Механизмы искусства

      Моцарту показалось, что на его лоб села бабочка, и щекочет усиками над правой бровью. Невесомо гладит, так, что едва доходят сигналы до нервных окончаний. Качнуло, он поморщился, мотнул головой, и понял, что дремал. Глаза открылись, Моцарт окончательно вернулся в сознание, молча сетуя на остатки отравы в крови, которая до сих пор сдерживала его энергичность. Над бровью была не бабочка, а всего лишь несколько выбившихся из-под цилиндра волос. Вольфганг снял его, и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.       Машина из последних сил, воды, огня и пара, карабкалась в горку по узкой булыжной мостовой. Пейзаж стал гораздо менее задымлённым и бедным, значит, они с Антонио уже прибыли к центру города. По обе стороны мостовой были трёхэтажные кирпичные дома, первые этажи отданы под магазины, салоны, мастерские с металлически-блестящими вывесками и завитками букв. Они безмолвно провожали экипаж окнами, похожими на иллюминаторы, и, изредка, поржавевшими от частых дождей зубчатыми шестерёнками на стенах. Того и гляди вопьются плотоядно этими зубчиками в незадачливого изобретателя…       «Кому я понадобился?» — снова задался вопросом Вольфганг, крепко сжимая свою шкатулку с «заводной вселенной». К его сожалению, переключение на думы о собственных бедах прошло безуспешно — и минуты не прошло, как мысли вернулись к Лоренцо. Как бы внешне юноша ни был спокоен, гнетущее предчувствие беды заставляло мышцы напрягаться.       В одном из окон он мимолётно увидел своё отражение — бледный, с плотно сжатыми губами, растрёпанный. Совсем не тот человек, который бойко играл в барах на фисгармонии за эль и внимание. Любопытно, а нервным и встревоженным он Сальери так же будет интересен, как флиртующим и ярким? Моцарт посмотрел на Антонио, который управлял машиной. На его взгляд спутник был ничуть не менее серьёзен и сосредоточен.       В отличие от Моцарта, серьёзность и спокойствие были ему к лицу. Губы Вольфганга тронула слабая улыбка. Хоть что-то хорошее есть в этой жизни — бог весть когда удалось бы даже поговорить с этим скрытным человеком, если бы не злоключение одним осенним вечером. Укол подозрения вдруг прошил его — мог ли он доверять новому другу, а в перспективе больше, чем другу?       Вольфганг тряхнул головой, отгоняя столь неприятные мысли. Надо почаще говорить с ним, и тревога рассеется: отчего-то неуловимо плавно переходишь от настороженности к доверию, когда на протяжение некоего времени находишься в обществе человека, того, который тебе симпатичен. ***       Холодный, предзимний ветер пригнал тучи. По камням уже мерно стучало множество тяжёлых капель вперемешку с градом. Моцарт и Сальери едва успели припарковаться у трёхэтажного длинного здания центральной больницы. Вольфганг так редко бывал здесь, что даже успел забыть, как она выглядит. Он выхватил взглядом на фасаде балконы с балясинами, и венчавшие крышу две прямоугольные башни. Симпатично, но созерцать всё времени не было. Дверь тёмного дерева отворилась, из больницы вышел, очевидно, выздоровевший человек. — Открыто, — с облегчением выдохнул Моцарт, дёргая за рукав Антонио. Тот слегка улыбнулся и согласно кивнул, отворяя дверь и пропуская Вольфганга вперёд. На мгновение Моцарт ощутил давно забытое чувство — заботу. Уже оглядываясь в просторном холле с расписными угловатыми орнаментами потолком, он хмыкнул: насколько мало в его жизни простого человеческого отношения, если в груди теплеет от какой-то открытой двери. Это тепло его и ободрило, и расслабило одновременно. Посетителей не было.       Юная дама у стойки регистрации имела вид наигранно боевитый — на деле, Моцарт был уверен, она не столь раскрепощённая, какой хочет казаться. У неё были белокурые вьющиеся волосы, украшением им служила крохотная чёрная шляпка с пером, у неё была очаровательная улыбка и должна была быть хоть какая-то информация о да Понте, Моцарт, очнись, — оборвал собственные мысли Вольфганг.       Вместе с Антонио он подошёл к ней, и, почти не подав признаков волнения, объяснил ситуацию. Миловидную девушку звали Констанция, судя по аккуратной карточке, прикреплённой к жилету булавкой. Констанция кивала после каждого слова и глаза её столь блестели, что Вольфгангу даже стало неловко — привлекать внимание девиц конечно входило в его планы, но, так скажем, долгосрочные. Точно не ближайшие. — …Так я могу навестить своего друга? — наконец прямо спросил Моцарт, нервно притопывая ногой. — Не се-сегодня, — её голос дрогнул, плечи опустились. Она неловко поморгала, глядя на побледневшего Вольфганга. — Я ручаюсь, с вашим другом всё в порядке, — клятвенно прошептала она, положив руку на грудь. — Я даже могу лично проверять его каждый час ради… ради вас, — последнюю фразу она почти проглотила, побледнела, покраснела, и умолкла. — Спасибо, мы вас поняли, хотелось бы прояснить, почему сегодня посещение больных ограничено? — спокойно взял ситуацию в свои руки Сальери. Моцарт посмотрел на него с благодарностью, и подхватил: — Если это указание свыше — мы не будем настаивать, просто хотим узнать причину. Точную. — Я… я не знаю причины, — жалобно глянула на них девушка. — Просто велели не пускать к больным визитёров. Я работаю здесь совсем недавно, мне многое непонятно. И ещё больше, — её глаза вдруг странно заблестели, а голос надорвался. — Мне совсем ничего не объясняют, а я и так… — она кивнула на груду бумаг и нервно, рвано вздохнула. И не произнесла больше ничего. Моцарт и сам не произносил лишних слов, если хотел справиться с подступившими слезами.       Поэтому он неловко отвернулся, проговорив благодарности да извинения, и жалел, что не имеет возможности ободряюще обнять её. Судя по сочувствующему голосу Антонио, который принялся деликатно успокаивать девушку, новый друг тоже понял — Констанция маленький человек, брошенный в суровый мир, совсем не похожий на мир в романах, которыми она наверняка зачитывалась. Помочь она им вряд ли могла, помочь нужно было ей. — Простите, — уже довольно бодрый голос Констанции заставил его обернуться. Она уже без напускной уверенности, просто с достоинством и печалью глядела на него и Антонио, почти незаметно поправляя выпавшие из причёски локоны. — Я работаю ещё и в гостинице моей матери, много дел, и это сказывается на моих нервах. — Стоит выбрать что-то одно, — озвучил Антонио мысль, которая мелькнула и у Моцарта. У Констанции она, очевидно, мелькала неоднократно, поэтому девушка просто грустно улыбнулась. — Мать не платит мне за помощь, — пояснила она. — А мне очень нужны деньги. Едва произнеся фразу, она плотно сомкнула губы, и всем своим видом, бесхитростным взглядом, тут же дала понять, что сболтнула лишнее. Лишнее ли?.. — Мы можем помочь вам, Констанция, — проговорил Антонио, доставая кошелёк. Она замотала головой, открыла было рот, чтобы отказаться, но Антонио её опередил. — Примите бы немного, за то, что несмотря на вашу непростую ситуацию вы добры и учтивы к нам. Быть может, разъясни вы нам свою проблему, я бы мог решить её сразу же, — продолжал Сальери, и Моцарт мысленно поаплодировал ему. И внешне поддержал: — У нас есть проблема, и у вас. Мы можем решить вашу, а вы, хотя бы частично, можете помочь нам, ведь мы ради хорошего дела тут стоим — защитить моего друга. Я всего лишь хочу удостовериться, что с Лоренцо всё в порядке. — Мне нужны деньги, чтобы сбежать из города, — сбивчиво и резко вырвалось у неё, и оба изобретателя замерли, затем недоумённо переглянулись. — Вас здесь… обижают? — нахмурился Моцарт. — Нет, к счастью нет, но здесь опасно! Я боюсь, чувствую, будет что-то страшное, не могу даже спать спокойно, — выдохнула Констанция. Сердце Вольфганга невольно начало отбивать те ритмы, которые обычно отбивало только при сильной тревоге. — Почему опасно? — прошептал он. С секунду она смотрела ему в глаза, очевидно, пытаясь понять, можно ли довериться, затем приняла решение. Кивком подозвав обоих мужчин ближе, Констанция пояснила дрогнувшим голосом. — В этом городе пропадают люди. На моих глазах похитили человека, а потом ещё раз! — Вот как, а вот это очень интересно, — возбуждённо протараторил Вольфганг, хватая Антонио за руку. — Меня, видите, ли, тоже пытались… кхм, — Сальери многозначительно глянул на него и сжал в руке пальцы. До Моцарта тут же дошло, что не стоит разбалтывать всем подряд, что его могли похитить, но Констанция уже испуганно и невнятно причитала, прикрывая рот рукой. — Мне бы очень хотелось расследовать это дело по личным причинам, — громче произнёс Моцарт, моля про себя, чтобы девушка не была слишком встревоженной. — Констанция, мой друг, о котором я говорил, наверняка пострадал от того же, от кого люди, о которых ты вспомнила. Они ведь не были найдены? Кстати, кто это, может, я их знаю… — Их никто не знает, — почти зло перебила его Констанция. Её глаза снова заблестели от невыплаканных слёз. — Никому кроме меня не было дела до одиноких изобретателей со странными идеями. Я немного общалась с ними, Людвигом и Францом, и оба они пропали!.. И нет, они не вернулись!       «…До одиноких изобретателей». За минуту в слабо освещённом холле не было произнесено ни слова. Каждый прочувствовал и продумывал произошедшее. Паззл складывался верно, и даже не очень медленно. Возможно даже быстрее, чем Моцарт мог предположить. Одинокие изобретатели… Моцарт входил в эту группу людей. — Значит, всё сложнее, чем мы думали, — пробормотал под нос Антонио, и обеспокоенно взглянул на Моцарта. Но тут отнюдь не выглядел растерянным. — Констанция, нам точно нужно работать сообща, чтобы всё исправить, — произнёс он, доверительно вглядываясь в глаза девушки. — Если Антонио позволит, ты можешь рассказать ему то, что знаешь, а мне срочно нужно увидеть друга, я и так задержался дольше, чем думал. Сальери энергично кивнул, и подтвердил: — Нам важна любая крупица информации, быть может, если мы разберёмся, в чём дело, у вас даже не будет причины покидать город. Пожалуйста, войдите в наше положение!       Констанция, нахмурившись, переводила взгляд с одного озарённого надеждой лица, на другое. Моцарт заметил, что на нём взгляд она недолго задерживает. Он ободряюще улыбнулся, щёки её слегка порозовели, и девушка коротко улыбнулась в ответ. Исключительно симпатия, начавшаяся и продолжающаяся, стала ему помощником. — Я доверюсь вам, хоть и рискую многим, — негромко произнесла она, пугливо окинув взглядом холл. Затем открыла лакированный ящичек в своём столе, вынула тонкий латунный листок с причудливой перфорацией и протянула его Моцарту. – Вольфганг, вот жетон — показывайте его автоматонам у входов, и вас пропустят куда угодно, кроме, может, библиотеки. Но туда вам и не нужно: Лоренцо да Понте на первом этаже, в левом крыле. Пятая дверь слева. И стерегитесь сотрудников — это жетон работника, у которого сегодня выходной! Могут понять, что вы — это не он. Я не могу пропустить вас, как посетителя, моё ослушание сразу станет заметным, и последствия будут нехорошие, — прошептала она последнюю фразу неловко, будто извиняясь. Моцарта даже смутила такая самоотдача. — Спасибо, Констанция, я не забуду твоей доброты, — пылко ответил он ей, и, так как она задержала руку, решился поцеловать её. По счастливому и немного расслабившемуся лицу Констанции он понял, что всё сделал правильно, а вот тихий (и Моцарт хотел в то верить — ревнивый!) вздох Антонио вообще был как вишенка на торте. В своей привычной манере юноша ослепительно улыбнулся обоим, и сжимая в руке жетон, поспешил к другу. ***       Убедившись, что посетителей не появилось, Антонио вновь обратился к Констанции. — Быть может, вам сделать перерыв? Заодно поговорим об этом загадочном случае в непринуждённой обстановке.       Девушка помялась, но оставила табличку с объявлением о том, что отлучится на 10 минут — практика нормальная. Если посетитель придёт, ему не составит труда подождать это время на удобных диванах в фойе. Антонио с Констанцией отправились в смежную комнату — та была совершенно незаметна, лишь потому, что цветом походила на окрашенное бордовым дерево, как вся стена, а латунная резная ручка её находилась ниже, чем находятся обычно дверные ручки, и была скрыта от глаз посетителя, подойди он к регистратуре.       Комната, в которую они зашли, была крохотной, и в ней явно только пили чай, обедали и переодевались. Ничего там не было кроме узкого шкафчика для одежды, стола со скамеечкой, и полки над столом. На ней вразнобой лежали как методички с пожелтевшими и потрёпанными страницами, так и жестяные баночки с чаем, сахаром, несколько чашек с щербинками на краях. В них Констанция налила чай из термоса, выдала Антонио печенье, и начала свой рассказ.       По каморке плыл пар и аромат мелиссы. Констанция говорила, глядела в стену и несколько раз поднимала взгляд на Антонио, который тут же ободряюще ей кивал и улыбался. Тогда её робкая, чуть сбивчивая речь, скоро стала уверенней, и выяснилось, что девушка талантливая рассказчица и в целом внимательная личность.       Похищения начались в начале октября: тогда Констанция работала только в гостинице матери, и более нигде. Вернее, это был гостевой дом, в котором предприимчивая фрау Вебер сдавала комнаты. Констанс была уверена, что будь это гостиница, с охраной, множеством постояльцев и слуг, то такого бы не случилось. Именно некая отчуждённость дома и малое количество гостей стали виной случившемуся. — Было туманное утро, плохая видимость. Всю ночь мне не спалось, я читала книги. Не заметила, как наступило утро — в пять ложиться было уже бессмысленно, зато имело смысл снять бельё, что сушилось на заднем дворе. Я спустилась, было морозно, влажно и темно. Бельё, конечно, отсырело, и я спешно собирала его в корзину, ведь мать стала бы сильно ругаться, что я вывесила его на улицу в такую погоду. — Вы были в темноте? — уточнил Антонио. — В полнейшей, — кивнула Констанция. — Я не боюсь темноты, а возьми я свечу или лампу, из окна это могла бы увидеть мать. И заметьте, на мне была тёмная одежда — синий плащ с капюшоном. Он ещё сыграет свою роль! — Внимательно вас слушаю. — Я услышала шум у задней калитки. Вернее, тихий разговор. Я подумала, что у одной из моих сестёр интрижка с кем-то из постояльцев, и конечно, мне стало это интересно! Понимаю, я должна была бы уйти в дом и притвориться, что ничего не видела… — Я вас ни в чём не виню, и думаю, никто бы не винил. Однако, это была не сестра, верно? — Верно. Это был один из наших постояльцев. По голосу я поняла, что это Людвиг, серьёзный и нелюдимый механик, однако, ко мне он был добр. Я привязалась к нему… Да, мне стало любопытно, с кем он может говорить в таком месте и в такой час! Я поставила корзину на землю, надела капюшон, и на цыпочках подкралась к толстому дереву — мне помогли туман, темнота и незаметная одежда. А также то, что и он, и его собеседник, были слишком поглощены разговором. Людвиг яро спорил. Голос отвечающего был мне незнаком, но он был спокоен и даже высокомерен. — Многое вы запомнили из их спора? — наклонился вперёд Сальери. — Ох, — Констанция судорожно вздохнула, спрятала на мгновение лицо в задрожавших руках. — Незнакомец уговаривал его на что-то, но Людвиг упорно отказывался. Внятно я услышала только последние его слова. — И что же он сказал? — в нетерпении сорвалось с губ Антонио. Констанция отняла руки от лица, прерывисто вздохнула. — Механизм искусства невозможно постичь, ведь он сложнее механизма, по которому работает человеческий разум.       Антонио с выдохом откинулся на спинку скамейки. Констанция быстро промокнула глаза платком. — Я всё ещё не могу простить себя, что ничего не сделала тогда. Всё произошло слишком быстро: Людвиг повалился на землю, как подкошенный, я зажала себе рот, не давая вырваться крику, а сухие ещё глаза не могли закрыться. В клубах тумана, человек, обычного роста, обычного телосложения, вошёл во двор, поднял Людвига, и унёс его, очевидно, к какому-то транспорту, потому что скоро раздался стрёкот, и словно что-то поехало по пустынной улице. Тогда я наконец опомнилась. Забыв о страхе, я побежала к дороге, будто надеясь догнать похитителя, но в тумане не разглядела ничего. Помчалась в дом, разбудила сестёр, но от волнения говорить внятно уже не могла и только плакала. — Вы обратились в полицию? — Нет! Сёстры подумала, что я просто перечитала романов, они-то знали, что я нередко не сплю ночью за чтением. Они успокоили меня, уложили спать. Матери сказали, что я заболела, и мне удалось поспать до девяти утра. Потом я сама не решалась — вдруг я и правда не в порядке? Людвиг редко бывал днём дома, и я ждала до вечера. Но вечером оказалось, что он уехал! Так мне сказала мать, довольно показывая присланные в конверте деньги за оставшийся месяц. Я ходила как в воду опущенная. Но следующим ударом для меня стало похищение Франца, единственного друга Людвига. Но прежде ему я рассказала всё спокойно и без утайки. И он один поверил мне. И что-то недоговорил, я чувствую. Уверена, к чему-то его подбивали так же упорно, как и Людвига. — Я понимаю, что вам сложно это вспоминать, — сочувствующе поглядел на неё Антонио, — но ведь и он стал жертвой, так?       Констанция кивнула и сдавленно сглотнула. Быстро взяв себя в руки — так, что Сальери уже всерьёз восхитился выдержкой, — продолжила. — Мне везёт оказываться в местах происшествия. Вот только то, что я скажу, и напугало меня больше всего, и сподвигало искать работу, стремиться уехать отсюда. Франца похитили прямо из гостевого дома, при свете дня! — Даже не могу представить, как это может произойти… неслыханно! — искренне изумился Сальери. — Но это правда! Самое страшное, что Франц был как загипнотизированный. Он ушёл сам, рядом с незнакомцем в плаще и капюшоне. Тогда я стояла в фойе — ждала посетителей. Увидев, как они уходят, я попрощалась с Францом, думая, что он идёт с заказчиком, наверное, пришёл в то время, как я работала в прачечной. Он не ответил, и это показалось мне странным, хоть я и не подала виду. Однако, я проводила их взглядом из окна. Констанция зябко обхватила себя за плечи, жалобно поглядела на Сальери. — Франц, подходя к паровой машине, вдруг слабо рванулся, потряс головой, но человек приобнял его за плечи, мне показалось, что в его руке мелькнуло что-то тонкое и острое! Франц обмяк, и позволил посадить себя на сидение. Я уже поняла, что дело нечисто, бросилась к машине, надеясь запомнить хотя бы её приметы… — И вы запомнили? — Совсем немного: чёрно-красная, высокая. Сверху как кабинка, а двигатель под сидением. — Этого достаточно, — внутренне ликуя отозвался Сальери. — Я почти уверен, что эта машина арендованная, и стоит в данный момент на парковке больницы. Мы можем её осмотреть, но не сейчас. Сейчас прошу вас, закончите свой рассказ! — Я уже закончила, — горько вздохнула Констанция. — Они уехали, а я засомневалась в себе. Что, если это действительно был заказчик или приятель Франца, а я себя напрасно накручиваю? Да, это ужасно, но я правда перестала различать реальность и свои фантазии! Всё стало яснее, когда Франц не вернулся, а матери пришло такое же письмо, как от Людвига, и деньги. — Письма сохранились? — Антонио уже ощущал себя детективом. — Нет, они были стандартные, сопроводительные. Мать бросила их в камин, они сгорели дотла. — Кто их принёс, видели? — Нет. У нас почтовый ящик, и мы вынимаем почту сами… Если будут ещё вопросы, я готова на них ответить, — закончила она с полным усталости вздохом. — Последний вопрос: почему вы хотите сбежать, вами интересовались загадочные незнакомцы? — Я не понимаю мотивов похищения, — выразительно ответила Констанция, в глазах её была искренняя обеспокоенность. — И прекрасно понимаю, что уж когда я выбежала за машиной, водитель мог меня заметить и что-то заподозрить. Одним словом, я чувствую опасность, чувствую себя в опасности, но никто мне не верит. Франца и Людвига нет уже месяц. На этом всё, герр.       Сальери устало опёрся лбом на руки. Сказанное изменило картину и в разы увеличило масштаб проблемы. Нападение совершено не на одного Моцарта. Одному Моцарту повезло выйти невредимым — о, как Антонио ликовал, что увязался прогуляться в ту ночь с Гассманом! Вряд ли бы тот в одиночку справился с тем таинственным исполнителем. — Мотив — похитить изобретателей, предположительно, для неких творческих, если так можно выразиться, целей, — неспешно проговорил он. — Притом одиноких или всего с одним родственником, с которым видятся редко. Очевидно, чтобы поиски не были громкими, либо их не было вовсе.       В волнении он тёр виски пальцами и рассуждал вслух, пытаясь сложить внятную картину. Или хотя бы её подобие, от которого можно будет рисовать в воображении дальнейшие действия, а потом воплощать их в реальность. — Вы тревожитесь, — утвердительным тоном произнесла Констанция. Антонио растерянно кивнул. — Я могу помочь? — её голос звучал искренне, но вместе с тем фраза казалась чересчур заученной. Как будто она привыкла задавать этот вопрос, ей давали немудрёное поручение, и она его с радостью выполняла, чувствуя себя полезной. Она едва перестала быть ребёнком на побегушках у матери, и искренне хочет помочь ему. Как настолько наивно, настолько честно и бесхитростно выглядевшая девушка может помочь? Идея пришла незамедлительно. — Констанция, — в озарении посмотрел на неё Сальери. — Да, вы действительно можете помочь. У меня есть план, как найти человека, который напал на Моцарта и его друга. Но нужно быть очень ответственной, осторожной и внимательной. Будет непросто. — Конечно, я готова! — приосанилась девушка, глаза её заблестели от предвкушения приключений. — Чем сложнее, тем лучше, не всё же мне скукотой и бумажками заниматься!       Антонио Сальери огляделся по сторонам, наклонился ближе к ней, и прошептал: — Тебе нужно пустить слух о молодом изобретателе-сироте, который приехал в Вену и остановился в вашем гостевом доме. Восхищайся им, обсуждай его с сёстрами. Девушка, приоткрыв рот, не сводила с него взгляда. «Естественно, она, столь честная, напугана таким сценарием,» — решил Сальери, и добавил. — Тебе не придётся лгать — я буду этим изобретателем. Сниму комнату. Я сирота, не появляюсь на публике, не больше десятка человек в городе знают, как выгляжу. И родился не в Вене, даже не в Австрии. — Меня тревожит не поручение. Вы хотите поймать похитителя на себя, и кто знает, что из этого выйдет, — с горечью заключила Констанция. Девушка боялась за него. У Сальери нежно защемило сердце. Он взял её руки в свои, доверительно посмотрел в глаза. — Всё будет под контролем, я не позволю причинить вред себе. И это отличный вариант, чтобы не дать никому причинить вред геррам Моцарту и да Понте. Эти доводы окончательно убедили Констанцию, и она согласно кивнула, едва не уронив с головы свою шляпку. — Кстати, Моцарта давно не видно. Где его носит, неугомонного, или он так разговорился с Лоренцо? — Вряд ли синьор да Понте пришёл в сознание, чтобы с ним говорить, — заметила Констанция. От некой мысли на лицо её почти сразу же легла тень тревоги, и не успел Сальери спросить, в чём дело, как она проговорила: — Его могли разоблачить! — Мне стоит разыскать его, — встрепенулся Антонио. — Либо поторопить, либо выручить. Констанция лишь устало кивнула, давая понять, что не будет ему препятствовать. *** Некоторое время назад — Лоренцо! — Моцарт, забыв о том, что стоит быть тише воды ниже травы, аж вскрикнул, увидев друга. Облегчённо — да Понте вовсе не выглядел умирающим — он читал, полулёжа сразу на трёх подушках. И хоть в палате было всего одно полуарочное окно, да и то было белым от снега, бледное лицо поэта словно тронул луч Солнца, когда он поднял глаза на Вольфганга. — Вольф…ганг! А-а-а-а, спокойно, задушишь! — Святые шестерёнки, я так счастлив, что ты жив, в порядке! — голос Моцарта задрожал от радостного возбуждения, он едва сумел оторваться от друга, схватил за руки, и содрогнулся всем телом. — А то я как рад, что ты в порядке!.. — затараторил было да Понте и стих, заметив взгляд Вольфганга. — Тот, кто это сделал… я сделаю с ним то же самое, — глухим от гнева голосом произнёс Моцарт. Он, будто проверяя, не кажется ли ему, взял левую руку Лоренцо в свою, и теперь говорил с аккуратными протезами трёх пальцев. — Нет, Моцарт, не говори так, — замотал головой Лоренцо. — Не уподобляйся… Вообще не будем об этом. Как ты нашёл меня? Ты первый мой посетитель с тех пор, как я очнулся, а очнулся я… — он взял часы на цепочке — всего-то час назад. Вот лежу, читаю единственное, что тут есть — газета. — Врач не приходил к тебе? — Наверняка приходил, когда я был без сознания, но сейчас так тихо, — пожал плечами да Понте. — Нет ни сиделки, ни медсестры. Сил подниматься и искать их у меня, честно говоря, нет. Да и чувствую я себя неплохо. — Значит, я первый человек, который услышит твой рассказ! Что же произошло тогда, Лоренцо? Кто на тебя напал? Впрочем, постой, прости, что я сразу налетел с вопросами, тут жутко запутанное дело! Кстати, мне вообще нельзя здесь быть, но я так волновался за тебя, что не мог ждать! — выдав эту тираду на одном дыхании, Моцарт ненадолго прервался, чтобы набрать в лёгкие воздуха, а Лоренцо тут же закрыл ему рот рукой, кивая на дверь. За ней слышались шаги.       Моцарт нырнул под больничную койку — едва успел увидеть из-под приспускающейся до пола двумя дёргаными движениями простыни, как приоткрылась входная дверь, показались чьи-то чёрные ботинки и коричневые брюки. — Лоренцо да Понте, вы пришли в себя! Как славно, — высокий голос разнёсся по всему пространству, и от него тонкие волоски на руках Моцарта приподнялись — это был голос графа Розенберга. Ему-то что здесь надо? Этот же вопрос, очевидно, интересовал и Лоренцо. — Добрый день, — сухо произнёс он. — Ваш визит для меня неожиданность. Прошу прощения, я слишком слаб, чтобы приветствовать вас согласно нормам этикета. — Неважно! Главное, вы в порядке, — отмахнулся граф. В полу отдавалась вибрация от его шагов. Он сел на стул неподалёку от кровати. — Мне было показалось, что вы с кем-то говорили, пока я подходил. — Всего лишь читал вслух газету, ощущение, что мой язык онемел от долгого молчания, а мне то не по нраву. — Понимаю. И что пишут? — Недоимки в бюджете, споры палат Парламента из-за недофинансирования исследований новых источников энергии и прочее. Неинтересные финансовые дела. — Для кого-то неинтересные, а для кого-то очень даже интересные, — трость графа со стуком опустилась на пол, сам он вдруг просто, устало вздохнул. — На деньгах всё в этом мире завязано. — Вы пришли ко мне, чтобы сказать об этом? К слову, как вы прошли? — На посту в приёмной никого не было, ждать я не люблю, а автоматоны спокойно пропускают, ведь у меня привилегированный пропуск. Разве проходить было запрещено? — ровным голосом пояснил граф, но от внимания Моцарта не ускользнуло едва заметное удивление в его тоне. Вроде бы не врёт… — Можно, я думаю… просто не ожидал вас увидеть, — стушевался Лоренцо. Моцарт скривил губы — ноги начинали затекать, а разговор, похоже, только начинался. — Понимаю, — вновь согласился граф. — Я не займу у вас много времени, и пришёл лишь ради того, чтобы справиться о вашем самочувствии — Сальери поднял такой шум, что происшествие, нравится вам то или нет, уже достояние общественности. Раз вы пришли в себя, распоряжусь, чтобы следователи опросили вас как можно скорее, то, что с вами произошло — ужасно. Государство выплатит вам компенсацию. — Компенсацию? Я даже ничего не помню. — Как, не помните нападения? — Так это было нападение! Я догадывался. Ни единой детали. Потерял сознание, очнулся, протезы пальцев. — Всё?! — Всё. Однако меня удивляет, что этим интересуется даже правительство. Удивляет и, не скрою, нервирует такое внимание к моей-то скромной персоне. — Незачем волноваться, теперь вы в безопасности. А вот правительство не может не волноваться, когда на порядочных граждан жестоко нападают без всякой на то причины. — В трущобах, которые ваше правительство стороной зажав нос обходит, такие нападения происходят каждый день, — укоризненно проговорил да Понте. — Видимо, ценой своих пальцев я заплатил за то, чтобы вызвать хоть какой-то общественный резонанс. Если бы меня просто избили до полусмерти, но не покалечили, и вызывать известного мастера ради протезов не пришлось, никто бы не пошевелился. — Да. Такова жизнь, — согласился Розенберг. — Целая цепь случайностей привела к огласке того, что могло бы быть забыто. На самом деле в этой истории много неувязок, которые кажутся мне подозрительными, но делиться ими с едва пришедшим в себя человеком опрометчиво. Я хотел развеять некоторые свои сомнения, спросив вас о нападении, но раз вы ничего не помните… Не остаётся иного выбора, как пожелать вам скорейшего восстановления памяти, выздоровления и удалиться. Если что-то захотите мне рассказать — вот моя визитка, с ней вас пустят даже ко мне в дом. Моцарт уже не чувствовал ног. — У меня пропадает желание доверять людям после того, как… — Очевидно, Лоренцо помахал рукой, намекая на протезы. — Сами понимаете. Розенберг умолк не меньше, чем на минуту, но, видимо, решил оставить некие предположения и догадки при себе. — Понимаю вас, поэтому моё предложение бессрочно, — наконец произнёс он. — Отдыхайте и берегите себя. Вы знаете, где меня найти. Стул скрипнул, пол слегка тряхнуло — граф прошествовал к двери, Вольфганг нетерпеливо затаил дыхание. Воздух от захлопнутой двери пронёсся по помещению — Моцарт с наслаждением чихнул и высунул голову из-под кровати. — Ты что, правда ничего не помнишь? — Тшш, он ещё неподалёку, — одернул его да Понте. — Этот зануда? Да от него даже прятаться не стоило — не видит дальше своего огромного носа.       Моцарт все равно выполз и отряхнул одежду — гардеробом он, конечно, пренебрёг. Из внутреннего кармана едва не выпало его драгоценное изобретение. — О, Лоренцо, смотри, — Моцарт поставил шкатулку с поющим кристаллом на кровать. — Ведь это именно то, из-за чего я примчался сюда, и то, что хотел показать тебе в ту ночь! Так ты помнишь хоть что-нибудь? — Моцарт, угомонись, — Лоренцо дёрнул его за рукав, заставляя сесть рядом. — Я помню всё очень смутно и отрывочно, вернее, вовсе не помню, но это что-то связанное с тобой, я уверен. Тебе нужно быть предельно осторожным. — Тебе тоже, вот что положили в эту шкатулку, — с вызовом отозвался Моцарт, протягивая Лоренцо записку — не знай он, что у да Понте достаточно закалённые нервы, не показал бы. Но он это знал лучше, чем кто-либо другой. — Если хотите увидеть своего друга живым, приходите один с этим изобретением к памятнику Элиопила и следуйте всем нашим указаниям. В противном случае, вы будете доставлены туда, где должны быть, против своей воли, а ваш друг вслед за локоном и перстнем лишится кое-чего более жизненно важного, — с насмешливым пафосом в голосе вслух прочитал да Понте, и добавил только: — А я всё думал, куда пропал мой перстень. Хорошо, что он не потерялся вместе с пальцем. — Вот твоя цацка, — хихикнул Моцарт, возвращая кольцо. — Локон продам какой-нибудь воздыхательнице. — А на вырученные деньги пойдём в кабак? — Естественно. — Хоть что-то неизменно, — Лоренцо возвратил записку и откинулся на подушки, закинув руки за голову. — Я не могу узнать, чей это почерк. Кстати, точно не Розенберга — он присылал мне однажды правки. Но почти уверен, что всё это наглый шантаж, чтобы взять изобретение из твоих же рук, ты бы думал, что спас мою жизнь, которой на самом деле ничего не угрожает, и не мог бы предъявить кому-либо за ограбление или воровство твоей идеи. Даже скучно, как топорно! — Мне всё же не по себе, — поёжился Моцарт. — Видишь ли, только счастливая случайность спасла меня от похищения, герр Гассман и герр Сальери попались на пути похитителя. Я здесь и Сальери тоже, кстати, он разговаривает с девушкой, которая убедила нас, что похищены ещё минимум два изобретателя. — Чёрт, Моцарт, — голос да Понте впервые нервно дрогнул. — Если ты сейчас так шутишь — готовься, что я от души стукну тебя подушкой. Если нет — запирайся с этим изобретением у Сальери или Наннерль и ни звука, ни слова, ни единого шороха! — Наннерль я точно в это не буду втягивать, — замотал головой Вольфганг. — Я вот что думаю — оставлю изобретение тебе. Если до тебя попытаются добраться и забрать — просто отдай его, твоя жизнь дороже даже… — он замолчал, с трудом подбирая слова, чтобы описать то, над чем трудился долгие месяцы. — Даже? Что это, Моцарт? — Да Понте приоткрыл шкатулку и замер, приоткрыв рот. Зрачки его расширились, уголки губ поползли вверх. Прекрасная мелодия и свет словно согревали пространство вокруг, создавали невидимый кокон, через который не пробьётся никакое зло и бедствие. — Как… как оно светится? Как поёт? — Мы видим молнии, правда? — издалека начал Моцарт, но тут же понял, что на лекцию времени нет. — Или гладим кошку, и чувствуем, как покалывает в руке — это маленькие молнии на её шерсти. Коротко говоря — этот кристалл такой природы, которая упорядочивает ту энергию, которая есть в молниях. Новый вид энергии в нашем механическо-паровом мире, Лоренцо! Я объединил механику, новую энергию, а музыка… сам до конца не понимаю, как так получилось, изначально я делал музыкальную шкатулку, а потом соединил её с изобретением, и вышло даже лучше, чем я мог себе представить!.. — Это невероятно. Уникальная вещь, — восхищённо прошептал Лоренцо, приближая палец к кристаллу. — Он нагревается. — Да, и кажется, что растёт, и даже понимает меня, — благоговейно глядя на кристалл произнёс Моцарт. — Я нашёл его в том месте, где падал метеорит прошлой осенью — там ещё иногда светятся зеленоватые огни. Думаю, это его часть — и она умеет накапливать в себе ту энергию молний. А я умею превращать её в прекрасное! — А кто-то хочет забрать его у тебя, — лицо да Понте помрачнело, он аккуратно закрыл шкатулку. — К сожалению, энергию можно превращать не только в прекрасное. Ты хоть сам представляешь, ЧТО у тебя хотят забрать? — Даже лучше тебя представляю. Но если бы хотели только его — уже забрали бы, — отрезал Моцарт. — Ведь именно в шкатулку положили записку и прочее. Им нужен я, чтобы рассказать об этом изобретении — а я сам до конца не могу понять, как действую, когда творю в потоке вдохновения! Мне не описать… механизм творения. Это что-то непостижимо высокое. — И мою жизнь ты ставишь выше даже этого высокого… Моцарт, да ты… — да Понте зашипел сквозь зубы, покраснел, закрыл лицо руками. Затем очень крепко обнял Моцарта. — А может, я говно корыстное, потому что только тем, кто ставит жизнь выше всего прочего, это непостижимо высокое даёт возможность творить так, — ответил Моцарт, сглотнув ком в горле. Он обнял Лоренцо в ответ, затем разомкнул объятия и протянул шкатулку. — Спрячь её у себя. И когда придут следователи — расскажи всё, покажи записку. А я возьму обычную шкатулку и пойду к этому памятнику — не убьют же меня в конце концов. — Ты, что, поехавший?! — возмущённо постучал двумя пальцами по голове Моцарта Лоренцо. — Давай, включи остатки мозга. Мне ничто не угрожает, наконец, я смогу защитить себя! Не вздумай соваться туда, чтобы усыпить бдительность сволочей. — Я уже хочу раскрыть это дело, похищения, нападения, всему этому нужно положить конец, — Моцарт с энтузиазмом хлопнул по подушке. Вверх взлетело несколько перьев. Одно из них медленно опустилось на его же восторженное лицо. Лоренцо очень тяжко вздохнул. — Отговаривать тебя нет смысла, верно? Тогда хотя бы предупреди полицию или хоть того же Сальери — да как тебе с ним связаться удалось? — Резонно, ты как всегда думаешь за нас двоих, — улыбнулся Вольфганг. — И когда это нас подводило? — Никогда! Ладно, держи шкатулку, я слишком заговорился, береги себя! И постарайся выйти отсюда как можно быстрее. А я, так уж и быть, не буду действовать скоропалительно. — Не выдумывай, ты всегда так действуешь, — беззлобно проворчал Лоренцо. — Я действую по ситуации! Моцарт обменялся с другом привычными «дай пять» и покинул кабинет с лёгким сердцем. Если Лоренцо в сознании — он сможет защитить и себя, и изобретение.