Одна стая

Квадроцикл кажется ей максимально плохой идеей, но дети так просили, и Максим им разрешил. Разрешил и уехал на съемки, очень удобно устроился. Алла выходит во двор вместе с близнецами, те держатся за руки, подпрыгивая от нетерпения, и ее губы невольно растягиваются в улыбке. Она так одуряюще счастлива с ними, что стоит подумать об этом, как сердце сжимается. — Хочешь первая? — спрашивает Гарри, и Лиза охотно кивает, едва ли не с разбега вскакивает на квадроцикл. Алла вздыхает. Дети, как и Максим, как и все смертные, кажутся ей невыносимо хрупкими, она боится за них все время, но нельзя же держать их в доме под жестким контролем все время. Тем более погода сегодня просто волшебная, тепло, свежий ветерок, идеально для отдыха на свежем воздухе. Дочь не разгоняется сильно — стоят ограничители, да и няня от нее не отходит, и Алла на мгновение отводит взгляд, позволяя себе расслабиться. Думает даже вытащить сигареты, но в последний момент останавливает себя, при детях она старается не курить. Лиза катается довольно долго, Гарри нетерпеливо выхаживает вдоль стены, уже явно жалея о том, что уступил сестре первую очередь. Алла же в свою очередь жалеет, что квадроцикл только один, нужно было купить два, вдруг за день они не наиграются, и эта очередь тут будет образовываться каждый день? Крик Лизы короткий и пронзительный. Подумать о том, что няня может ее увидеть, Алла не успевает, она срывается с места и оказывается рядом с дочерью через долю секунды. В нос бьет сильный запах крови, и она тут же отшатывается. Как сильно пахнет кровь, детская кровь самая ароматная. Уже много лет человеческую кровь она не пробовала, и давно не видела ее вот так — близко, алые струйки стекают по чуть загорелой ноге. — Лиза, — голос дергается, Алла отчаянно старается взять себя в руки, касается плеча дочери, сжимает. — Все будет хорошо. Мир словно накрыт мутноватой вуалью, в полутрансе Алла поднимает Лизу на руки, прижимает к себе, и кровь теперь течет и по ее ногам тоже. Опускает в плетеное кресло, воздух как будто вязкий, и выныривает Алла из этого ощущения только когда рядом оказывается няня. — Побудь с ней. Алла отступает, за руку оттягивает Гарри за собой — ни к чему ему это видеть — и вызывает «Скорую». Рана хоть и не серьезная, но глубокая, ее обязательно нужно будет зашить. Как же пьянит запах крови, крови, которая впиталась теперь в ее бриджи, липко застывает на щиколотке, затекла в кроссовок. «Скорая помощь» едет чудовищно медленно, хотя это только по ощущениям так. Со стороны — и для няни, и для прибывших наконец врачей, Алла выглядит как типичная до смерти перепуганная мамаша. Но она прекрасно разобралась в ранах за последние годы и знает, что Лиза распорола ногу не опасно. Шрам останется, но даже не очень большой, бояться в самом деле нечего. А вот запах крови только плотнее заполняет собой двор, воздух тяжелеет. Гарри убегает куда-то в дом, и Алла не следит за этим даже, она не отрывает взгляда от Лизы, неимоверным волевым усилием заставляет себя взять дочь за руку, когда медики перевязывают той ногу. Все тело как натянутая струна, кажется, что внутри вот-вот что-то лопнет, и она превратится в хищника, готового убивать. — Нам бы ее забрать, лучше зашить, — говорит врач, вопросительно глядя на Аллу. Ее разрывает от радости, что дочь увезут, и отвращения к себе. Она словно правда рада, что понадобились швы. Какая из вампира мать?.. — Да. Да. — Переводит взгляд на няню и сглатывает. — Езжай с ней, я побуду с Гарри. Девушка молча кивает и забирается внутрь вместе с Лизой. Алла смотрит вслед уезжающей машине, но запах никуда не делся, он так и застыл на ее одежде, коже, обуви, и легче не становится. Совсем. Это куда хуже, чем на охоте, человеческая, к тому же детская, кровь дразнит ее звериную сущность, как раненный серфер — акулу. — А как же?.. — растерянный голос сына вырывает ее из оцепенения. Гарри стоит рядом, прижимая к себе рюкзачок, и в первую секунду Алла не понимает, что происходит. — Ее увезли? Он заливается слезами, сестру увезли куда-то без него пока он собирал вещи, и у Аллы сердце разрывается от сочувствия и того, что она никак не может ему помочь. Обнимая Гарри одной рукой, Алла вынимает телефон и набирает Максима. Ну же, ну же, подними трубку. Только бы съемка не шла прямо сейчас. — Аллусь? — голос у него теплый и нежный, и, как всегда, действует на нее немного успокаивающе, но сегодня одного его голоса будет недостаточно. — Лиза поранила ногу. Таня с ней в больницу уехала. — Поранила ногу? — Ничего страшного, — быстро говорит Алла, едва услышав, как он испугался. — Я просто... кровь везде, Мась. И Гарри плачет, ты представляешь, он хотел с ней ехать... — Я приеду сейчас. — Не надо. Я справлюсь, ты поговори со мной просто. Голод никуда не ушел. И она не знает, как сказать об этом при сыне, не знает, как удержать себя в человеческой форме, но сказала, что справится, она совершенно искренне. Даже если она сорвется, выпустит клыки и зарычит, она ни за что не причинит вред Гарри — по крайней мере сегодня, сегодня главная опасность миновала, это она ощущает довольно явно. Макс вздыхает и явно отходит куда-то в безлюдное место, потому что говорить начинает только после долгой паузы. — Как ты справилась? Много крови? — Она до сих пор на мне. И пахнет. — Иди в душ. — Гарри плачет, я... — Дай ему трубку и иди в душ. Я поговорю пока, займу его, а ты приведешь себя в порядок. Не спорь, ладно? Алла. В душ. Она усмехается, проводит ладонью по лицу. Максим прав, разумеется. Она не спрашивает, правда ли у него есть время на это все сейчас, просто оставляет все еще плачущего сына с телефоном в своей спальне, сама скрывается в душе, где поспешно смывает с себя Лизину кровь. Вода бледно-розовым потоком исчезает в сливе, Алла еще несколько секунд стоит под горячими струями, только по клубам пара понимая, что включила совсем уж кипяток. Вышагивает на коврик и ловит в запотевшем зеркале свое отражение, проводит ладонью по стеклу, стирая капли, и разглядывает себя. Она не изменилась за прошедшие семнадцать лет. Из зеркала на нее смотрит все та же пятидесятилетняя Алла, но чуть более подтянутая, с более белой кожей без веснушек, с твердыми мышцами, способная перевернуть самосвал, если понадобится. Не человек — монстр, монстр, который сегодня каким-то чудом не напал на собственную дочь. Гарри стучит в дверь нетерпеливо, и Алла тут же набрасывает халат, туго затянув пояс, и выходит, забирает у сына телефон. — Я долго? — выдыхает она в трубку, другой рукой прижимает к себе сына. — Достаточно быстро, чтобы Гарри не заскучал, но слишком долго, чтобы я не догадался о твоем состоянии. Она усмехается невесело, опускает ресницы. — Алла, ты хорошая мать. — Ты знаешь, что я могла сегодня сделать. — Знаю: ничего. Мы это проходили лет пятнадцать назад, помнишь? Ты НИЧЕГО не сделала бы. Никогда не причинишь никому вред. — Я причиняла. И тебе тоже. — Алла, Алла. Пожалуйста, не надо. Ты никогда ничего плохого мне не делала. Ты подарила мне детей, и я знаю, что ты никогда не причинишь им вред тоже. Ты успокоилась? — Физически — да, — соглашается Алла. С запахом крови ушла и жажда, ее больше не тянет обнажить клыки. Едва она заканчивает разговор, уже успокоившийся Гарри дергает ее за руку. — Что, Гаррик? — У тебя глаза светлые опять. Алла леденеет. — Ты что, сынок? А какие были? Она знает, конечно, какие были — фиолетовые, как и всегда в охоте. Только подумать не могла, что сын успел это заметить, ей казалось, она смогла сдержаться. Но нет, она контролировала себя куда хуже, чем думала. Рано или поздно они увидят ее настоящую, увидят, что она чудовище, а не человек. Рано или поздно она причинит кому-то вред, и хорошо еще если не им, а кому-то постороннему. Лиза возвращается домой вместе с няней, у которой давно закончился последний перед выходными рабочий день. Таня рассказывает, что врач объяснял про перевязки, которые можно самим делать дома, но можно и медсестру вызвать. Что шрама почти не останется, что Лизе лучше много отдыхать сегодня. Вместе с дочерью вернулся и запах крови, на ней все те же носки, и Аллу мутит. — Хотите, я останусь, пока Максим Александрович не вернется? — спрашивает Таня предупредительно. Алла медлит. Ей не хочется, чтобы Максим знал, что она не справляется. К тому же запах не такой уж сильный. — Нет, ты и так задержалась, езжай. Все нормально, я справлюсь. Справится она, как же. Лучше бы это ей уехать отсюда подальше, а не Тане, ей лучше бы не оставаться рядом с детьми постоянной угрозой для их жизни. Всем в этом доме было бы безопаснее без нее. Неужели единственный способ обезопасить детей — это оставить их? Стягивая с сонной дочери носки, Алла старается не дышать, но запах проникает в нее как будто бы через кожу. Она отступает на шаг, едва не сбивая Гарри с ног, когда дверь за ее спиной открывается, Максим тут же крепко обнимает ее за плечи и прижимает к себе. — Я уложу их. Все нормально. Ничего не нормально. Но Алла только кивает и почти бегом вылетает из детской, в своей комнате зажигает свечи, и, пока она лихорадочно моет руки, комнату заполняет запах ванили и шоколада. Тошнотворно сладко, но зато перебивает все остальное, перебивает запах крови. В комнате нет часов, Алла просто видеть их не может с тех пор, как стала вампиром, они словно бы подчеркивают, что времени для нее не существует теперь, годы ничего не значат для нее лично, их течение только забирает у нее близких людей. Сначала родителей, потом брата, скоро заберет и всех остальных. Она сидит на постели, обхватив колени руками, слышит, как в коридоре раздаются тихие шаги, как практически беззвучно распахивается дверь, все также не поднимая головы, она по звукам и запахам угадывает, как близко подходит к ней Максим, садится рядом. Тянет к себе, и Алла прячет лицо у него на груди. — У вас у всех был тяжелый день. — У Лизы был тяжелый день. Сначала она поранилась, а потом едва не стала жертвой вампира, — жестко говорит Алла. И Максим с такой силой встряхивает ее за плечи, что у Аллы зубы щелкают. Разумеется, он не смог бы сделать ей больно, даже если бы захотел, но такой грубости она просто не ожидала. — Прекрати себя жалеть, — требует Максим резко. — Это уже ни в какие рамки. Они дети, мы несем за них ответственность, мы оба. И мне все равно, что ты напугана, что тебе плохо, что ты хочешь сейчас сбежать от нас куда подальше, только бы не навредить детям. Соберись. Как он понял, что она сбежать хотела? Алла ведь только подумала об этом, даже не планировала ничего, просто возникла эта мысль, ведь без нее они действительно будут в безопасности. Алла закрывает глаза, стараясь сдержать так некстати подступающие слезы. — Это жестоко, Максим. — Я знаю. И лучше я буду грызть себя потом за эту грубость, чем промолчу, и ты испортишь жизнь всем нам. Я видел, как ты вылетела из комнаты, я знаю, что ты боишься. — Он медлит, средним и безымянным пальцами поднимает ее подбородок вверх. — Я всегда слушал тебя, помнишь? Ты не называла причин, но я перестал просить сделать меня вампиром. Я не против был давать тебе кровь, я и сейчас не против, если ты вдруг захочешь. Мне все равно, что ты вампир и что мне все время кто-нибудь хочет горло перегрызть. Меня не пугает то, что ты убивала и угрожала убивать еще. Но если ты сбежишь, оставишь детей из-за своего страха, я никогда не приму это и не прощу. И я требую — требую — чтобы ты поклялась мне никогда этого не делать. — Поклялась? — выдыхает Алла растерянно. Макс тянется к ее тумбочке, вытаскивает миниатюрную иконку из верхнего ящика и протягивает Алле. Жест с виду небрежный, но она успевает заметить, как напряжена его рука. — На иконе клянись. — Максим... — Тебе не кажется, хоть на минуту, что ты мне должна? — спрашивает он неестественно ровным тоном. Должна, и всегда будет. Перед глазами проносится все, что он сделал для нее за эти годы. Как убирал кровь на ее кухне, когда она едва не набросилась на него, как выносил ее на руках раненную из леса, как говорил, что выбрал ее и примет ее любой, как смывал с нее кровь Маслякова, стоя вместе с ней в ванной, промочив собственную одежду насквозь, но не отпуская ее, пока она не оказалась чистой, как давал ей кровь и в итоге пострадал из-за этого, как просил Милу обратить его, как вместе с Соней помогал изменить расстановку сил в конклаве, как звал замуж несколько раз, как целовал ее руки, когда она рассказала про яйцеклетки. Все эти годы, изо дня в день, Максим делал все для того, чтобы она была счастлива и в безопасности. Алла накрывает божественный лик ладонью, из под ресниц слезы текут. — Я не уйду, — говорит на шепотом. Максим тут же убирает икону на тумбочку, сжимает жену в объятиях и утыкается носом в ее волосы, целует куда-то в пробор, жмется губами к виску, скуле. — Прости. Прости меня, прости, прости. — Не за что извиняться, это правда. — Не правда. — Макс берет ее лицо в ладони, и у него у самого глаза блестят. Его действительно просто придавило чувством вины, Алла никогда его раньше таким раскаивающимся не видела. И все из-за одной фразы. — Это не правда, ты не должна мне и никогда не будешь. Она только качает головой. Нет сомнений в том, что Максим верит собственным словам, но это не означает, что он прав. — Ты сможешь поменять повязку Лизе завтра? — спрашивает Максим, бережно перебирая ее волосы. Одна только мысль об этом навевает ужас, Алла мотает головой молча, и Макс тут же успокаивающе гладит ее по спине, качает головой. — Ладно, ладно. Только вот, пусть это первая рана, но точно не последняя. Будут битые коленки, и много. И ты привыкнешь. — Ты в самом деле думаешь, что не будет лучше, если я просто уеду? Оставлю их с тобой, в безопасности? — спрашивает Алла серьезно. Максим отвечает не сразу. Она разглядывает его лицо, пытаясь увидеть там ответ, но кроме чуть опущенных ресниц ничего не выдает его задумчивости и эмоций. Гарри вырастет очень похожим на отца, это сразу видно. Такие же потрясающие нежные глаза, такая же добрая улыбка, такое же умение смягчить любую ситуацию. — Я это знаю, — произносит он наконец. — Я много работаю, и ты тянешь все на себе, ты потрясающая мать, и им очень повезло, что ты все время рядом. Когда тебе трудно... они еще слишком маленькие, чтобы понять это. Из сегодняшнего дня Лиза запомнила, что ты взяла ее на руки. Сжимала ее ладонь перед тем, как ее увезли. Сняла с нее носки вечером. — Откуда ты?.. — Так она и рассказала, — смеется Макс. — Алла, Лиза так сказала. Сказала, что ей не было страшно, потому что ты сказала «все будет хорошо». Сама Алла помнит это смутно. Она все силы прикладывала к тому, чтобы клыки не выпустить, даже отчета себе не отдавала в том, что говорит. Похоже, она в самом деле справилась, по крайней мере на этот раз, но будут и другие. Сладковатый аромат свечей наконец стер из комнаты запах крови, и Алла постепенно расслабляется в руках Максима, слушает, как за окном начинается дождь. Дождь — это очень хорошо, он смоет со двора все следы произошедшего. Она не открывает глаз, когда Максим покрывает поцелуями ее плечи, сдвигая широкий ворот халата в сторону. — Я эгоист, — выдыхает он. — Я никогда тебя не отпущу. Алла поднимает ресницы и сама тянется губами к его губам. Поцелуи Максима жаркие и жадные, и меланхоличная тяжесть прошедшего дня отступает, сменяясь обаянием ночи. В комнате почти совсем нет света, но она видит в темноте прекрасно, легко расстегивает его рубашку, и Макс прикусывает вдруг ее шею, лижет, заставляя Аллу дрожать от желания. Сегодня он не такой, как обычно. — Ты что задумал? Максим уже как-то притаскивал сексуальные игрушки, к которым она сперва отнеслась скептически, но быстро распробовала это новое удовольствие. Сейчас ей почему-то кажется, что без игр снова не обойдется. И действительно. — Мы давно не играли с кровью. Ты забыла, как это, я хочу тебе напомнить. Между ног горит, и Алла не может ему противиться, что угодно, она сделает с ним что угодно, как ему нравится. А что эти игры Максу нравятся, сомнений не вызывает. Он раздевает ее медленно, все время останавливаясь, чтобы целовать ее гладкую кожу, ласкать пальцами напряженную грудь. Алла стонет, цепляясь пальцами за его спину, а потом смотрит на Максима уверенно и дерзко, легким движением опрокидывает его на спину, стараясь рассчитать силы. Она садится сверху, одной рукой заводит его руки за голову к спинке кровати. Мелькает мысль, что можно было бы привязать его, но останавливаться ради этого не хочется, и Алла продолжает удерживать его запястья рукой. Выходит не очень ловко, ее ладонь слишком маленькая для этого, и Алла чуть впивается ногтями в его кожу, чтобы Макс не освободив руки. Он стонет, запрокидывая голову, открывая шею, и секунду Алла колеблется. Она сегодня слишком нестабильна, чтобы быть уверенной в себе, она может его поранить. Увлечься... — Не вздумай остановиться, — хриплым от желания голоса говорит Максим, и она склоняется к нему, гладит вену на шее языком, срывая с его губ стон за стоном, и только убедившись, что они оба готовы, выпускает клыки, протыкает кожу медленно, чувствует вкус крови на языке. Всего пара капель, но это сводит ее с ума, Алла целует Максима в губы, пачкает его рот его же кровью. Он высвобождает руку, сжимает ее бедро с силой, если бы это было возможно, то остался бы синяк. Алла ерзает на нем, трется о вставший член через белье, и чувствует, что она уже очень влажная. Максим не торопится, развязывает ее халат почти вдумчиво, отводит ткань белья в сторону и касается входа, собирая ее влагу, заставляя Аллу окончательно отпустить руки и запрокинуть голову назад в стоне. Чтобы раздеться полностью пришлось бы отстраниться, но тепло его кожи в эту секунду — самое необходимое, и Алла только тянет вниз его брюки вместе с бельем и медленно насаживается до конца. Интенсивность ощущений до сих пор не стала привычной, Алла стонет в голос и едва не падает на Макса, удерживаясь за спинку кровати, выжидает, привыкая к ощущениям, прежде чем начать двигаться. Его ладони скользят от ее колен вверх, по бедрам, накрывают грудь, и Алла больше не думает ни о чем, только увеличивает темп, совершенно теряя связь с реальностью. Сегодня Максим срывается первым, и ощущая это внутри, Алла отпускает себя тоже, все-таки падает на его грудь и дрожит в сильнейшем оргазме, в глазах темно. Через минуту, приходя в себя, она медленно моргает, и в очередной раз поднимая ресницы видит прямо перед собой кровь на его шее, след от ее клыков... но совсем ничего не чувствует. Голода нет. *** Воспоминания о Лизином неудачном опыте с квадроциклом не стерлись так легко, как хотелось бы, хотя нога ее действительно зажила довольно быстро. Вот бы еще забыть этот запах, растерянный взгляд Гарри, его непонимающее «У тебя глаза светлые опять», которое звучит у нее в голове каждый день, до сих пор. Алла едет к Валере, стараясь хоть немного отвлечься от этих воспоминаний, а он почти с порога огорошивает ее приглашением на Хэллоуинский бал. Вот уж какое мероприятие она бы предпочла не посещать, но Валера говорит: Иосиф настаивал. Лично бы и настаивал тогда, а то все через посредников. Отношения с Кобзоном у нее так и остались слегка натянутыми, и Алла не слишком озабочена тем, чтобы их восстанавливать. У нее слишком много забот и так. К Леонтьеву она приехала, в общем-то, поговорить о детях, просто выговориться, или, скорее, прокричаться. Хотелось, чтобы собеседник не успокаивал ее, как всегда поступает Максим, а смотрел на вещи со стороны, более сухо. И друг выслушивает ее внимательно, не перебивая, говорить начинает не сразу. — Когда я обратил тебя, я был уверен, что ты станешь вампиром. Вампиром, и больше никем, потому что жажда, сила и инстинкты нас определяют. Это — кто мы есть. Алла садится на подоконник и закусывает губу. Все так, как он говорит, обращение все перевернуло, не только физиологию, оно навсегда изменило то, кем она являлась. — Но ты другая, — продолжает Валера, — ты стала женой и матерью, я и подумать не мог, что это возможно для таких, как мы. Ты сокрушалась, что не можешь летать или двигать взглядом предметы, но твой дар куда шире. — У меня нет дара, — возражает Алла растерянно. — Есть. Твой дар — человечность. Может быть, ты этого не видишь, но нет ни одного другого вампира, способного жить так, как живешь ты. Ты сильнее всех вампиров и сильнее людей, потому что не изменилась внутри после обращения, так появился твой дар. — Я тоже могу сорваться, ты же видел, — упрямится Алла. — Также, как все. Валера смотрит на нее задумчиво, словно старается разглядеть в ней что-то новое, а потом с сомнением качает головой. — Знаешь, я больше не думаю, что ты сможешь. И надеюсь, когда-нибудь ты сама это поймешь. Домой она едет совершенно огорошенная его словами, но так до конца и не уверена, что понимает их. Дар — человечность? Первая мысль, разумеется, что дар это довольно бесполезный, то ли дело предметы взглядом передвигать, но чем ближе лимузин приближается к дому, тем серьезнее ей кажутся Валерины слова. Что если это и вправду невероятная удача, то, что ей удалось построить вопреки своей природе. Вопреки тому, что вампиры бесплодны, что воспринимают людей, как еду, что смертные рядом с ними в постоянной опасности... Не смотря на все это ей удалось создать настоящую семью, полную любви и заботы. Разве это не дар? Рассказывая вечером, как прошел ее день, эту часть разговора Алла замалчивает, трудно озвучивать то, что у нее самой до сих пор вызывает только оторопь. — А что хочет Кобзон? — спрашивает Максим, целуя ее в волосы, притягивает к себе за талию. — Не знаю, — Алла с трудом удерживается на ногах, в последний момент хватается за спинку дивана. — Макс... Он усаживает ее к себе на колени, Алла обнимает Максима за шею, отводит челку в сторону с его лба. — Попросил приехать в офис. — Хэллуин отмечать будете? Ты оденешься в вампира? — Я каждый день одета в вампира, — отмахивается Алла. — Но ты прав, там действительно что-то вроде бала. Пойдешь со мной? Максим кивает, целует ее коротко. Чтобы подготовить подходящие образы, у них совсем немного времени, а Максим упорно настаивает на тематических костюмах. И Валера ведь что-то про тематику говорил. Алла вздыхает, выбирает черный брючный костюм с алыми вставками и плащ, Макс смеется, разглядывая ее. Для него они подобрали почти средневековый костюм, и Алла сценическим гримом нарисовала на его шее отметины от клыков и струйки крови. — Могла бы сделать настоящие. — Смотри как бы кто-то другой тебе там настоящие не сделал, — морщится Алла. Шутки о превращении его в вампира по-прежнему воспринимаются болезненно. Максим это чувствует, конечно, обнимает ее мягко и нежно гладит по щеке костяшками пальцев. Обещает больше про это не шутить, и до Москвы они добираются будучи уже снова в приподнятом настроении. Почти с порога в нос бьет резкий запах крови — и звериной, и человеческой, — а также алкоголя и сигарет. Угощения сегодня на любой вкус, вот только еды, разумеется, нет, и Алла с тоской думает, что Максим вряд ли получит от этого мероприятия хоть какое-нибудь удовольствие. Со всех сторон на нее смотрят знакомые лица, Алла сама не успела заметить, когда привыкла к ним всем, а не только к тем, кого заранее знала по сцене. Теперь она действительно знает каждого в лицо, помнит имена, и, не смотря на довольно кровожадный характер некоторых из них, отношения у них почти теплые и доброжелательные, чего невозможно было предположить еще лет семь назад. София целует ее в щеку, потом Максима тоже, и Алла впервые не вздрагивает от того, что клыки чужого вампира так близко к шее Макса, да и он сам охотно обнимает Соню за плечи, улыбается, говорит, что рад ее видеть. — Алл, тебя Иосиф спрашивал. Вот Славик тебя проводит. Славик это молодой мальчик-донор с перебинтованной рукой, явно успел покормить кого-то сегодня. Он почти кланяется Алле и показывает ей дорогу, как будто она без сопливых не знает, где кабинет Кобзона. Уже сделав за ним пару шагов Алла оборачивается к Максиму, и тот успокаивающе кивает, мол, он будет в порядке. Каменный пол эхом разносит стук ее каблуков, Алла всегда приходит сюда в обуви на высоком каблуке, это помогает ей чувствовать себя значительнее и сильнее, и другие тоже видят ее именно такой. У больших дубовых дверей Славик снова кланяется и исчезает, она так и не успевает сказать ему, что поклоны совсем не обязательны. Стучит и толкает дверь в кабинет сразу, Иосиф сидит за столом у окна и попивает темно-красную жидкость из высокого стакана. — Причина вырвать меня из дома на маскарад должна быть значительной, — замечает Алла, проходя к столу. — Здравствуй. — Здравствуй. Говоришь так, словно чувствуешь себя на все свои шестьдесят восемь. Голос Кобзона чуть насмешливый, и Алла тоже улыбается, усаживаясь в мягкое кожаное кресло. Этот кабинет навевает на нее тоску, смесь фильма о вампирах и кабинета Калугиной из «Служебного романа», как будто дизайнер пытался воссоздать интерьеры замка Дракулы, но в своем распоряжении имел только реквизит советского кино. Лишь кресла здесь словно из другой реальности, и хочется сжаться на сидении так, чтобы никакая часть тела не оказалась за его пределами. — А я и чувствую себя на шестьдесят восемь, — говорит она хмуро, — пусть внешность тебя не обманывает. — Тогда, пока не настал час мерять давление, сразу к делу, — резюмирует Кобзон, Алла только закатывает глаза. Она не успела ничего выпить, и запах крови из его стакана дразнит. Будет здорово побыстрее закончить этот разговор. — Я устал, петь больше не хочу. — Воруешь мои идеи? Алла ловит его взгляд, но собеседник не улыбается, и она тоже перестает, чуть сводит брови под челкой. — Не совсем. Я подумал, пришло время мне умереть, по крайней мере в глазах публики. Уеду куда-нибудь, изменю внешность. А поют пусть молодые. Он говорит так спокойно и серьезно, что Алла ни секунды не сомневается — это именно то, что он собирается сделать. Отказаться от всего, что построил, от репутации и славы, ради покоя, она сама бы так не смогла... Но ведь рано или поздно придется, нельзя вечно в глазах публики оставаться молодящейся старушкой, лет через двадцать у людей возникнут логичные вопросы. Она трясет головой, отгоняя мысли о собственном весьма удручающем будущем. — «И станем уходить, кто раньше, кто поздней», — бормочет она. — Со сценой понятно, а конклав? Если ты уйдешь, начнется грызня за власть. Просто ни минуты покоя. Алла ужасно устала от интриг и перетягивания одеяла туда-обратно еще в прошлый раз, когда боролась за голоса в конклаве, а теперь все начнется по новой. — Не начнется, ведь я оставлю преемника, как принято у нас в стране. Алла морщится неуместной аналогии и не смеется. Неторопливо она вытаскивает сигареты из сумочки и щелкает зажигалкой, затягивается один раз и ставит локоть на стол, почти утыкаясь дымящейся сигаретой в нос Кобзону. — Кто же будущий царь всея вампирской Руси? Лев Валерьянович? — наконец спрашивает она. Это не самый плохой вариант, на самом деле, и в глубине души Алла надеется, что именно Лещенко и станет главой конклава, потому что остальные варианты максимально ненадежные и точно приведут к кровопролитию совсем не в аппетитном смысле этого слова. — Думал об этом, но Лева не хочет, да и возраст уже, ему самому скоро нужно будет на покой, а руководство конклавом сопряжено с некоторой представительской работой. — Знаю-знаю, — Алла морщится. — И чья смазливая рожа будет нас представлять, в таком случае? — Блестящая формулировка, Алла. Твоя. Ей кажется, что она ослышалась. Не может же он в самом деле повесить эти обязательства на нее. Да и какой из нее руководитель? Она даже стройкой руководить не могла, дача строилась много лет с очень переменным успехом, а к замку Максим ее почти и не подпускал. В своих силах Алла не сомневается — она справится с этим, конечно же, но желания посвящать работе столько времени, когда она уже бросила сцену и собиралась уделять все время детям... — Найди кого-нибудь другого. Кобзон забирает у нее сигарету, тушит о блестящую металическую лампу и выбрасывает окурок в урну. Видеть его раздраженным Алла терпеть не может, в ведении переговоров Иосифу нет равных, и она прекрасно понимает, что он сумеет ее уболтать, главное надавить на нужные рычаги. И рычаги он выбирает максимально точно с первой попытки. — Освободившееся в конклаве место ты можешь занять любым вампиром на свое усмотрение и никого не спрашивать. А эта должность обеспечит полную безопасность Максиму, а также твоим детям и прислуге, если ты когда-нибудь и им тоже клыки покажешь. — Мне этого мало. — Алла смотрит на него прямо и уверенно, нагло, как умеет. Ни один мускул не выдает то, насколько соблазнительно для нее это предложение. — Хочу новые правила по обращению с донорами в этих стенах. Жесткую регулировку конфликтов между вампирами, ситуация с Масляковыми повториться не должна. И правила обращения новых вампиров. Иосиф отодвигает от себя стакан, стекло с противным звуком движется по столешнице, жидкость немного перехлестывается через край и красная капля стекает вниз, расползается по столу. — Ты зарываешься. — Было приятно пообщаться. Алла поднимается и разворачивается на каблуках. Она уверена, что он не даст ей уйти, но пока она идет к двери, Иосиф молчит. Не останавливаться же самой, это было бы унизительно — и Алла выходит, закрыв за собой дверь. Ну ведь дура, какая же дура. Могла протащить в конклав своего человека, навсегда избавить себя от конфликтов, но вместо этого решила в одиночку законы поменять. Браво. Коридор, ведущий в главный зал, довольно темный, но ее зрение выхватывает каждый силуэт и каждую тень, поэтому Максима, прислонившегося к стене, она видит сразу. Он тоже замечает ее издалека — по стуку каблуков. Макс тут же шагает в ней и обнимает, сжимая рукой ее спину. — Ты напряженная. Что он хотел все-таки? — Давай дома поговорим. Хочу уехать отсюда. — Алла оттягивает воротник плаща, словно ей трудно дышать. Дышать и в самом деле как будто стало тяжелее. Насколько же это в ее духе — принимать необдуманные решения, а о последствиях думать уже потом. — Тебя Лев Валерьянович искал, — замечает Макс, все еще не убирая руку, прижимает Аллу к себе очень бережно. Ей до сих пор в новинку такое отношение, хотя прошло уже шестнадцать лет. Ее так не оберегали даже когда она была человеком, а теперь, когда она ударом кулака может разбить гранитную плиту или кирпичную стену, особенно поражает, что касания Макса такие нежные. Значит, Лещенко хочет ее увидеть. Он наверняка знает, что предлагал ей Кобзон сегодня. — Нашел, — выдыхает Алла, поднимая глаза. Лев стоит в дверном проеме, за его спиной шум вечеринки, а между ними — ни души, так что избежать разговора, очевидно, не удастся. — Так что ты ему сказала? Можно поздравить? — Предложила свои условия, он отказался, — Алла не видит смысла что-то скрывать. Максим переводит озадаченный взгляд с одного на другого, но в разговор предпочитает не вмешиваться. И тогда Лещенко вмешивает его сам, Алла мечтает откусить ему голову, просто ужасно не хотелось обсуждать это с Максимом прямо здесь. — Алла тебе не сказала, кажется? Иосиф Давыдович хотел сделать ее главой конклава. Если они сейчас вдвоем начнут ее уговаривать, это будет невыносимо. Но Алла твердо решила для себя, что в кабинет Кобзона сегодня не вернется, возвращаться и сдавать свои позиции будет унизительно. Куда хуже, чем если пост займет кто-то другой. — А ты отказалась? — Максим теряется на какую-то долю секунды, а потом ясно улыбается и целует Аллу в щеку. — Умница. Еще не хватало. Так мы домой? Я вызову водителя сейчас. Тревога стекает вниз по коже и исчезает в невидимом сливе под ногами. Быстро попрощавшись с Лещенко, они спускаются вниз по лестнице в полнейшей тишине, Алла снова тянет ворот вниз, и Максим не выдерживает этого зрелища, развязывает ленты и оставляет плащ просто болтаться у нее на плечах. Алла благодарно кивает, когда садится в машину. Только когда они тронулись с места, а она удобно устроила голову у него на плече, Максим спрашивает о разговоре, и Алла пересказывает все, случившееся в кабинете за закрытыми дверьми, прикрыв глаза. Ловкие пальцы Макса перебирают ее волосы, массируют голову бесконечно приятно. — Ты правда не хочешь, чтобы я взяла эту должность? — уточняет она с любопытством. — Мне все равно, но я не хочу, чтобы ты соглашалась на условия, которые тебе не подходят, — отзывается Максим. — Мне кажется, Лев Валерьянович передаст начальству, что нашей семье это не интересно, и Кобзон попросит тебя получше. Алла хохочет, запрокинув голову назад. Поразительная дальновидность. Услышав три коротких реплики он целую стратегию выстроил и исходя из нее отреагировал, уму непостижимо. — Я поверила, что ты рад моему отказу. — Так и должно было быть, — Максим целует ее в уголок губ, улыбается. — Я коварный. От Кобзона ничего не слышно почти месяц, в самом конце ноября он звонит ей, и Алла долго смотрит на высветившееся на телефоне имя, прежде чем ответить. — Ты нашел нового кандидата? — спрашивает Алла, едва поздоровавшись. — Расскажешь, кого? Мне жутко любопытно. Даже через трубку слышно, что у Кобзона едва пар из ноздрей не идет от злости, а она с трудом сдерживает смех. Никого он не нашел, разумеется. — Я подумал о твоих условиях, — говорит он неохотно. — Ты наглая, Алла. Это тебе не шоу-бизнес, где все тебе в ноги падают. — Правда? — разочарованно тянет она. — Тогда я тем более рада, что отказалась. Зачем нужна такая должность, если никто в ноги не падает? — Прекрати паясничать. — Слушай, — Алла становится серьезной наконец, — мне сегодня дочь рисунок принесла, нарисовала наш дом ручкой, попросила помочь ей его разукрасить красками. Ты серьезно думаешь, что я предпочту вместо этого рулить теми, кто мое мнение не уважает? Нахрена? — Твои правила по донорам и конфликтам, — выдыхает Кобзон. — Что конкретно ты имела ввиду? Ее губы растягиваются в улыбке. Вот это уже другой разговор. Они встречаются под Новый год, и вместе готовят новые законы для вампиров. Не удалось протащить все идеи, которые крутились у Аллы в голове, но по крайней мере все доноры, принадлежащие конклаву и отдающие свою кровь в офисе, будут сдавать ее при помощи катетеров и иголок, подготовленные запасы будут передаваться вампирам в пакетах, никакого прямого взаимодействия. Таким образом она планирует полностью исключить возможные убийства в этих стенах. Конклав упирается и спорит, но в конце концов, возможность с одобрения конклава иметь личных доноров никуда к огромному сожалению Аллы не делась, поэтому сопротивление удалось сломить. Что же касается конфликтов между вампирами, Алле показалось, что все с облегчением восприняли ее идею не допускать смертоубийства и решать вопросы о казни вампиров на конклаве. Наказание за нападение на любого из своих — смерть. Нападение на семью вампира, даже если они смертные, влечет те же самые последствия, если кто-то считает, что есть угроза раскрытия существования вампиров, виновные тоже должны предстать перед конклавом. Здесь Алла непреклонна, случая с Масляковыми повториться ни в коем случае не должно. Ох и не понравится всем остальным увеличенная власть конклава, но Алле на это по большому счету наплевать. Главное, чтобы слушались, даже если неохотно. Обращение новых вампиров почему-то оказывается куда более острой темой, чем доноры, и это злит. Алла настаивает на том, что обращать можно только умирающих или тех людей, кого одобрил конклав, но это звучит как что-то невозможное. Контролировать доноров внутри офиса вполне возможно, но как контролировать обращения, которые могут происходить в любой части страны? Она не только не добивается большинства голосов, ее вообще не поддерживает никто из конклава. — Мы не сможем обеспечить соблюдения правил и опозоримся. Вот и весь разговор. Алла обещает себе, что так этого не оставит, вернет эту тему на повестку и добьется своего рано или поздно. Может быть, сейчас просто не время. — Ты выбрала, кого назначишь в конклав? — спрашивает Иосиф, когда со всеми остальными вопросами они уже разобрались. — Тебе понравится. — Валера в конклаве мне не понравится. Кобзон чуть заметно морщится, но для него даже такая мимика — довольно яркое выражение эмоций. Алла усмехается, очень заметно, с каким трудом для него связана эта передача власти. — Не переживай, Валера отказался. Ротару согласилась. Этот выбор дался ей очень непросто. С Соней они слишком разные, их позиции не совпадают ни по одному вопросу, и кровожадность Ротару вызывает у Аллы только одно желание — придушить ее. Вообще-то, если говорить совсем уж честно, желание придушить ее возникает вне зависимости от кровожадности, Аллу раздражает в Софии буквально все, но именно поэтому ей и нужно быть в конклаве. Абсолютная власть развращает, и правильно будет иметь рядом с собой человека, который в любой момент сможет сказать ей в лицо свое твердое «нет».