Целоваться — как почесываться: хочется во что бы то ни стало. Луи-Фердинанд Селин. Путешествие на край ночи
Последнее время Хосок почти не носит бета-очки. Причина: он очень счастлив. Его Т-1 — это сказ про красно-фиолетовый мир, настолько кукольный и трогательный, что внутри иссушаются все страхи и переживания. В основном, он в нем прятался (когда было очень плохо) или целиком в него погружался (когда было очень хорошо). Но Хосок никогда себе не позволял ходить с чистым виженом постоянно — обычно это приводило к тому, что он не мог объективно оценивать ситуации: слишком быстро прощал, слишком оптимистично смотрел на происходящие события, слишком сильно начинал любить людей. Сейчас он изменяет своему правилу, однако старается на этом не зацикливаться. Чон счастлив, потому хочет, чтобы все вокруг окрасилось в соответствующие краски. Парень не становится еще счастливее (больше некуда), но ощущения внутри начинают полностью совпадать с восприятием реальности. Он находит баланс, все становится правильнее и комфортнее. Это как в хорошем настроении выйти на улицу, залитую Солнцем. Идеально. Именно так, как нужно. Танцор официально встречается с Юнги уже пять дней (Хосок действительно их считает). Все эти дни, не считая сегодняшнего, наполнены нежностью, чуткостью и сладостью, причем не приторной, а той самой сбалансированной, когда в меру. Мин после его дня рождения не уехал, остался жить «дома». Они не обсуждали то, что фактически съехались, как-то внутренне решили, что так будет правильно. При этом Юнги все еще спит в гостевой спальне — к этому они тоже пришли не сговариваясь. Хосок видит старшего исключительно вечером. Чтобы вовремя попасть в элеватор, Чону необходимо вставать в 8 утра. Акционист же порой в это время только ложится. Но несмотря на разные режимы, совместные вечера компенсируют все проведенное порознь время. Они вместе ужинают (для Мина это обычно обед), рассказывают о прошедшем дне и планах, а после, разлегшись на диване, смотрят какой-нибудь фильм или продолжают ранее начатый диалог. Чаще всего Хосок просит акциониста рассказать о своих татуировках. Некоторые смешные — однажды Юнги написал у себя на ягодицах «наше светлое будущее» и снял штаны на площади около Голубого дома (в оправдание: он был очень-очень пьян). Итогом того знаменательного перформанса стал персик с теми же словами, набитый на плече. Некоторые же татуировки, большая часть, крайне серьезные. Иногда всего одна история акции занимает несколько часов непрекращающегося рассказа. Хосок восхищен, нем от степени преклонения и гордости за этого человека. Еще немного горд за себя: вроде как этот человек достался именно ему. Больше всего его интересует детально прорисованный рисунок, красующийся на внутреннем предплечье мужчины. Немного эротичный, но предельно трагичный: два сплетенных в страсти голых тела, которые обвивает колючая проволока. Хосок несколько раз просил старшего рассказать именно об этой татуировке. Он знает, что Юнги набивает исключительно собственные протесты, значит он когда-то… с кем-то. Публично. Чон хочет заглушить как свое любопытство, так и собственную ревность. Услышать что-то вроде: «да не переживай, это было на один раз, просто секс в целях искусства и выражения гражданской позиции». Вот только Юнги не рассказывает, поясняя, что это не только его история. Недавно мужчина на все уговоры и вовсе заявил: «Только скажу, что это акция, которой я в свое время очень гордился. Сейчас же это акция, за которую мне больше всего стыдно». Стыд — крайне обоснованная причина молчать. Поэтому Хосок смирился, решил, что не будет наседать, пусть и очень хочется. В любом случае у него есть более важные проблемы. Например, держать себя в руках, когда при показе очередной татуировки Юнги оголяет новый участок тела. Естественно, у Чона нет желания наброситься на мужчину, но каждый тату-сеанс неизменно сопровождается его красным от смущения и волнения лицом. Ему очень хочется прикоснуться, погладить, поцеловать. Теперь он имеет на это право, да и Юнги, скорее всего, не будет против. Однако Хосок все еще слишком в себе не уверен. Даже когда он встречался с Рюджин, танцор каждый раз спрашивал у девушки разрешения, чтобы ее поцеловать. Самое прекрасное, что Мин все эти смущенно-желанные взгляды видит, определенно слегка этому льстится, неизменно тянет время, чтобы еще помучить, а затем, в самый неожиданный момент, глубоко целует. Для Хосока каждый раз как первый. Совсем не потому, насколько он взбудоражен и эмоционален, а потому что каждый новый поцелуй становится все чувственнее, горячее, с большим количеством прикосновений и контактов тела к телу. Чон целоваться с языком то научился только вместе с Юнги, и ему всегда срывает крышу от жадных движений во рту и таких же жадных уверенных касаний по спине и талии. Парень не может нормально сфокусировать взгляд, когда после десятка минут Мин все же отрывается. Акционист всегда следит за ним, ждет, когда Хосок сможет прийти в себя. А затем находит его уже более-менее осмысленный взгляд и чмокает в уголок губ, заявляя, что пора спать. Последнее время Хосок не носит бета-очки. Причина: он, к своему изумлению, узнал, что Юнги состоит не только из белого и черного. Совсем недавно танцор смог разглядеть, что кожа мужчины в его зрении отдает розоватым оттенком, ногтевые пластины полностью розовые, а в темно-карих глазах, казавшихся всегда черными, есть красные крапинки. И его это почему-то радует: что Мин Юнги — это не только про белый и черный.***
Все дни официальных отношений с акционистом были восхитительно теплыми и нежными. Кроме сегодняшнего. День начался не с утра, а с 13 часов. По пятницам у Хосока вторая смена на элеваторе, поэтому он позволил себе поспать подольше. Мин, напротив, встал в привычное для себя время. Так они и встретились заспавшиеся в гостиной, пожелали друг другу доброго чего-то и разминулись: Чон пошел на кухню, Юнги завалился на диван и включил телевизор. В «утреннем» распорядке они тоже различаются. Еще со временем приюта Хосок привык, что завтракает в течение 40 минут после пробуждения. Пусть за порог детдома парень вышел пять лет назад, он продолжал каждое утро просыпаться зверски голодным. У Юнги же первый прием пищи вполне может быть только через два-три часа после подъема. Чон быстро смирился с мыслью, что никогда не позавтракает со старшим вместе: он свыкся с его особенностями так же, как и со своими. Хосок намурлыкивал себе что-то под нос, пока жарил тосты. Думал «через 10 минут хен окончательно проснется, тогда можно будет залезть ему под бок. Сначала он будет выглядеть не особо заинтересованным, но потом все равно обнимет меня и поцелует. Возможно, для того чтобы втихую отнять у меня кружку кофе и за раз выпить треть. Однако затем хен поцелует еще раз, уже с желанием и благодарностью». Мечтательные мысли в большей степени основывались на личном опыте, так что вполне вероятно, что все бы так и произошло, если бы громкость телевизора не начала подозрительно повышаться. Для Юнги государственное телевидение — самый простой способ узнать планы «врага». Своеобразные секретные документы, которые, впрочем, крутятся на всю страну и не требуют шпионских игр, чтобы их узнать. Чаще всего Мин слушает ведущих в пол-уха: цепляет самую важную информацию, делает мысленные пометки и выключает. Но в тот момент телевизор практически орал. Хосок растерянно вышел из кухни. Бросил встревоженный взгляд на неподвижный черный затылок, а затем перевел глаза на экран. «На сегодняшнем прямом включении президент Кореи официально подтвердил окончание разработки вакцины против маскуна. По его словам, препарат с блеском прошел все клинические испытания и готов к массовому выпуску. При этом правительство будет придерживаться первоначальных планов — в первую очередь вакцинацию пройдут военнослужащие. «Мы понимаем, что население хочет как можно скорее избавиться от бремени маскуна, однако политическая обстановка пока не позволяет ввести массовую вакцинацию. Северная Корея все еще представляет осязаемую угрозу нашей национальной безопасности. Кроме того, за последний год Китайская Народная Республика значительно укрепила свое влияние в КНДР. Их альянс крепнет с каждым днем. Мы буквально окружены врагами», — сказал президент. Глава страны также отметил, что, согласно оценкам Министерства обороны, полное вакцинирование армии на 37% повысит ее военную мощь». Хосок всегда был слишком чувствительным к негативным эмоциям других людей. В приюте он был слишком слабым, чтобы выходить из драк победителем. Это привело к преждевременному страху и панике в любой момент, когда человек поблизости агрессивен. Даже если агрессия направлена не на самого Чона. Самыми страшными людьми парню всегда казались те, кто изначально по своему характеру гневливы и вспыльчивы. Такие как Чимин. Его агрессия яркая, буйная, пробивающая стены. Он непредсказуем и часто не способен себя контролировать. Жутко. Но Хосок встретил кое-что пострашнее. Ненависть Юнги разливалась по полу. От него несло давящей черной аурой, из-за которой хотелось то ли убежать, то ли упасть на колени и сжаться. Акционист неторопливо выключил телевизор, очень глубоко вдохнул и, уперевшись локтями в колени, замер. Хосоку было бы легче, если бы Мин разбил телевизор; если бы заорал, разнесся шипящим ядовитым матом. Но он переживал весь хаос внутри, накапливал, даже не замечая, что эмоции все равно немо, но ощутимо выплескиваются наружу. Мрачная удушающая энергетика длинным щупальцем схватила за горло. Все еще хотелось убежать, однако Хосок лишь осторожно обошел диван. — Хен? — обеспокоенное. Юнги, все еще не шевелясь, поднял на парня морозящий стальной взгляд. Красные крапинки по всей радужке пылали, каждая — маленький раскаленный уголек. Гнев Мина не был направлен на Хосока, но танцор попятился. Выдержать настолько густую смоляную ненависть выше его сил. К счастью, акционист заметил чужой страх быстро. За несколько секунд черные глаза слегка потеплели, мужчина крепко их зажмурил, чтобы прийти в себя, а после раскрыл и приглашающе вытянул правую руку. Хосок неуверенно переплел их ладони и сел рядом на диван. Совершенно неожиданно Юнги притянул его к себе, прижимаясь щекой к красным растрепанным волосам. — У вас же есть план, — обернул руку вокруг пояса старшего Чон. — Вы все продумали. Эта новость ничего не меняет. — Мы потеряли слишком много времени, — глухо прошептал куда-то в ворох волос. — Хен, нет! — Хосок попытался слегка отодвинуться, чтобы увидеть лицо акциониста, но тот только сильнее стиснул его в своих руках. Юнги впервые настолько сильно нуждался в прикосновениях танцора. Чон послушно прижался к чужой груди. — Не будь таким пессимистичным. Все интервью с жертвами взяты и сверстаны. Осталось только опубликовать. Я всегда здесь, и мы в любой момент можем поехать на студию, чтобы записать мою историю. Все под контролем, хотя я не понимаю, почему вы так долго откладываете публикацию. Юнги определенно понимал, что-то знал, и это «что-то» заставило его еще крепче обнять парня в своих руках, почти до боли. Он тяжело дышал танцору на ухо, разнося от мочки до самого копчика тревожные мурашки. Хосок поддерживающе вплел пальцы в черные волосы, ненавязчиво массажируя голову. — Мне становится так спокойно, когда ты рядом. У Чона мигом забилось сердце и вспыхнули щеки. Это самая ценная и трогательная фраза, которую Юнги когда-либо ему говорил. — Я всегда буду рядом, хен, — с нежной улыбкой в голосе. — Если ты хочешь. Грудную клетку в тиски сжали — трепыхающемуся сердцу стало тесно. Хотя оно было совсем не против, потому что: — Хочу.***
Хосок отработал несколько часов репетиции, отсидел занятие по «Искусствоведению», помог ребятам убрать декорации после пройденного спектакля. Окончание его рабочего времени занял Чимин, который уже полчаса педантично вносит коррективы в будущую пьесу Чона. Обычно Хосок всего себя отдает на таких встречах: ему важно, чтобы все прошло хорошо, получилось с первого раза (пусть Пак и говорит, что это невозможно), чтобы зрители целиком прониклись возможностью полного погружения в представление. Но мысли Хосока вертятся только вокруг одного — Мин Юнги. У Чона настроение скачет, как ребенок на батуте. Высоко вверх: счастье, румянец, теплота в груди, когда он вспоминает сегодняшнее признание акциониста и его нежные прикосновения. Стремительно вниз: смятение, беспокойство, паника, когда прокручивает в голове, насколько решительным Мин выглядел следующие полтора часа. Он кому-то звонил, писал, нескончаемо ходил по квартире, грызя большой палец. Затем и вовсе заперся в комнате и даже не вышел попрощаться. Юнги поумерил свою злость, но на ее место пришла расчетливость. Учитывая, чем именно занимается мужчина, она легко может принести серьезные проблемы. Мин умен, однако его ненависть к сложившемуся режиму выше его интеллекта. Хосок давно это понял и теперь места себе не находит от волнения за жизнь родного человека. — Бу! Чон подпрыгивает на стуле и напуганным оленем смотрит на лицо Чимина прямо перед собой. Довольно ухмыльнувшись, Пак разгибается и опирается поясницей на стол позади себя. Когда он вообще успел перед ним оказаться? И как Хосок умудрился не заметить таких очевидных передвижений? Чимин сегодня в светло-сером костюме. Брюки превосходно обтягивают его бедра и визуально удлиняют стройные ноги, пиджак накинут на плечи, открывая вид на полупрозрачную футболку, через которую просвечивается подтянутый торс. Вкупе с зализанными назад волосами Пак выглядит как тот самый сексуальный злодей, по которому ты течешь весь фильм. А Хосок от переживаний сегодня нацепил первое попавшееся: широкие шорты и большую бежевую футболку, которая за рабочий день еще и помялась. Он догадывается, что в таком виде похож на подростка. Чимин к тому же стоит над ним и смотрит с таким снисходительным превосходством, что ощущение, будто Чон — школьник, которого засекли с сигаретой в туалете и отвели к директору. Его точно сейчас отчитают. Самое обидное, что Хосок заслужил — правда ведь не слушал. — Рыжик, если бы можно было дать отгул по причине влюбленности, я бы определенно его тебе дал. Но, к сожалению, у нас нет такого пункта в трудовом договоре. Танцор скептично смотрит на режиссера снизу вверх и честно выдает: — Если бы правда можно было дать отгул по причине влюбленности, то вы бы мне его не дали, сонсенним. Кого они пытаются обмануть? Чимин первым поднял эту скользкую для них обоих тему, так что молчать и краснеть Хосок не собирается. С этим человеком он уже прошел этот этап. — А ты все еще невысокого обо мне мнения, — дует губы Пак. — Это обидно, знаешь ли. Брови Хосока взлетают вверх, выражая весь скептицизм, на который он способен. Обидно, серьезно? Тогда Чон тоже обижен. Например, за то, что Чимин недавно набил Юнги лицо на его глазах. Вроде как за дело, но конфликты можно решить разговором, в крайнем случае криком, но точно не кулаками. — В том вопросе, который мы сейчас обсуждаем, вы не давали мне повода думать о вас высоко. Чимин заметно удивляется такой уверенности. Мысленно Хосок тоже себе поражается, однако причина такой решительности проста: Чон сейчас защищает отношения, которые очень ценит. Еще немного защищает себя — это стало даваться проще как раз-таки из-за недавно начатых отношений. Танцор как будто всегда чувствует присутствие и поддержку Юнги за своей спиной. — Неужели ты думаешь, что я хочу отбить его у тебя? Хосок точно уверен, что Чимин ревнует. Еще он постоянно ощущает легкое соперничество, уже не от Пака, а от самого себя. Парень правда порой боится, что Юнги променяет его на режиссера, тот превосходит его по всем пунктам. Но считает ли он, что Чимин планирует акциониста отбить? Сложный вопрос. Пак внимательно следит за эмоциями на лице своего ученика и, что-то для себя решив, странно хмыкает. Чуть отойдя в сторону от танцора, он подсаживает себя на стол и опирается на руки позади себя, чуть откидываясь. — Хосок-а, я знаком с Юнги уже девять лет, — расслабленным тоном. — Последние шесть лет мы живем в одном городе, я знаю адреса всех его квартир, и у меня есть его номер. Если бы я правда хотел его вернуть, я бы уже давно это сделал. Аргумент весомый. На такое нечего ответить. Однако в голове Хосока все равно очень многое не складывается. — Но вы же… — Что-то чувствую к нему? — с улыбкой перебивает Чимин. — Да. И это не имеет никакого значения. Восемь лет назад я очень сильно обжегся об эти отношения. Опытным путем доказал себе, что ничем добрым для меня они не закончатся. Даже если бы Юнги сейчас вломился в кабинет и встал передо мной на колено, я бы отказал, потому что не хочу совершать одни и те же ошибки. Чувства решают далеко не все. Режиссер говорит честно, по крайней мере так Хосок чувствует. И вроде беспокойство о том, что Юнги могут забрать у него из-под носа, прошло, но на его место пришло другое: «чувства решают далеко не все». Если даже Чимин обжегся, то что же может случиться с Хосоком? — Я не понимаю, зачем вы мне это говорите, сонсенним, — непроизвольно сжимает кулаки. — Вы мой начальник, я ваш работник. Давайте останемся в этих рамках. — Мы были в этих рамках последний час, пока я пытался вбить в твою голову новые детали о твоей же постановке. Ты меня даже не слушал, — усмехается Чимин. — Очевидно, что ты был чем-то обеспокоен, и я даже догадываюсь, чем. Пак глазами показывает за спину Хосока. Танцор оборачивается и смотрит на экран подвешенного на стену телевизора, который беззвучно все это время работал. Там снова те новости, их крутят весь день, добавляя с каждым сюжетом новые факты, мнения и перспективы. — Он злился, да? — заставляет снова на себя посмотреть режиссер. — Был молчаливо зол. И вроде никак свои эмоции не выражает, а дышать все равно становится тяжело. Хосок неосознанно теряет всю прыть под этим добрым взглядом золотых глаз и проникновенным тоном. Пак попал в самую точку. — Его поведение может пугать, — доверительно продолжает Чимин, — но тебе не стоит за себя беспокоиться. Хен отлично себя контролирует и никогда не сорвется на невиновного. — Я беспокоюсь за него. Как-то неожиданно Хосок поддался. Решился поделиться своими чувствами — просто потому, что больше не с кем, а пооткровенничать хочется. Чимин — спорная фигура для таких дел (все еще неясно, насколько честен он в данный момент и не преследует ли какие-то свои цели). С другой стороны, именно он лучше всех знает Юнги. — Понимаю, — сочувственно поджимает губы старший. — Я тоже беспокоился и продолжаю порой это делать. Но в случае Юнги тебе просто нужно смириться с его целями и мировоззрением. В некотором роде даже начать мыслить и жить, как он, если хочешь продолжить отношения. Если же ты останешься на своей точке, то тебя ждет такая же судьба, как у меня. Это объективно звучит как совет. Но Хосок ни слова из него не понял. Мыслить и жить, как он — что это, черт возьми, значит? По нахмуренным бровям своего ученика Чимин быстро догадывается о чужом смятении. Спрыгнув с нагретого места, Пак обходит стол и, порывшись в ящике, достает лист бумаги с красным карандашом. — Нарисуй мне сердце, — садится на свое кресло режиссер. — Со стрелой. Такой клишированный опошленный символ любви. Чон не понимает еще больше. Но в разговорах с сонсеннимом это вполне стандартная ситуация, так что парень придвигает к себе бумагу и рисует карандашом стандартное сердечко, пронзенное стрелой. Интересно, почему именно красный? Потому что это тоже клишированный и опошленный символ любви или потому что это единственный цвет, который Хосок идеально воспринимает? Чимин забирает листок и с удовлетворением несколько секунд рассматривает рисунок. Затем он уже сам берет карандаш, минуту что-то старательно вырисовывает и, закончив, кладет бумажку под носом танцора. Слева от чонова сердечка теперь красуется анатомическое человеческое сердце, так же простреленное стрелой. — Почему ты не нарисовал сердце таким? — тычет на свой рисунок Пак и сразу же отвечает на свой вопрос: — Потому что излишний реализм выбивает весь вкладываемый смысл. Когда ты видишь подобное, уже не думаешь о любви. Если только любви трагичной и разрушительной. Но можно сделать и по-другому. Чимин снова тянет к себе листок. На этот раз рисование занимает у него от силы секунд пять. Бумага скользит по столу — Хосок растерянно смотрит на красный квадрат справа, который по диагонали рассекает ровный отрезок. — Все та же задача, но слишком абстрактно, да? — по-доброму усмехается Чимин. — Это абстрактометр, — обводит все три рисунка, — система реализации своей идеи через различные точки восприятия. Ее разработал иллюстратор Кристоф Ниман. Вообще ее используют исключительно в отношении искусства, однако, с моей точки зрения, это очень показательное изображение основных типов мировоззрения, восприятия мира всех людей. Это Юнги, — Чимин тычет карандашом на анатомическое сердце, — это я, — показывает на квадрат, — а это ты, — кончик карандаша смотрит в центр. Между мной и хеном слишком большая пропасть. Я пытался мыслить другой крайностью, той, в которой находится он, но в итоге потерял себя. Тебе же проще, ты находишься посередине и поверхностно способен понимать обе крайности. Но, как я уже и говорил, в случае Юнги, его недостаточно понимать, нужно мыслить и жить, как он. Причем речь идет не только о его деятельности как политического художника, но и, например, о любви, которую ты хочешь с ним построить. Удивительно, но вопреки очень умозрительному и метафизическому объяснению, Хосок четко увидел, о чем говорит его учитель. Юнги и правда мыслит очень реалистично, его интересуют конкретные проблемы, которые он решает здесь и сейчас. Чимин мыслит абстрактно, образами, игнорируя бытовые вещи, новости политики и социальные преобразования. Хосок же все воспринимает… классически, стандартно, может быть, немного по-детски, равно как выглядит нарисованное им сердечко со стрелой. Но если по отношению к политическим целям акциониста, Чон понял, как нужно действовать (просто поддержка и полное принятие), то что значит уточнение про любовь? Разве он делает что-то не так? У них с Юнги все хорошо: они официально начали встречаться, живут вместе, смотрят фильмы, разговаривают, целуются. Есть только одна вещь, которой они еще не занимались. При мысли о ней Хосок мигом пунцовеет. Как назло, в памяти еще всплывает фраза, которую Пак бросил в него перед тем, как уйти из квартиры: «Ему нравится в позе наездника». Неужели это так важно? Чон стесняется даже думать о вещах более откровенных, чем поцелуи. Но ведь Юнги уже 30. Наверняка он привык к взрослым отношениям, которые идут гораздо дальше, чем «подержаться за ручку и проводить до дома». — Я не понимаю, — со все еще красными щеками неловко бормочет Хосок. — Вы как будто хотите мне помочь, сонсенним. — А почему ты думаешь, что я не могу этого хотеть? — поднимает одну бровь Пак. — Я уже сказал тебе, что не заинтересован в отношениях с Юнги. При этом я желаю лучшего как для него, так и для тебя. Если у вас все серьезно, то я готов на правах хорошего бывшего немного тебе помочь, чтобы вы смогли стать ближе. Возможно, из этих отношений что-то получится. Хосок неуверенно кивает, хотя внутри растет решительность. Все правильно, Чону пора повзрослеть и вспомнить, что он встречается не с таким же, как и он, мальчишкой, а со зрелым мужчиной, у которого совсем другое понимание о жизни и отношениях. Чимин внимательно следит за молчаливым танцором, который целиком погрузился в свои мысли. Он больше не обеспокоен и печален, просто задумчив. Гадает в своей очаровательной красноволосой голове, как сделать все лучше. Пак знает, что он сможет — Хосок крайне старателен. Когда же все станет очень хорошо, придет сокрушительное плохо. Режиссер не собирается торопить парнишку, пусть сидит в его кабинете столько, сколько понадобится. Чтобы хоть как-то себя занять, он переводит взгляд на телевизор. Пак правда мыслит абстрактно, образами, игнорируя бытовые вещи, новости политики и социальные преобразования. Для него все новостные сюжеты — красочная картинка со звуком. Вот только прямо сейчас для Чимина, впервые в жизни, новости перестают быть абстракцией. Они становятся реальными, слишком реальными. Потому что в сюжете на федеральном канале он видит лицо Тэхена. — Какого черта? — шепчет, резко вскакивая с кресла.***
Скрывать чувства, владеть лицом, делать то, что тебе говорят, — все это стало инстинктом. Нет, это стало каторгой. Спустя почти три недели Чонгук возвращается в Корею. Причина не в его желании, а в новом графике, который ему назначили. Новых планах на его карьеру. Первые пару дней после получения записки Чон был очень воодушевлен. Он с великим артистизмом стал отыгрывать перед менеджментом роль хорошего мальчика, который испугался угроз и между деньгами и истинным выбрал первое. Отыгрывал настолько хорошо, что ему поверили (большую роль наверняка сыграло самолюбие руководства, которое обожает думать, что у него все под контролем). Юристы NSA и CASS начали готовить документы о продаже крупной доли акций, Аями выкинули из группы на следующий день после разговора Чонгука с Сохо. Для медиа выставили все так, будто мемберы устали терпеть невыносимый характер девушки, а последней каплей стало ее пьяное состояние на одной из тренировок. Каждый раз, когда Чон в очередной раз видит в ленте новостей грустное ненакрашенное лицо японки, он чувствует абсолютное ничего. Лучше так, чем сидеть в тюрьме — это раз. И два — у него самого жизнь катится в пропасть. Да, первое время он был воодушевлен, но только потому, что ждал дальнейших указаний. Парень ежедневно перерывал весь свой номер, проверял любой тюбик, баночку, полотенце, каждое постельное белье в попытках найти хоть один новый сигнал. Пусто. В какой-то момент в нем проснулся конспиролог, и он начал думать, что первая записка была подложена NSA в попытках заставить его пойти на сотрудничество. Если подумать, отличный план — артист подчиняется, потому что твердо уверен, что участвует в хитросплетенной схеме, а на деле нет никакой схемы. Есть только обманутая жертва и один единственный план, по которому все идет гладко и чисто. Плохо стало, когда Чонгука заставили пойти на свидание с новой девушкой. Высокая стройная Лана с выкрашенными в блонд длинными волосами была макне новой группы CASS. Отношения с ней стали требованием пострадавшей компании, которая мало того, что избавилась от самой популярной участницы одной из своих к-поп групп, так еще и продала большую долю своих акций. Привлечение внимания к начинающему герлз-бенду за счет отношений одной из мемберок с крупным соло-артистом должно было помочь поднять рейтинги. Чонгуку, естественно, ни горячо, ни холодно. Было бы. Вот только Лане 17 лет, и даже фиктивность отношений не избавляет Чона от внутренней брезгливости к самому себе. Еще же совсем малышка. Зачем настолько молодую девчушку вплетать в такую грязь? В любой другой ситуации парень бы постарался хоть немного поддержать свою новую девушку. Любви, поцелуев и уж тем более секса, конечно же, не было бы, но по крайней мере стать хорошим приятелем, помочь советом, успокоить, поддержать, он бы смог. Но не в то время японку под него подложили. Чонгук слишком зациклен на себе, на Тэхене, на том, что их ждет дальше. Он не понимает, зачем продолжает подчиняться, есть ли какой-то смысл в его послушании и молчании. Может, план уже давно провалился, а ему не смогли сообщить? Или та записка все-таки была подкинута NSA, и спасителей ему никогда не стоило ждать. Лана цепко держит его ладонь в своей, пока они проходят коридоры аэропорта. Она пытается раскрутить его на диалог, рассказывает, как ей стало плохо во время полета, спрашивает о планах на день. Чонгук на весь ее поток щебетания нечленораздельно мычит. Если бы он честно сейчас попытался ответить хоть на один ее вопрос, Лана бы расплакалась. Возможно, влепила бы пощечину. Тошнило во время полета? «Прости, мне похуй». Какие планы на день? «О, знаешь, сначала я поеду в свою блядскую компанию, где мне придется подписать новый высранный договор, который скует меня по рукам и ногам на следующие полтора года. А затем я поеду с тобой на ужин, на который мне так же кристально похуй, как и на тебя. Разговор я не поддержу, но зато ты набьешь свой живот самой дорогой едой в городе. Не благодари». В голове Чонгука все последние дни только озлобленные матерные пассажи. Ему тошно от себя, своей жизни, любого человека, который пытается с ним поговорить. Отчасти его пассивная агрессия исходит из разрыва контакта с истинным. Чон видел подобное на примере своих родителей. Около пяти лет назад они планировали развестись. Дети повзрослели, большим стрессом разрыв семьи для них не станет, да и Чонгук с Чонхеном такой порыв только поддержали: наконец, мама с папой станут счастливыми. Хена и Югем сначала просто разъехались, но смогли продержаться только месяц. Да, они друг друга не любили, но истинная связь за многие годы укрепилась и стала нерушимой. Это как подсесть на снотворные. Сначала пьешь, чтобы нормализовать сон. А спустя какое-то время вообще не можешь заснуть без таблеток и до конца жизни становишься от них зависимым. Чонгук не так часто виделся с Тэхеном, но регулярно с ним переписывался, почти каждый вечер слышал его голос. Он слишком привык к своему природному успокоительному. Сейчас же организм бунтует, требует вернуться к своему safe space. Не находя новой дозы, и так эмоциональный и слегка взбалмошный по своему характеру Чонгук начинает срываться на каждом первом. Стеклянные двери раздвигаются, айдолы делают первый шаг в главный холл аэропорта Инчхон. Их тут же накрывает волной криков, визгов, истеричных выкриков и звуков камер журналистов. Лана сильнее сжимает мужскую руку и прижимается к крепкому плечу. В данном случае Чонгук ее не осуждает. В свой первый год после дебюта он тоже ужасно пугался толпы в аэропортах и с паническим ужасом прятался за спинами секьюрити. Вспышки камер слепят даже через солнцезащитные очки, приходится низко опустить голову — с такого ракурса видны только собственные ноги, которые быстро передвигаются, чтобы поскорее добраться до машины. Пройти нужно всего 30 метров, но из-за толкучки короткая дистанция превращается в марафонскую. Журналисты кричат свои острые вопросы («Когда вы начали встречаться?», «Чонгук-щи, вас не беспокоит возраст Ланы?», «Как вы относитесь к последним новостям о создании вакцины?»), фанаты истошно орут первое, что пришло на ум («Оппа, женись на мне», «Зачем тебе эта малолетка?!», «Брось эту шлюху!», «Чонгук-а, я люблю тебя»). От массовой истерии вокруг начинает болеть голова. Их обоих пинают, хватают, что-то пытаются всучить. Спасают только охранники, разгребающие беснующуюся толпу, как нос корабля толщи воды в шторм. — ЧОН ЧОНГУК, — вопит мужской голос. Зовут так громко, что удается перекричать весь шум и гам вокруг. На этот животный клич оборачивается половина людей в аэропорту (не часто встретишь настолько яростного фан-боя), Чонгук же неверяще поднимает голову, рыская глазами по всей округе, — он узнал этот голос. Чон на ходу снимает мешающиеся очки и, наконец, видит в отдалении, через дорогу, высокую фигуру со светлыми волосами. Сердце в груди бешено забилось, парень ускоряет шаг уже не для того, чтобы сбежать от толпы, а чтобы быстрее оказаться рядом с человеком, мысли и беспокойство о котором не давали спать. Но зачем Тэхен себя показал? И что сейчас делать Чонгуку? Он же не может просто рвануть к нему. Ким, как мысли прочитав, бежит через дорогу, останавливаясь ровно на середине, наплевав на автомобильное движение. Вокруг него несколько мужчин в черных костюмах, которые по виду очень напоминают охрану. Значит, подготовились. Не разрывая зрительного контакта, Тэхен вытягивает вперед свою руку. Зовет. Предлагает пойти к нему. Это именно тот сигнал, которого Чонгук ждал этими долгими днями. Вместе с Ланой они доходят до бордюра. До машины компании остается всего пара метров, секьюрити уже открывают дверцу, охрана отпускает его локоть и касается спины, направляя в сторону черного автомобиля. Именно в этот момент Чонгук разворачивается и толкает свою девушку в сторону охранников, занимая на несколько секунд их руки, сам же, расталкивая журналистов и фанатов, несется в сторону стоящего посреди трассы человека. От толкучки по всему телу начинают образовываться синяки. Кажется, ему даже выдирают волосы. Парень не замечает, для него этот смертельный забег пролетает за секунду. И вот он врезается всем телом в Тэхена, тут же вцепляясь в него руками и обнимая до боли и удушения крепко. Ким обнимает в ответ, тоже ничуть не жалея сил. У обоих слезы. Они мешают облегченный смех со всхлипами. Чонгук знает, что времени мало, потому он возьмет с этих счастливых секунд все, что может. Положив ладонь на русый затылок, он чуть отодвигает от себя чужую голову и накрывает пухлые соленые губы. Поцелуй сразу жадный, глубокий, настолько, что сталкиваются зубы. Губы беспорядочно мажут друг по другу, языки сплетаются и ласкают. Становится так непередаваемо хорошо, что из глаз с новой силой брызжут слезы. Чон вспоминает, где находится, только когда чувствует, как его пытаются ухватить сзади за футболку. Движение сильное и уверенное, точно не фаната — это очнулись его телохранители. Чонгук разрывает поцелуй и прячет лицо в шею фотографа, сильнее стискивая его в своих руках. Не отдерете. Не сможете от него оторвать. Чон обвяжет себя с Тэхеном цепями, чтобы никто и никогда не смог между ними протиснуться. Парень слышит, насколько вокруг стало тихо. Крики превратились в ошарашенный гул, который разбивается сотнями щелчков камер. Охрана сзади что-то агрессивно ему говорит, цепляет за одежду, пытается разомкнуть его руки. Чонгук с Тэхеном продолжают, как спаянные, друг за друга держаться, но с каждой секундой вынести агрессию накаченных мужчин при исполнении становится все сложнее. Слава богу, в этот момент на помощь подходят специально нанятые охранники Кима. Мужчины кидаются на секьюрити айдола, отталкивая все дальше и дальше от пары парней. Теперь и Тэхен вспоминает, как мало у них времени: — Пойдем? — кивает на машину неподалеку и берет младшего за руку. Чонгук оборачивается и видит у обочины знакомый белый McLaren с голубым неоновым контуром. Это машина Сары. — Еще спрашиваешь? — хмыкает Чон и уже сам тянет фотографа к автомобилю. Разборка телохранителей перетекает в полноценную драку, вот только когда секьюрити Чонгука видят, что айдола уводят у них из-под носа, они начинают отбиваться от своих противников еще яростнее. Кажется, мелькает оружие. Парни на бегу врезаются в McLaren, распахивают дверь и запрыгивают внутрь. — Гони, гони, гони! — орет Тэхен, замечая через окно, как стремительно приближается к ним охрана Чона. Сара жмет на педаль и выворачивает руль, сразу выходя на трассу. Разгон занимает у нее несколько секунд, от скорости и адреналина все трое лишь тяжело дышат и даже не смотрят друг на друга. Только через несколько улиц и светофоров Сара поворачивает голову и задорно подмигивает Чонгуку. Чон расплывается в улыбке. Его отпускает. Он, наконец, смотрит на не менее счастливого Тэхена рядом, тянет к нему руку и нежно накрывает своей ладонью его. — Окей, вы меня выкрали, — смеется. — Что дальше? — Поцелуй меня.