Потерпи немножко. Неотложка в пути. Веня Д’ркин — ТиБиБо
Чонгук выбрал правильного человека, чтобы попросить помощи. Но он выбрал совершенно не верную просьбу, с которой ему позвонить. Чимин ненавидит полицию. Его тошнит при виде их формы, мгновенно повышается агрессия при звуке мигалок, чешутся кулаки, когда он слышит их официозную манеру речи. Паку до сих пор снятся эпизоды очередной акции Юнги, после которой наступают длительные переговоры, взятки, передачки, унижения перед следователями, которых нужно умаслить. Самый страшный кошмар: снова оказаться в допросной, смотреть, как собственное тело ебут на парте, и зажимать уши от визга и рыданий матери. Хотя со времен университета прошло уже 8 лет, ненависть осталась той же. Огонь поутих, но угли продолжают тлеть и обжигать. Поэтому Чимин ни при каких условиях не наберет полицию добровольно. В данной ситуации это тупо и безответственно — он понимает. Кто знает, сколько обезумевших безжалостных подонков собралось сейчас в квартире Тэхена. Вот только Чимин тоже обезумевший. И тоже безжалостный. В бардачке лежит охотничий нож, в груди растет чистейшая ярость, нога давит на газ с силой, с которой хочется размозжить чужие головы. Возможно, будут трупы, в таком случае полиция сегодня все же появится и заберет Пака уже не как свидетеля или потерпевшего, а как обвиняемого. Но к этому режиссер хотя бы привык. У входа в квартиру Чимин все-таки ставит на экстренный вызов 112 — если ситуация будет совсем неконтролируемой. Парень прижимается ухом к двери, прислушивается, даже не дышит в попытках различить хоть единый звук. Тишина его пугает. Ярость в груди затапливается беспокойством и паникой. Он же не мог опоздать! Ладонь давит на дверную ручку в надежде, что квартира открыта. Выламывание двери сейчас привлечет слишком много шума. Ручка и правда поддается. Пак бесшумно заходит внутрь, непроизвольно задержав дыхание. Пальцы сильнее стискивают рукоять ножа, каждый нерв в теле натянут до предела. Несколько секунд глаза привыкают к темноте, Чимин чувствует себя особенно беспомощным от того, что не может понять, откуда ждать удара. Удар приходится на сердце. Тэхен лежит бездвижно на полу со сведенными за спину руками. Даже со стороны очевидно, насколько эта поза неудобная и болезненная. Позабыв обо всех мерах безопасности, Пак срывается к другу и падает перед ним на колени, откидывая от себя нож. — Тэхен, эй, Тэ, пожалуйста, очнись, — бессвязно шепчет, касаясь еле теплого лица. Чимин убирает с чужих глаз волосы, которые слиплись от пота и… рвоты. На щеке кровоподтек и наливающийся синяк, губы опухшие, с крошечными окровавленными ранками. Пак подавляет всхлип, хотя слезы все равно начинают литься. Тэхен — самый дорогой человек в его жизни. Он никогда не признавался в этом фотографу и сейчас как никогда жалеет. Ким не имеет права бросить его одного. Чимин трясущимися руками укладывает голову друга себе на колени, гладит по здоровой щеке, пытаясь растормошить, что-то мямлит задушено, умоляя проснуться. В это же время тянется к телефону, чтобы вызвать скорую, но мозг от шока напрочь отключается и не дает ни единой подсказки, какие цифры нужно набрать. Пак поспешно залезает в Интернет, сквозь слезы старается рассмотреть необходимый номер. Пальцы не слушаются, постоянно мажут. Когда же несчастное трехзначное число все же показывается на дисплее, уже почти нажимает на вызов, как чувствует движение на ногах. — Хэй, привет, малыш, я здесь, — с поломанной улыбкой сипит. Тэхен через силу разлепляет слипшиеся веки, пытаясь проморгаться и осознать, где находится. — Я вызову скорую. Пожалуйста, потерпи чуть-чуть, скоро станет легче. Секунд десять Ким не реагирует. Он морщит брови в попытках вспомнить, что произошло. Все тело ноет, голова раскалывается от боли, лишь тепло Чимина и его трепетные прикосновения слегка ее снимают. Тэхен оглядывается, видит смердящую массу из переработанной еды и желудочного сока рядом. Он все вспоминает. — Нет, Чимин-и, не надо скорую, — еле слышно хрипит. — Что? — взлетают вверх брови. — Будет хуже. Они привлекут полицию. Не надо. Пак, естественно, тоже не хочет приплетать правоохранительные органы. Но это не означает, что фотограф не нуждается в первой помощи. — Тэхен, тебе нужно в больницу! — Все не так плохо. Он не сильно мне навредил, — продолжает через силу препираться Ким. — Да ты пошевелиться не можешь, идиот! — не сдерживает злости Чимин. — У меня, скорее всего, сотрясение, — качает головой, — но больше ничего страшного. Просто… не надо скорую. Я поеду к врачу. Но не сейчас. — И что ты мне приказываешь делать?! — взрывается режиссер. В нем борются два чувства: чудовищное волнение за состояние друга и желание задушить этого самого друга за его тупость. — Просто… в ванну. Тэхену по непонятной причине очень холодно. А еще тошнит, отчасти из-за омерзительного запаха, который исходит от него же. Горячая ванна кажется спасением. Ни ушибы, ни тем более воспоминания это не сотрет, но по крайней мере согреет и поможет успокоиться. Пак мечет взглядом по изможденному разбитому лицу парня и еле сдерживается, чтобы не прописать дополнительный удар. Чисто для профилактики, чтобы вправить мозги. Однако есть вероятность, что для Кима этот удар может стать последним, так что Чимин стискивает зубы и молча поднимает фотографа на руки. Надеется, что горячий душ поможет парню немного прийти в себя и объективно оценить свое здоровье. В ванной комнате переносить происходящее стало сложнее. Тэхен сжимается в комок и замыкается в себе. У него легкая дезориентация, на чужие просьбы и слова — запоздалая реакция. По ощущениям еще поднялась небольшая температура (теперь понятно, почему ему холодно). Чимин уже видел схожие симптомы у Юнги, которого однажды избили на несогласованном митинге, и он полностью убеждается в том, что у Кима сотрясение, вероятнее всего, средней тяжести. Пак аккуратно снимает с Тэхена рубашку. Режиссер старается не концентрироваться на побоях на животе и груди, но, когда наклоняет друга ниже, смотрит на спину и — нос со свистом вбирает в себя воздух. Лопатки в кровоточащих ранках и бледно-розовых следах, которые скоро превратятся в уродливые синяки. На теле нет живого места. Тэхен, чувствуя настроение старшего, тихо напоминает, что раздеть его нужно до конца. Чимин раздевает. Молча. С трясущимися руками, на этот раз от сдерживаемой ярости. К его счастью, ноги, пах и ягодицы парня в порядке. Это чуть-чуть успокаивает. Пак включает воду и затыкает сливное отверстие. Тэхен сильнее притягивает колени к груди и весь покрытый мурашками ждет, когда станет теплее. Не считая мигрени, боли от ушибов и тошноты, раздражает в своем состоянии одна конкретная вещь — невыносимая вонь изо рта. Ким просит у сидящего рядом парня зубную щетку и пасту, но в руках настолько нет сил, что даже сдавить нормально тюбик не получается. Чимин с жалостью смотрит на потуги фотографа и, вырвав щетку и пасту, чистит чужие зубы сам. — Ты посидишь один 7-8 минут? — заглядывает в опущенное лицо Пак. — Я уберусь в гостиной. Тэхен, задумавшись, поднимает голову. Ему хреново. Все еще немного клонит в сон. Но, в целом, это гораздо лучше, чем было изначально, так что он кивает. Чимин моет пол, расставляет все предметы по своим местам, выкидывает пустую бутылку вина (интересно, кто ее пил: насильник или Тэхен), рыскает по комнате, ища хоть какие-то опознавательные знаки или забытые вещи. Он находит лишь странную записку на столе. Ее хочется сжечь или разорвать, но Пак еще не настолько не в себе, поэтому прячет клочок бумаги в карман. За 10 минут в ванной ничего не изменилось. Разве что вода поднялась по бедра фотографу, да стекла запотели. Сам же Ким продолжает жечь пустым взглядом стену, не особо желая возвращаться в реальный мир. Но реальность существует, хочет этого Тэхен или нет. И именно Чимин будет тем, кто вернет в нее своего друга. Как минимум, чтобы отомстить. Блондин присаживается около бортика ванны и берет чужую ослабевшую руку, поглаживая большим пальцем по тыльной стороне ладони. — Ты должен мне сказать, кто это был. Он начинает с малого: не «что произошло», а «кто это сделал». Так гораздо легче вывести на последующий разговор. — Со Минсу. Из груди Чимина вырывается саркастичный смешок. Имя ученого было последним в списке подозреваемых у Пака, но только из-за того, как сильно его защищал Тэхен. «Он хороший», «он не заслуживает такого предательства от меня», «он сделал много плохих вещей, но ко мне относится лучше, чем кто-либо». Ким всегда был слишком доверчивым и человеколюбивым. Режиссер не хочет думать настолько жестоко, но все же надеется, что этот инцидент послужит Тэхену уроком: нельзя безоговорочно верить людям. Через наводящие вопросы фотограф рассказывает обо всем. Пистолет, удары, крики, толчки, снова удары… чужой член, собственный рот. История чем-то напоминает Паку рассказ Хосока о своем прошлом: рыжик тоже звучал крайне равнодушным ко всему дерьму, которое пережил. Только один раз Тэхен дает волю слезам — под конец, когда вспоминает, что Минсу не просто его изнасиловал, а снял на камеру и отправил Чонгуку. — Он возненавидит меня, — всхлипывает Ким. — Мы же только начали встречаться, все только-только стало хорошо. Он больше никогда не захочет меня видеть. — Так, — Чимин вырывает руку из захвата и, цепко схватив дрожащий подбородок, заставляет повернуть на себя голову, — во-первых, Ким Тэхен, ты имеешь право лить слезы по поводу всего, что с тобой произошло, но только не из-за ебаного Чон Чонгука. Научись плакать за себя, а не за других. А во-вторых, как ты думаешь, я здесь оказался? Твой пацан действительно посмотрел видео, но слава Марии, оказался достаточно умным, чтобы увидеть, что вся эта хтонь была не очень уж добровольной. Он позвонил мне и молил к тебе приехать. Он сильно за тебя переживал. Тэхен поджимает губы и с просыпающейся надеждой в голосе блеет: — Мне нужно ему позвонить. — Я писал ему, пока убирался, — качает головой Пак. — Он не отвечает. Пытался позвонить, но абонент был недоступен. Ким отказывается верить. Ему жизненно необходимо прямо сейчас объясниться с Чоном и от него услышать, что он не понял произошедшее превратно. Закатив глаза, Пак все же приносит фотографу его телефон, но, как и у Чимина, — абонент вне зоны доступа. Тэхен снова начинает паниковать и накручивать себя, но после парочки отмашек от старшего, что «может, он спит» или «возможно, он сейчас летит к тебе и отключил телефон на время полета», все же успокаивается. — Мы посадим его, — спустя пару минут примиряюще произносит режиссер. — Кого? — Твоего ебанувшегося ученого, конечно! — Нет, — уверенно отрезает Ким. — Тэхен, ты- — Мы не будем его наказывать, Чимин, — в полном убеждении повторяет. — Он не хотел со мной этого делать. Вернее, ладно, хотел, но не всё. Он несчастный одинокий человек, которого я довел до крайней точки. Он сам себя не понимал в тот момент. Минсу остановился сразу же, как осознал, что сотворил, и попросил прощения. Он искренне винил себя за все, что сделал. — Ты, блять, слышишь себя?! — вскакивает на ноги Чимин. — Он извинился и все теперь в порядке? Отлично, тогда пойду сейчас на улицу ебать детей и потом попрошу у них прощения. Это ведь так работает! — Чимин, не преувеличивай, — морщится Тэхен. — Он тебя избил и изнасиловал, милосердная ты Мать Тереза! — Хорошо! — кричит в ответ Ким, но тут же скукоживается от пронзившей голову боли. — Хорошо, — уже тише. — Раз в тебе нет милосердия и ты не умеешь прощать людей за их ошибки, посмотрим на ситуацию с другой стороны. Он знает, что я украл его данные, и Минсу пообещал, что не станет подавать в суд. Хоть это все на словах, я ему верю. Но если мы все-таки попытаемся его засудить за насильственные действия, уверен, он выдвинет ответный иск. И посмотрим, кто из нас еще будет сидеть дольше. Пак, у которого еще секунду назад грудь ходила ходуном от агрессии, разом сникает. Парень падает на кафель и, завершив спор ненавистным «сука» сквозь зубы, замолкает. Несколько минут они сидят в тишине. Каждый думает о своем: Чимин, что не может наказать обидчика дорогого себе человека, Тэхен думает о… Чонгуке. Даже сейчас о нем. Неожиданно вспомнив о недавней находке, Пак лезет в карман и показывает записку: — Ты знаешь, что это? Нашел в гостиной. Тэхен вытирает руки о полотенце и растерянно берет отрывок бумаги. На нем написано незнакомое корейское имя, номер телефона и адрес почты. Ниже приписка: «Надеюсь, ты помнишь исследование, о котором я тебе рассказывал. Ученые сравнивали количество генетических заболеваний у населения Южной и Северной Кореи. Идейным вдохновителем был именно этот человек. Сейчас он живет в Китае. Попытайтесь с ним связаться, возможно, он согласится вам помочь. Это все, что я могу сделать в знак своего раскаяния». Тэхен чувствует себя проституткой, которая держит первые заработанные деньги. Он не ждал никаких подачек от Минсу. Ему хватило искренних извинений и обещания, что в ближайшее время он не сядет в тюрьму. Однако информация очень важная. Ким не может сейчас здраво оценить ее ценность (нет ни сил, ни желания), но разумом понимает: это может сильно помочь. — Ты можешь отвезти меня к Джин-хену или Юнги-хену? — поднимает голову на режиссера. Пак, откровенно заебавшийся от геройских поступков фотографа, тяжело вздыхает: — Просто напоминаю, что у тебя все еще есть телефон, и ты можешь сфотографировать эту залупу и отправить любому из них. — Нет, — твердо смотрит в золотистые глаза Тэхен. — Такую информацию нельзя передавать через Интернет. Мне нужно отдать записку лично. — Прямо сейчас? — показательно обводит взглядом избитое тело Чимин. — Не знаю… — сжимается младший. — Может, утром. — Иди к черту, Ким, — уже не кричит, а просто устало шипит. — Сейчас ты ничего не решаешь. Молча слушаешь меня и делаешь так, как я сказал. Я отвожу тебя в больницу. Похуй уже, что ты выдумаешь для врачей, делай так, как знаешь, но врачам ты покажешься. В первую очередь дашь просканировать свою тупую сердобольную голову, чтобы тебе, наконец, вырезали опухоль имени всех ебанутых святых, которые сдохли от собственного тугоумия и жалости. Я в это время смотаюсь и отвезу записку. Тэхен тоже устал. Даже язык не поднимается, чтобы ответить на колкости. Да и зачем, если он чувствует, что чужие крики идут не из злости, а из искреннего беспокойства. — Спасибо, — тянет разбитые губы в слабой улыбке. Чимин шумно дышит через нос, пряча глаза. Любить — это очень тяжело. И вредно: для сердца, нервов и здравого рассудка. Однако по-другому уже не получается. Пак снова хватается за чужие ладони и крепко их стискивает: — Я не должен был вплетать тебя во все это. Если бы я тогда не попросил помощи у Джин-хена, ничего бы не произошло. — Возможно, NSA прошлись бы по мне гораздо жестче, чем Со Минсу, — не соглашается Тэхен. — Да, точно, — морщит нос блондин, — все время забываю, что NSA — это не самая крупная развлекательная компания Кореи, а свихнувшиеся якудза. — Ты сейчас произнес синонимы. Чимин показательно закатывает глаза, но на душе чуть-чуть становится легче: если Тэхен шутит, значит, чувствует он себя не настолько паршиво. — Просто будь осторожней, окей? Я не выдержу еще одного тахикардического трипа. Или, может, мне просто наняться к тебе охранником, чтобы спасать твою задницу от озабоченных мужиков? — Хватит того, что ты уже согласился подработать доставщиком, — смеется Ким, косясь на записку. — Съездишь к Джин-хену? Пак поднимается и недовольно фыркает: — Нет. Я слишком много должен этому журналисту, чтобы что-то предъявлять. Повидаюсь с Юнги и лично спрошу у него, какого хуя он не проконтролировал одного сумасшедшего ученого, хотя лично мне обещал, что с тобой ничего не случится.***
Чимин, честно, не хотел сильно буйствовать. Еще в квартире Тэхена он довольно спокойно набрал Юнги, поздоровался, спросил, как дела, даже извинился за поздний звонок, затем так же мирно поинтересовался, где тот сейчас находится. На ответе «дома» выдержка полетела к черту. Все свои квартиры Мин всегда называет по адресу, а «дома» — это дом. Там, где сейчас живет Хосок. 3 часа ночи. Суббота. Очень легко сложить 2+2. Пак уже смирился с мыслью, что ближайшие недели полторы ему придется терпеть этот внезапный и смехотворный тандем истинных. Да, Юнги там развлекается, а Тэхен сидит у травматолога с сотрясением мозга и разбитой психикой. Ничего страшного. Все проводят свой выходной вечер по-разному, это нормально. Режиссер успокаивает себя этой мыслью на протяжении всего пути. У двери делает глубокий вдох, нажимает на звонок, как самый адекватный человек. В квартире слышится раздражающее «чириканье». Он ждет несколько секунд, звонит повторно. В третий раз пальцы уже до побеления жмут на несчастную кнопку. Но его то ли не слышат, то ли не хотят приглашать. — Открывай, Мин! — дубасит по двери, горланя на весь коридор. Чимин дал им шанс встретить на пороге приличного молодого мужчину. Этот шанс они благополучно проебали. Дверь распахивается, являя растрепанного запыхавшегося Юнги. Пак быстро оценивает не до конца застегнутую ширинку, покрасневшие губы, еще не остывший взгляд — он знает, как выглядит акционист во время прелюдий. К своему сожалению, все еще прекрасно это помнит. Приторно улыбнувшись, режиссер заходит внутрь, толкая плечом мужчину, и смотрит уже на диван. С Чоном ситуация еще хуже. Даже не из-за помятой футболки и общего кричащего вида «меня почти трахнули», а от той наигранной нахохленности, за которой мальчишка пытается скрыть волнение и смущение. — Сори, что прервал, рыжик, — мурлычет своему ученику блондин. — Не будь сукой хоть сейчас, Пак, — вздыхает рядом Юнги. — Отдавай уже, что принес, и уходи. — О, нет, хен, — разворачивается к акционисту Чимин. — Сейчас я буду сукой. Мин с самого начала чувствовал чужую притаившуюся ярость. У Пака она яркая, буйная и неконтролируемая. Старший всегда находил в ней нечто прекрасное и завораживающее, но только не в этот раз: когда прежде, чем он успевает осознать, нос разбивает меткий жесткий удар. Под звонкий вскрик Хосока ему удается устоять, однако Чимин бьет повторно, уже в скулу, и, завалившись сверху, опрокидывает Юнги на пол. Мин трепыхается под взбешенным парнем, чтобы защититься, но силу контролирует. Он не собирается бить Чимина в ответ, пока не знает причины. А вот у режиссера причины быть настолько злым определенно есть. — Да угомонись ты, блять, — уворачивается от очередного удара Юнги. — Какого черта ты творишь?! — Ты обещал мне, мудак, — орет в ответ Чимин, сжимая в кулаках ворот футболки. — Обещал, что несмотря на все ваши крысиные планы, Тэхен не пострадает! У Мина от шока распахиваются глаза. Это совсем не то, что он ожидал услышать. — Чт- — Даже не смей сейчас оправдываться! — ядом плюется парень. — Достаточно знать, что ты эгоистичный кусок дерьма, который не видит ничего, кроме собственных целей, и даже не старается оценить последствия для других людей. А знаешь, какие последствия? — встряхивает безвольно лежащее тело. — Я тебе расскажу. Со Минсу вломился к Тэхену домой с пистолетом, избил и выебал в рот, сняв это на камеру и отправив Чонгуку. И пока его там насиловали, ты, пидорас, довольный сосался с малолеткой. — Чимин, я… — Закрой пасть, — змеей шипит. — Нахуй мне не сдались твои извинения, — Пак лезет в карман и, зажав меж двух пальцев записку, тихо и угрожающе произносит: — Если ты не воспользуешься этим с максимальной эффективностью, клянусь, я сделаю с тобой то же самое, что тот ебанутый ученый сделал с Тэхеном. И мне будет абсолютно плевать, что ты уже когда-то пережил изнасилование. Напомню тебе каково это, когда твою глотку против воли таранит чужой хер. Жестко оттолкнув от себя огорошенного Юнги, режиссер поднимается и кидает на пол бумажку. Ему неприятно здесь находиться. Тошнит от этой квартиры, от ее запаха, от интимной обстановки, которую прервал. Эти двое сейчас снова останутся одни, Хосок наверняка начнет зализывать чужие раны, твердо уверенный, кто злодей, а кто жертва. Чимин же вернется к реальной жертве и не уверен, сможет ли зализать до конца ее раны, потому что те больше душевные, чем физические. Уже у двери, Пак напоследок оборачивается и, вжав напуганного ученика насмешливым взглядом в диван, благодушно говорит: — Постарайся в понедельник не проспать. И, кстати, ему нравится в позе наездника.***
Проходит минут пять со звучного хлопка дверью, а Мин продолжает лежать на полу, закрыв глаза кистями рук. Хосок продолжает вжиматься в диван, с беспокойством смотря на замершего в болезненной позе мужчину. Пак Чимин не пользуется каким-то запоминающимся парфюмом, но он владеет очень запоминающейся аурой. В некоторых случаях, как сейчас, она оседает в легких так сильно, что становится тяжело дышать. Их обоих сейчас прижали, унизили, надавили на больное. Это более чем неприятно, но нужно попытаться оправиться. Хотя бы подняться. Хосок встает, подходит к акционисту и осторожно опускается рядом с ним на колени. У него разбиты губа и нос, вроде все не настолько серьезно, но смотреть все равно больно. — Хен, у тебя кровь, — тихо шелестит. Юнги еле заметно жмет плечами и снова замирает. Не поднимайся у него сейчас грудь, можно было бы подумать, что он вообще не дышит. Чон вздыхает и оборачивает край футболки вокруг пальцев, чтобы прижать ткань к краю губ. Мин лежит бездвижно еще какое-то время, а после мягко уводит чужую руку от своего лица, опускает ее на пол и сжимает в своей ладони. Продолжает лежать, пустым взглядом прожигая потолок. — Ты сейчас ничего не можешь сделать, хен, — пытается мягко достучаться танцор. — Давай мы умоем тебя, а потом сядем на кухне и выпьем чай. — Или что-нибудь покрепче, — отзывается с кривой усмешкой Юнги. — Или все-таки чай. Как самому дряхлому старику, Хосок помогает старшему подняться, дойти до ванны, стереть кровь с лица. Тот слушается и молчит, но на входе на кухню останавливается и просит Чона согреть чайник и обновить заварник. Сам садится на диван и достает телефон. Хосок догадывается, кому он после произошедшего может позвонить. До Чона долетают тихие фразы через закрытую дверь, но он их совсем не слышит из-за своих мыслей. Он бы очень хотел думать, что сонсенним перегнул палку, однако состояние акциониста ясно говорит о том, что он полностью признает свою вину. То, что пережил Тэхен чудовищно. Хосок прекрасно относится к фотографу и искренне сочувствует, что ему пришлось пройти подобное. Однако парень отказывается верить, что все это вина Юнги. По крайней мере не он сотворил с Кимом все те ужасные вещи. Мин заходит на кухню все таким же уставшим, но не настолько убитым как прежде. — Как Тэхен? — По его словам — нормально, — валится на стул мужчина. — По его голосу — хуево. В любом случае невозможно себя нормально чувствовать после такого. Хосок поджимает губы и дает себе немного времени, чтобы собрать мысли в кучу, пока разливает чай. Только размешав сахар и отпив первый глоток, рискует спросить: — Ты можешь рассказать, что случилось? — Я с еще одним человеком уговорили Тэхена на… не очень законные действия, которые должны были нам помочь, — измученно выдавливает из себя Мин. — Это действительно помогло. Именно так мы узнали про тебя и всех жертв вакцинации. Однако человек, которого мы обманули, решил отомстить. Вот результат. Вот и рассказ. Предельно краткий, без деталей и четкого объяснения. Честно говоря, Хосок считает, что заслуживает знать больше. Он уже в одной лодке с Ассоциацией — это раз. Какой-то непонятный (очень опасный, судя по последним событиям) мужчина уж слишком многое про него знает — это два. Тем не менее Чон решает отложить этот разговор до лучших времен. Сейчас есть вещи поважнее. — Хен, но… Я понимаю, что ты чувствуешь себя виноватым из-за того, что подбил Тэхена на тот поступок. Но он взрослый человек и отвечает за свои действия. Плохая попытка. Юнги зажмуривается и, отпихнув от себя кружку с почти нетронутым чаем, качает головой: — Быть взрослым человеком не означает быть всесильным. И раз уж на то пошло, я тоже должен был отвечать за свои действия и сдерживать свои обещания. Я последил за тем мудаком недели две, а после забил, уверенный, что все нормально и от него не стоит ждать опасности. Сейчас Тэхен в больнице, и в этом действительно есть моя вина. Очень сложно пытаться быть адвокатом Мин Юнги, когда он сам решил стать для себя судьей. Шанс оправдательного приговора минимальный, но Хосок до последнего будет стараться хотя бы облегчить обвинение. — Но ты же не мог следить за ним всю жизнь. — Не мог, — поверженно трясет головой акционист. — Не мог, но… Наверное, я бы не стал так ненавидеть себя, если бы Тэхен отделался побоями. Это звучит ужасно и эгоистично, однако ситуация и правда не была бы настолько чудовищной, — Юнги судорожно вздыхает и, вперив взгляд в стену, глухо произносит: — Ты можешь вылечить сотрясение мозга и гематомы. Ты можешь со временем заглушить воспоминания о том, как на тебя направляли дуло пистолета. Но ты никогда не забудешь, как тебя насиловали. Никогда. Это как рак в ремиссии, все уже давно позади, ты другой человек, стал сильнее, мудрее, дальновиднее. Но те унижения и беспомощность всегда будут напоминать тебе о том, кем ты был. Насколько использованным и оплеванным когда-то оказался. Этот стыд и отвращение к самому себе заставляют тебя желать не просто стереть воспоминания, а самого себя стереть. И даже спустя долгие годы это желание не уменьшится. Приговор вынесен и дальнейшему обжалованию не подлежит. С самого начала не стоило надеется на другой исход. Юнги когда-то сам подобное пережил и как он до сих пор ненавидит своих насильников, так он сейчас ненавидит себя за то, что допустил похожую катастрофу в жизни Тэхена. Он слишком хорошо понимает, что тот чувствует. Хосок мягко предлагает старшему снотворное. Мужчина с благодарностью его забирает и, попрощавшись, уходит в гостевую спальню, закрыв дверь.***
Таблетку он так и не выпивает. Сначала решает перед сном покурить, из-за тяжелых мыслей сигареты идут одна за другой. Потом начинает рассветать, и на душе слегка светлеет. Нежные розовато-оранжевые краски даже спустя несколько месяцев после обретения полноцветного зрения продолжают его зачаровывать. Красота имеет целебную силу. Теперь Юнги полностью понимает стремление Чимина к ней. Глаза от недостатка сна неприятно зудят, но разум сейчас кристально чистый. Еще следующие полчаса Мин обдумывает, что ему рассказал о записке Тэхен. Это потрясающая возможность поставить шах государственной власти. Мата, конечно, пока еще не видно, но Юнги добьется его: теперь не только ради своих целей, но и ради всех людей, которые очень многим пожертвовали. Когда рассвет заканчивается, мужчина отходит от окна, решая, что нужно постараться хоть немного поспать. Завтра сложный день, завтра — день, после которого сна совсем не предвидится. Юнги уже снимает футболку, когда замечает, что через дверной проем до сих пор просачивается искусственный свет из гостиной. Подумав, что Хосок просто забыл его выключить, Мин выходит — и, к собственному удивлению, находит младшего сидящим на диване. — Только не говори мне, что снотворное, которые ты мне дал, было последним. Чон вздрагивает и, повернувшись на звук, невидящим взглядом смотрит в чужое лицо. Глаза у мальчишки покрасневшие: явно не оттого, что он всю ночь провел без сна. — Почему не спишь? — садится рядом Юнги. — Я… думал, — с кривой усмешкой отвечает танцор. — Обо мне и Тэхене? — с нескрываемым сожалением. — Хосок-а, это здорово, что в тебе так много сострадания, но только не когда оно начинает вредить тебе. — Я думал в большей степени о себе, хен. Ответ приятно радует. Сокрушаться из-за чужих проблем — себе дороже, всегда лучше подумать о собственной жизни. Вот только то, с какими эмоциями Чон признался, не то, что не радует — пугает. Мин за время общения с Хосоком смог в общих чертах понять его характер. Он ласковый и легкий на подъем, необидчивый, старательный, эмпатичный, и лишь в исключительных случаях Чон становится безжалостным и жестким — как раз, когда думает о себе. — И к чему же ты пришел? — Что я хуже, чем ваши насильники. Да, именно об этом и речь. Жестокость и агрессия у этого парня всегда направлены только на себя самого. Юнги тихо вымученно стонет. Положив ладонь на ногу танцора, он уже набирает воздух в легкие, чтобы обложить мальчишку оздоровительными поддерживающими словами, но его грубо обрывают: — Не нужно пытаться меня переубеждать, — врезается острым взглядом в мужское лицо Хосок. — Наверняка ты думаешь, что знаешь меня как облупленного, но ты не знаешь меня, хен. Ты видишь во мне самое лучшее, но только потому, что я намеренно показываю именно эти стороны своей личности. Я пытаюсь убедить всех вокруг и самого себя, что правда являюсь этим человеком. Но я другой, — погрустневший взгляд опускается на правую ногу, которую греет большая ладонь акциониста. Скоро она перестанет ее греть. — Плохой и страшный. Юнги понимает, что младший говорит о чем-то серьезном. Однако он не верит, что за спиной этого парнишки может быть история, позволяющая ему называть себя «хуже, чем ваши насильники». Это немыслимо. — Ты можешь хотя бы примерно объяснить, о чем… — У меня должен был быть ребенок, — выпаливает с зажмуренными глазами. — Он умер из-за меня. Так же, как и девушка, которая от меня забеременела, тоже погибла из-за меня. И правда немыслимо. Юнги хмурится и убирает руку с острого колена. Хосок на это странно хмыкает, но никак не комментирует. Естественно, Мина услышанная информация не отпугнула и не отвратила — она огорошила. Мужчина оглядывает ссутулившуюся тонкую фигуру перед собой, которую видел сотни раз, а в последнее время чуть ли не каждый день, и все еще не может наложить этот факт из жизни на личность танцора. Конечно, как раньше, ребенком он уже его не называет. Было бы странно использовать подобное слово в отношении человека, с которым он несколько часов назад жарко целовался на диване. Однако мужчина продолжает видеть в Чоне невинность. Не в сексуальном смысле, а некую личностную незапятнанность, душевную чистоту. Мертвая девушка с ребенком в невинность никак не вписываются. Юнги требовательно просит все рассказать. Он не собирается преждевременно осуждать Хосока (своих грехов по горло), но и без пояснений озвученный факт Мин не оставит. Акционист слушает сбивчивую речь молча, лишь порой хмурится или стискивает зубы. Сквозь злость и жалость, которые его без конца пронизывают, он иногда ловит себя на странном сравнении: поразительно, с каким равнодушием Хосок когда-то делился тем, как им воспользовались приемные родители, и с какой ненавистью к себе сейчас рассказывает о прошлых ошибках. Это совершенно не верные приоритеты. Это именно то отношение к жизни и себе, которые могут погубить. Хосок заканчивает рассказ горьким всхлипом. Танцор нервно вытирает слезы, которые все равно продолжают идти, и, сжавшись, ждет чужого вердикта. Юнги не Фемида, чтобы справедливо рассудить поступки другого человека, но он достаточно пережил, чтобы сформировать более-менее объективное мнение. Хосок совершил серьезные ошибки. Первая — поддался слабости и страху, пойдя на поводу у кучки жестоких подростков, которые хотели хлеба и зрелищ. Вторая — не поддержал Рюджин в тот момент, когда он ей нужен был больше всего. Все это привело к трагедии, в которой умер еще не родившейся ребенок и несчастная 16-летняя девочка, увидевшая спасение в самоубийстве. Можно ли целиком винить Хосока в этой трагедии? Нет. Все еще есть те отморозки, которые были настолько несчастными и несправедливо брошенными, что превратились в монстров, видящих в чужих страданиях развлечение. Есть взрослые, проигнорировавшие плохое самочувствие одной из воспитанниц. Есть, в конце концов, вся гнилая государственная структура, которая помещает детдомовцев в бесчеловечные условия. За любыми трагедиями всегда стоит множество имен, множество ошибок разных людей. Юнги ближе пододвигается к Чону и кладет ладонь на сцепленные в замке пальцы: — Хосок-а, есть только одна мысль, которую я бы хотел до тебя сейчас донести, — вкрадчиво произносит. — Мы все порой делаем ошибки, желая лучшего. Благими намерениями вымощена дорога в ад, слышал такое? То, что случилось с Рюджин — чудовищно. Мне очень ее жаль, но мне также жаль и тебя. Ты ведь хотел ей помочь. Выбрал не те методы, это правда, но важно то, что у тебя не было плохих намерений. — Пожалуйста, не нужно меня оправдывать, — шепчет Хосок, качая головой. — Я не оправдываю, я пытаюсь помочь тебе жить дальше, — крепче сжимает холодные пальцы. — Ты сделал ошибки, серьезно оступился. Но ты уже достаточно наказал себя за них, малыш. И своим раскаянием, и своим самобичеванием. Их уже не вернуть, а ты все еще здесь, продолжаешь себя разрушать. Хосок шмыгает носом и растерянно смотрит на Юнги: — Так ты не презираешь меня? Мин на это насмешливо фыркает. — Ты покаялся перед человеком, у которого три уголовки и больше 15 административок. Правда думаешь, что я способен тебя осудить? Чон неловко улыбается, ему стало чуточку легче. Он расцепляет пальцы, чтобы переплести их с теплыми пальцами акциониста. Обычно Юнги мерзнет, редко бывает, когда он способен согреть. Сегодня происходит именно так. — Знаешь, Рюджин была старше меня на год. Меня это очень смущало. Она была выше, сильнее, умнее. Над нами часто из-за этого смеялись. Я пытался казаться круче, но это веселило всех еще больше. А сейчас мне почти 20. И… очень страшно, когда ты становишься старше людей, которые когда-то были старше тебя. А еще ребенок. От меня ведь еще в роддоме отказались. Я всегда думал, что, если у меня будут дети, они станут самыми счастливыми детьми на свете и всегда будут окружены любовью. Но в итоге с тем нерожденным малышом я поступил точно так же. Мне так жалко его с Рюджин. Они не заслужили, чтобы с ними так обошлись. Хосок доводит себя до новых слез. На этот раз они не ненавистные и злобные, просто печальные. Юнги это радует: Чону необходимо проплакаться с правильными эмоциями. Мин растирает трясущуюся спину, убирает волосы с мокрого лица, а через минут пять спрашивает: — Ты был когда-нибудь у них на могиле? — Нет, — через всхлип отвечает. — Мне было слишком стыдно приходить. — Но ты знаешь, где они похоронены? — продолжает допытываться. — Не знаю, но догадываюсь. Юнги на несколько секунд задумывается, насколько верна та идея, которая ему пришла в голову, но все же ее озвучивает: — Не хочешь их посетить? Тебе может стать легче. Хосок хмурится, неуверенно косится на акциониста и снова прячет глаза в пол. Ему все еще стыдно. Возможно, страшно. Мин понимает: ему было больно видеть могилу матери следующие пять лет после ее смерти. — Я могу пойти с тобой. У Чона глаза распахиваются от неожиданности. Горечь и мука в них постепенно сменяется трепетным счастливым блеском. — Правда? — шепчет. — Конечно, — с нежной улыбкой. У Хосока снова брызжут слезы. Он вытягивает руки из-под чужой ладони, но только для того, чтобы оплести их вокруг шеи Юнги, в которую сразу прячет свое мокрое растроганное лицо. Мин трепетно обнимает хрупкое тело, заваливаясь спиной на мягкие подушки — сонливость уже невозможно терпеть. У него было столько планов на сегодня: подремать, подняться как можно раньше, съездить в больницу, обдумать с Ассоциацией будущий план мести. Но побыть рядом с Хосоком сейчас кажется гораздо важнее. Так же, как и заснуть с ним в неудобной позе на диване, кажется важнее всего.