Сеул, Южная Корея
В воздухе витал запах духов на спирте, играл джаз, и атмосфера в клубе была крайне разрежённой, пускай и пахло змеиным ядом. В воздух, помимо насыщенных ароматов химии, проникал шлейф пота, феромонов и запаха кожи. Свет был приглушённый, лишь поблёскивающие под потолком стеклянные люстры отражали свет и играли лучами на стенах, украшенных древненациональным орнаментом. — Я больше не вынесу этого! — воскликнул омега и прильнул практически всем телом к главному, затеявшему встречу полуовдовевшего сброда в клубе. У мужа главы было достаточно молодое, но неприятное лицо. Его густо-чёрные волнистые волосы ниспадали на лоб, завивались, обрамляя брови и подчёркивая белизну кожи, а насыщенно-мягко-розовые губы были плотно сжаты. Анэ-сан молчал, не спешил с ответом на чужой скулёж и лишь слушал, попутно делая маленькие глотки из бокала с игристым в руке, на коей болтался золотой увесистый браслет. — Он только и делает, что пропивает все деньги! Он только пьёт и приводит домой разукрашенных проституток! Анэ-и, сан! Прошу вас, скажите ему развестись со мной! — Сделай это сам. Голос мужа оябуна, что уже более пяти лет пребывал в тюрьме, был хриплый и негромкий. Анэ-сан сильно шепелявил и подавлял свой голос каждым новым выпитым глотком алкоголя, но не пьянел. — Он убьёт меня! — Тогда терпи. Омега заскулил, но не смел более ничего просить у мужа главы. Он оторвал своё тощее тело от кожаного кресла рядом с диванчиком, на котором восседал муж Мин Кёнджу, и утащил свои кости на танцпол, чтобы повиснуть на чьей-нибудь шее и вдоволь пожаловаться на собственную жизнь. — Вы ничуть не сочувствуете им, Анэ-сан, — пролепетал почти над ухом муж родного брата оябуна, который, на удивление, занимал в клане низкую должность. Хоть Мун и сидел от Юнги на расстоянии в метр, но омегу от этого уже тянуло проблеваться и сплюнуть привкус песка во рту. — Он сам вышел за него замуж. У него был выбор. — У всех нас есть выбор… — Мун чуть прищурил свои и без того не особо красивые глаза и улыбнулся, хотя и в этом ему не было плюса. У него были кривые зубы. Когда Мун молчит и смотрит в одну точку, то от него куда больше прелести и пользы, чем когда он открывает свой рот и Юнги приходится слушать, как нечто липкое касается его ушей. От голоса жаждущего подлизы у мужа главы появляется желание вскрыть омеге горло, — но не все могут сделать правильный выбор, так ведь, Анэ-сан? Юнги молчит: предпочитает смотреть на пустой стол у соседней стены в тени этого заведения. — Дорогой… Анэ-сан, не замолвите за меня словечко на суде? Мой муж… — Нужно поговорить. — Голос, будто сталь, игнорируя чужой склизкий тон, раздаётся над ухом Юнги, и муж оябуна оборачивается. У его правой руки, мужа действующего сайко клана Мин, Ким Сокджина, были приятные точёные черты, большие круглые глаза и серьёзность, коей недоставало ни одной из местных шлюх, собравшихся в клубе тюремных мужей Мин Юнги. Анэ-сан игнорирует Муна и полностью уходит в разговор о грядущем. Сокджин пристальным взглядом сгоняет лишнего омегу прочь и вынуждает его убежать, путаясь в собственных кривых ногах, в сторону танцпола и распивающих текилу с чёрт знает чем, смешанным в одной чаше, омег. У Сокджина были широкие плечи и выдающийся для омеги рост. Он всегда ровно держал спину и казался Юнги умом намного старше своих лет, а ведь Киму не было и сорока. — Ты же знаешь, что Джеймс начал волнения в своём клане из-за власти. — Разве он ещё не успокоился? Крыса вылезла из подвала и провоцирует на себя охоту? — Омега поправляет подол своего пиджака и вертит в тонких бледных пальцах полупустой бокал с шампанским, рассматривая лопающиеся в нём пузырьки. — Не успокоился, — опроверг Сокджин. Он держал руки сложенными на своих коленях и не проявлял интереса к алкоголю. Юнги знал: когда Джин отказывается выпить, это означает, что грядут большие проблемы. Сокджин был не просто правой рукой Анэ-сан в клане, но и его опорой, защитой, зрением и слухом, ведь после того, как Кёнджу посадили, у власти начались волнения. Джеймс — по прозвищу «Шакал» — был одной из главных проблем Юнги на протяжении пяти лет. Власть, издавна переходящая к мужьям севших за решетку оябунов, перетекла в руки Мина совсем нежданно, и он был обязан контролировать около двух сотен кланов на протяжении последующих двенадцати лет. Уже как пять лет Кёнджу сидит за решеткой. Юнги не посещает его, прикрываясь делами клана, и отчасти это было правдой. За всё это время клан Мин притих, начал развивать внутреннюю экономику, и проблемы, назревающие в семьях, решались сами по себе, зачастую через третьих лиц, направленных мужем кумитё. Именно этим занимался Сокджин, помимо своей основной неофициальной деятельности. Шакал, почувствовав свободу в первое время после того, как двести кланов лишились главаря, намеревался выбрать нового человека на место «отца», но все члены банды отказались от такого предложения, обвинив Джеймса в измене. Шакал залёг на дно вместе со своими шестёрками и лишь там, в полу, под ногами у Анэ-сан, бесновался, мешал Юнги регулировать экономику, но Мин стучал по полу ногами и вынуждал всех крыс заткнуться. — Шакал вылез из своей норы и взялся за старое. Он не успокоится, пока не возьмёт под управление кланы Мин. Мои пташки сообщают, что оябуны из свыше тридцати кланов встали на его сторону. Время неспокойное, Юнги. Анэ-сан молчал, прикоснувшись губами к краю бокала, но так и не отпив из него ни капли. Он думал, и Джин знал, что Юнги относится к вопросу со всей серьёзностью. — Я уже думал об этом… Одному мне его не победить. Сидеть в четырёх стенах с охраной ещё двенадцать лет я не могу, — он был погружён в свои мысли, обдумывая возможный исход. К волнениям «снизу» он готовился, но оказался не готов. — Подождём, — омега нервно выдохнул и потянулся к столу. Стук ножки бокала о стол заставил весь зал обратиться в тишину. Анэ-сан и муж сайко покинули клуб.ΩΩΩ
Пусан, Южная Корея
Степь расстилается подле трассы сухой травой. В пустоте простора бьёт в лицо и тело прохладный ветер, задувающий под одежду и в уши, делая волосы и без того ещё более лохматыми. Мужчина захлопывает дверцу своего авто, отходит от него на пару шагов и щурится, выглядывая в паре десятков метров небольшой смотровой охранный домик. Возле него молча стоял тощий альфа с корейскими чертами лица и пристально глядел на подходящего к ним вакагасира. Он прислонил наушник к уху плотнее и что-то проговорил на своём языке, что Хосок перевёл как «Он прибыл» и вошёл вовнутрь пункта без преград. Он знал, что омега там. Хосок огляделся — обычная охранная будка с двумя этажами и низким потолком. Он поспешно подошёл к железной закрученной лестнице, шатающейся под его поступью ненадёжными колебаниями, подающими в тишину беспокойный звон, и стал подниматься наверх. Юнги слышал его шаги. Лицо альфы озарил луч тёплого дневного света, льющегося из окна для смотрителя. На альфе была привычная белая рубашка, строго заправленная в брюки и подпоясанная чёрным кожаным поясом (Юнги лучше всех знает, как альфа любит рубашки). Лицо его было напряжённое, но вскоре сменилось на изумлённое. Он будто бы беспокоился, что омега не придёт. Облегчение тронуло грудь Мина. В неё будто что-то небольно кольнуло толстой иглой и отдачей вышло из лёгких дрожащим вздохом. Мужчина стоял с десять секунд у проёма, как наконец-то тронулся с места. Юнги не мог пошевелиться — будто врос в землю и ждал, пока он к нему сам подойдёт. Чон оказался около омеги и мягко, даже в некотором роде боязливо, обхватил его нежные бледные руки своими. Гладкие, аккуратные. Хосок сорвался, сковывая Юнги в крепких объятиях, а Юнги же, вцепившись в чужие плечи пальцами, не позволил долго ломать себе кости в тисках и впился в родные губы мучительно-болезненным поцелуем. Родной запах, родное тепло, схожее с обжигающим жаром, проходящее через слой одежд. Неровное дыхание, знакомый ритм сердца. Юнги задыхался от чувств, которые обвивали его, подобно смертельной лозе, кипятком разливаясь по венам, от спины до плеч, от плеч до головы, от затылка до пощипывающих от слёз глаз. — Я голоден. Я изголодался по тебе, мой разум, — Чон хаотично спустил руки на чужую тонкую талию и прижал омегу к себе, носом ныряя в изгиб бледной тонкой шеи. — Позволь… — От Мина пахло кислыми цитрусовыми и горьким табаком. Запах его был многогранен: альфа дышал и не мог надышаться, различая то лёгкие фруктовые нотки, то отголоски алкоголя, выпитого перед дорогой. Юнги пил, когда нервничал. Пухлые губы мужчины впились в гладкую кожу, облизывая её, зацеловывая, и как бы стройное тело ни поддавалось желанным ласкам, омега уткнулся руками в широкие плечи напротив, надавил, отталкивая. У Юнги фейерверки перед глазами. — Не сейчас, любимый, — выдохнул Мин, поджимая плотно губы. В объятиях альфы было безумно хорошо. Вся напускная злость и сила вмиг испарилась, от Юнги осталась лишь мягкая плоть и куча неотданной, неподаренной любви, которую он терпеливо вливает в своего единственного сына. Юнги заглядывает в тёмно-карие глаза напротив, блестящие, но такие жалкие, что Мин сам себя корит. Под жаром рук чужих кожа плавится, он, будто кот, хочет льнуть к этому теплу, к этой невероятной ласке. То, как Хосок обнимает, — сравнимо с чудом. Никто так не обнимает. Он обхватывает омегу двумя руками, прижимает к себе вплотную, но нежно, не давит, греет, обволакивает собой и своим запахом. Хосок опять пахнет своим ужасным одеколоном, от которого у Юнги щекочет в носу. — Мы не можем быть здесь долго. Альфа раздосадованно почти что выпускает Мина, но не даёт ему отстраниться полностью. Не может позволить себе отпустить его так скоро. — Как твой сын? У Юнги был сын от Мин Кёнджу, родившийся свыше пяти лет назад. В браке с альфой они были уже девять. Кёнджу был корейцем, но считал своих людей и собственноручно собранные «банды» группировкой борекудан, хотя никто, кроме них самих, их не признавал. В Японии практически все оябуны, банды которых насчитывают минимум с десяток кланов, не считали Кёнджу и его шайку членами якудза. Независимо от их тогдашнего статуса этнических корейцев на территории Японии. Не воспринимали его «семью» как принадлежность к священному и чтимому. Альфа и его дружки не приравнивались даже к позорному статусу карточных игроков и смели пасть ещё ниже. Мин Кёнджу — бывший член банды Чхве, одного из оябунов, убитых около десяти лет назад (сейчас на месте главы небольшого синдиката стоит его сын). Корейца лишили всего пальца за многочисленные ошибки, провинности и вскоре желали приговорить к смерти за оскорбление оябуна, но, струсив, Мин не просто не решился на харакири, как на более-менее достойную смерть, — он сбежал и скрылся на перепутье между мелкими городишками Южной Кореи. Бывший оябун Чхве посчитал, что пачкание оружия и даже трата пуль на помойную крысу выше достоинства его самого и его клана. — С ним всё хорошо. Ему скоро исполнится шесть. В этом году он пойдёт в школу. — Он такой чудесный мальчик, моя жизнь. — От этого обращения «моя жизнь» у Юнги мурашки бегут по коже и ком подступает к горлу, но не сдерживает себя и утыкается лбом в чужое плечо. — Ты не привёл его? — нотка надежды промелькнула в голосе альфы. — Нет. На лице мужчины отразилось разочарование. Он любил Минсу как своего сына, и отцовские чувства зародились в сердце мужчины ещё до того, как сын Кёнджу появился на свет. Маленький Минсу родился в неспокойное время — к концу первого года, как его отец сел в тюрьму. Юнги как муж самопровозглашённого главы корейской «мафии» был вынужден держать всё под своей властью с должности «Анэ-сан» — мужа кумитё, ведь Кёнджу (пускай и носил татуировку клана Чхве, переправил её, добавив к символу новые элементы, что смотрелось весьма ущербно, глупо и безвкусно, и, довольный собой, объявил это их отличительным знаком) подражал японцам изо всех сил. Этнические корейцы, проживающие в Японии и действительно являющиеся членами банды борекудан, стыдились даже упоминать клан Мин, считая его национальность абсолютно не связанным с ними неприятным фактом. — Я приведу его в следующий раз. Он очень соскучился по тебе, — Юнги улыбается искренне, уголками губ, и не сдерживает себя от порыва положить голову на горячую грудь любовника. — Он так подрос… Время отвратительно быстро летит. Хосок познакомился с Юнги на окраине Токио, в тихой части этого огромного городишки, где омега, одевшись в яркую одежду, с подобающим макияжем и непомерно дерзким характером мчался покорять улицы «маленького Токио». Он был ещё школьником шестнадцати лет, переехавшим сюда на время из Тэгу, где ранее был рождён. Хосок, коему на тот момент исполнилось уже двадцать шесть, был не просто заинтересован Мином — он был влюблён. Их любовь закончилась тогда, когда вынужденно Юнги вышел замуж за Кёнджу, смывшегося в то время из Японии. У корейца тогда активно развивался игорный бизнес, и он мог позволить себе и своей шайке разбрасываться деньгами, трахать омег-хостов из мелких ресторанов и угрожать Юнги оружием на отказ выйти за него замуж. Юнги был невыездной из Японии: границу перекрыли ему люди Мина, активно на тот момент заполонившие всё побережье. Чону оставалось лишь драть волосы и умывать своё жалкое лицо не менее уродливыми слезами. Клан Чон почти десять лет назад не имел ни имени, ни статуса. У него, как и у Чонгука, и даже Намджуна, ушедшего тогда в учёбу, направленную на политику, едва ли хватало денег свести концы с концами. Они скидывались каждый по железной монете себе на зубную пасту и проживали в общежитии, которое находилось в аварийном состоянии и за гроши было предоставлено парням, включая стариков и других мелких членов семьи якудза, шастающих тогда по грязным улочкам забытой Богом и погрязшей в вони и бедности окраины Японии. И Хосок молчал, когда нужно было молчать.«Просто воины не показывают сердца, покуда их грудь не вскроет топор».
— Ты обещаешь? Иначе я поеду в Сеул и украду Минсу, чтобы ты больше не запрещал мне с ним видеться. — Только попробуй, Чон Хосок. Со света сживу. — Да я и без этого живу только ради тебя — если и умирать, то только от твоих рук. — Кто угодно может убить вакагасира. — Юнги запускает пальцы в каштановые волосы, завивающиеся будто в кудри, не в силах устоять перед очарованием любимого лица. — Меня никто и ничто не убьёт, кроме тебя и Чёрного Дракона. — Ты меня как ребёнка пугаешь Чёрным Драконом. Неужели он такой страшный? Что он мне сделает? — Пока я с тобой — ничего. Юнги хихикнул, как молодая дурочка: — Иногда кажется, будто ты его больше любишь. — Сначала ты… — Хосок игриво улыбнулся, наклонился и коснулся кончиком острого носа круглого плоского носа Юнги, — затем Минсу… На третьем месте Дракон. Ты только ему не говори, — прошептал прямо в налитые благородным розовым цветом бутона губы мужчина и плотно прижался к ним своими. — В клане неспокойно, — произносит Юнги, нехотя оторвавшись от мягких губ. Пора говорить о серьёзных вещах. Омега впервые так открыто затрагивает эту тему. Губы до боли саднит — до того Хосок терзает их. Мин уверен: дай ему шанс, альфа не оставит на нём и живого места, ни единого белого пятна — всё заполонит алым, везде оставит свой запах, сожрёт заживо. Юнги не даёт касаться себя уже около трёх лет. Они не виделись год. За прошедшие пять лет, с момента, как Кёнджу оказался за решёткой, они встречались около семи раз. Семь раз за пять лет. Хосок видел сына Юнги, когда тот родился, пошёл, заговорил и научился считать до двадцати. — Что происходит? — беспокойство вмиг отразилось на измученном лице. Альфа свёл брови к переносице, и образ его принял недоброжелательный вид. Юнги боялся такого Хосока. — Шакал принялся за старое. Хочет сместить меня с места главы Кёнджу, пока тот не выйдет из тюрьмы. Если он оставит его в живых. — Видя, как Чон, по обыкновению своему, намеревается действовать, приняв лишь половину ситуации в осознание, Мин затыкает ему рот, продолжив свою речь: — Пока он сидит тихо, волнения происходят в его штабе, где-то на улицах Сеула. В захолустье поднимает бунт против омеги у власти. Он не японец, а американцы законов Азии и в простом упоминании не понимают. Некоторые шайки с ним согласны. Хосок пристально смотрел в глаза напротив, будто бы искал там подтверждение произнесённой правде, или же, наоборот, выискивая долю лжи, ведь Юнги, привыкший решать все свои проблемы самостоятельно, впервые затронул вопрос со стороны «опасности» для него и для его семьи. — Действовать активно я не могу. Я боюсь, что спровоцирую эту псину наброситься на сына. Хосок, я боюсь. «Я боюсь», — у мужчины желваки проступают на челюсти. Зрачки его увеличиваются, глаза заполняет гнев. Юнги еле дышит — всплеск его запаха внедряется и заполняет лёгкие, скручивает их изнутри. Омега чуть ли не задыхается, вынужденно чуть отталкивает альфу, побуждая отойти. Мужчину это немного отрезвляет. Он опускает руки, бесконтрольно сжавшиеся в кулаки. Разжимает пальцы тут же, стараясь придать своему виду мнимое спокойствие. Самураи проявляют великое сострадание, а ещё, вопреки всему, не умеют прощать. — Я могу рассчитывать на тебя, если Шакал не утихнет, как пять лет назад? — Если Шакал не предаст себя земле самостоятельно, я убью его своими руками. Это то, чего Юнги боялся.ΩΩΩ
Токио, Япония
Помещение насквозь провоняло потом, дерьмом и половыми тряпками. Едва уловим был едкий запах спирта. Хосок одёрнул подол своего серого пиджака, скривив губы. Вонь стояла страшная. Чем дальше он следовал в тёмную глубь, тем сильнее крепчала отдушина табака и фекалий. Свет горел из-за двери, выводящей на арену, и так как зал был подсобный, — куда выводили всех бойцов с ринга, — то и под подошвой туфель плескалась ещё свежая кровь. Остальная же, засохшая, впечаталась рисунком из тонкой дорожки прямо в камень. Пол здесь был неровный, виднелись плиточные швы и кое-где торчали остатки кафеля. Альфа перешагнул порог, откуда начинался луч света софитов, озаряющих арену, а также мигали огоньки мобильников. Кто-то, стоя на ногах среди заполонённых орущих трибун, махал фонариком. Хосок запустил руки в тугие карманы серых брюк и огляделся по сторонам. С части трибун, на которых восседали люди в официальных костюмах, не срывалось ни единого звука. Их плоские жёлтые лица отличали друг от друга только разноцветные галстуки. Среди этой безмолвной толпы взгляд зацепился за оябуна клана. К нему же по узкой дорожке из трибун, проходя мимо кобунов и людей рангом чуть повыше, поджавших свои ноги и дающих главнокомандующему пространство, двигался Хосок. Лицо вакагасира было осунувшимся, посеревшим то ли от отвратительного освещения в этой части зала под огромным потолком, то ли от переживаний, что съедали мужчину изнутри по пути из Пусана в Токио. Крёстный отец поприветствовал своего названного брата улыбкой. Хосок слабо и весьма сдержанно улыбнулся ему в ответ, и по короткому тихому вздоху, как только мужчина сел на место рядом с главой, было понятно, что новости он принёс не из приятных. — Как твоя поездка в Китай? — Могло быть и лучше, — признался Хосок, скривив губы вновь. Так Хосок демонстрировал отвращение, — если бы не эти ублюдки Поднебесной. — Звезда вновь тебя так мучает? — с долей ярко выраженной усмешки протянул Чонгук. Он практически не отрывался от созерцания боёв, развернувшихся на арене. — Триада начала плохо себя вести? Не стоит ли их наказать? — Мелочи. Высшие в это говно не лезут. — Хосок, наоборот, старался отвести взгляд от дерущихся полуголых мужчин, чьи и без того кривые бычьи морды были размазаны в кровь. Выглядело комично, и даже у вакагасира, перерезавшего глотки и не раз высовывавшего через них языки или же опробовавшего чьи-то кишки на танто, лицезрение пота и слюны вперемешку с, кажется, чьей-то мочой, вызывало лишь желание выблевать пустой обед тощему организатору под ноги. Бои нынче не зрелищные. — Я их наказал, — уточнил Хосок после полуминутной тишины, пока Чонгук с широкой белозубой улыбкой наблюдал за тем, как альфы дерутся на мотив сумо, не обладая большим жирным животом, но имея крепкие руки. Их тела, обхватывающие друг друга, скользили из хватки из-за льющегося пота, сами бойцы то и дело поскальзывались на лужицах своей крови, а затем валялись, не расцепившись, из-за потери равновесия на чьей-то моче. — В Китае в моих округах… — Не здесь. Голос Дракона прозвучал резко, отрезав, будто лезвие ножа. Однако этот тон не пугал вакагасира, лишь заставил его заткнуться. Улыбка сползла с лица Чёрного Дракона. Он смотрел немигающим взглядом на арену, разомкнув губы, отчего поблёскивали от слюны едва виднеющиеся зубы. Оябун выпрямился, прижавшись к спинке своего места, сомкнул губы и сильно скривил их. Ему не понравилось увиденное. Альфа был разочарован этим показательным боем. — В следующий раз выведите омег, разденьте, и пусть бьются, а затем пустите по кругу среди чемпионов, которые выебут их кулаками, — тогда шоу будет стоить хотя бы трети суммы, которую я вложил в это дерьмо. — Чонгук оглядел организатора — тощего, но при этом высокого, скривившегося, подобно червю, под натиском чужого взгляда, в чёрно-белой униформе и с писклявым голосом, в котором проскальзывали хриплые маскулинные нотки, — с ног до головы, а затем повернул голову к своим людям. Его кивок в сторону мужчины означал лишь единый исход, отчего альфа, жалко вопя, начал бросаться на оябуна, вымаливая милосердие. Организатор сего зрелища сомкнул свои тонкие длинные пальцы на рукаве пиджака Крёстного отца. Чонгук обернулся. Взгляд его скользнул на свой локоть, на котором натягивали, будто на детский манер, ткань пошитого на заказ пиджака, а затем заглянул в оленьи глаза навыкат у тела напротив. Пронзительный визг разнёсся по запасному выходу, где в полутьме на полу блестели от крови обрубленные кисти. Крёстный отец и командир покинули бойцовский клуб, который полулегально спонсировали якудза ровно до этого момента (как способ легализации своего бизнеса и отмывания денег клан Чон поддерживал связи не только с бойцовским клубом, сообществом гонщиков, организовав одну из крупнейших арен для гонок — токийского дрифта, но и с центральным банком и правительством). Кортеж главы двинулся в сторону штаба, расположенного чуть западнее центра Токио. Вакагасира клана Чон занимается поставкой оружия. Контролирует деятельность банд триады на ограниченной территории Китая и Японии. Как основная сфера заработка — отели «ночных бабочек» в Японии, включая семь крупных штатов в США, заполненных японками под контролем Чон Хосока. В мидзу-сёбай, включающий в себя ночные бары, рестораны, клубы, чайных омег и гейш, Хосок поставляет омег, по большей части из Китая, Филиппин и восточной части Австралии. Также на торговых суднах вывозит из-за границы около десяти тысяч украденных омег в год. «Мирос» является временной точкой сети «картеля куртизанок» в Токио. Разместившись в офисе на диване, Крёстный отец велел принести виски. — Говори. Как обстоят дела в Гонконге? — Мелкие шайки, не контролируемые верхом, как обычно, творят какую-то хуйню, — не стесняясь в выражениях, бурно начал Хосок. В связи с недавней встречей в Пусане, о которой он в очередной раз промолчит, его переполняли эмоции. — Они и до этого были неспокойные, а сейчас и вовсе пол-Китая поджечь собираются. Как бешеные псы кидаются на мясо, что подороже. Чонгук смотрел на Хосока внимательно, отвлекаясь лишь на глоток бурбона. — У этих придурков началась золотая лихорадка, дальше от приморья они принялись жечь магазинчики. Как и сообщалось: они подожгли одну из моих точек. Особо мои люди не пострадали, но вот весь товар на складе полетел к чертям. Более того, от их деяний пострадали два игорных заведения в Осаке. Если китайцы не вернут нам всё в двойном размере, я начну разговаривать с ними на их языке. Запоют как птички. — Я надеюсь, ты не пачкал руки о чужие помои. С ними есть кому разбираться. — Пусть несут ответ за своё разбросанное по миру дерьмо. — Хосок проявил милосердие, не наказав чужих «детей». Высшие кланы триады сами обязаны нести ответственность за свои мелкие ответвления, иначе Хосоку придётся начать зачистку на своих территориях, что, к слову, весьма проблематично для чистоплотных китайцев. Вакагасира клана Чон не любил марать руки, но если ему стоило окунуть их в крови — испачкается всё, находящееся на территории, на которую он ступит. Самураю, заимевшему новый меч, необходимо его опробовать, и, более того, даже старым мечом он обязан служить своему хозяину: ограждать от любых внешних раздражителей, избавляться от врагов. Чонгук хмыкнул и смочил глотку ещё одним глотком любимого сорта виски. Он почитал бурбон более, чем любые иные изыски. — За остальным порядок, — успокоил вакагасира, улыбнувшись уголками губ. Его улыбка была сияющей, будто солнце озаряет мир, — так и его растянутые губы поднимают оябуну настроение. — Скупил пятерых целок за пять тысяч долларов, двоих вывез нелегально, но качество… — Хосок ухмыльнулся и чуть сузил глаза, на что Чонгук громко рассмеялся. — Пользы от Китая чуть больше, чем их порошка. Хорошо справляешься, Хоуп, я доволен тобой. — Героин в машине. Мужчины рассмеялись в один голос. — Отлично, Хосок, отлично. Как Ниппон не прогорел без такого вакагасира, я не знаю. Упомянутый высококачественный героин поставляется из Поднебесной по Французской сети, ютится в Монреале и течёт через Ванкувер. Хосок перехватил одно из узких течений и открыл поставки китайских наркотиков в Японию.ΩΩΩ
Токио, Япония
Он… Он устанавливает границы. Он сам решает, что другим делать нельзя. Тэхён ставит границы. Ему дают направление в больницу на приём, который оплачивает не кто иной, как сам хозяин заведения, ведь здесь есть даже определённый бюджет, выделяемый на медицинский осмотр для омег ежемесячно. Это кажется чем-то невероятным, нереальным, будто бы этого никогда и не могло произойти. Всё это — за гранью понимания. — Тэхён. Омега безотрывно смотрит на бумагу, шрифт на которой размазывается, идёт волной, смешивается в одно серое пятно перед глазами. — Тэхён, вы меня услышали? Ким отрывается от документов, ощущая волну отрезвляющих мурашек, пробежавшихся по спине и плечам. Его пронзает жаром, что мелкими иглами изнутри колет всё тело и сходит небыстро, мучительно, позволяет Тэхёну сосредоточиться на лице напротив, собрать свои мысли воедино. Однако, от проникшего вовнутрь отчаяния, от какой-то необъяснимой усталости, затронувшей каждую клеточку его тела, омега ловит голову рукой, поставив локоть на угол стола. — Вам плохо? Пригласить врача? — омега-заместитель тотчас приподнимается со стула, тянет руку к своему стакану и доливает туда воды до половины. Тэхён отрицательно качает головой, хотя глаза его заволокло туманом из мрачного, плавающего, чуждого ощущения и слёз. Омега делает сначала маленький глоток, а затем практически залпом выпивает всё. Зам потянулся было долить ещё, но Ким остановил его смазанным жестом. Тэхёну нужно поесть. Ему нужно поспать. Тэхёну нужно отдохнуть. После встречи с Чимином Ким был ошарашен его новостями и озадачен его будущим. Вернувшись домой поздним вечером, омега сразу же улёгся спать и, разморенный теплом от полушубка и жара печки, убаюканный танцующим огоньком пламени от свечи, уснул. Поутру отправился на работу, не став дожидаться, пока вода нагреется. Джей просил его плеснуть кипяток в глотку, но Тэхён его не послушал. Умчался, не пойми как найдя кучу новых сил в ногах, полный волнения и поверженный им же из-за предстоящего первого рабочего дня. Как оказалось — это не было приёмом на работу в действительности. — Я согласен на всё, — ответил Тэхён и хотел было подписать бумаги, но вмиг охладившее помещение громкое молчание и пронзительный, ошарашенный взгляд омеги в костюме заставили руку Тэхёна остановиться в миллиметре от места для подписи. — Вы уверены, что согласны на всё?.. — Я… — после этих слов Ким засомневался в своём решении, — на что мне… — Тэхён с трудом подбирал слова, язык едва ли двигался. Он не знал, что говорить, — стоит написать отказ? Тэхён никогда прежде не видел, чтобы на него смотрели с таким неподдельным ужасом.ΩΩΩ
В кармане полушубка завибрировал телефон. Ким отставил от себя стакан с кипятком, в котором растворялась маленькая ложечка кофе. С момента получения первой зарплаты Тэхён позволил себе и своим соседям немного больше, чем они могли получать от жизни по обыкновению. Омега не ожидал звонка, на время позабыв о делах Чимина на ближайшие дни и о решающемся вопросе в Ребоне: «Кто понесёт от Императора?». Однако Ким не заставил себя ждать с ответом на звонок. — Чимин? По ту сторону раздался беспокойный голос Луки. Тэхён не ожидал, что его вызовут на работу в этот же день, ведь они условились, что лишь после осмотра у местного врача при «Миросе» начнётся его действующее расписание, которое, согласно уточнению администратора, может существенно измениться, в зависимости от его успеха на новом рабочем месте. Более того, омега совсем забыл, что указывал в бумагах свой номер. Тэхён, пускай и не был готов прибыть в заведение прямо сейчас, поднялся на ноги и предупредил друзей о срочном вызове на работу. В спину он получил лишь усмешку Джея и обеспокоенный голос Мао, который бранил его нового работодателя. Омеге не пришлось идти пешком. Его не просто вызвали на работу ещё до начала действия его контракта, так ещё и отправили за ним машину. Тэхён, признаться, никогда и мысли не допускал о разъездах на авто класса люкс и не особо мог определить марку подъехавшего к нему авто, но, вероятно, именно так выглядят мерседесы. Внутри просторного салона, насквозь пропахшего кожей, было так просторно, что столько места не было у Тэхёна даже в его собственноручно собранной постели из матраса и одеяла, и омега чувствовал себя здесь не просто лишним, а абсолютно чужим. Ожидаемого удивления или интереса в якобы горящих глазах не было. Тэхён глупо пялился в одну точку и мучил себя мыслями о клиенте, которого предстоит обслужить. Ким позволил себе расслабиться и забыть о том, как добываются деньги, а оттого был вынужден терзать свою душу из самой её глубины. Автомобиль ехал достаточно быстро и совсем скоро оказался на общей трассе. Кажется, не прошло и пятнадцати минут, как они подъехали к заведению. Водитель был молчалив и даже не смотрел в сторону Кима, за что омега был ему отчасти благодарен. Никто не мешал ему утопать в своих мыслях до самого конца пути. Расстраиваться больше некогда: он получает за это баснословные деньги, а мысль о возможности в будущем предоставить своей семье более комфортные условия для проживания вмиг прибавила омеге сил. Он готов обслужить хоть десять человек, если получит за это такую же большую сумму. Стоило ему пересечь порог, как в него вцепились разом две пары омежьих рук. Это был администратор с ресепшена и Лука, который по пути успевал толкать его в спину. Тэхён оказался в «кофейной» — его даже не проводили до общей комнаты, где располагались проституты и ютились стриптизёры. Заказ оказался таким важным, что у Кима язык перестал шевелиться от удивления, обмер во рту, и омега чувствовал лишь его холод. Омега разделся самостоятельно, аккуратно сложив свои вещи на подлокотник общего дивана, параллельно наблюдая за Лукой, что активно рылся в чьей-то одежде. Тэхёну в руки был подан какой-то чёрный халатик, а затем Лука бесстыдно рассмотрел его бельё. — У меня есть вещи. — Омега раскрыл было свой потёртый пакет, внутри которого лежал такой же самый шёлковый бежево-чёрный халатик и какой-то чёрный комплект белья. В руках Луки это всё мигом приравнялось к половой тряпке. Омега оценивающе, с открытым презрением осмотрел имеющееся бельё, а затем отбросил всё куда-то на пол. Тэхён лишь раскрыл опустевшие руки, ведь его оставили абсолютно пустым и откровенно униженным. Тэхёна это не злило. Он перенял чужое беспокойство и тоже начал испытывать волнение. Лука велел одному из своих помощников, облачённых в тот же белый верх и чёрный низ, принести что-то «из люкса». — Надень халат и вот это бельё, — он протянул Тэхёну принесённое чёрное кружево, очень аккуратное и, кажется, новое. «Действительно — новое», — подумал было Ким, когда увидел этикетку. Ему принесли что-то из комплекта для особых клиентов — хотелось бы так думать, но другого варианта и не было, уж больно все были обеспокоены. О чём-то шептались, переговаривались, кто-то говорил даже на корейском, отчего ситуация казалась ещё более сумбурной. В этом месте работники явно любят считать каждую монету. Взгляд густых, как насыщенный чёрный камень, глаз, в которых не было видно границы зрачка и радужки, которые подчеркивали белизну глазного яблока, пылал, отчего Чёрный Дракон казался бешеным. Страх, испытываемый двумя днями ранее, вновь пробрался к самому горлу, вцепился в него когтистыми лапами и продрал глотку, высунув через неё язык. Тэхён едва ли не шатался при таком пристальном внимании. Даже если отвернуться — от этих глаз не убежать. «От этого мужчины не скрыться даже в маленьком Токио», — с досадой подумал Ким, и улыбка мысленно тронула его губы. К несчастью, он был не весел. Тэхён ступил вперёд, ощутив, как подкосилось его колено, но сумев устоять на ногах. Он отключил мысли, прежде чем сократить между ними расстояние. Чонгук улыбался. Улыбка у этого мужчины была похотливой, как и у большинства здешних ублюдков, и одновременно пугала, будто бы под ними, под этими кукольными с виду губами, прячутся зубы, способные перегрызть омеге глотку. Он почти уверен, что вместе с костями. — Что это на тебе? — оценивающий взгляд скользнул по чужой фигуре. Чонгук приподнял пальцем край и без того короткого халата с блевотной кружевной каёмкой, что была выполнена будто бы вслепую и абсолютно не оправдывала свою цену. Пальцы у альфы как раскалённое железо: обжигают, оставляют после себя невидимые следы, синяками в будущем покрытые. Тэхён видит на чужом лице отвращение — не меньше. В один момент кожу пронизывает минимум сотней игл, натянутая одним движением ткань впивается в пах, в бёдра, рвётся о тазовые косточки, и уже бесполезный кусок оборванной дряни покачивается, брезгливо зажатый в пальцах мужчины. Взглядом своим оябун награждает омегу, стоящего у прохода. Лука заметно побелел, задрожал, и, кажется, губы его посинели. — Удавиться на них хочется? Вперёд. — Чонгук бросает бельё подальше от своих ног, не равняя уродскую ткань даже с грязью на своей блестящей от чистоты подошве. Лука какое-то время шатался на одном месте, а затем бросился было поднимать ткань с пола, но Хосок остановил его, жестом велев убираться прочь. — Ты же видишь, как ему не идёт, — сказал Чонгук перед тем, как Лука вышел за дверь, — не совершай больше таких ошибок, иначе зачем ты нам здесь нужен? — Недоразумение, — заверил Хосок, как только дверь захлопнулась. Слишком громко для омеги, который хотел сделать это тихо. — Новенький, я его ещё здесь не видел. Ты уже успел присмотреть его где-то? — В «Красной Розе», когда мы пришли с Намджуном погостить, — Чонгук нежно оглаживал кончиками пальцев худое бедро цвета мёда, с белым мягким пушком, хорошо заметным при таком ярком свете, ведь этот вип-номер был не просто личной демонстрацией власти и вкуса, но и являлся шансом Тэхёна пуститься в пляс по «золотому» пути — возможностью добыть себе лучшее будущее. Ким слегка пошатнулся, стоило мужчине податься вперёд, обняв рукой его ногу, и уткнуться в покрывшуюся мурашками кожу носом. Альфа жадно втянул в себя запах тела, и Тэхён вспомнил, что не успел принять душ. Хосты и администратор так переволновались, что толкнули его к клиенту элитного класса с запахом мокрой шкуры и подвала на костях. Оябун улыбался, начал игриво покусывать зубами кожу, а Ким необдуманно опустил нежно руку на тёмную макушку. Дыхание замерло, когда пальцами омега ощутил мягкие и одновременно жёсткие пряди. Ким ни о чём не думал до сей поры, пока в голове не пронеслась мысль посмотреть вниз. Взгляд его светлых глаз столкнулся с пристальным звериным. Тэхён тотчас убрал руку и отпрянул, не понимая: то ли зрачок заполонил радужку, то ли он уменьшился до толщины иглы. Это похоже на безумие. «В горле пересохло», — подумал Ким, сглатывая воздух. Слюны не хватало даже смочить глотку. — Его я не убил, — голос Крёстного отца разрушил тишину. Бархат разнёсся по воздуху звуком и теплом, проникнувшим через грудь в лёгкие, защекотал их, — оставил. Какой ты умненький, что пришёл сюда работать. Знал, что я жду тебя здесь? Умница. Я люблю сообразительных, думающих наперёд. Меньше всего на свете Тэхён искал встречи с ним. — Давай как в прошлый раз? — Чонгук вскинул брови, следя за эмоциями на чужом лице, а затем взгляд его глаз опустился вниз. — На пол. Меньше всего Чонгуку нравились омеги, с которыми тяжело было совладать. Бешенство унять можно, невоспитанных перевоспитать, гордых сломать, сильных убить, а тех, кого нельзя прочесть, — Дракону одолеть было невозможно. Таких он ненавидел больше всех остальных. Тэхён смотрит на него в ответ, и Чонгук видит лишь пустоту. Ни страха, ни сомнения, ни благодарности, даже ненависти в них не было, что породило гнев в жилах Дракона мгновенно. Глаза эти цвета янтаря, приглушённого, разбавленного густым мёдом, отражающие свет и льющиеся смолой, безумно привлекали. Чонгук разглядел крохотные точки под глазом, под губой и на носу. У Чёрного Дракона была такая же. Омега отвернулся, без эмоций и без мыслей опустился на пол. Сначала на колени, затем, облокотившись о край дивана одной рукой, вытянул ноги на расслабленный манер. Взглядом он вновь зацепился за мужчину, ожидая увидеть на точёном лице одобрение, и набрался смелости положить свою руку на крепкое бедро, обтянутое тёмными брюками. Дракону шёл Чёрный цвет, а ещё на нём прекрасно смотрелось золото в виде узоров, которые Тэхён видел на его гладкой рубашке, благодаря расплывчатому от волнения взору. Одну руку оябун положил ему на макушку, запустил пальцы в волнистые пряди и мягкими движениями принялся массировать кожу головы. Тэхён опустил подбородок на диван, расслабленно уведя взгляд куда-то в сторону, приняв этот жест за нечто привычно-должное, и, возможно, при наличии навыка и вовсе бы замурчал. Вакагасира не мог оторвать взгляда от развернувшейся перед ним картины. Вместо того, чтобы играть с омегой, как с подвижной куклой, у которой во все стороны крутятся руки и ноги, он снизошёл до ласки. Он ласкал омегу, а не омега ласкал его. Вот загрубевшая широкая ладонь накрыла расслабленную омежью руку и принялась поглаживать круговыми движениями её тыльную сторону. Хосоку не нужно уточнять, это ли новый фаворит «отца», ведь забыть подобное казалось невозможным. У ног Дракона пригрелась дикая кошка. — В чём ты хочешь его видеть? — В красном. В золоте и красном.