– Ведь это путь в безнадежность. Я сказал бы, что это безумие, не чти я вековую мудрость Элронда. – Так безнадежность или безумие? Дж. Р. Р. Толкин. «Властелин колец»
Бывают дни, которые хочется промотать. Как в фильмах ужасов, когда музыка с каждой секундой нагнетает все сильнее, и ты понимаешь, что подступает отвратительный скриммер, который невозможно предугадать — но ты проматываешь. И вот уже знаешь исход: кто умер, кто остался жив, какова расстановка сил, есть ли шанс на выживание. У Чонгука этого шанса, кажется, точно нет. Так же, как нет сил, и вообще непонятно, жив он или мертв. За последние пять минут он не пошевельнулся: как замер полуголым после душа с телефоном в руке, так и стоит. Экран, на котором недавно шли ужасающие кадры, уже давно погас. Мысли очень зыбкие, их пугающе много, Чонгук топится в них, но при этом не может ухватиться ни за одну. Сонливость как рукой сняло, даже тревоги из-за Аями отошли на второй план. В голове против воли постоянно вспыхивают кадры увиденного. В первую секунду Чон подумал, что это конец. Конец их отношениям с Тэхеном, потому что ему буквально пришлось смотреть, как его новоиспеченный парень отсасывает какому-то левому мужику. Но уже на вторую секунду в глаза бросились детали: лицо фотографа, перекошенное от боли, а явно не от удовольствия, бесчисленные слезы, наливающийся синяк с кровоподтеком на щеке. С застрявшим криком в горле Чонгук все же досмотрел до конца, рассчитывая, что насильник что-то скажет, потребует выкуп или направит камеру на себя. Но нет. Просто Тэхен. Которого просто насилуют. Стало понятно, почему фотограф его игнорировал и долго не отвечал на сообщения. Стало ясно, почему тот так непохоже на себя ему писал. Потому что это был не Тэхен. Вот только Чонгуку все еще совершенно непонятно, что делать дальше. Первая мысль — вызвать полицию. Однако артист не знает точного адреса: в квартире старшего он был единожды, и то в таком состоянии, что сейчас вряд ли бы вспомнил дорогу. От злости на собственную беспомощность хочется заорать. Чонгук всеми силами сдерживает в себе мат и крики, потому что за стенкой менеджеры и охрана. Его не должны услышать. Агрессия выливается на телефон, который одним импульсивным движением отбрасывается куда-то на кровать. Чон же начинает метаться по комнате, панически ища любые способы помочь. В голову приходит совсем абсурдная мысль прямо сейчас сбежать из отеля и сесть на ближайший самолет до Кореи. Но идея абсолютно тупая: во-первых, насильник уже сейчас в квартире Тэхена, так что младший не успеет предотвратить катастрофу, если та действительно произойдет; во-вторых, Чонгука словят собственные охранники быстрее, чем длится видео, которое ему скинули. Тогда, может, договориться? Предложить этому уебку деньги, припугнуть связями и тюрьмой, надавить на совесть в конце концов. Чон бросается к кровати и хватает телефон. Первый звонок. Второй. Третий. Пустота. Парень порывается написать сообщение, но приложение равнодушно показывает, что пользователь был в сети полчаса назад. В глазах собираются слезы, чувство безысходности и отчаяния душат, мешая как думать, так и дышать. Через мутную пелену перед глазами Чонгук снова смотрит на телефон — и его озаряет. Есть человек, который может сейчас помочь. Чимин поднимает трубку лишь на пятый гудок. — Ты вообще в курсе, который час?! — сразу с претензий начинает режиссер. — Чимин-хен… — Что в прошлый раз ты мне позвонил в 11 вечера, что сейчас в половину 12, — все сильнее разгорается Пак. — То, что ты парень моего лучшего друга, не значит, что мы с тобой… — Блять, ты можешь замолчать на минуту?! — орет Чонгук. — Знаешь, что, иди-ка ты на- — Это по поводу Тэхена, — скороговоркой обрывает Чон. На другом конце мигом замолкают, позволяя, наконец, все объяснить. — Я прошу тебя, вызови к нему домой полицию. — Что? — Я не знаю, что случилось, но с Тэхеном происходит сейчас что-то ужасное, — судорожно шепчет в динамик. — Я в Японии и не знаю его адреса, поэтому ничего не могу сделать. — Мне плевать, где ты и что ты, — холодно пришпоривает Чимин, тем не менее не скрывая тревоги в голосе. — Ты можешь мне нормально объяснить, зачем мне вызывать полицию? Чонгук делает глубокий вдох, чтобы немного прийти в себя, и чуть спокойнее продолжает: — Мне пришло видео. С его аккаунта, но при этом отправил его явно не Тэхен. И там, — Чон зажмуривается в попытках погасить вспыхнувшие кадры перед глазами, — его насилуют. Скорее всего, перед этим еще избили. 10 долгих секунд Чимин молчит, однако по потяжелевшему дыханию слышно, как сильно он сейчас пытается взять себя в руки. — Сколько было насильников? — сдержанное и четкое. Чонгук не знает, зачем Паку эта информация, но поспешно отвечает: — Не знаю, но на видео был один. — Хорошо, я разберусь. Спасибо, что позвонил. Чимин уже собирается сбросить, но Чон очередным криком его останавливает: — Подожди! Пожалуйста, как доедешь до Тэхена, напиши мне, как он. Держи меня в курсе всего, что происходит. Непродолжительная пауза. — Хорошо, — потеплевшим тоном. Чонгук в истощении садится на кровать и прячет лицо в ладонях. Тело, которое еще после концерта зудело от усталости, теперь ощущается совсем неподъемным. Ему нужно отдохнуть, но Чон понимает, что сегодня не уснет, будет ждать любого сообщения от Пака и не успокоится, пока не убедится, что Тэхен в безопасности. Наверное, все же стоит попытаться уже завтра вернуться в Корею. Неясно, как объяснить эту необходимость менеджменту, но у него вся ночь, чтобы об этом подумать. — Значит, Тэхен? Парень подскакивает и испуганно оборачивается на звук. Входная дверь распахнута, около нее стоит Кван Сохо. По его цепкому взгляду и сжатым зубам становится ясно, что он все слышал. Мысленно Чонгук чертыхается, что в последний момент забыл обо всей предосторожности и все-таки позволил себя услышать. Однако сейчас уже поздно жалеть. Возможно, так даже лучше. Чон все равно планировал признаться во всем компании, и он все еще собирается в скором времени вернуться в Корею. — Да, Тэхен. Брюнет поднимается во весь рост, совершенно не стыдясь своей голой груди, и прячет руки в карманах шорт. — Тэхен. Мой истинный, с недавних пор мой парень, — бесстрашно смотря в прищуренные глаза. — Мы встречаемся. И завтра я лечу в Корею к нему. Сохо облизывает губы и усмехается. Наклонив голову к плечу, Кван смеряет своего айдола насмешливым взглядом, и одним хлестким жестом захлопывает дверь. — Не летишь.***
Хосок пустым взглядом смотрит в телевизор, на экране которого неспешно текут титры. Они с Юнги только закончили смотреть «Возвращение короля», последний фильм из «Властелина колец». Чон уже лет 10 мечтал провести с кем-нибудь ночь кино, которую постоянно видел в подростковых мелодрамах. Но не выдавалось возможности (на самом деле до банального не было человека, с кем можно было подобное устроить). Завтра воскресенье, поэтому Хосок слезно молил акциониста провести с ним всю ночь вместе за просмотром фильмов. Мин сначала отпирался, бухтя о том, что ему уже 30, силы не те и вообще «все клишированные бессонные мероприятия хороши только в фильмах, в реальности люди вырубаются к 6 утра и проебывают весь следующий день». Хосок отбился козырями, пообещав, что они будут смотреть исключительно толкиеновскую эпопею. На это старшему крыть было нечем, да не очень-то хотелось — от таких предложений он никогда не отказывается. Воинственная музыка сменяется меланхоличной задумчивой песней, напоминающую эльфийскую колыбельную. Хосока после двух бутылок сидра начинает все сильнее клонить в сон. Неприятно признавать правоту акциониста, но, кажется, ночь кино и правда слишком романтизирована. Сейчас начало третьего, и парень мечтает только о подушке и выключенном свете, но уж не как о «Хоббите», которой, к ужасу одного сонного танцора, состоит из трех частей. Хосок сам не представлял, что за прошедшую неделю так устанет. Он, как со вставленной батарейкой в заднице, носился последние дни со своей постановкой, чтобы не упасть лицом в грязь, к выходным же ожидаемо растерял всю энергию. Так что Чон лежит на диване, силясь разомкнуть слипающиеся веки, и раздумывает о том, как бы уговорить Юнги поменять планы, озаглавив красноречивым «Ночь сна». Однако Мин рушит все надежды одним ором: — Не спать! Мужчина выходит из кухни и с грохотом ставит поднос с чаем и десертом на журнальный столик. — Это ты уговорил меня на эту авантюру, — тычет пальцем в лицо Юнги. — Я сразу сказал, что идея плохая, но ты меня не послушал. Так что страдать нам теперь вдвоем, мелкий. — Знаешь, хен, для 30-летнего, у которого силы уже не те, — пискляво передразнивает Хосок, — ты удивительно бодрый. — Конечно, — падает рядом с младшим Мин, — я выпил кофе с коньяком перед тем, как прийти к тебе. Танцор дует губы и, не найдя нормального ответа, хватает свою тарелку, сразу запихивая большой кусок в рот. Вишневый штрудель оказывается удивительно вкусным. Хосок никогда подобного не пробовал. Тесто хрустящее и до прозрачного тонкое, начинка идеально сбалансирована, сахарная пудра сверху добавляет ту восхитительную сладость, которая не перебивает, но подчеркивает основной вкус. Наверняка штрудель сделан в дорогом месте из качественных продуктов. Чон рад, что старший ответственно подошел к выбору «праздничного торта», вот только больше он похож на «торт для примирения». Потому что они празднуют не в тот день, на который договорились. После заключительной прогонки пьесы на элеваторе, Хосок вернулся в квартиру, одинаково взбудораженный как одобрением сонсеннима своей постановки, так и праздничным ужином вместе с Юнги. Парень накупил продуктов, собираясь приготовить основное блюдо самостоятельно, набрал выпивки, но Мин написал, что не приедет. «Срочные дела, извини. В следующий раз» Хосок, конечно, приуныл, однако полностью падать духом не стал. В следующий раз — это когда? Завтра, послезавтра? Ага, через шесть дней. Почти неделю танцора кормили завтраками: «пока не могу», «дела», «нет времени», «давай потом». Конечно, все еще не игнор, уже неплохо, вот только Чон все равно загнался до мысли «он не хочет меня видеть, я сделал что-то не так». Когда Юнги все же написал, что готов приехать в субботу, Хосок хотел только одного — наброситься с порога и потребовать объяснений. Плевать, какими они будут: пусть даже причина действительно окажется в том, что младший сказал или сделал что-то не то. По крайней мере танцор будет знать, что происходит, и постарается исправиться. Однако, естественно, он ничего не сказал. Понимает, что не имеет права ничего требовать. Акционист правда мог быть занят. К тому же они не в тех отношениях, чтобы что-то выяснять. Штрудель уже не кажется таким потрясающим. Кисло-сладкая вишня полностью символизирует внутреннее состояние. Хосоку хорошо от того, что Юнги все-таки пришел, но грустно из-за того, что тот появился так поздно. А у Мина сейчас внутри только кисло. Зачем он здесь? Почему не смог с собой совладать? После разговора с Паком Юнги твердо решил выбросить танцора из головы и своей жизни — для его же блага, потому что: «Ты разобьешь Хосоку сердце. Сломаешь в нем веру во все светлое, что есть в людях». Чимин прав. Насколько бы жестоко ни звучали его слова, он точно описал все то, что собирается произойти. Юнги долго думал, по итогу рассудив, что лучше максимально сократить любые контакты, чтобы этот наивный ребенок не страдал в будущем так сильно. Отменил встречу, затем отказал во второй раз, в третий. Хосок, кажется, начал понемногу все понимать, потому на пятый день написал совершенно разрушительное: «Хен, ничего страшного, если ты не хочешь. Можешь честно мне это сказать. Я не настаиваю. Но я бы очень хотел, чтобы ты приехал хотя бы на мой день рождения» У Юнги в тот момент все посыпалось внутри. Он никогда не терпел слабость, жалостливость, наивность, излишнюю чувствительность. Все эти качества собрались в Хосоке, вот только в его случае они идут из огромной силы. Легко стать злым, колючим и эгоистичным после пережитого дерьма. Именно это произошло с Юнги. Но практически нереально остаться доверчивым, любящим и трогательным после всей мясорубки, испытанной на собственной шкуре. Это удалось Хосоку. Пальцы написали «приеду завтра» еще до того, как Мин успел осознать. А сейчас сидит и ненавидит себя за свою мягкотелость. Знает же, что делает хуже, признает свой эгоизм, но просто не может сопротивляться влиянию этого мальчика. Потому что «когда я с ним, я как будто тоже немного… светлею внутри». Молчание начинает напрягать, потому Хосок рассказывает обо всем, что произошло за неделю. Как продвигается работа над постановкой, со сколькими новобранцами он, наконец, нашел общий язык, как сильно вырос клен, за которым он ухаживает. Юнги вставляет свои комментарии, целиком расслабляясь и забывая обо всех переживаниях. Штрудель съедается, на месте пустых кружек от чая появляются новые банки сидра. Оба пребывают в той совершенной зоне комфорта, которую не осознаешь в моменте. Только по истечении времени вспоминаешь и думаешь: «Черт возьми, как мне было хорошо тогда». Разговор прерывается вибрацией телефона. Юнги с недоверием берет его (какой безумец может звонить ему в 3 часа ночи?), а как видит имя контакта, закатывает глаза (да, только он и может ему звонить в такое время). Скосив глаза на замершего рядом танцора, Мин решает поговорить без посторонних ушей. Бросив короткое «извини», он поднимается и скрывается за дверями кухни. Хосок ждет пару минут, рассчитывая, что телефонный разговор закончится быстро, но Юнги по ощущениям даже не думает выходить, потому Чон тянется к своему телефону. Парень рассчитывает убить время за онлайн-игрой, на которую его недавно подсадили новобранцы, но, разблокировав экран, натыкается на открытую еще сегодня утром вкладку. Это эльфийский словарь. Нет конкретной причины, почему он этим заинтересовался. Татуировка акциониста была больно уж милой. И красивой. Так что он решил из интереса узнать чуть больше слов на выдуманном языке. Чон был приятно поражен — все слова звучали поражающе благозвучно. Например, скорбь на эльфийском — это ниэ, душа — орэ, гнев или ярость — аха, слабый — энгвиэ. Непередаваемо красиво. Позабыв про игру, Хосок целиком погружается в словарь. Читает новые слова, рассматривает чарующую вязь, пока не доходит до числительных. Чона интересует только одна цифра — девять, именно ее набил акционист. Было бы здорово узнать, как она произносится. Однако найдя нужное слово в списке, он непонимающе хмурится: здесь точно что-то не так. — Где-то через полчаса заедет Чимин, — выходит из кухни Юнги. Хосок, все еще погруженный в свои мысли, только через несколько секунд осознает, что ему сказали. — А-а… это обязательно? Мин хмыкает и садится на свое место, закидывая левую руку на спинку дивана: — Я понимаю, что для тебя Чимин — в первую очередь твой руководитель, но сейчас выходной. К тому же ты на моей территории, поэтому не надо мандражировать. Он кое-что занесет и сразу уедет. Ночевать у нас не останется. Чон кивает, но свое сомнение к ситуации скрыть не может. Чимин вроде не пытается лезть в их с Юнги отношения. Относительно, конечно (не стоит забывать про стол, на котором режиссер его душил). Но сам факт того, что у сонсеннима что-то было с Мином, заставляет руки потеть. Пак, вопреки своей противоречивой личности, фигура невероятно привлекательная. Он объективно горячий, харизматичный, интересный, умный, до удивительного красивый. Хосок ни в какое сравнение с ним не ид… — Что читаешь? Танцор повторно вырывается из своих мыслей и трясет головой, чтобы сбить все беспокойства. Сейчас Чимина поблизости нет. Слишком много чести, чтобы думать о нем, когда он даже не в комнате. — Вообще, — Хосок возвращает взгляд на экран телефона, заново проходясь по смутившей вязи, — короче, мне кажется, у меня плохие новости, но это не точно. Юнги пододвигается ближе, заглядывая в открытую вкладку. Ничего не разобрав, он лишь приподнимает вопросительную бровь. — Мне кажется, что ты набил не совсем ту татуировку у себя на бедре, — смущенное и неуверенное. Юнги принимает информацию с таким шоком, как если бы ему сейчас научно доказали, что это Солнце вертится вокруг Земли, а не наоборот. Он немо приоткрывает рот, моля взглядом только одного: «Пожалуйста, скажи, что это шутка». Хосок пунцовеет как от близости, так и от неловкости: он просто увидел некоторую несостыковку и совсем не хотел расстраивать старшего. Наверное, очень неприятно осознавать, что символическая очень дорогая сердцу татуировка на деле оказалась совсем не тем, что ты в нее вкладывал. Чон всей душой молится, чтобы оказался не прав. Хосок сконфуженно тычет в нужное слово «девять» и его написание на эльфийском. Юнги смотрит долго. Прищуривается так, будто у него зрение -10, по итогу совсем неожиданно хлюпает носом и ложится спиной на диван, мгновенно расстегивая ширинку. Чон, честно, не рассчитывал. Это не был хитрый план, чтобы содрать с Мин Юнги штаны и снова посмотреть на его тазовые косточки. Очень эстетичные, кстати говоря. Но суть не в этом! Он не планировал за одну неделю дважды увидеть боксеры старшего, потому теряет дар речи и от смущения начинает гореть всем телом. В то же время мужчина, вытянув шею, пытается разглядеть свою татуировку, мысленно сравнивая ее с недавно увиденным на экране, но идея проваливается: — Блять, она вверх-тормашками, — пыхтит от отчаяния Мин и жалобно смотрит на танцора. — Можешь ее сфотографировать? Хосок трясущимися руками открывает камеру и наводит ее на чужие бедра. Самая непредсказуемая ситуация, которую он мог представить. Сделав снимок, Чон передает телефон, а сам думает, что, наверное, будет честно удалить позже эту интимную фотографию. Другой вопрос: поднимется ли у него рука, чтобы это сделать? В голове набатом бьется мысль, что «конечно, нет, ты, малолетний извращенец!» Но это ведь единственная фотография Юнги, которая у него вообще есть. Пусть не лица, пусть вообще не самого открытого участка тела. Она единственная. Возможно, у Хосока больше не появится шанса запечатлеть на камеру что-то еще. — Они разные, — гундосит Мин, возвращая телефон владельцу. Вид у него при этом настолько несчастный, что аж сердце сжимается. — Мне жаль, хен, — застенчиво, но очень искренне произносит Чон. — Не хочешь посмотреть, что значит твоя татуировка? — Чтобы я еще сильнее расстроился? — обиженно складывает руки на груди Юнги. — Не обязательно расстроился! Может, у нее еще более глубокий смысл, чем «девять»? Мин недовольно пыхтит, уподобляясь ребенку, которому запретили есть сладкое перед ужином. Несколько секунд он мечет кислым взглядом по комнате, пока не вздыхает и кивает, давая свое разрешение. Хосок тут же углубляется в пресловутый словарь, всей душой веря, что поиски завершатся благополучно (просто невозможно, чтобы акционист Ди набил себе полнейшую чушь). Процесс дается тяжело: одно дело — вбить нужное слово в поисковике, другое — пытаться сопоставить по фотографии вязь на неизвестном языке с бесчисленным количеством таких же бессмысленных символов. Чон находит слова с аналогичным первым слогом, спустя какое-то время добирается до второго, когда все же доходит до необходимого слова, смотрит перевод и — взрывается диким хохотом. Юнги нелепо моргает, смотря на содрогающегося парня, который от смеха почти валится с дивана. Еще никогда в своей жизни он не был настолько растерянным и пристыженным от того, на что даже не может повлиять. — Какого черта ты ржешь, мелочь?! — рассерженно вопит. — Я… я просто, — задыхается Чон, — там ничего страшного, но это… — Дай сюда, — вырывает из чужих рук телефон Мин. Он находит нужную строку с переводом, опасаясь худшего (какую-нибудь пошлость на подобие «член» или «блудница», либо абсолютный бред, например «помидор» или «сапог»), но видит вполне нормальное слово. — И в чем проблема? — с еще большим недоумением. — Да я же говорил, что ничего страшного, — все еще хихикая, потихоньку берет себя в руки танцор. — Тогда почему ты продолжаешь бессовестно ржать, бестолочь?! — рычит Юнги. — Да, я случайно набил слово «волк» на эльфийском у себя на бедре. Что такого? Хосок против воли начинает гоготать с пущей силой. Его лицо уже все мокрое от слез, но надвигающегося злющего акциониста краем глаза видит, потому поспешно объясняет: — В этом нет ничего плохого, — выдавливает из себя через смех, — просто мне это очень напомнило все мемы про одиноких волков, с которыми себя сравнивают неуверенные в себе мужики. Юнги, который уже наполовину вскарабкался на чужое дрожащее тело, замирает, непонимающе, а главное, обиженно хмурясь. — Ну, типо, — прыскает Хосок. — Знаешь, вот эти вот «волк меняет шкуру, но не нрав», «лучше один год прожить волком, чем 100 лет шакалом», «волк и умирая будет показывать клыки». И это я еще не начал говорит про львов и цирк. Мин насупливает брови и, целиком накрыв беснующегося под собой паренька, замогильным голосом хрипит: — Это ты тут малолетний шакал, Чон Хосок. Прояви хоть немного уважения к человеку, который старше тебя на 10 лет. — Хен, не проси уважения, делай так, чтобы тебя уважали, — вспомнив еще одну цитату, с пафосным видом отвечает Чон, тут же разливаясь новым приступом звонкого смеха. Юнги не выдерживает. Бог знает, откуда в этом до боли скромном застенчивом пацане вдруг появилось столько бесстрашия. Вероятно, винить стоит повышенное количество алкоголя, а еще самого Мина, который вроде как ответственен за несовершеннолетнего танцора, но сейчас ситуация принимает совсем другой оборот. Над ним глумятся и потешаются. Пусть без злого умысла, зато с таким удовольствием и легкостью, будто мужчина и правда шут, а не важная политическая фигура в их стране. Хосок заслуживает наказания, и Юнги с наслаждением совершает его, принимаясь безжалостно щекотать худое мальчишеское тело. Чон ужом извивается и в голос воет. Он пытается содрать с себя чужие руки, однако предыдущие приступы смеха забрали все силы. Да и в Юнги жажда мести сейчас похлеще, чем желание младшего освободиться. Мин прекращает экзекуцию только после того, как мольбы Чона перетекают в хрипы. Цепко перехватив тонкие запястья одной рукой, мужчина с напускной угрозой произносит: — Только попробуй кому-нибудь рассказать. — Да кому? — тяжело дыша, вскидывает брови Хосок. — У нас же нет общих знакомых, хен. Хотя… Если только сонсенниму? — Именно про него я и говорил! — совсем не шуточно пугается Юнги. Будет катастрофой, если Чимин узнает. Его подколы примут гораздо более серьезный и жестокий оборот, чем пацанские цитаты, которыми по-детски разбрасывался Чон. — А жаль, — хитро ухмыляется Хосок. — Если бы я сказал сонсенниму, что у меня есть любопытный на тебя компромат, он бы как минимум меня повысил. — Ты издеваешься? — устало выдыхает мужчина. — Да я же шучу! — с добрейшим ласковым смехом. — Хен, у меня нет цели тебя подставить. Прости, пожалуйста. Никто никогда не узнает. И я больше не буду над тобой издеваться по этому поводу. Честно-честно! Мне вообще кажется вся эта ситуация очень милой. А вот Юнги кажется милым Хосок. Он и до этого казался, но сейчас особенно. Такой непередаваемо солнечный, легкий и искренний. Таких людей, как самых очаровательных котят, хочется стиснуть до писка и треска в костях — настолько сложно контролировать свои чувства. Юнги сильнее сжимает запястья в своей руке. Ему очень сложно. Разум вопит, что нужно остановиться, а в сердце — штиль. Спокойствие, ощущение правильности, будто вся жизнь стремилась к моменту, чтобы вот так вместе лежать. Мин смотрит в глаза напротив, темно-карие, очень теплые. Он помнит, что именно они избавили его от самого ужасающего проклятья, которое с пеленок закрепило пожизненное кредо — все люди уродливы, весь мир уродлив, и нет доказательства против. А после наступил красный. Фиолетовый. Зеленый. Синий. Золотой. Тысячи раз красный. Разноцветный мир, который все же оказался прекрасным. Юнги получил это благодаря одним единственным глазам, вот только их владельцу ничего не отдал взамен. А владелец лежит, замерев, тоже сейчас смотрит, и даже не думает ни о каких ответных подарках. Он лишь шею вытягивает, глаза прикрывает и очень быстро, как самая пугливая пташка, тычется губами в чужие, тут же отодвигаясь. Хосок страшится собственной смелости. Всю свою уверенность на кон поставил. Но поцелуя не вернуть (он бы и не отдал), просто ждет ответной реакции, сжавшись и втянув голову в плечи. Юнги, вопреки трепету и счастью в груди, предельно серьезен. Он бы не сделал первый шаг, но второй и все последующие — запросто. Чон вздрагивает от неожиданности, когда губы жадно накрывают. Больше никакого баловства и детскости: мужчина обхватывает то верхнюю, то нижнюю губу, почти сразу подключая язык, которым ласкает и надавливает. Хосок неловко приоткрывает рот, выпутывая руки из захвата и оплетая ими чужую шею. Юнги на это жарко выдыхает и подкладывает ладонь младшему под загривок, чтобы повернуть голову в нужном направлении и проникнуть глубже. У него все еще расстегнуты штаны и слегка приспущены боксеры. Но это совсем не опошляет происходящее. Они вообще забывают обо всем физическом, кроме губ друг друга. Так же, как и забывают, что ждут гостей. — Открывай, Мин! — резко обрывает вязкий поцелуй череда жестких ударов по двери.