Лесная

ГЛАВА 3.5 «Оставлю завтрашние проблемы завтрашнему себе.» — Зигфрид («О магии вещей») На десятом колоколе дверца в комнату королевы приоткрылась, и внутрь заглянул молодой повар. Вместо привычного желтого фартука на нем была простая рубаха и тканевые брюки, но поварской колпак, как и всегда, верно сидел на макушке. На плече у него болталась небольшая плоская сумка из твердой кожи. С привычной улыбкой Зиг осмотрелся вокруг, убедившись, что кроме Сильвы, внутри никого, и захлопнул за собой дверь, а затем, не спрашивая, запер ее на крепкий засов. — Королева, — Зиг чуть склонил голову, и почти сразу выпрямил ее, смотря глазами прямо в глаза королевы. Улыбка его уже не была такой широкой и слащавой — скорее, простой и естественной. Сильва тоже вежливо поклонилась — даже ниже, чем это сделал поваренок, и жестом пригласила его за кресло у стола. — Добрый вечер, Зигфрид. Значит, моя нелепая записка все же дошла. Паренек усмехнулся, устраиваясь поудобнее, и выжидающе посмотрел на нее. Сильва неуверенно почесала носик и продолжила: — Кажется, все поверили, что у нас с тобой междусобойчик, — она кивнула, скорее сама себе. — Да, так будет лучше. Хотя бы не будут мешать — или, того хуже, подслушивать. — Вы переплюнули сами себя. По лицу вашего шута итак все было видно — когда он буквально всучил мне скомканный конверт и, не сказав ни слова, быстро утопал прочь. Сильва вопросительно наклонила голову. — Вот оно как, — предельно спокойно произнесла она. — Ты уверен? — Да, уверяю, так оно и было. — Как интересно! Но в замке нет ни одного шута, — девушка хищно прищурилась. — А письмо я отдавала своему очень близкому другу, уважаемому дворецкому. Так неужели у Гномсиса выкрали письмо и принесли тебе? Зигфрид несколько секунд растерянно смотрел на королеву, хлопая глазами. — Прошу прощения, королева, — наконец извинился он. — Я позволил себе смелость оговориться. Разумеется, записку мне доставил никакой не шут, а уважаемый господин Гномсис. Кстати! — он достал из сумки то самое письмо и протянул его Сильве, указывая на плохо читаемый текст внизу. — Это шутка такая? Про особые чары, которые может видеть только Гномсис? — Шутка, — подтвердила королева. — Чтобы господин дворецкий тоже не влезал в наши дела. Зигфрид понимающе кивнул, и, порывшись в своей сумке, вытащил еще один конверт, посолиднее, и протянул его Сильве. Девушка внимательно осмотрела его. Письмо было адресовано Зигфриду Майскому и подписано ее, Сильвы, рукой. — В письме вы указали, что вам нужен писарь, — сказал Зигфрид. — А увидев, кто адресант, я отложил остальные проекты и прибыл к сюда. Как же, легендарная Сильва, о которой все наслышаны, — провозгласил Зигфрид не без нотки торжественности. — Я просто не мог не быть здесь. Этой мой долг, как писателя-историка. Я записал истории больше сотни людей, и с прошлым правителем Альбиора был хорошо знаком. Никогда, кстати, не понимал, как Артур мог оказаться на троне. — А как оказалась я — понимаешь? — Могу лишь догадываться, — уклончиво ответил писарь. Сильва внимательно посмотрела на Зигфрида и сказала: — Что ты знаешь обо мне? Писарь коротко задумался, зажмурившись, будто перебирая что-то в голове, а затем зачитал, словно выжимку из учебника: — Сильва Испепелительница. Крылатая Сильва. Сильва-Фаворитка. Текущая правительница островного королевства Альбиор. По слухам, произошла с Недальнего Востока, в одной из деревушек побережья Средоземья. Неприхотливая и свободолюбивая, от двадцати до тридцати лет от роду, с русыми волосами, что обжигают взгляд. Из основного — это все. — Весьма прилично и лаконично, — засмеялась королева. — До меня еще доходил слушок, что Сильва эта ветрена, словно маятник в часах, а местный поваренок нагло пользуется ее легкомыслием и крутит с ней роман. А среди придворных прямо-таки ходит слушок — якобы королеву с этим самым поваренком однажды утром видели в яблоневой роще, что за королевским замком, в весьма откровенном виде, — она театрально вдохнула, изобразив короткий стон, и опустила глаза. — Слушок, кстати, запустила я же сама. Впрочем, неважно. Давай лучше я поведаю, что слышала о тебе. Зигфрид чуть поклонился. — Я весь внимание. — Ты — Зигфрид Майский, писарь и библиограф, основатель некогда существовавшего, а с недавних пор — развалившегося — сообщества ученых-историков Средоземья. Ты писал правду еще до того, как это стало популярно, и сатирически обсмеивал в своих рассказах любого, кто тебе не нравился, будь то король, торговец или бездомный. И, тем не менее, каждый второй из ныне живущих правителей прямо-таки мечтает, чтобы о нем были составлена хотя бы коротенькая статейка под авторством Зигфрида Майского. Для людей твое творчество — словно признание их заслуг. — Весьма поверхностное описание моей деятельности — впрочем, не без капельки иронии и собственного мнения, — заметил Зигфрид. — Но что вы слышали именно обо мне? Сильва деликатно усмехнулась. — Ты старее, чем выглядишь. Тебе больше двухсот лет. Я слышала от Парси. — Парси, — писарь улыбнулся. — Старый пройдоха. — Но люди столько не живут. На гнома ты не похож. Для эльфа у тебя нет ушей, да и выглядишь ты заметно моложе, чем любой двухсотлетний эльф. А значит, ты можешь быть только… Зигфрид неожиданно схватил ее за руку и бережно, но требовательно сжал. — Не будем называть «это» здесь, — тихо произнес он. — Прошу. Сильва моргнула, словно очнувшись, и кивнула, не поднимая глаз. Убедившись, что королева больше не возвращается к неприятной теме, Зигфрид пояснил: — Мой возраст — мое богатство. Он словно призма времен, что позволяет мне взглянуть на события иначе, как их видят и рассказывают другие. Как разные животные видят наш мир по-разному, так и я могу видеть истории… иначе. И пересказываю их так, как чувствую я. То же, что я наслышан о вас, рисует вас очень решительной, безнравственной и даже, не побоюсь слова, кровожадной особой. Но мне трудно представить, чем тот миловидный человек, что стоит передо мной, заслужил к себе такое отношение и звание Испепелительницы. — Все мои звания получены не просто так, — заверила Сильва. — О вас говорят много плохого, и совсем чуточку — достойного уважения или, по меньшей мере, внимания. Например, я слышал про вашу любовь к песням и бардам… Сильва хмуро посмотрела на него, но ничего не сказала. — … и, в особенности, к одному из их представителей. — Это к кому же? — Сильва прищурилась, прямо как несколько минут назад, когда ее дворецкого обозвали шутом. Писарь пораженно уставился на нее. — Я думал, вы знаете этого прохвоста!.. Сильва снова ничего не ответила, и Зигфрид воспринял ее молчание, как знак продолжать. Но вместо того, чтобы назвать имя прохвоста, он неожиданно почувствовал жгучий жар, что исходил снизу, и резко подпрыгнул. Небольшое креслице, на котором он сидел, с глухим шумом завалилось на пол. Обивка кресла едва заметно тлела. Брюки Зигфрида — тоже. Писарь тут же принялся обескураженно тушить их руками и отряхиваться от пепла, и только затем с опаской перевел взгляд на королеву. Сильва по-прежнему стояла неподвижно, с хищным полуоскалом, что замер на ее губах, и безразлично смотрела на Зигфрида. Или, скорее сквозь Зигфрида. Казалось, ее сознания и вовсе нет в комнате, и лишь изумрудные глаза королевы холодно мерцали в полумраке. Писарь сглотнул и с трудом удержался, чтобы не убежать прямо сейчас. Теперь он стал чуть больше понимать, за что ее называли Испепелительницей. В том-то и было отличие — услышать о ней издалека, словно о драконице из страшной сказки, или находиться прямо сейчас в ее жутком логове. Привычные веселость и непринужденность вернулись к Сильве так же быстро, как и упорхнули. Девушка несколько раз моргнула, выпрямила плечи и потянулась, одарив Зигфрида обворожительной и одновременно извиняющейся улыбкой. — Люди могут называть меня, как им заблагорассудится, — произнесла она тихо и нараспев, как любят рифмовать барды. — Рассказывать про меня сплетни. В конце концов, а судьи — кто? Быть может, мой судья — бродяга, что жаждет только хлеб да брагу? Или судья — моряк из Шаньги, что травит байки в пылу пьянки? Или торговец Кикилух, что избивает своих шлюх? Скажи мне, писарь, что могут они знать? Зигфрид помотал головой. — Ничего. Но я мог бы написать про вас историю, как вы того и хотели, — он приподнял обгорелое кресло с пола и с осторожностью уселся в него обратно. — Рассказать людям правду. — Правду? — искренне удивилась королева. — Но они уже знают правду. Большая часть из того, что рассказывают обо мне, правдива. — Но что тогда? — Хочу, чтобы люди поняли причину. Комар пьет кровь не потому, что он плохой, а потому что у него есть на то причина — и, если задуматься, весьма серьезная. Он хочет выжить. Писарь посмотрел на нее так, словно перед ним стояла не королева, а деревенская простушка. — Вы думаете, людям интересна причина? — Сейчас — нет. Но через неделю, или через месяц, или через год что-то изменится. И тогда люди обратятся к вам, — она сделала усилие на последнее слово. — Посмотрим, — коротко ответил Зигфрид, и не стал спорить дальше. Королева широко улыбнулась ему, а затем подошла к окну и вгляделась в безоблачное сумеречное небо. Сегодня луна была круглой, и дворик у замка был хорошо освещен. С ее острым зрением она могла разглядеть каждый листик на дереве, каждый камень и каждый цветок, что рос в королевском саду. — Прежде чем мы начнем, должен подойти еще один человек, — сказала она, переведя взор вниз и медленно двигала глазами, словно следила за кем-то. Писарь равнодушно пожал плечами, и, поставив сумку себе на колени, принялся неторопливо доставать из нее содержимое. Когда он закончил, Сильва мельком посмотрела в его сторону, и ничего не поняла. На столе лежал только один лист бумаги и одна чернильница, но не было даже пера. — Как же вы собираетесь записывать историю? — она вскинула бровь. — О, это очень просто! — писарь словно ожидал этого вопроса. — Смотрите! Зигфрид откупорил склянку, и тот же миг тоненькая струйка чернил, словно ручеек, самовольно взлетела в воздух, описала пируэт и несколько спиралей над столом и приземлялась в верхний угол листа бумаги. Сильва прильнула к столу и с удивлением прочитала запись: «История жизни королевы Альбиора». — Это магия, — заключила она. — Разумеется, — подтвердил Зигфрид. — Если бы я вручную писал все истории, что изданы под моим авторством, то уже лет сто назад остался бы без запястья. — Я поражена, — искренне произнесла королева. — Никогда не видела настолько тонкий и элегантный вид волшебства… — Премного благодарен… — … но, боюсь, этого будет недостаточно, — закончила Сильва. Зигфрид нахмурился. — Что вы имеете ввиду? — Одной чернильницы и одного листа бумаги не хватит, чтобы записать то, о чем я хочу вам рассказать. Как не хватит и одного вечера. Писарь понимающе кивнул. — Да, разумеется! — он махнул рукой на лист. — Это так, для отдельных заметок. У меня замечательная память, и я смогу изложить вашу историю на бумаге полностью, когда позже вернусь в издательство. Королева смерила его непонимающим взглядом. — Боюсь, мне это не подойдет. Мне бы не хотелось, чтобы вы обсмеивали меня в бумаге. Можете обсмеивать на словах, как вам будет угодно. Но здесь, в тексте, пишите все, как я говорю. — Но это мой стиль изложения, — возразил Зигфрид. — Мои читатели предпочитают сатиру и иронию, иначе книга попросту не будет пользоваться популярностью! Сильва пожала плечами и отвернулась. — Тогда можете убираться отсюда. — Но!.. — возмутился Зигфрид. — Я найду и другого, пусть и менее популярного автора, кто, однако, будет в состоянии записывать с моих слов. Или вовсе передумаю, и история моя исчезнет вместе со мной. — Исчезнет? — задумчиво переспросил писарь скорее сам у себя. Сильва не успела даже ответить ему, как Зигфрид быстро сказал: — Хорошо, я согласен. Будь по-вашему, королева. Буду записывать слово-в-слово. — Ты уверен? Зигфрид помотал головой. — Нет, это совершенно не мой стиль. Но… — писарь закусил губу. — Прямо свинство какое-то!.. Не нравится мне это. Но!.. — он вздохнул, и поднял на Сильву восторженные глаза. — Черт подери, передо мной сама Испепелительца! Всего через минуту на столике было разложено пять чернильниц и кипа из аккуратно сложенных листов. А еще через две минуты — в комнату королевы постучали. Сильва отодвинула засов и распахнула дверь — по ту сторону стоял некто огромный, двух метров ростом, с широкими плечами и суровым лицом. Зигфрид изумленно пялился на верзилу в форме королевской стражи, не понимая, зачем он тут понадобился. — Добрый вечер, лейтенант Клинтон, — радостно поприветствовала Сильва, и жестом пригласила его войти. — Присоединяйтесь, вас ждет просто необыкновенный вечер! * * * Когда все расположились в комнате — писарь Зигфрид в кресле у письменного стола, а лейтенант Клинтон — по противоположную сторону от него — Сильва достала из настенного шкафчика три кружки и трехлитровую бутылку с темноватым содержимым, поставила на столешницу и принялась разливать на троих. — Что это? — поинтересовался Зигфрид, принюхиваясь к напитку. — Никогда не видел такого вина. Дорогое? — О, это самое дешевое пиво в Альбиоре. Сегодня я побывала в «Грязном Гусе», но так и не успела сделать ни глотка. Попросила слуг, чтобы принесли для меня оттуда бутылочку, — Сильва подняла свою кружку и, сделав маленький глоток, поморщилось. — Горькое… — Почему тогда пьете? — спросил Клинтон. — Боюсь, что иначе мне будет трудно рассказывать, — просто ответила Сильва, и, сделав еще глоток, на время отодвинула кружку от себя. Клинтон откашлялся и вежливо произнес: — Зачем вы собрали нас здесь? Королева ответила прямо: — Я бы хотела, чтобы господин Зигфрид записал рассказ обо мне. И распространил бы его в широкие массы, когда я исчезну из королевства Альбиор. Писарь кивнул, а Клинтон нахмурился.  — Я не очень понял вас, королева…  — Я думаю, ты поймешь меня, лейтенант, если послушаешь мою историю. Она не будет короткой, но мне нужно успеть рассказать все за несколько дней, до дуэли с Товраком.  — И тогда зачем вам понадобился я? — недоуменно вопросил Клинтон.  — Я уже говорила. Я знаю только одного лейтенанта, которому могу доверять, — она смерила его оценивающим взглядом. — Только одного, кто смог бы помочь мне навсегда покинуть королевство, — Сильва взяла его за руку. — Ты поможешь мне?  — Ну, так, э-э… — лейтенант смутился. — Это ведь приказ королевы. Сделаю, как вам будет угодно.  — Пообещай, что бы ты не услышал, ты поможешь мне покинуть Альбиор, — настаивала Сильва. — Даже если вдруг я перестану быть королевой.  — Обещаю, — твердо ответил Клинтон. — Даже если перестанете быть королевой.  — Даже если будущий король Альбиора прикажет обратное, ты все равно будешь помогать мне. Клинтон замялся.  — Не понимаю, о чем вы говорите, королева. Но я обещаю. Сильва тепло улыбнулась и наконец отпустила его ладонь.  — Спасибо, Клинтон. Ты хороший человек, — поблагодарила девушка, после чего схватила кружку с пивом и, отойдя от стола, уселась на краешек кровати и кивнула писарю. Зигфрид сразу же смахнул с одной чернильницы пробку и положил перед собой чистый лист. Лейтенант недоверчиво переводил взгляд с него на королеву и обратно, но вопросов больше не задавал, и прислонился губами к кружке. — Пожалуй, стоит начать с имени, — начала свой рассказ Сильва, и сделала очередной глоток. Меня зовут Сильва, Сильва Лесная. Так звали меня сколько себя помню, и будут звать, пока я не покину этот мир. С латинского «сильва» и означает «лесная». Можно сказать, что имя мое и породило фамилию. Харрис — тот, кого я считаю своим отцом — сильно не заморачивался, и назвал меня первым, что пришло в голову. Говорят, что имя — лишь символ. Но в моем случае имя отображает личность, или, по меньшей мере, жизненный опыт. Лесная — потому что меня нашли в лесу, и этим все сказано. Хотя сейчас меня редко кто так называет. Люди придумывают всему новые имена и интересные клички, а барды воспевают их в своих песнях, оставляя позади вековую память. Так, например, не рыбак Вася запомнился людям, а Морской Кудесник, что мог приманить и выловить даже акулу. И не Людмила дочь старьевщика, а Серебрянка, что за один серебряный лат могла исполнить любое желание мужчины и сделать его самым счастливым на свете. Бардовский слог наполнял истории целым ворохом пикантных подробностей. Мне оставалось только завидовать морскому волшебству Кудесника. Однажды я выпросила у Харриса удочку, накопала червей, выбралась на береговой утес и попыталась поудить. И с грустью могу сказать, что за четыре часа я выловила лишь одного маленького карпа. С Серебрянкой же я себя даже сравнить не могу. К шестнадцати годам мой опыт общения с мальчиками ограничивался одной совместной прогулкой, одним чмоком в щеку, одним глотком старой настойки и одной неслучившейся пощечиной, когда мне попытались залезть под платье. Казалось, между мной, такой обычной Сильвой, и этими двумя была отвесная пропасть, и я жалко стояла на том конце, в тени великих людей. Потому я и была разочарована, когда встретилась с ними вживую. Серебрянка оказалась Людмилой — упорной труженицей и матерью троих детей. Она была сиротой с тяжелым детством, и спала с мужчинами за деньги, лишь бы выжить и прокормиться. А Морской Кудесник на деле — престарелый старичок Вася, которому пару десятков лет назад акула оттяпала руку, и его чудом вытащили на берег. Они оказались обычными людьми, что жили в Шуньонге. Они говорили как обычные люди, и у них были обычные для людей проблемы. Через полвека никто их и не вспомнит. Сказы про путешествия Кудесника и пошловатые песенки про Серебрянку проживут куда дальше, чем истории о жизни однорукого рыбака или дочери старьевщика. Со мной получилось также. Слава летела впереди меня, словно флаг — настолько огромный, что закрывал настоящую меня от людей, и на флаге этом было больше надписей, кличек и обзывательств, чем любой из живущих успел бы заслужить. Я слышала много историй о себе, а некоторые даже сочиняла сама. Люди верят в то, во что хотят верить. И в то, что видят своими очами. Достаточно подпалить перед пьяницей в трактире травинку, и он поверит, что именно ты и сожгла Лес Короля Фей. Достаточно попасть на Летающий остров, и ты уже Крылатая Сильва. Достаточно выбежать ночью из спальни короля Фороса в одной простыне, и ты уже Претендентка. Впрочем, тут ничего удивительного. О моем бесстыдстве ходит больше слухов, чем о бесстыдстве третьей принцессы упомянутого короля. Надеюсь, что моя история покажет вам, что я тоже лишь человек. Я совершала удивительные вещи, и еще больше я совершала ошибок. Я уничтожила свой родной дом, опозорила Иль-Драгасс и, в прямом смысле этого слова, свела с ума государя одного из королевств Средоземья. Гном называл меня Зубрилой, а Шкет — Дьяволицей. Во многом это история и о них тоже. С Гномом вы оба знакомы. Он был и остается моим учителем. И, хотя во многом он мне не нравится, а в чем-то — даже неприятен, Гном единственный из близких мне людей, что так и остался близким. А вот Шкет… возможно, про него вы тоже слышали, но под другим именем. Он околдовал меня, во всех значимых и незначимых смыслах, — глаза Сильвы на миг вспыхнули ярким изумрудом, но почти сразу потухли, — Он одурманил, влюбил меня. Пел песни, что цепляли мое сердце, — она непроизвольно сжала кулаки. — Научил меня колдовству. Если бы не Шкет — не было бы той Испепелительницы, Крылатой и Фаворитки, которую вы знаете. Но меня зовут Сильва Лесная. И я хочу, чтобы именно это имя и осталось после меня. Я не смогу рассказать эту историю также красочно, как рассказывают барды, что попадались мне на пути. Но я попытаю удачу и честно буду стараться изо всех сил.