Уже который день у меня на завтрак: кофе и изжеванный заусенец. По состоянию заусенцев и сгрызенных ногтей вообще можно очень многое сказать о человеке. Как по мне, их стоило бы показывать психологам, а не мастерам по маникюру.
Стиральная машинка бьется в предсмертных судорогах. Это тот самый последний этап стирки, когда стены и пол трясутся от отдачи, тюбики и крема конвульсивно трясутся и падают на пол, шум такой сильный, что приходится повышать голос. Чимин закинул одежду прямо перед своим уходом, и вот уже два часа Тэхен слушает дребезжание и гул машинки. Больше заняться ему нечем. До недавнего момента все свободное время он тратил на сон. Сегодня, на пятый день после сотрясения, сонливость немного отпустила — Ким жалеет об этом, потому что, опять же, заняться ему нечем: сидеть в телефоне, смотреть телевизор и читать книги ему строго запретили. И если в больнице можно было перекинуться парочкой слов с пациентами и скоротать время на процедурах, то в квартире Пака из доступных занятий — плевать в потолок и перекатываться с бока на бок. Тэхен сам запросился домой уже на третьи сутки. Чимин поворчал, но домой все-таки отвез — к себе. «Еще не хватало, чтобы ты себе нос разбил, пока будешь вставать с кровати». Фотограф обрадовался, рассчитывая на длительное и целебное времяпровождение с лучшим другом, вот только совсем забыл, что Пак — человек деловой и в своей квартире исключительно ночует. Сейчас всего 10 утра, а Тэхен уже устал от предстоящего безделья. И уже сейчас пугается одиночества, которое провоцирует паразитические воспоминания и мысли. Машинка заканчивает стирку. От резкой тишины глаза снова слипаются, сознание погружается в легкую дремоту. Хорошо это или плохо, пока неясно — сновидения в последнее время раз на раз не приходятся: они могут как приласкать и успокоить, так и поставить раком (как будто одного раза было мало). Сквозь странные чудаковатые образы, накрывающие мозг, Тэхен слышит вибрацию собственного телефона. Сонливость, как по щелчку, исчезает. Рука неуверенно берет мигающий айфон. Когда Чимин дома, он деспотично держит телефон друга у себя. Позволяет поговорить только с родителями и парочкой безобидных знакомых. Звонки заказчиков, бывших партнеров и тем более всех причастных к Ассоциации безжалостно сбрасывает. «Чтобы лишний раз не волновался». Кима такой подход полностью устраивает — он и сам не стремится выходить на контакт с внешним миром. В особенности, если у этих контактов имена «Сокджин» и «Юнги». Фотограф не держит обиды на старших, но любое напоминание об этих людях автоматически напоминает ему и о другом человеке — том, который сотворил с ним самую унизительную и болезненную вещь, которую когда-либо переживал. Однако Тэхену слишком скучно, он устал вариться в собственных переживаниях, хочется хоть немного отвлечься. Чимина-надзирателя нет, да и номер неизвестный. Вряд ли утром четверга ему позвонит кто-то опасный. Наверняка из банка или новый клиент. — Тэхен? — взволнованно уточняет знакомый женский голос. То ли к счастью, то ли к сожалению, звонят не из банка и не новый клиент. Звонит Ким Сара. Человек, которого он совсем не ожидал услышать. — Да, — от растущего беспокойства парень даже приподнимается. Есть только две причины, по которым женщина может звонить: выразить свои сожаления и рассказать что-то о Чонгуке. Первое Тэхену, естественно, ни к черту не сдалось. — Я узнала от Намджуна, что случилось, — со сквозящим сочувствием. — Тэхен, мне очень жа- — Не нужно, — перебивает Ким, крепко зажмурившись. — Я понимаю. Вы сожалеете, все мы сожалеем. Пожалуйста, не нужно эту тему поднимать. Вы же не только ради слов поддержки мне позвонили. Сара тяжело вздыхает. Значит, не только. Стоило бы напрячься от длительности паузы, но Тэхен уже давно перенапряжен. По-честному, он с ума сходит, как сильно хочет хоть что-то узнать о Чонгуке. Он звонил и писал младшему все эти пять дней. Сообщения прочитывались, но игнорировались, звонки сбрасывались. Ким помнит, что именно своему истинному должен быть благодарен за скорый приезд Чимина. Но если Чон правда понял все правильно и не увидел в прилетевшем видео измену, почему же тогда он так долго молчит? — Я понимаю, что тебя очень беспокоит ситуация с Чонгуком. Тэхен тоскливо усмехается: Сара как мысли прочитала. — Я прошу тебя, не пытайся сейчас с ним никак связаться, — продолжает Ким. — Есть большая вероятность, что у него отобрали телефон. К глотке резко приливает тошнота, голова кружится. Был бы здесь Чимин, уже выдернул бы телефон из рук и разбил об стену, потому что никак иначе тревожность на ближайший год не остановить. Вот только поздно. Тэхен уже услышал то, из-за чего хочется вырвать себе волосы. Ну, конечно. Минсу же тоже за него читал сообщения, сам же за него на них отвечал. Почему фотограф не подумал, что с Чонгуком может произойти та же ситуация? — Я… — сглатывая комок слюны, — откуда вы знаете? Вы как-то связывались с ним? Что с ним? — Я догадываюсь, потому что очень долго работала на тех людей, — признается Сара. — Я не связывалась с Чонгуком, но у меня остались близкие знакомые в компании, которые рассказали, какой хаос сейчас происходит в NSA. Они узнали о вас. Чонгуку не позволяют уехать из Японии, продолжают держать в отеле. По опыту могу сказать, что все руководство сейчас наверняка ночами не спит, пытаясь выйти из ситуации с наименьшими для себя рисками. Вот опять. Тэхен — это риск. Его (их) любовь — это риск. Ким уже шутил о том, что понятия «самая крупная развлекательная компания Кореи» и «свихнувшиеся якудза» могут быть синонимами. Сейчас это совсем не шутка. — Но… что нам теперь делать? — беспомощно шепчет. — Тэхен, в первую очередь постарайся сильно не беспокоиться. Понимаю, что в сложившихся обстоятельствах это сложно, но чрезмерное волнение лишь замедлит твое выздоровление, — твердо произносит Сара. — Касательно того, что вам делать — я думаю. Я всеми силами пытаюсь выйти через своих знакомых на Чонгука или хотя бы узнать больше информации о планах компании. В любом случае мы не оставим все просто так. Обещаю тебе. NSA и раньше позволяли себе сверх меры в отношении своих айдолов, но сейчас их действия переходят все границы. Мне слишком дорог Чонгук, чтобы я позволяла им так с ним обращаться. И я знаю, как дорог ему ты. Поэтому я костьми лягу, чтобы вас защитить. Очень прошу, Тэхен, доверься мне. Тэхен очень хочет, но своей панике слишком тяжело сопротивляться. Она в висках пульсирует и насмехается: конечно, у вас не могло быть все так хорошо. На что ты рассчитывал? На хэппи-энд и долгую счастливую любовь? С самого начала стоило признать, что ваша история слишком неправдоподобна для реальности. — Тэхен, пожалуйста, — молит женщина, слыша в динамике неровное дыхание, очень уж похожее на плач. — Вы оба этого хотите. Оба ждете нормальной счастливой жизни. Просто немного потерпи, когда она, наконец, наступит. — Хорошо, — вытерев текущий нос, бормочет Ким. У него нет другого выбора. — Я полагаюсь на вас, Сара-щи. — Спасибо, — от всего сердца. — И, Тэ, напоследок, что бы NSA ни объявили, какую бы ошарашивающую информацию ни опубликовали, не верь ей. Они будут врать. Очень много. Ни на что не ведись. После всего произошедшего, Тэхену показалось, что уж это ему будет сделать легче всего. Однако завтра вечером он будет блевать и рыдать. Ровно как шесть дней назад. Завтра вечером Чимин будет материться под нос, наливать успокаивающий чай, в который подсыплет дозу успокоительных и снотворных. Завтра вечером NSA объявят о новой девушке Чон Чонгука.***
Скрывать чувства, владеть лицом, делать то, что тебе говорят, — все это стало инстинктом. Пару лет назад, во время полета в Америку, Чонгук решил впервые почитать Оруэлла. Он быстро ухватился за одно из предложений и перефразировал его на свой лад, подстраивая под собственную жизнь. Несмотря на антиутопический жанр и общий депрессивный налет книги, переделанная цитата не несла для Чона никаких пессимистичных смыслов. Это был девиз. Кредо. Правило, о котором он себе напоминал. Чонгук никогда не жалел о выборе своей профессии. Он часто ругался с компанией, отстаивая свою позицию по ряду вещей, но мысли «на кой черт я в это дерьмо ввязался» не было. Непросто, но ты знал на что шел, какие есть риски и на что можно рассчитывать. Он не рассчитывал спиться. Не рассчитывал лежать прибитым к кровати грузом и реагировать на внешние раздражители исключительно дрожанием зрачков. Дорогой отельный номер — личная пыточная камера. Чон чувствует себя как О Дэсу из Олдбоя, которого на 15 лет поместили в импровизированную тюрьму без единой возможности контактировать с внешним миром и узнать, когда эта пытка закончится. Чонгук заперт в четырех стенах всего лишь пять дней. Однако каждый день ощущается как год. Еще в самом начале, когда Сохо только узнал о них с Тэхеном, сообщил, что компания полностью берет ситуацию под свой контроль, и, забрав его телефон, ушел, Чонгук порывисто решил, что устроит бунт. Так он и сделал: поджег стопку бумаги, превратив комнату в дымовую камеру. На звук пожарной сигнализации сбежалась вся охрана, половина стаффа и работников отеля. С беспорядком быстро разобрались, самого же Чона переселили в более отдаленный номер, из которого предварительно забрали все спички, зажигалки, колющие и режущие предметы. Драка с охраной и одним из менеджеров тоже ничего не дала. Сколько бы он ни ходил в тренажерку, справиться с семью взрослыми мужиками ему оказалось не по силам. Несмотря на все сравнения, до Олдбоя он не дотягивает. Тогда наступил период бойкота и демонстративной голодовки. Продолжительность: два дня. Чонгук легко продержался бы дольше, но от голода, одиночества, паники за свое будущее и состояние Тэхена (о котором он до сих пор ничего не знает) мысли обезумевшим зверем носились в черепной коробке, не давая ни спать, ни нормально дышать. Взгляд упал на мини-бар — зверя было решено временно усыпить. Чон не просыхает уже вторые сутки. Менеджеры не говорят и слова против бесчисленных алкогольных заказов в номер своего айдола — для них это самая безобидная реакция из всех, что уже были. Чонгук не может остановиться, хотя чем больше он пьет, тем слабее себя чувствует. Нужно ведь бороться, доказывать свое право на личную жизнь, на свободу действий и принятие самостоятельных решений. Но у него не хватает сил. Что, если Тэхена в ту ночь убили? Тогда уже нет смысла бороться. Вообще ни в чем тогда нет смысла. Если же он выжил и ждет от него хоть единого зова, клича, напоминания о себе, то как выбраться из ловушки? Нужен план, хитрый, гибкий, продуманный до мелочей. У Чонгука из идей — лишь сбежать по пожарной лестнице и пешком, вплавь добраться до Кореи. Да, конечно. Только в фильме про Олдбоя это и возможно. В дверь вежливо стучат. Очень уж иронично выглядят эти игры в этикет, когда ты не сам закрылся в комнате, а тебя в ней заперли. Чон не тратит слова, чтобы дать свое разрешение войти, — они и так это сделают. Парень приподнимает голову, проверяя личность гостя, и уже через секунду с громким смешком опускает ее обратно на подушку. В этот раз Сохо не выглядит так же самодовольно и уверенно, как обычно. Чонгук, который всегда следит за внешним видом и трепетно относится к личной гигиене, похож на сторчавшегося подростка. Лицо опухло, волосы засаленными прядями спутались в один большой ком, футболка изжеванная и грязная, на подбородке и над верхней губой начала показываться щетина. Кван никогда не видел этого чистоплотного парня в таком виде. Он в принципе не ожидал, что Чон после всего произошедшего будет настолько разбитым. Ему правда жаль, но сделать он ничего не может. Сохо обходит кровать, ежась под пристальным озлобленным взглядом. Подтягивает ближе к себе стул, но Чонгук резким движением ноги выбивает его из пальцев. Мужчина вздыхает, поднимает стул и, отставив его дальше, все же садится. — Чонгук, пожалуйста, не смотри на нас, как на своих врагов. — Я смотрю на вас как на кучку мудаков, — выплевывает брюнет. — До врагов вы еще не дотянули. Кван стискивает зубы: — Дотянем, если ты продолжишь каждое наше действие воспринимать в штыки. Чонгук мгновенно разливается пьяным лающим смехом. — А как мне воспринимать их по-другому? Вы изъяли у меня телефон, мою личную вещь, не позволяете выйти из номера, запрещаете выйти на связь и встречаться с моим истинным, заставляете лгать фанатам, выдумываете позорные небылицы про мою жизнь, выставляя извращенным бабником. Мужчина и бровью не дергает на всю эту пылкую речь. Ему жаль Чонгука, но за действия компании, на которую работает, не жалеет нисколько. — Мы не выпускаем тебя, чтобы ты не навредил себе и своей репутации, — чеканит. — Вот телефон, — достает из кармана и бросает на кровать. — Все остальное мы делаем в рамках контракта. Контракта, который ты, между прочим, читал и подписывал. Чон пытается включить свой самсунг, но тот ожидаемо разряжен. Он продолжает держать его (чтобы хоть чем-то знакомым занять руки) и, поджав губы, все же решается твердо сказать: — Я хочу разорвать контракт. Сохо, естественно, ожидал этого. Более того, на данный момент диалог развивается ровно по заранее прогнозируемому сценарию. Ощущение контроля успокаивает и помогает не сорваться. — Чонгук-а, не нужно принимать поспешные решения, о которых ты позже пожалеешь, — у айдола от ярости перекашивается лицо, но Кван тут же просит: — Пожалуйста, дай мне договорить. Руководство все эти дни думало, как лучше поступить в сложившихся обстоятельствах. Учли и твои желания. Мы очень ценим тебя как артиста и человека, поэтому разработали несколько вариантов дальнейшего пути. Первое — самое выгодное как для нас, так и для тебя. — Хватит этой демагогии, — морщится Чон. — Говори уже, что вы задумали. Кван прикусывает губу в попытках взять себя в руки. Чонгук сейчас не только выглядит как сторчавшийся подросток, но и разговаривает так же. Ни грамма уважения и желания найти компромисс. Хотя этот айдол всегда был излишне своеволен. — Мы продолжаем работать в привычном режиме. Если для тебя это важно, мы согласны немного сменить твой образ. Выберем девушку для длительных серьезных отношений, можно вообще обойтись без девушки. Не принципиально. Самое главное: через полтора года твой контракт заканчивается. Мы просто не будем его продлевать. Ты сможешь уйти и делать все, что хочешь: выбрать новую компанию, работать в устраивающих тебя условиях, открыто встречаться со своим Vante. В данной ситуации никто не пострадает. Все останутся в плюсе. — Вы останетесь в плюсе, — с горечью шепчет. Чонгук знает, что скрывается за этими словами. Очередной виток лжи, еблоторговли и игры на публику. Возможно, ему правда дадут больше свободы, чтобы немного сгладить углы, но Тэхен не будет входить в эту свободу. Они уже о них знают. Если Чон продолжит сотрудничество, то дополнительная охрана к нему будет пристроена уже не из-за сталкеров, а из-за парня, которого он любит. Полтора года он не сможет видеть Тэхена, ни списаться с ним, ни поговорить, ни узнать, как у него дела. Если пять дней Чонгук ощущал как пять лет, то полтора года будут чувствоваться как полтысячи лет. — Нет, послушай, — пытаясь сохранять мягкий тон, продолжает Кван. — Я уже понял, что Vante стал для тебя важным человек- — Его зовут Тэхен, — рыкнув, перебивает Чонгук. У Сохо желваки на челюсти ходят, но все же: — Тэхен. Я понял, что он важный для тебя человек. Ты сможешь с ним нормально встречаться уже через полтора года. Больше никаких запретов, никаких тайных встреч, вы сможете делать все, что захотите. Нужно немного потерпеть. К тому же, — повышает голос Кван, заметив, что его снова собираются перебить. — К тому же, Чонгук, мы не забыли про Аями. Мы вели переговоры с ее компанией всю эту неделю. Cass Entertainment полностью осознают уровень ее вины. Даже если бы они не признавали ее преступление, у нас достаточно доказательств обратного. Однако судебные разбирательства никому не нужны, поэтому мы пришли к следующему: Аями выгонят из группы и компании, она выплатит тебе и Cass компенсацию. При этом за то, что мы скроем информацию о ее сталкерстве, Cass готовы продать нам четверть своих акций. Чонгук, на эти полтора года твоя зарплата увеличится на 20%. Сохо называет сумму: шесть нулей магическим образом превращаются в семь. Чону хочется в голос расхохотаться. Он жалеет, что допитая недавно бутылка виски лежит так далеко. Он бы с радостью разбил ее о чужое лицо. — Может, вы мне еще должность президента страны предложите, чтобы меня заткнуть? — со смешком интересуется Чонгук. — Как у вас совести хватает говорить мне такие вещи? Мало того, что вы отказываетесь уступить мне в одной единственной вещи — просто, блять, встречаться со своим истинным, пусть пока тайно, так еще, вместо того чтобы законно наказать обезумевшего человека, который психологически пытал меня столько месяцев, закрываете на это глаза ради большей прибыли! — Так ты хочешь, чтобы мы посадили Аями? — цепляется за чужие слова Сохо. — Да мне похуй на Аями, — орет Чонгук. — Теперь уже абсолютно плевать, что там с ней. Меня поражает, что вы даже в такой ситуации смогли найти для себя выгоду. И я не собираюсь быть таким же. Мне плевать на ваши деньги. Я хочу разорвать контракт! Такое развитие диалога они тоже предусмотрели. Остается лишь второй вариант, и Сохо искренне жаль, если им придется остановиться на нем. — Разрывай, — откидывается на спинку стула, смеряя парня холодным взглядом. — Только ты должен понимать, Чонгук, что, разорвав контракт, мы больше не будем закрывать глаза на то, что ты нарушил условия соглашений, которые вы вместе с Тэхеном подписывали. Мы посчитали сумму издержек по всем договорам. Так вот: даже если ты продашь всю свою недвижимость, машины, предметы роскоши, ты не сможешь с нами расплатиться. Где же ты достанешь деньги? — Кван опирается локтями на колени, прямо смотря в черные растерянные глаза. — Возьмешь кредит? Ты будешь банкротом и безработным, тебе его никто не даст. Слезно попросишь своих фанатов помочь расплатиться? У тебя не останется фанатов, когда они узнают про Тэхена и всю ложь, которой ты их кормил. Надеешься, что после разрыва с NSA сможешь сбежать в другую компанию? Чонгук, расторгнув с нами отношения, ты перестанешь быть нашим артистом, а значит, мы перестанем тебя защищать. Поверь, стереть в пыль твою репутацию будет очень просто. Никто и никогда не захочет взять под свое крыло настолько проблемного и запятнанного артиста. Сохо поднимается, пряча руки в карманы брюк. С ним больше не спорят, не пытаются скалить зубы, немо осознают катастрофу, которая может произойти. Дойдя до прихожей, мужчина оборачивается: — Мы даем тебе два дня. Варианты очень простые: полтора года с нами или всю оставшуюся жизнь против нас. Чонгук не слышит, как закрылась дверь. Он в анабиозе, в вакууме, где нет места ни эмоциям, ни мыслям. Почему-то он не плачет, не кричит, не пытается хоть как-то выразить свою панику. Сидит в оцепенении, не в состоянии оценить развернувшийся ужас. Так он проводит следующий час. Идет в туалет, принимает душ, чистит зубы, убирает все бутылки и мусор за последние дни, заряжает свой телефон. Еще во время разговора он думал, почему ему так спокойно его отдали. Теперь видит: в телефоне нет симки. Конечно, Чонгук помнит номер Тэхена наизусть. Он мог бы, как только появится возможность, купить новую сим-карту и позвонить Киму, но в ближайшее время лучше не рисковать. На всякий случай парень проверяет все свои фотографии, переписки и скриншоты — там пусто. NSA точно не смогли ничего на них нарыть. При этом приложение Wickr Me, через которое они с Тэхеном переписывались и откуда, в общем-то, пришло видео с изнасилованием, удалено. Скорее всего, из бессилия и злости. Мессенджер автоматически уничтожает все сообщения пользователей, поэтому и здесь руководству компании ничего не перепало. Чонгук тоскливо усмехается: если бы в тот раз он на эмоциях не признался Сохо, что он встречается с Тэхеном, ничего бы не произошло. В номер снова стучат. Уже ничего не боясь, Чон встает с кровати и открывает дверь. Всего лишь уборщица. Брюнет пропускает внутрь девушку, сам же садится в кресло, принимаясь размеренно себя раскачивать. Он понимает, что нужно что-то придумать, что-то решать, но сейчас слишком хочется поспать. С утра голова будет работать лучше. Так что пока сон, а уже завтра — война. Через 10 минут девушка заканчивает с уборкой. Положив новые полотенца на чистую постель, она разворачивается к айдолу и пристально смотрит на него. Чонгук еле заметно хмурится, не понимая, чего от него ждут: автограф или чаевые. Уборщица слегка разворачивается, касается кончиками пальцев полотенца и, напоследок кинув очень уж говорящий взгляд, уходит. Возможно, после всех последних событий, в Чоне проснулась конспирологическая натура, которая везде видит подвох. Но он в любом случае не заснет, пока не проверит свои догадки. Подойдя к кровати, Чонгук осторожно берет полотенце и постепенно его раскладывает. В третьем развороте он находит небольшую записку. «Следуй всем указаниям компании. Делай вид, что принял их условия. Не возникай и не протестуй, что бы они ни предложили. Скоро все будет хорошо». Чонгук касается фенечки на запястье. У него осталось всего два спасительных троса, которые помогают не сойти с ума и твердо стоять на ногах: «не бойся» от Тэхена и «все будет хорошо» от Сары.***
Юнги встретил свое 20-летие в полицейском участке. Причем совсем не из-за митинга или протестной акции, как можно было подумать. В тот период он только-только нашел свой круг сообщников и хотел хотя бы свое совершеннолетие провести по-человечески, с выпивкой, вкусной едой, душевными разговорами. Классически и банально. Все так и было, пока один из парней не вспомнил, что в ближайшем парке живут белки. В пьяной жопе засвербело, да так, что заразило всех вокруг. Увидеть белок прямо здесь и сейчас показалось жизненно важной задачей. Выдвинулись в путь, начали в темноте по всем кустам искать хоть один рыжий пушистый хвост. Главный дебошир заметил животное на дереве, куда сразу же начал лезть, параллельно ломая ветки и горланя мотивирующие песни. На шум приехала полиция. Ничего сверх незаконного компания, конечно, не делала, однако в участок забрали: за те самые мотивирующие песни, которые были матерными, неподобающее поведение в общественном месте и нанесение ущерба дереву в природоохраняемой зоне. В общем, конец дня рождения пришлось проводить в компании участкового и без белок. Тем не менее Юнги до сих пор с улыбкой вспоминает тот день, было в нем что-то трогательное и свободное. Мин чувствовал себя по-настоящему счастливым. И он искренне считает, что уж лучше провести свой день рождения в полицейском участке, чем на кладбище. Как, например, они сейчас делают с Хосоком. Чон прекрасно держится. Он не плачет и не стенает, но в то же время не пытается что-то строить из себя а-ля «я мужик, я кремень, ни слезинки от меня не увидите». Просто сидит на корточках около скромной могилы. Кроме простой надписи «Чхве Рюджин» на надгробии ничего нет. Даже Юнги не по себе от этой картины. Он все прокручивает в голове услышанную от Хосока историю, пытается привести ее к какому-то знаменателю, чтобы сделать вывод, найти виноватых, выработать пути решения, чтобы подобного больше не произошло. Но не получается. Как он и сказал ранее Чону, виноваты многие, целиком перекладывать ответственность на одного глупо. Из этого и складываются самые глубокие трагедии: нет конкретной точки, после которой можно было бы все переиграть и не допустить смерти. Юнги садится рядом с парнем на корточки и кладет руку на худое плечо. Хосок не реагирует, даже голову не поворачивает. Мужчина тяжело вздыхает. Он с самого начала был против ехать на кладбище в такой день. Им еще, между прочим, нужно сегодня попасть в студию, чтобы отснять рассказ Чона о его прошлом. Насчет этого Юнги тоже был против. Необязательно же все это делать именно 31 июля, нет проблемы отложить на день-два. Как оказалось, проблема была и крылась она в Чимине. «Мой день рождения выпадает на воскресенье, — объяснял Хосок. — На данный момент это мой единственный выходной. Я бы мог отпроситься у сонсеннима, чтобы съездить на кладбище, но на съемку он меня точно не отпустит. Ему слишком не нравится все, что делает Ассоциация и, в общем-то, ты, хен». У Юнги почти сошли синяки на лице после кулаков Пака, но он был бы не прочь повторить. В прошлый раз Мин не позволил себе бить Чимина в ответ, сейчас сделал бы это с радостью. Принципы принципами, но не дать мальчишке дополнительный выходной, чтобы он спокойно отпраздновал свой день рождения, — непозволительно сучье поведение. — Хосок-а, — сильнее сжимает плечо, — пойдем. 40 минут уже сидим. Чон кивает, однако не поднимается. Пару минут он еще вглядывается в надгробный камень, а после тянет руку к волосам и выпутывает из прядей связку разноцветных бусинок. Тонкие пальцы перебирают пестрые камушки, танцору сложно с ними расстаться, они слишком долго его морально поддерживали. Но будет правильно оставить их здесь. Хосок подтягивается и привязывает веревочку к выпирающему из камня гвоздю (могила не просто скромная, но и крайне бедная). — Это она их мне плела, — с тоской произносит Чон, укладывая подбородок на сложенные на коленях руки. — У Джин-и были очень красивые длинные темно-каштановые волосы. Каждый день она вплетала в них по десять ниточек с бусинками, порой даже маленькие колокольчики. В такие моменты ее всегда было издалека слышно. — Больше не будешь их носить? — сочувственно спрашивает Юнги. — Не знаю, — пожимает плечами. — Я чувствовал себя защищенным с ними. Но когда-то нужно начинать взрослеть. Хосок поднимается. Мин повторяет за ним и удобнее перекидывает рюкзак. — Взрослость не определяется тем, носишь ты бусинки в волосах или нет. Если тебе спокойнее с ними, то не вижу причин от них отказываться. Как по мне, они тебе очень идут. — Правда? — на лице Чона впервые за весь день мелькает улыбка. — Тогда я сплету себе новые. И тебе, хен. Если ты хочешь, конечно. У Юнги тоже нет привычки строить из себя железного мужика, который ест на обед сырое мясо и запивает кровью убитого вчера оленя. Поэтому: — Хорошо. Потом я их сниму, вряд ли мне будет удобно с ними ходить, но сегодняшний вечер, твой вечер, я с радостью с ними похожу. Так они и оказываются в магазине для рукоделия. Хосок старательно выбирает подходящие нити для плетения, советуется с продавщицей, просит показать весь ассортимент украшений. Юнги не хочет торопить парня — он буквально светится от счастья и возбуждения, но уже через час им нужно быть в студии. Чем быстрее начнут, тем быстрее закончат. Да и Джин не терпит опозданий, тем более, когда опоздания влекут продление аренды, за которую он платит. Мин становится за спиной у Чона, заглядывая через его плечо на прилавок. За последние 10 минут тяжелых раздумий парень сократил свой выбор до двух наборов бусинок: на первых нарисованы красочные индийские орнаменты, вторые чуть посерьезней — на черном фоне размываются фиолетовые абстрактные линии. — Какие тебе нравятся больше? — тихо спрашивает Хосок, попеременно касаясь то первого, то второго набора. Зависит от того, кому эти украшения предназначаются. Юнги все равно, что именно будет висеть у него в волосах один вечер, Чон же планирует носить новую связку еще долгое время, и если подходить к выбору серьезно, то первый набор определенно подойдет парню гораздо больше. Он уже собирается сказать свой ответ, как: — Ой, прости, — Хосок оборачивается и жалостливо выгибает брови, — я забыл, что ты не можешь их рассмотреть так же хорошо, как и я. А ведь Юнги тоже забыл. От того у него мигом во рту становится сухо. Непозволительная оплошность, Мин Юнги. Ты почти обосрался. Скривив губы в каком-то подобии улыбки, мужчина качает головой и добродушно говорит: — Ничего страшного. Узор же я все равно вижу. Если судить по нему, то для себя тебе лучше выбрать первый. Хосок облегченно улыбается в ответ: — Да, я тоже так подумал. Мне очень нравится этот народный индийский орнамент, — взяв второй набор бусинок, Чон целиком поворачивается к акционисту и, приложив прозрачную баночку к черным волосам, одобрительно кивает. — А абстрактные рисунки лучше идут тебе, хен. Фиолетовый цвет тоже отлично на тебе смотрится. Даже если ты не можешь его видеть, просто знай, что ты выглядишь с ним прекрасно. Среди них двоих именно Хосок — тот, кто видит неполноценно. Юнги очень больно смотреть, как парнишка всеми силами пытается поддержать его, совершенно не зная, что Мин уже давно видит мир гораздо лучше него. Почему Юнги достался в истинные именно этот человек? Он бы смог пережить абьюз, жестокость, насилие, даже с каннибалом смог бы смириться, но не с самым искренним и светлым человеком, которого он, блять, просто не заслуживает. — Молодые люди, брать будете? Хосок слегка краснеет, только сейчас замечая, как тесно все это время стоял с акционистом. Он поспешно разворачивается и, достав банковскую карту, просит добавить оба набора в заказ. Юнги нужен перекур. Причем как в прямом, так и в переносном смысле. Предупредив младшего, что будет ждать его на улице, Мин выходит из магазина и жмурится от ярких жарких лучей. Он ненавидит лето, тем более, корейское, которое душит, заставляет бесконечно потеть и сгорать на Солнце. И так нерадостное настроение, окончательно скисает. Только подожженная сигарета помогает слегка успокоить нервы. Телефон назойливо вибрирует. Каким-то третьим чувством Юнги понимает, что это Джин. Наверняка хочет в сотый раз удостовериться, что они с Хосоком едут и все идет четко по плану. Чертовы журналисты с их хваленым тайм-менеджментом. — Да? — устало выдыхая дым. — Юнги, планы меняются. Съемку переносим. Сигарета замирает у рта. — Не понял. — Короче, мне сейчас позвонил Тэхен, — тараторит Ким. — У них там какие-то планы на следующую неделю… — У кого «у них»? — еще больше не понимает Юнги. — Я не знаю! — сердится Джин. — Это что-то связанное с Чонгуком. В общем, по словам Тэхена, на следующей неделе произойдет нечто крайне крупное, что взорвет информационное поле Кореи, и нам лучше подождать с историями жертв, чтобы не потеряться в наплыве новостей. Я сам слабо понимаю, что происходит. Буду еще раз ему звонить и уточнять. Но пока на время ставим все на паузу. Мин задумчиво прикуривает, с удовольствием держит дым в легких и только на выдохе отвечает: — Хорошо. Глава Ассоциации от шока на несколько секунд теряет дар речи. — То есть… ты так спокойно согласишься? Я был уверен, что ты начнешь меня материть на чем свет стоит. Юнги против воли улыбается: — Нет, все нормально. Просто держи меня в курсе. Он сбрасывает, а улыбка даже не думает спадать с губ. Поставить на паузу работу означает еще на недолгое время продлить счастье Хосока. Спраздновать его день рождения, позволить побыть радостным и свободным, не зная бремени общественного внимания и осуждения. — Хен, ну, что, едем? — слышится за спиной звонкий голос. — Да, Хосок-а, едем домой.***
Юнги уже давно не слышал столько комплиментов в свой адрес. Сначала он испек печенье (ничего дельного по пути купить не удалось). Печенье самое классическое — ванильное с шоколадной крошкой. На самом деле это единственная выпечка, на которую мужчина способен: именно этот рецепт мама использовала чаще всего, вот Мин и запомнил его еще с подросткового возраста. Хосок восторгался так сильно, что у него крошки изо рта летели. Парень этому, конечно, смущался, но хвалить не переставал. Пока ели, досмотрели вторую часть «Хоббита». Юнги рассказал новые факты о фильмах, даже показал свою коллекцию книг Толкина, заметок писателя и изданий про процессы съемок знаменитой киноэпопеи. Чон слушал, раскрыв рот, и ничего, кроме «вау», «хен, как круто» и «это потрясающе» не произнес. Затем Хосок вспомнил про плейстейшн. За месяц пребывания в квартире акциониста парень перепробовал все доступные игры и буквально умолял Юнги пройти с ним танцевальное соревнование. Мин ныл долго, жалуясь то на свой возраст, то на усталость, то на слабые навыки, но по итогу поддался. Где-то в глубине души ему понравилось — незнакомое чувство спокойствия, ребяческого задора и детской радости стерло все переживания. Громкий чистейший смех Хосока осел в ушах и эхом распространялся по всему телу будоражащими мурашками. И все же неловкость победила, так что спустя полчаса Юнги рухнул на диван и отказался подниматься до следующего утра. Хосок, вдоволь натанцевавшийся, сопротивляться не стал и выдумал новое занятие — вплетение бусинок в волосы мужчины. — Зря ты, хен, так себя стесняешься, — старательно фиксируя нитку в черной пряди. — Здесь же только я. Никто не будет над тобой смеяться. Танцы, как и пение в караоке, — вообще не причина смеяться. Это способ наслаждаться жизнью. — Сказал профессиональный танцор, — фыркнул акционист, старательно отводя взгляд от острых ключиц перед глазами. Но если старательно, то почему он продолжает на них смотреть? — Я не профессионал, — смеется сверху Чон. — Я же научился танцевать по телепередачам, которые крутили в комнате отдыха в моем интернате. Когда Кинсу и Хеджин меня усыновили, они отвели меня в танцевальную школу, но я не успел ее закончить. Так что я не умею танцевать, просто… люблю. Я в принципе ничего не умею делать, но очень многое люблю. Хосок убирает руки и, согнувшись над подносом, принимается кропотливо вдевать бусинки в новую нить. Юнги обращает внимание на две вещи. Первая — Чон начал называть своих приемных родителей по имени. Отличный показатель. Вторая — Боже, как много в этом парне комплексов. — Бумажки из школ и университетов — не признак твоих умений и ума, — серьезно говорит Мин. — Показатель то, что, станцевав один раз перед Чимином, тебя приняли в одну из самых известных театральных трупп в Корее и с каждым месяцем дают все больше возможностей себя раскрыть, потому что видят твой потенциал. Хосок отрывается от своего занятия и задумчивым взглядом смотрит куда-то сквозь мужчину. — Да, наверное, — бормочет. — Знаешь, я долго стыдился своего слабого образования. На фоне других ребят я чувствовал себя немного неполноценным, неподходящим «Театру 4:33». Я как-то поделился этими мыслями с сонсеннимом, и он мне рассказал одну историю. В детстве у Роберта Уилсона была дислексия, он очень поздно научился говорить и долгое время страдал из-за проблем с речью. Однако он справился с ними благодаря танцам. Одна женщина регулярно импровизировала ему на пианино, а Уилсон, как мог, танцевал под ее веселую музыку. Это помогло ему раскрепоститься и со временем избавиться от речевых проблем. Сегодня он один из самых легендарных современных режиссеров. Движения, танцы действительно очень многое открывают в человеке. Поэтому, — Хосок смущенно улыбается, опуская голову, — я решил, что если с элеватором ничего не получится, да даже если получится, я хочу основать свою танцевальную школу для социальных детей. Для тех, кого бросили родители, у кого проблемы со здоровьем, физическим или психологическим. Я хочу, чтобы они так же могли раскрепоститься и вылечиться или, по крайней мере, немного облегчить свое состояние. Чон возвращается к ниткам и бусинкам, все сильнее опуская голову и пряча лицо. А у Юнги в голове все тот же вопрос: чем он заслужил себе такого человека? Он ведь сам борется за права людей, всю жизнь на кон поставил, чтобы добиться правды, но на фоне Хосока все равно чувствует себя чрезмерно грязным и испорченным. — Ты должен гордиться тем, насколько мудр для своего возраста, — поймав смущенный взгляд, уверенно заявляет Мин. Парень отвечает благодарной улыбкой. Снова подтянувшись к мужчине, Хосок тратит еще несколько минут, чтобы вплести третью нить в чужие волосы. Именно на это количество они договорились. Больше нет причин, чтобы сидеть так близко. Опустившись обратно на диван, Чон пристыженно поджимает губы, не решаясь произнести свои мысли вслух. Юнги ждет. Сегодня Хосоку позволительно говорить и делать все, что он захочет. — Хен, — неловко блеет, в очередной раз пряча глаза, — а, тот поцелуй… он что-то зна- Мин цепко хватает мальчишеский подбородок пальцами и, потянув за него, накрывает чужие губы, обрывая ненужные слова. Чон даже не успевает закрыть глаза: с внутренним трепетом чувствует, как крепко и уверенно двигаются мужские губы по его собственным, как язык игриво на несколько миллиметров проникает внутрь. — Ненавижу фразу «тот поцелуй», — оторвавшись, с довольной ухмылкой тянет Юнги. — Звучит слишком драматично. — А, — ошалело моргает Хосок, — хорошо. Тогда эти поцелуи… — Они что-то значат, — твердо смотря в глаза, признается мужчина. Чон нервно облизывает губы, задержав дыхание: — И что? — А что ты хочешь, чтобы это значило? Пухлые губы дергаются в преддверии улыбки. У Хосока теперь глаза тоже блестят от игривости. Щеки красиво раскраснелись. — Что мы встречаемся, и ты мой парень. А я твой. Это катастрофа. По всем фронтам, масштабам, измерениям Вселенной. Крупнейшая катастрофа и ошибка в жизни Мин Юнги. Потому что: — Хорошо. Улыбка со смехом прорвались. Настолько яркие и солнечные, что можно было бы выключить свет в комнате. Чон, осмелев, кладет ладони акционисту выше колена и, навалившись, прячет сияющее от счастья лицо ему в шею. — Но слово «парень» мне уже не очень подходит, — не отказывает себе в нытье Мин. — Нет, хен, не смей снова поносить свой возраст, — гундосит, щекоча кожу. — Как мне тебя тогда называть? Мой мужчина? — Звучит сексуально. Хосок замирает, мысленно прикидывая новую роль. Видимо, все же согласившись с оценкой, танцор немного отодвигается и с очень хитрым выражением произносит: — Договорились. Но два чмока — все еще недостаточное количество для людей, которые встречаются. — Сколько же тебе нужно? — вскидывает вопросительную бровь Мин, тем не менее уже сейчас сокращая расстояние между лицами. — Тысяча. — Тогда на завтра будут мозоли. — Ничего страшного, — перед тем, как накрыть растянутые в улыбке губы. И правда. Пока ничего страшного.