. Ланцелот и Бургомистр — два противоборствующих начала в пьесе. Добро и зло. Свобода и тирания. Как, сражаясь против антагониста, Юнги умудрился настроить против себя еще и главного героя, удивительная загадка. — Разве ты не должен был быть на его стороне? — откровенно недоумевает. — Кто сказал, должен? — возмущенно оборачивается на танцора Мин. — Ланцелот тоже очень мутный парень. Он мне с самого начала не понравился, поэтому я решил сам возглавить оппозицию. Что ж, теперь все встало на свои места. Очень в стиле Мин Юнги. — Да, а еще ты пытался отбить у Ланцелота Эльзу, — вбрасывает новый факт Чимин. — Я предоставил ей больший выбор для замужества. — Хен, ты был молочником, — с жалостью парирует Пак. — Скажи мне, что это не охуенный плот-твист, когда самая известная красавица города бросает главного героя и в итоге сбегает с молочником! — Короче, этот бесстыжий черт наводил суету на протяжении всей пьесы и, даже когда его обезглавили, бухтел мне на ухо, что все идет не по плану, — подытоживает режиссер, поворачиваясь к Хосоку. Чон не против, чтобы в процессе игры зритель наводил суету. Именно на это он на самом деле и рассчитывал, поэтому очень рад, что хоть кто-то на подобное решился. Другой вопрос, признает ли Юнги после устроенного им бедлама постановку хоть немного достойной. — Хен, так тебе понравилось? — Мне… понравилось, — быстро становится серьезным мужчина. — Знаешь, на протяжении всей пьесы я думал только о том, что мне очень весело, но происходящее больше напоминает ролевку, чем какой-то предмет искусства. Однако затем, когда все закончилось, мы поговорили с актерами. Они обсуждали, насколько разными выходят постановки в зависимости от участников, и каждый раз пьеса приобретает новый смысл. Я посмотрел на твою идею шире и думаю, в глобальном смысле она очень хороша. Знакомые нам сюжеты раскрываются с новой стороны, причем с той, с который ты бы хотел их видеть. Это прекрасно. Я правда отлично провел время. Это замечательная идея, Хосок-а, и ты здорово ее воплотил. Танцор еще никогда за такое короткое время не слышал от акциониста столько похвалы. Ему кажется, что он спит, честно говоря. Искрящегося восторга, неверия и счастья на юном лице так много, что Юнги даже становится неловко. — Но это не значит, что совсем нет косяков, — на всякий случай добавляет Мин. — Я их уже обсудил с Чимином. Все поправите, и только тогда можно будет ставить. Юнги понадеялся, что намек на недочеты слегка умерит энтузиазм Чона, вот только нихрена. Светящееся лицо и широчайшая улыбка теперь направляются на хозяина элеватора: — Все поправим и можно будет ставить? Теперь неловко становится Чимину: столько экзальтированной восторженности в свою сторону крайне тяжело выдержать. Непроизвольно дернувшись и нервно почесав шею, режиссер выдает шутливое: — Ну, раз уж великий молочник так решил, то, конечно, поставим. У Хосока уже щеки болят от улыбки, которые к тому же еще и раскраснелись от перевозбуждения. Он радостно поворачивается к Юнги. После на Чимина, затем снова на Юнги, и, не выдержав, все же подрывается с дивана, чтобы отвесить поклон на 90 градусов своему учителю. — Спасибо большое, сонсенним! Я вас не подведу. Чимин был очень строгим последнюю неделю с танцором, не позволял лишний раз отдохнуть, каждую минуту напоминая, что провала не потерпит. И именно сейчас, когда Хосок все же смог на практике защитить свою задумку, позволяет на губах просочиться светлой гордой улыбке: — Ты правда отлично поработал, рыжик. Уверен, все получится, — но, когда Чон снова поднимает на него свои горящие восторгом глаза, непроизвольно морщится. — Господь, Хосок-а, ты сейчас взорвешься. Иди в холл и помоги разобрать декорации, чтобы пар спустить. Актерам в любом случае нужно обсудить с тобой будущие коррективы. Младший болванчиком кивает и уже бросается к двери, но резко замирает. Стеснительно развернувшись к акционисту, тихо спрашивает: — Хен, а ты придешь сегодня? Юнги немного тушуется под настолько прямым чистым взглядом. У Хосока всегда такие глаза: не только красивые, но и очень говорящие. Через них легко прочесть все эмоции. Порой это пугает, потому что не все чувства Мин способен выдержать. — Я заезжал домой последний раз три дня назад… — Четыре дня! — Четыре дня назад, — передразнивает чужой ужас от такого длительного срока акционист, — так что да, приеду. Заодно отпразднуем твою постановку. — И твое обезглавливание, хен. Юнги открывает рот, чтобы возмутиться, но Хосок, задорно подмигнув, юркает за дверь, сразу же закрывая ее за собой.***
За последние пять минут в кабинете не произнесли ни слова. В тишине нет неловкости или напряжения, Юнги с Чимином достаточно давно друг друга знают, чтобы молчать с комфортом и не стеснять второго своим присутствием. Мин вряд ли думает о чем-то серьезном, просто отдыхает, возможно, строит планы на вечер, например, что именно из еды и алкоголя возьмет на сегодняшний праздничный ужин с Хосоком. А Чимин думает о серьезном. О том, что не давало спать последние недели, настораживало, пугало, доводило до откровенного ужаса, а после в голове уложилось — и неожиданно успокоило. — Правда понравилось? — раскачиваясь в кресле, шелестит в потолок Пак. Юнги, вырвавшись из размышлений, с иронией вскидывает восклицательную бровь: — Ты прекрасно знаешь, что я никогда не вру о таких вещах. Младший кивает и на минуту снова замолкает. Крутанувшись в кресле на 360, режиссер резко останавливает движение ногой и бодро заявляет: — Знаешь, я бы внес коррективы не только в общую механику, но и в декорации. — Тебе не со мной обсуждать декорации, Чимин-а, — кривится Юнги. — Ты все равно тут сидишь, — отмахивается парень и продолжает: — Общая бутафория выглядит неплохо, но я бы сменил камзол Бургомистра, например. Сцене не хватает ярких деталей, и было бы здорово добавить их антагонистам, а не положительным героям. — Ох, бля… — стонет Мин, закидывая голову назад. — Нет-нет, послушай, — вдохновленно тараторит Чимин. — С точки зрения характера Бургомистр — очень яркий и харизматичный персонаж. Болотно-зеленый камзол портит весь шарм. Вполне в его духе надеть вещь более эпатажную и привлекательную. Скажем, красную. Причем не броско-алую, а приглушенного глубокого оттенка. Примерно, как цвет волос Хосока. Юнги от нечего делать все же прикидывает в голове описанный образ и вяло кивает. — Это ведь очень красивый цвет. — Да, — послушно соглашается, вспоминая парнишку. Здесь он не может спорить. Волосы Хосока и правда… До Мина доходит. И он пугается. Так сильно, как уже давно не боялся. Ошарашенно переведя взгляд на режиссера, видит, как сползает с его лица наигранное воодушевление и показывается победоносная ухмылка. Обставил. Обвел вокруг пальца. Наебал. — Хосок — твой истинный, — не спрашивает, утверждает. Теперь спорить и отрицать бесполезно, пусть и очень хочется. Акционист не планировал расширять круг посвященных в его ситуацию. До недавнего момента среди таких был только один человек. — Тэхен проболтался? — Нет, — все еще довольно оскаливаясь. — Но у него была довольно красноречивая реакция, когда я сказал, что рыжик теперь живет у тебя. Дальше свел вместе другие факты, выдвинул гипотезу, и прямо сейчас ты ее подтвердил. Воздух свистит сквозь крепко стиснутые зубы, пальцы до боли давят на глаза. Блядство. Нет проблемы в том, что посторонний узнал об их с Хосоком истинности, проблема в том, что им стал именно Чимин. Они уже не работают вместе. Более того, в некоторых моментах противоборствуют. Юнги его не контролирует, у Пака свои цели. И самое страшное — Мин не в курсе об этих целях, но знает, насколько блестяще режиссер умеет их достигать. — Кто еще из нас бесстыжий черт, Пак Чимин, — повержено выдыхает мужчина. — Ты прекрасно знаешь, что им всегда был я. Юнги сейчас очень уязвимый. Настолько растерянный и запутавшийся, что Пак, вопреки тому, как воет все внутри, не может не проникнуться. Поднявшись с кресла, он бесшумно подходит к дивану и садится рядом. — Не хочешь поговорить об этом? — осторожно касаясь чужой кисти. Акционист морщится, качая головой, хотя видно, что он сам не понимает, чего хочет. — Я догадываюсь, что ты вообще ни с кем это нормально не обсуждал, — мягко настаивает Чимин, заглядывая в опущенное лицо. — Хватит держать все в себе, хен. Закрытость и замалчивание редко приводят к чему-то хорошему. Юнги по привычке начинает обводить контуры своих татуировок на руках, задумываясь. Ему хочется выговориться, но тот ли Пак человек, с которым стоит так делать? Когда-то он им был. Мин делился с младшим вещами, которые никогда и ни с кем не поднимал в разговоре. Но сейчас совершенно другое время. — Тут нечего обсуждать на самом деле, — все еще не поднимая глаз на собеседника. — Почему же? Например… что ты к нему чувствуешь? — видя, сколько сомнения разом накатило на мужчину, Пак мгновенно поясняет: — Это не только дружеский интерес, но и, скажем так, исследовательский. Ты этого не знаешь, но Тэхен с Чонгуком первое время рьяно отрицали свою истинность, отказывались от нее и ненавидели друг друга за нее. По итогу спустя полгода я нахожу их сосущимися прямо на этом диване, при том, что Чон был твердолобым натуралом, который открещивался от любых гомосексуальных связей. Мне просто интересно, настолько ли истинность сильная штука, как про нее говорят. Ты более сложный человек в вопросе отношений, хен, поэтому… — Нежность. Режиссер непонимающе хмурится. — Я чувствую нежность к нему, Чимин, — честно смотрит в золотистые глаза Юнги. — Не думаю, что я влюблен, но мне очень хорошо и спокойно с ним. Он добрый, ласковый, игривый. Даже несмотря на то, что пережил, остается очень светлым человеком. Что самое странное, когда я с ним, я как будто тоже немного… светлею внутри. Забываю, сколько мне лет, о своих планах, проблемах, целях. Просто все время улыбаюсь, чувствую легкость и спокойствие. Чимин сглатывает и отодвигается. Скрестив лодыжки, запрокидывает голову, а руки переплетает на груди. Весь целиком подбирается и прячется. Хорошо, что Юнги больше на него не смотрит, иначе вопросы уже появятся к нему. Например, почему у тебя слезы стоят в глазах? — Ты же знаешь, что Хосок влюблен в тебя? — Знаю. — И когда ты собираешься сказать ему о вашей истинности? Тяжелый вздох рядом. — Не знаю. Пока не время. — Когда же наступит это время? — не скрывая саркастичного тона. — Возможно, никогда, — полностью серьезное. Пак давится своим ядовитым смешком. У него был план, он пытается ему дальше следовать. Все идет так, как задумано, кроме той бури внутри, которую не получается погасить. Сначала были боль, тоска, жалость к себе, но сейчас, с каждой секундой Чимина все сильнее начинает накрывать нечеловеческое злорадство. Да, он продолжит следовать своему плану. Должно быть стыдно за это. Но нет. Все еще только больно. — Я понимаю, почему ты не хочешь ему рассказывать, хен, — размеренным тоном говорит режиссер. — Он ведь наверняка этому очень обрадуется. Уже не просто влюбится, а всей душой полюбит и отдастся тебе. Его самая большая мечта сбудется, этот ранимый поломанный ребенок ощутит себя самым счастливым человеком. А после ты предашь его. Ведь так? Чимин поворачивается набок, с наслаждением наблюдая, как сменяются эмоции на мужском лице. Растерянность, боль, уязвимость, осознание и, наконец, злость. — Я знаю о ваших планах, — нараспев продолжает Пак. — И я очень хорошо знаю тебя, хен, поэтому понимаю, что свое обещание анонимно поведать общественности историю Хосока ты не сдержишь. О Чон Хосоке узнают все, к нему будут ломиться журналисты, копать под него дополнительную информацию, появятся скептики, которые решат, что мальчик всего лишь привлекает к себе внимание и все выдумал. Но больше того, его родителей возьмут под следствие. Хосока вызовут в суд, ему придется свидетельствовать против тех, кого он так любит. И он будет ненавидеть себя за то, что из-за его действий и слов их посадили. — Они заслуживают тюрьмы, — рычит Юнги. — Он так не считает, — с улыбкой отбивает младший. — Он все еще их любит и очень благодарен им за то, что они когда-то забрали его из детдома и подарили новую жизнь. Мин кидает последний разъяренный взгляд и отворачивается. Конечно, он все это понимает. Думал, что готов ко всем последствиям, в том числе и к глазам Хосока, которые после всего будут смотреть на него не иначе, как с ненавистью. Но от того, как подает информацию Чимин, сердце уже сейчас крошится. Теперь Юнги не уверен, что сможет все описанное пережить. — И что ты теперь, — надломленно выплевывает, — пойдешь и расскажешь ему обо всем? Чимин совершенно неожиданно смеется. Высоко, запойно и очень счастливо. — О чем ты? Ты не понимаешь, насколько идеально все развивается? Ты разобьешь Хосоку сердце. Сломаешь в нем веру во все светлое, что есть в людях. И так он, полностью разбитый, душой и телом вернется ко мне. Я снова обрету над ним контроль и смогу из него сделать того, кем хочу видеть. А ты, хен, — парень ласково кладет ладонь на холодную щеку, — наконец, добьешься своего. Достигнешь цели, к которой шел тринадцать лет. …и больше не достанешься никому. Юнги с ненавистью сбрасывает с себя чужую руку, неверяще смотря на красивое лицо. Что же стало с человеком, которого он так долго знал, а теперь совсем не узнает? — Ты звучишь, как клишированный злодей, который не может сдержать свое маниакальное возбуждение и открыто рассказывает все свои злостные планы. — Не клишированный, — равнодушно качает головой на колкие слова Чимин. — Знаешь, почему? Потому что ты все равно поступишь так, как я предсказал. Так что не я здесь злодей, Юнги. А ты, который выше людей вокруг ставит собственные цели и не может этому сопротивляться. «Ваал» — одна из первых пьес Бертольда Брехта про распутного поэта, который направо и налево пользуется людьми: убивает, насилует, обманывает, без стыда рушит жизни. Понимал ли Хосок, что, поставив своему мастеру Ваал, он уже пригрел одно из его подобий в своем сердце? Он определенно поймет, когда его личный Ваал покажет свою суть и целиком собой разрушит. А после Ваал и сам опустится на дно, потеряет себя и сгниет. В одиночестве.