Nosferatu

Александр, как и прежде, не знал ни того, что он сам говорил под гипнозом чуть больше недели назад, ни какого-то плана, в который были посвящены абсолютно все, кроме него. Он не знал даже себя, теряя того, кем когда-то был, в полной бессмысленности и пустоте, и ночами ему снилось, как его собственный образ из прошлого — ещё совсем мальчишка, в те времена верный только себе, — планомерно лишал его крови, с пугающим равнодушием просто выдёргивал сердце. Кровавые линии смерти души оплетали и руки, и грудь, Александр просыпался, но обретал покой только на миг, мальчик — Саша — вновь возвращался к нему, убивал его, и бесконечная вложенность этих кошмаров друг в друга едва не сводила с ума. Становилось по-настоящему легче, только когда стальной наручник до крови царапал запястье, возвращая к реальности. Александр торопливо глотал воздух, почти задыхаясь, когда Агата гремела массивной цепью, идя к нему ближе пускай и посреди ночи. Они были друг к другу прикованы, чтобы охотники не упустили его из виду, как объяснил ему Кирилл; под воздействием сильного зова жертва могла идти к немёртвому на пределе своих физических сил, как сказала ему Лена, потому верным решением было связать его с кем-нибудь из команды буквально. Агата взяла эту роль на себя, даже если Александр этого не хотел, потому что подчас она словно могла смотреть внутрь чужого сознания, а ещё как будто испытывала к нему непреодолимую неприязнь. Александр только знал, что они перемещались на поезде в неизвестном ему направлении и что почему-то должны были держаться все вместе. Он знал только, что носферату, наверное, угрожал ему и имел над ним какую-то власть, и ещё он знал, что Ярослав был тем, кого он однажды позвал силой одной мысли, и кого он полюбил, и кого потерял по какой-то причине, которая ускользала из памяти. Всё остальное не складывалось, не могло составить собой целостную картину, будто фрагменты из разных разбившихся стёкол, которые он пытался сложить воедино. Осколки воспоминаний царапали и пронизывали его разум, беспорядочно вспыхивая и исчезая. Какая-то нить непрестанно тянула его к себе, этот жуткий ребёнок-убийца являлся в любом из снов, он словно был под гипнозом, но на него ничего не воздействовало, он искал в своей голове образы, а находил только тени, и он не знал, когда это всё началось и возможно ли было вновь вырваться и обрести себя. — Нет, я не знаю, Кир, — где-то за стенкой послышались голоса; вместе с тем поезд набирал ход, и шум колёс практически заглушал то, что Александр мог различить. — …правда не знаю. Он… — тысячи звуков сливались в один. — …только хуже. Нам нужно ждать. Александр невидяще смотрел вперёд. — …видеть его таким! Что, если твоё вмешательство… — Хватит винить её, — резко бросила Агата; её голос доносился отчётливее других. — Лена всё сделала правильно. Никто не знает, как сильно немёртвый тянет за нить зова и не пытается ли внушить что-то, что заставляет его терять рассудок, на расстоянии. Никто не знает природу его кошмаров. — Когда мы убьём его, всё закончится, — проговорила Лена убеждённо. — И у нас есть единственный путь. Кирилл лишь тяжело вздохнул. Цепь наручников, достаточно длинная, чтобы позволять Александру с Агатой находиться в двух смежных купе, обвивалась вокруг руки, словно змея, и змеёй исчезала сквозь щель приоткрытой двери. Александру казалось: внутри него, в разуме, в сердце, в душе точно так же ползли, обездвиживая, отравляя, десятки подобных цепей-змей. Одна из них с каждой секундой душила его, словно смыкаясь вокруг горла тенью-петлёй смерти. Александр не мог дышать; призрачное дитя не сводило с него своих ясных зелёных глаз и тянуло к нему руки, но как Александр был способен соединиться с ним, если тот всякий раз отвергал того, кем сам стал спустя немногим больше двадцати лет? На плечо легла рука близкого человека, и Александр измученно прошептал: — Что… что я чувствую, Кир? — тот не разрывал прикосновения, выражая поддержку настолько, насколько мог. Кирилл всегда был таким сильным, Кирилл мог вынести что угодно, и, даже потеряв свою единственную любовь, Кирилл оставался собой самим. — Верен ли я себе или пытаюсь избавиться от собственной тени? Кирилл только слегка надавил на его плечо, и Александр просто рухнул к нему в объятия в тщетной надежде, что змеи исчезнут и раны мгновенно затянутся. Ребёнок смотрел на него, не моргая, но Кирилл не обращал на него никакого внимания. — Ты же знаешь, что я совершенно не в силах понять это за тебя, — его руки сомкнулись ещё крепче. — Но я с тобой, и я помогу тебе не потерять твой путь. Как тогда, в детстве, помнишь? Александр прикрыл глаза, проваливаясь в бесконечный туман давно исчезнувшего. Кирилл был лишь немногим старше, и Кирилл всегда защищал его от насмешек соседских мальчишек, Кирилл стал его первым другом, Кирилл был для него братом, которого он никогда не имел. Они чуть отдалились, когда тот встретил Веру, и ещё больше — когда Александр в одночасье остался один, потеряв отца-преступника и сбежавшую от этой ужасной реальности мать. Он и сам всё равно что сбежал в Петербург, и тогда их с Кириллом связь временно прервалась, а затем они с Дашей случайно столкнулись, сумели увидеть друг друга, затем на душе стало спокойнее и Александр вернулся в Москву, затем, кажется, всё наконец-то наладилось, и Ярослав… Ярослав… Александр распахнул глаза: всё прерывалось, всё путалось, гасло, и сотни фрагментов вновь были разрозненными… Мальчик смотрел на него его собственным взглядом. От него невозможно было сбежать, потому что ребёнок был им самим. Мальчик коснулся своей маленькой ладонью цепи и натянул её с той силой, что с запястья вниз снова начала стекать кровь. Александр дрожал, не способный прервать это хоть на миг, и перед глазами мелькали десятки картин, каждую из которых он совершенно не мог вспомнить, но чувствовал всем сердцем: вокзал, этот странный знакомый, признание, свадьба и танец, принадлежащий совсем не той, с кем он так хотел стать семьёй; точный смертельный удар, лилии, кладбище, их разговор и его молчаливая просьба; опасность, охотники, его призыв, появление, близость, почти наступившая вечность; охотники, битва, его выбор быть на стороне света, гипноз, о котором он всё ещё ничего не знал. Александр сейчас знал одно: Ярослав был единственным, вокруг кого всё это обращалось. Александр едва помнил его образ, но сотни деталей, когда он о них думал, принимали отчётливые очертания, даже если всего на мгновение. Мальчик склонился над безвольно опущенной окровавленной рукой так, что алый окрасил кончики его густых тёмных волос, и Александр ощутил в этом что-то предельно значительное и знакомое. — Чего ты хочешь? — прохрипел он ребёнку, бессильный его оттолкнуть. Тот не ответил; тот никогда ничего не говорил, следуя за ним безмолвной тенью и всегда смотря прямо и не таясь. — Почему ты не я? — прошептал Александр в большей степени сам себе, а затем спросил снова: — Почему я больше не ты? Мальчик протянул свою ладонь к его груди и как будто остановил этим сердце: оно совершенно не билось, и Александр тотчас почувствовал липкий страх, проникающий внутрь и ползущий по коже, прежде чем поймал мысль, что, наверное, всё ещё существовал, раз способен был констатировать собственные ощущения. Он снова шагнул в пропасть воспоминаний, которые просто сменяли, стирали друг друга и вместе могли значить только одно. Он всего лишь должен быть сделать шаг навстречу своей прежней жизни, подавив это странное, неясное желание тотчас вернуться назад. То, что теперь так внезапно связало их с Ярославом, на самом деле лежало вне любого пространства и времени, но он должен был идти вперёд. Он бездумно глядел в окно, перечерченное первыми крупными каплями дождя, но до сих видел перед собой совершенно другое. Ребёнок пугающе расхохотался, не сводя с него остекленевших, пустых глаз. Александр вдруг подумал, что сердце того, кто смеялся над ним, никогда не могло быть застывшим. Он должен был окончательно вернуться сюда, вернуться к ней, забывая о Ярославе и обо всём, что осталось в Москве. Даша не могла знать, что ему потребовалось немало усилий, чтобы на самом деле не сбиться с пути. В груди не ощущалось ни тени удара, который бы смог вернуть жизнь. Александр в объятиях своей супруги невольно думал о нём; и танцевал он не с Дашей, а с тем, кого тщетно пытался вытравить из головы. Очень легко было вообразить кроваво-алый блестящий шёлк вместо ажурных белоснежных кружев — и истинную любовь вместо прочной и тёплой привязанности, какую он выбрал разумом, но не сердцем. — Мне нужно… — выдохнул он совершенно бессвязно. — Мне нужно… свободно… Ребёнок молчал, и теперь всё его лицо напоминало лишь маску. Просто позволь мне спастись, защититься от твоей тьмы, будто говорил Александр одними глазами. Позволь мне остаться в рассудке, позволь мне остаться тем, кем я знал себя прежде, тем, кто я есть. Человеком. Ведь рядом с тобой моё сердце навсегда остановится. Как будто сейчас, когда он согласился содействовать охотникам, когда в конце концов счёл Ярослава напоминающим демона, он оставался в рассудке и его сердце билось! Всё сколько-то прояснялось. Помоги мне не утратить себя самого. Ярослав отшатнулся, прервав этот долгий и будто болезненный взгляд. Очевидно, что Ярослав и был тем самым носферату, в реальности которых Александру пришлось увериться неоднократно. Носферату на самом деле могли воздействовать на человеческое сознание как им вздумается, носферату могли вторгаться в него и изменять его, но только сам человек делал выбор, определяющий всё, только сам человек мог идти за ребёнком внутри себя или предать его. Да, сейчас это звучало скорее решительно, нежели обоснованно, и Александр не мог знать, где кончалась его власть над собой самим и начиналось влияние вампира, но он просто должен был… должен был во что-то верить. Он знал, что в какой-то момент утратил ясность сознания, прежние истины стали химерами, и подсознание породило ребёнка, который лишал его сил; он как будто повис в пустоте между реальностью и сотней странных иллюзий, он мог вспоминать только тени, теряя суть, но сейчас было легче, туман почему-то рассеялся, и он беззвучно выговорил что-то одними губами. Безумие не могло отнять веры, а вера давала сил идти к цели, подумал он, снова закрыв глаза, и наконец-то ребёнок его не тревожил. Кирилл наблюдал за ним, не отводя глаз, пока его лицо в беспокойном сне не разгладилось. Лишь когда миновала опасность кошмара и бреда — по крайней мере, на ближайшее время, — Кирилл выпустил своего друга из кольца рук, мысленно пожелав, чтобы вместо чего-то ужасного тому привиделось их детство, прятки и смех, широко раскинувшийся во дворе клён, беззаботные школьные годы, когда всё в мире было так просто. Затем он последовал за цепью, ожидаемо обнаружив Агату с Леной за стеной: те по-прежнему обсуждали план действий на случай, когда доберутся до Ярослава; другие охотники были равномерно рассредоточены по всему вагону и в глазах случайного путника ничем не отличались от обыкновенных людей, не имеющих своей целью настигнуть и убить вампира. Кирилл опустился напротив них двоих с явным намерением — наконец — получить ответы. За чуть грязноватым стеклом начинало темнеть; впрочем, в погоне за носферату и в борьбе за Сашину личность и душу дни и ночи уже давно слились в одно. — Итак, вы на самом деле не знаете, что с ним? — Кирилл не собирался отводить глаз, хотя слегка прищуренный, тяжёлый взгляд Агаты было не слишком легко выдержать. — Мне кажется, что мы сказали тебе об этом чуть меньше чем сотню раз, — она фыркнула, недовольная видимым недоверием. — Гипноз в совокупности с установлением связи с вампиром влияет на мозг и, конечно, способен его повредить. Но я думаю, — Агата побарабанила пальцами по браслету своего наручника, — я думаю, в его случае это не более чем что-то нервное. Ну, знаешь, горечь душевных страданий и всё в таком духе, — её тон был насмешливым и почти грубым. — Ведь он мог влюбиться в того, кого мы стремимся убить, — из горла вырвался хриплый, короткий смех. — Я не берусь судить, сколько там настоящих чувств, сколько навеянных нашим немёртвым, но, если так, мы получаем настоящую внутреннюю драму, друзья мои. — Замолчи, — тихий голос Кирилла прозвучал почти осязаемо, словно клинок со свистом разрезал воздух. — Ты не можешь ничего знать. — А если я говорю правду? Кир, я не скрываю, что не питаю к твоему другу никакой симпатии, потому что у него никогда не хватит духу на то, что делаем мы с Леной, на то, что делаешь ты! Потому что он может предать человеческий долг биться с любой тварью насмерть, он может предать всех нас. — Это твой долг, не его, — Кирилл будто стоял на самой грани между своим очень шатким спокойствием и гневом. — Он вправе чувствовать и сомневаться, бояться и делать неправильный выбор. Наш долг — защитить его. — Наш долг — покончить с немёртвым, — отрезала Агата таким голосом, что никто не осмелился ей возразить. — Это в приоритете, и могут быть жертвы, всегда будут жертвы, поэтому, я повторюсь, не трясись за него. — Я прошу вас, давайте чуть снизим градус, — Лена успокаивающим жестом коснулась руки Кирилла, практически сжатой в кулак, попытавшись её распрямить. — Между вами двоими едва не искрит — и я сейчас в плохом смысле. — Между мной и кем-либо всегда искрит в плохом смысле, потому что ты знаешь, как меня раздражают люди, — Агата заговорила почти монотонно, как будто цитировала давно известную аксиому. Её резкость чуть схлынула, но язвительность никуда не девалась. «Можешь считать, Кир, мы все хоть немного мертвы», — почему-то пришло на ум. Кирилл задался вопросом, насколько конкретно она была внутренне неживой. — Что с нашим маршрутом? — Кирилл сменил тему, сделав себе мысленную пометку вернуться к не совсем решённому вопросу Сашиного психического состояния чуть позже. Казалось, ему стало немного лучше, но всё могло перемениться в один миг. — А что с ним? — надо признать, что Агата блестяще разыграла непонимание, так что почти любой тотчас поверил бы ей, но сейчас был не тот случай. — Действительно, — мрачно кивнул Кирилл. — Мы же в точности знаем, куда направляемся и что нас ждёт. — А тебе недостаточно этого? — Агата приподняла свою руку, ту, от которой тянулась цепь. — Твой Саша сам приведёт нас к немёртвому. Зов заставляет его двигаться по определённому пути, а мы просто идём за ним, и нам не нужно знать точных координат. — И для чего тогда мы проводили гипноз? Что мы выяснили? — Кирилл всё же начал выплёскивать душащую его ярость, непримиримость. — Вы говорили, что мы выведаем его мысли: то, где он теперь, и то, куда он отправится. Но вместо этого мы получили безмерное восхваление вечной жизни и лишь крохи действительно важного — это не стоило того, чтобы Саша теперь балансировал между адекватным восприятием реальности и нескончаемым бредом. — Мы выяснили, что немёртвый испытывает к нему что-то сродни сильным романтическим чувствам, — негромко, но убедительно проговорила Лена, сорвав этим демонстративные аплодисменты от своей коллеги. Очевидно, они обозначали собой первую прозвучавшую здравую мысль. Агата лишь откинулась на сиденье назад, принявшись вертеть цепь и предоставив Лене слово: похоже, с ней Кирилл не станет столь яростно спорить. — Он говорил, что измучен тоской, ждёт Сашу, жаждет их вечности. То есть мы можем определить его мотив: призвать к себе, обратить и остаться вместе. Значит, в его намерения не входит заманить Сашу зовом в ловушку, к другим носферату или вообще разорвать их связь, найдя себе другую жертву поблизости. Мы точно знаем, что их встреча состоится, притом настолько скоро, насколько это возможно. — Скорее всего, это будет в его доме, замке, ну или где он там обитает, — дополнила Агата. — Нет смысла приманивать того, кого просишь «принять своё бессмертие», куда-то в глухой лес. А в жилище высшего вампира нередко встречаешь ещё одного вампира или даже их скопище: они разумные существа, и социальность им всё-таки не совсем чужда, к тому же подчас жертв в одной местности куда проще находить, объединившись, а не конкурируя за них друг с другом. — Мы не знаем, живёт ли он совсем один, но для нас будет удачей убить кого-то ещё, — заключила Лена с лёгкой улыбкой. — Поверь, гипноз не был бессмыслен, нам стоило провести его, чтобы понять, каким образом действовать наиболее эффективно. Конечно, Кирилл понимал это, и, конечно, в его собственном выборе никогда нельзя было усомниться. Его единственной ошибкой оставалось то, что однажды он отпустил обращённую Веру, а не предпринял попытку умертвить её любой ценой; спустя время, так многому научившись, он молниеносно прикончил жену своего близкого друга, прекрасно зная, что она такое, и не давая ей ни малейшего шанса на её новые жертвы. Конечно, Кирилл был готов продолжать следовать за Ярославом, несмотря на то, что, кажется, сам едва не погиб от его клыков там, в Сашиной квартире, — последнее не имело никакого значения. Конечно, он должен был направлять Сашу к его единственно верному выбору для человека, и он поклялся себе это сделать. Но если Саша на самом деле был… был влюблён, то могла ли их миссия, от которой нельзя было отступиться, причинить ему непереносимую боль потери, разбить, уничтожить его? Выбирая любую посильную помощь охотникам, был ли Саша верен себе или пытался избавиться от собственной тени — от чувств, не позволявших идти на свет? И возможно ли было по-настоящему убежать от себя самого? Поезд терялся в синей дымке густого тумана, сквозь который можно было увидеть размытые очертания Карпатских гор, только с каждой секундой последние искры пламенно-золотого заката рассеивались и гасли. Наступала ночь.