Лесная

Сильва Лесная — мое ненастоящее имя. Я выросла в лесной хижине неподалеку от городка Шуньонг на Недальнем Востоке. Своих кровных родителей я не знала, но меня воспитывал Харрис. Он был лесничим и учеником друида Палафикса. Однажды, путешествуя по Северному лесу — это мы его так между собой кличем, на самом деле у столь маленького леса, разумеется, нет названия — Харрис наткнулся на младенца, оставленного посреди опушки, и забрал с собой. Этой счастливицей и оказалась я. Харрис не был знаком с моими кровными родителями, и знать их не желал — или, по крайней мере, так он мне всегда говорил. Ну, а чтобы хоть как-то ко мне обращаться, он назвал меня Сильвой. А я звала его отцом — ведь так и называют того, кто заботится и воспитывает тебя с детства. У Харриса не было других детей — только я. Отец знал все тропинки Северного леса и поименно помнил названия всех трав, кустов и деревьев — как на русском, так и на латинском языке. Он был молодым, с густой черной бородой, как у священников, и пронзительными, как у дикой кошки, карими глазами. Харрис прочитал больше сотни книг, исходил больше десятка лесов и мог приготовить лекарство от всех болезней на свете. Он учил меня читать и писать, и рассказывал истории про дальние края и диких животных, про небесные звезды и летающий в небе волшебный остров Альбиор. На восемь лет он подарил мне крысу Фредерику и сказал, что отныне я и только я в ответе за нее. А на двенадцатилетние — вручил первый лук и прочитал длиннющую лекцию о том, как правильно натягивать тетиву и держать стрелу. Приемной матери у меня не было, но была Марта. Она постоянно бывала у Харриса, помогала по дому и сидела со мной, когда отец с учителем уходили в очередной поход на несколько дней. Марта тоже пыталась чему-то меня учить, хотя и была безграмотна, и нередко я сама поправляла ее. Зато Марта была необычайно красива! Она частенько брала меня с собой в Шуньонг, «прибарахлиться за шмотками», и относилась к этому со всей серьезностью. На рынке не осталось ни одного платья моего размера, которое бы я не померила. Когда Марте нравилась вещь — она начинала торговаться за каждый медяк не хуже базарных теток, да так, что весь торговый ряд слышал. Если же ей дерзили в ответ или просили утихомириться — Марта не стеснялась в выражениях и высказывалась грязно, словно портовая официантка. Потом, правда, краснела, когда вспоминала, что я держу ее за руку, и почти слезно умоляла не рассказывать ничего Харрису, обильно набивая мои карманы конфетами. Когда Харрис возвращался из похода, Марта радовалась как ребенок, и бросалась ему на руки — а он ловил ее, целовал в лоб и в губы. А затем, по вечерам, они уединялись в комнате Харриса, а я, когда стала повзрослее, чтоб не слушать ее придыханий — уходила на пару часов в лес, захватив с собой книгу поинтереснее. — Мои песни — это продукт нового поколения! Излечивают раны как духовные, так и физические — царапины, головную боль, несварение! — зычно кричал юноша в дурацкой перьевой шляпе на всю улицу, размахивая деревянной блок-флейтой. — Всего пять медяков за индивидуальный сеанс! — А от запора помогают? — вопросил кто-то. — Ну нет, а то обделаешь мне весь шатер! — возмутился он под хохот толпы. Хороший выдался денек, солнечный. На ярмарке, что совсем недавно приехала в Шуньонг, стоял ставший уже привычным барахольный гомон. Детишки бегали между рядов, высматривая чего поинтереснее, а взрослые слонялись без особой цели, останавливаясь предпочтительно у торговых палаток — скорее, чтобы просто спрятаться от жары под навесами. Мне было шестнадцать, и я торопливо шагала по ярмарке, выискивая, где тут проводится соревнование по стрельбе, о котором рассказывала Марта. То и дело я ловила на себе удивленные взгляды продавцов лавок. Местные из Шуньонга-то меня знали, и к цвету моих волос уже давно привыкли. А вот приезжие поглядывали с непониманием, и даже потирали глаза. В наших местах у всех были волосы черные, реже — темнокаштановые, еще реже — рыжие. Но никак не светло-русые. Откровенно говоря, я жутко завидовала каждому темноволосому жителю городка. В самом деле. Что приятного в том, что каждый второй на ярмарке тычет в тебя пальцем, словно в диковинное животное? На шатер флейтиста-зазывалы я набрела случайно. Завидев меня, юноша не удивился и не стал таращиться, а лишь поманил меня рукой и наградил той же лучезарной улыбкой, что и шутника с запором. — Мои песни — это продукт нового поколения. Излечивают и… — он неожиданно прервал вызубренную речь, завидев у меня за спиной короткий лук. — Песни — это самый чудесный вид волшебства, — мягко согласилась я. — Но мы часто забываем почувствовать волшебство момента. Юноша странно посмотрел на меня, но вместо ответа показал на мой лук. — А ты, смотрю, в стрельбе будешь участвовать? Я кивнула. — Где тут проходят соревнования? — Вон, за палаткой старого Джо, — он махнул в самый конец ряда. — Джо там площадочку организовал. — Спасибо, — поблагодарила я, и хотела было отойти от шатра, как он поймал меня за руку. — Послушай, принцесса, — парень притянул меня к себе, и заговорщицки подмигнул. — Дело есть. Мои песни и правда непростые. Могут, например, на время повысить у тебя ловкость и меткость, — произнес он деловито. — Выиграешь конкурс — деньги пилим пополам. Хотя я и не подала вида, но чуточку заинтересовалась. Чтобы песня да улучшила меткость? Я впервые о таком слышала. Отец умел варить горячительную настойку из моркови с женьшенем и другими травами, от одного глотка тело наполняла горячая, выплескивающаяся энергия, а зрение обострялось до птичьего. «Варварское зелье» — так он его называл. — Та еще афера! Больше похоже на платный сыр в мышеловке, — произнесла я. — Споешь мне вполне обычную песенку вовсе не нового поколения. А там, глядишь, выиграю в конкурсе случайно — а тебе половина перепадет! Признавайся, ты ведь всем подряд это предлагаешь? Услыхав ответ, юноша надулся, словно индюк. Я с любопытством наблюдала за тем, как он скрестил руки на груди и крепко задумался. — Мои песни на самом деле волшебные, — наконец возразил он. — Хочешь докажу? — А докажи! — легко согласилась я. — Тогда за мной, — с этими словами он развернулся и зашел в свой шатер. Недолго размышляя, я последовала за ним. Шатер был небольшим, но довольно просторным — сюда поместились раскладушка, две деревянных табуретки и замызганный столик между ними, и оставалось еще много свободного места. Дно шатра было сооружено из нескольких тонких досок, плотно состыкованных друг с другом. Что еще интереснее — как только я переступила воображаемый порог, то остановилась в недоумении. Все звуки ярмарки словно растворились, и мы вдруг оказались в кромешной тишине. Отметив мое замешательство, юноша улыбнулся. — Ну что, теперь-то веришь, что все не просто так? — Нет, ведь волшебной песни я до сих пор не услышала, — я пожала плечами. — Интересный, конечно, шатер, да только заснешь в таком, да и не проснешься, случись чего. Будут, например, кричать «пожар!» снаружи, а ты и знать не узнаешь. Так и погоришь заживо! Я рассчитывала, что он скажет, что я противная, занудная или ничего не понимаю в ценных вещах. Но парень так и продолжал непоколебимо улыбаться, словно улыбчивая каменная скала. — Пожалуй, — только и сказал он. — Зато по ту сторону нас тоже никто не слышит. Он показал мне на один из табуретов, и я уселась на низенькое сиденье, подогнув колени. Юноша уселся прямо напротив, вытянув ноги, и внимательно смотрел на меня. — Ну что, готова быть околдованной? — спросил он, и в его ловких руках появилась флейта. — Готова, — отозвалась я, ни на что такое не рассчитывая. Он усмехнулся и прислонил инструмент к губам. — Ну, я тебя предупреждал. Я несколько раз моргнула, не сразу осознав, где я оказалась. Спина и ноги немного затекли, будто я сидела связанная в неудобной позе. Бедра онемели от деревянной табуретки, и я с трудом, но пошевелила ими, разгоняя кровь, и едва сдержала стон. Я все еще была находилась внутри шатра, но не помнила ничего из того, что произошло в последние… а сколько времени прошло? — Очнулась, наконец, — юноша, что сидел напротив, бодро похлопал меня по плечу и пощелкал пальцами. — Вставай давай, булками шевели! Мне еще работать надо. — Что случилось? — выдавила я с пересохшим горлом, и приподнялась, как он сказал. Кровь ударила в ступни невидимыми иголками, и я зажмурилась от боли. Парень довольно хлопнул в ладони. — Как что? Я спел тебе песню очарования! Слышала сказку про крысолова? Я помотала головой, продолжая мучительно вращать суставами на руках и ступнях, чтобы хоть немного разогнать кровь. — Крысолов. Был персонаж такой, что ловил злобных крыс в замке, — пояснил музыкант. — Он играл песню очарования, и все крысы теряли волю и послушно бежали за ним. Крысолов выходил к морю, садился на плот и отплывал от берега, продолжая наигрывать — и крысы сами шли в воду, навстречу своей смерти. Так он и зарабатывал себе на жизнь, исполняя чудесно-красивые песни, полные волшебства! — он полез к себе в плащ и демонстративно выудил оттуда пять медных латов. — Теперь-то веришь, что музыка может быть волшебной? Увидев монеты, я тут же хлопнула себя по нагрудному карману рубахи, а затем и полезла рукой внутрь. Пусто. Все мои карманные деньги за месяц — пять медяков — пропали. Или нашли себе нового хозяина — судя по довольной мордашке музыканта, что наблюдал, как я в панике готова была почти что сорвать с себя рубашку, дабы убедиться, что карман не порван. Наконец я сдалась и повернулась к музыканту. — Я так понимаю, возвращать их ты мне не собираешься? — осведомилась я, заранее зная ответ. — Ну уж нет, — он покачал головой. — Выступления у меня платные, потому как волшебные. И коль на тебя подействовало чародейство, значит — я не шарлатан, коим ты меня возомнила. А значит, имею право на честную плату, — паренек весело подмигнул мне. Уверена, что могла бы с ним еще долго спорить — и, возможно, даже вернула бы свои кровные пять медяков, которые он без спроса забрал у меня из кармана. Но я не стала. Ведь это… нормально. Я ведь и правда сама напросилась. И он показал мне то, с чем раньше я не встречалась. Отец когда-то рассказывал мне про магию. Про великих волшебников, что чинно ходят по Иль-Драгассу — башне, что стоит прямо по центру летучего островного королевства Альбиор. Про тех, кто, по слухам, тайно правит всем этим миром и один взгляд на которых уже заставляет почтительно преклонять колени. Для меня это казалось слишком уж отдаленным от жизни — до настоящего момента. Сейчас передо мной не возвышался важный старец, которому хотелось выказать уважение. Передо мной, переминаясь с ноги на ногу, стоял молодой паренек в смешной шляпе, который, однако, умел творить самое настоящее волшебство. — Скажи хоть, как тебя зовут? — только и спросила я, направляясь к выходу из шатра. Юноша удивился вопросу. — Имя у меня уж шибко мудреное, — он развел руками и вздохнул. — Все на ярмарке зовут меня просто — Шкет. — Шкет, — эхом повторила я, ступая на шумную улицу. — Чудная у тебя песня, Шкет. Хотя я ни слова не помню. И я ушла. Я чувствовала себя прекрасно и разбито одновременно — словно слепец, что на минуту вновь увидел солнечный свет, а затем снова погрузился в темноту. В темной душе моей было много вопросов, на некоторые из которых я до сих пор не получила ответы. С этого и начинается моя настоящая история. Я не стану рассказывать вам о шестнадцати годах счастливой жизни с Харрисом и Мартой, хотя добрых слов об этих двоих у меня в душе столько, что ни один бард не сможет составить о них достойной песни, и знать вам о том совсем не обязательно. Пожалуй, именно в тот день мое детство и закончилось — в день моего шестнадцатилетния, когда я впервые столкнулась со Шкетом и с настоящим волшебством. * * * Палатку старого Джо, где проходил конкурс по стрельбе из лука, я нашла довольно быстро. Ярмарка располагалась не в самом Шуньонге, а на подъезде к городку, и там, на самой его границе, где через несколько десятков шагов уже начинался ивовый пролесок — расположилась огороженная полуметровым забориком площадка для стрельбы. Желающих поучаствовать было человек пятнадцать, не больше. Некоторые с умным видом разглядывали деревянные мишени, на которых белой краской были нарисованы круги для подсчета очков, остальные же толпились у площадки Джо и громко переговаривались. С кем-то я была знакома — был тут и сын мясника, у которого Харрис покупал куриные четверти, и «ответственный по праздникам и свадьбам» Хабол-Балабол, и даже престарелый мельник — всеми уважаемый господин Жучарский. — Долго еще ждать? — привычно ворчал Хабол, потирая древко своего длинного лука и нетерпеливо озираясь по сторонам. — Сопляку Стокинсонов сегодня пять лет исполняется. Мне еще речь надо успеть подготовить. — Ничего, и без тебя справятся, — поморщился незнакомый мне лысый мужчина. — Да ну, как же! — фыркнул Хабол. — Праздник без Хабола — как без алкоголя! — А с Балаболом — как с вонючим волом! — Такэ-так! — прикрикнул на них старик Джо с очень сильным акцентом. — Продвигаи-й-са, платы за участие. А с тебя, Хабол, и деньга двойная. — А почему сразу с меня?! — Ты стрелять чем собираешься, иродливый? Воздух-х? — Стрелами! — свысока отозвался Хабол. — И годе стрел твои? За стрелы деньга отдельная. Стрел-то мой. Мой стрел — пять медяков. — За этот ужас еще и платить? Ты бредишь, старик! У них оперение, как будто из куриной задницы! Джо скрестил руки на груди и с вызовом посмотрел на Хабола. — Пять медяк за участие-х, пять за стрел, и еще один — так и быть, приму как извинение. Или проваливай куда дальше, балаболья задница. Все это время я стояла рядом и с любопытством ожидала, чем же все-таки закончится спор. Низенький и коренастый Джо стоял недвижно, словно маленькая скала, а Хабол весь покраснел и пыхтел недовольно, словно пришпоренный конь. Я и не заметила, как кто-то подобрался ко мне сзади и легонько потрепал по плечу. — А ты чего стоишь тут? — послышался удивленный голос у меня над ухом. — Все, кто хотел, уже зашли на площадку! Я резко обернулась, и чуть не столкнулась лбом с… перьевой шляпой Шкета! — О. У меня не на что участвовать, — ответила я, показывая на вывеску над головой, на которой было видимо наспех намалевано все той-же белой краской: «Соревнования проводет и судет Джо. Цена участия 5 медный лат. Победитель забирает три четвертины всех медный лат». — А ты знала? — задумчиво вопросил Шкет, вчитываясь в каракули старика Джо. — Конечно знала! Коль конкурс на деньги, то деньги должны откуда-то взяться, — я похлопала себя по нагрудному кармашку, а затем выразительно посмотрела на юношу. — Я просто не рассчитывала встретить по пути столь очаровательного барда, что оберет меня до нитки. Лицо очаровательного барда озарилось белоснежной улыбкой. — Спасибо за чудесный комплимент! — он ухмыльнулся. — Услышать его от такой простушки многого стоит. Меня так и подмывало указать Шкету, что комплиментом этим он может благополучно подавиться, но сдержалась, вспомнив отца. Харрис никогда бы не позволил себе так выражаться, будь перед ним король или обдрипанный бродяга. — Я, пожалуй, просто понаблюдаю за остальными, — спокойно ответила я, и отвернулась от перьевой шляпы. — Не мешай мне. А то глядишь, не удержусь, выхвачу лук да стрелять начну. Не по мишеням. Спустя полминуты он потрепал меня сзади по плечу, и снова зашептал мне над ухом: — Хорошо. Твоя взяла, простушка. — Ты раскаиваешься в своем поведении и вернешь мне мои деньги? — я вскинула бровь. — Ага, с процентами! — Шкет не сдержал смешок. — Размечталась! — Что тогда? Перьевая шляпа вздохнул, и снова перешел на шепоток: — Давай так. Я тебе отдам пять медяков, но ты будешь мне должна. Выиграешь — отдашь десять, проиграешь — будешь отрабатывать. — Отрабатывать? — я подозрительно покосилась на него. — А что делать-то? — Что скажу, то и будешь делать, — уклончиво ответил Шкет. — Я вот подумываю о том, что зазывала к шатру мне бы не помешала. — А если потом откажусь? Юноша пожал плечами. — Понадеюсь на твою честность, — легко ответил он, будто для него это был сущий пустяк. И, так и не дождавшись моего ответа, он один за другим вложил мне в ладонь пять медных латов с нагловатой улыбочкой. Не верил он в меня. Ну и зря! * * * Правила были простыми. Каждый делал по три выстрела в три разные мишени, и Джо, как судья, подсчитывал очки. Попал в центр — десять, и дальше по убывающей. Ну а поскольку я последняя заплатила взнос за участие, то и очередь у меня была последняя. Передо мной делал свои три выстрела Хабол. Похоже, со стариком Джо он сумел-таки найти общий язык, и отдал тому в итоге семь медяков и десять железных титов. И, надо признать, не зазря — показал Хабол лучший результат из всех, двадцать пять очков. Впрочем, это они еще меня не видели. Один лишь старик Жучарский прятал улыбку в бороде — он-то знал, чего ожидать, все-таки с отцом они частенько языками чесали о том — о сем. Я вышла на площадку, встав у ограничительной линии, и, быстро прицелившись, под смешливые взгляды окружающих выпустила стрелу. Древко прорезало воздух и со свистом вонзилось ровно в центр мишени. И прежде, чем кто-то успел выдохнуть, на площадку перед стариком Джо выскочил Хабол и замахал руками. — Протестую! Стрела вошла под углом! — прикрикнул он, тыча пальцем. — Не под-чистую! Джо смерил его презрительным взглядом и молча отмахнулся, словно от надоедливого комара. — Десять очко. Следующий стрел! — гаркнул он мне. Я кивнула судье и снова натянула тетиву. Я чувствовала, как люди вокруг напряглись, и все взгляды были обращены на меня. Вторая мишень стояла на три метра дальше первой, но это ничего не меняло. Если несколько лет тренироваться стрелять, то обязательно научишься — именно так я и думала, и наивно удивлялась тому, почему у других так плохо получается. Я была излишне высокомерна и по-детски глупа. Вторая стрела вонзилась ровно в центр второй мишени. — Десять очко, итого двадцать. Следующий стрел! — зычно провозгласил Джо. — Протестую! — снова возмутился Хабол, и подскочив ближе, попытался вырвать у меня из рук лук, да так, что я едва успела отскочить. — Вы только посмотрите! — фыркнул он. — Лук-то у нее короткий, от силы два фута в длину. Да еще и наводка есть, — он показал на приделанное к древку небольшое стеклышко с круглыми черными линиями, которое я раньше использовала в качестве прицела. — Мы тут что, в игрушки играем? — Хабол усмехнулся мне в лицо. — Это убожество даже оружием не назвать. Вот это я понимаю — лук! — и он с гордостью тряхнул своим, почти полтора метра длиной. — На твой лук разве что леску нацепить, — не осталась я в долгу. — И получится самая длинная удочка во всем Шуньонге! Может, тебе, Балабол, переобучиться на рыбака? Ты-то, смотрю, ни одной десятки не выбил! — Потому что это тебе не детская безделушка. Тут сноровка должная нужна, чтобы стрелы пускать. А ты из своей рогатки даже зайца не ухайдакаешь. Может и попадешь, но уж точно не пришибешь. — Убивает человек, а не оружие, — парировала я, с трудом сдерживая раздражение. — Ну-ну, — Хабол усмехнулся. — Девчонка, что ни разу в жизни не держала в руках нормальный лук, рассуждает тут с умным видом! — Давай сюда, я докажу! — Мой лук? — он удивился, и даже отступил на шажок. — Твой лук, — подтвердила я. Хабол отступил еще на шаг, и будто бы даже стушевался. — Да не, — боязливо отозвался он. — Ты не справишься. Силенок не хватит. — Хватит! Ну что, даешь? Или на попятную пошел? Того и гляди, пятки засверкают! Хабол недовольно поморщился, но видимо, мужская природа все же взяла свое. Вздохнув, он подошел ко мне и бережно вручил свой лук. — Смотри только, не поломай мне ничего, — нервно буркнул он. Лук на самом деле был громоздким. Я аккуратно провела рукой по всей его длине и невольно восхитилась. Сделан он был на славу — древко из упругого кедра, тетива из конопляной веревки и рукоять, обтянутая кожаным шнуром. Если отбросить все шуточки в сторону — откровенно говоря, мой собственный лук на фоне этого и правда выглядел детской рогаткой. Я бы с удовольствием поизучала сие произведение оружейного искусства еще несколько часов, но времени у меня не было — старик Джо уже нервно потопывал ногой. Так что я подошла к ограничительной линии и, глубоко вдохнув, натянула тугую тетиву и прицелилась в третью мишень. На выдохе я отпустила стрелу в полет. И стрела упала мне прямо под ноги. Мир для меня словно остановился. Несколько секунд я просто стояла, как статуя, и глупо пялилась вниз. Затем посмотрела на лук. Попыталась натянуть и резко отпустить тетиву — и та сильно хлестнула меня по руке, что держала древко. Значит, — размышляла я, не обратив внимание про боль, — с тетивой все в порядке. Но что тогда случилось? Самодовольный Хабол между тем подошел ко мне сзади, широко ухмыляясь. — Вот так выстрел! — с издевкой восхитился он. — Позорище. Как оказалось, стрелять-то ты и вовсе не умеешь. Я еще с минуту крутила его лук в руках, никак не в состоянии понять, что же случилось. Тетива ведь была натянута! Одно дело, если бы я выстрелила и промазала, но ведь стрела и на шаг не отлетела! — Не может быть, — наконец сказала я, вскинув голову. — Ты что-то с ним сделал? — Что, например? — ехидно поинтересовался он. — Н…не знаю… — Вот то-то же! Грубо выхватив у меня лук, Хабол подобрал с земли мою стрелу и почти сразу выстрелил. Просвистев в воздухе, стрела вонзилась в самый низ третьей мишени. Далеко не лучший, но все же — результат. — Видишь? — Хабол довольно помахал своим луком, и повернулся к старику Джо. — Судья, предлагаю засчитать последний выстрел Сильвы за ноль. Как видите, лук у меня нормальный. А с учетом увиденного, я вообще ставлю под сомнение и первые два выстрела. Несколько секунд Джо буравил взглядом «ответственного по праздникам и свадьбам», затем мельком посмотрел на меня. — Ноль очко, итого двадцать, — произнес он, и в его голосе прозвучала толика сожаления. — Победил Балабол, двадцать пять очко. Когда все разошлись со стрельбища по ярмарке и мы остались наедине с дядюшкой Жучарским, я наконец дала чувствам волю. То были слезы бессилия, слезы незнания. Я не могла понять, никак не могла взять в толк, что произошло. Рука, по которой меня хлестнула конопляная тетива, болезненно саднила и лишний раз напоминала о моем унижении. Мы сидели на скамеечке, и старый мельник гладил меня по голове и, как это часто бывало, улыбался сквозь бороду самой доброй улыбкой на свете. — Ты дуреха. Кто ж стреляет из чужого лука? — осведомился он. — Подумала, справлюсь, — не подымая глаз, отозвалась я. — Дак лук у него заговорен на хозяина! — засмеялся Жучарский. Я недоверчиво приподняла затылок и посмотрела на мельника. — Это как? Заговорен, — повторила я. — Вот так и заговорен, — просто ответил он. — Только хозяин и может им пользоваться. Остальным лук в руки не дастся. Такие дела. Магия. Тут меня словно озарило. Я вспомнила, как однажды попыталась стянуть из дома деревянный посох отца. Я была уверена, что он волшебный. Но когда попыталась утащить его — мне показалось, что сделан он был не из дуба, как говорил отец, а из металла, причем очень тяжелого. В итоге я проволочила его от силы на десяток метров от дома. Отец, когда узнал, злиться не стал, а наоборот, очень даже повеселел. А потом сказал, что посох-то у него заговоренный, и ни один вор не сможет его прикарманить… — … говорят, есть в Шуньонге колдун, что такие вот наговоры делает, — рассказывал между тем Жучарский. — А наш Балабол ведь в любой бочке затычка, вот и прознал, видать. И лук свой, сталбыть, заговорил. — То есть он знал, что у меня ничего не получится? — переспросила я, чувствуя, как во мне снова нарастает гнев. — Тихо, дитя, — мельник сжал меня за запястье. От его костлявых и худых пальцев исходил холодок, и я задержала дыхание. — Ты ведь сама попросила его лук. Никто тебя за язык не тянул. — Не тянул, — вторила я. — Но он назвал мой лук убожеством. Жучарский пожал плечами. — Ну, ничего не попишешь, — неунывающе объявил он. — Выстрел сделан, выводы сделаны. Живем дальше. Тебя проводить до дома? — Спасибо, господин Жучарский, но не стоит, — поблагодарила я. — Я, наверное, еще немного пройдусь по ярмарке… — Дело твое, — ответил он, приподнимаясь и всматриваясь куда-то вперед. — А там, случаем, не тебя ждут? Юноша в смешной шляпе. Я посмотрела, куда указывал Жучарский, и с удивлением увидела в паре десятков шагов от нас Шкета, что прислонился к заборчику стрельбища и поглядывал в нашу сторону. Мне-то показалось, что он ушел сразу, как дал мне деньги… — Наверное, меня, — нехотя отозвалась я. — Ну, тогда беги! — усмехнулся мельник, и неторопливо направился по дорожке в противоположную сторону. — Господин Жучарский! — М-м? — он обернулся. — А у вас, случаем, десяти медяков не найдется? Я верну, правда. А если через месяц, то отдам все пятнадцать! Жучарский тепло улыбнулся мне, и снова отвернулся, на этот раз окончательно. — Боюсь, что некоторые вещи нужно учиться решать самой, пока есть время. Всего доброго, юная леди, — попрощался он перед тем, как медленно удалиться. Ответ мельника показался мне грубоватым и совсем недружеским, словно плевок в душу. Но тогда я не могла знать, как много правды было в его словах и как мало времени у меня осталось.