***
— Мы никогда не выберемся отсюда, — сдался Поэт, обняв прутья клетки и с тоской посмотрев на красный огонек камеры, записывавшей все их метания. — Du liegst falsch, — тут же откликнулся Василий Павлович на его крик души. — Haben Sie etwas Vertrauen. Es funktioniert, wenn ihr es zulasst. — Je ne parle pas allemande! — Wirklich? — старший вампир откровенно веселился. — Das ist zu schade. Ich verstehe Sie perfekt. — Заткнитесь все! — зарычал Кризалис, не выдержав такого издевательства. — Хватит говорить при мне на вашем забугорном, я ни черта не понимаю! Огонек продолжил широко улыбаться, нервируя соседа. — Я лишь хотел сказать, — успокаивающе заметил он, — что мой юный друг не знает даже половину своих способностей. Думаю, его с самого начала не воспринимали всерьез. — Да что Вы можете знать об этом, право слово! — взвился Поэт. — Глава рода лично занимался моим обучением. Именно благодаря нему я освоил гипноз и… Но его сразу же поймали на лжи: — Насколько я помню, до того, как я отошел от вампирских дел, ты считался самым слабым и не заслуживающим его внимания отпрыском. — Младший вампир застыл, понимая, что ему нечем возразить. А Огонек продолжил его унижать, на этот раз напускной жалостью: — В этом не было твоей вины. Ты просто перешел дорогу сыновьям нашего главы, и они начали распускать о тебе слухи. Неудивительно, что ты нервничал и плохо учился. У тебя не было никаких шансов. Поэт молча отвернулся, не желая продолжать спор. Все в Главном доме знали, что, будучи человеческим ребенком, он был крайне болезненным и слабым. А он знал и иное: его слабость была делом зубов сводных братьев. Они приходили к нему по ночам и высасывали из него всю энергию — им не нравилось, что какому-то человечишке доставалось так много внимания. Его мать, поговаривали, была настоящей ведьмой — от нее Поэту достались колдовские зеленые глаза. Увы, больше ему от нее ничего не передалось. Чтобы хоть как-то оправдать свое жалкое существование, он начал писать стихи, вкладывая в них все свои чувства, но их никто не оценил. Тогда он взял под свою опеку с десяток беспризорников, желая показать свою силу всему вампирскому роду, но его обвинили в том, что он перешел все границы. Его лишили всего. Кроме дара.— Не будем говорить о том, Что стало делом прошлой ночи. И нет сил думать о «потом», — Слипаются сильнее очи. У всех у нас одна судьба — Стать мышкой на столе у кошки. Так пусть дойдет до вас мольба: Заткнитесь! — иль лишитесь бошек.
***
— Добрый день! Это соцопрос. Вы не могли бы уделить нам минутку внимания?.. — лебезит Огонек перед очередным человеком. А выяснив все необходимое, вталкивает его обратно в квартиру и манит Поэта за собой. Младший вампир осторожно закрывает за ними дверь и поводит носом: человек пахнет невыносимо аппетитно… — Мы воспользуемся Вашим телефоном, хорошо? Спасибо, — Василий Павлович вежливо забирает у юноши лет девятнадцати на вид мобильный и, не оборачиваясь, вкладывает его в руку Поэта, слегка царапнув когтями кожу. — Давайте протестируем скорость доставки и качество товара. Вы будете встречать курьера, пока мы будем ждать в комнате, Вы согласны? Парень болванчиком кивает на все предложения, совершенно не находя их странными. Даже когда незнакомец наклоняется к нему так близко, будто хочет шепнуть на ушко пошлый анекдот, и слегка прокусывает ему шею, он только глупо улыбается и позволяет незваным гостям пройти в его комнату. Поэт вновь отключает нюх, пока еще помня, что ему можно делать, а что нельзя. Но как же хочется… Хоть немного… Огонек с грохотом раздвигает дверцы старинного шкафа, надеясь найти в нем что-нибудь стоящее, и отвлекает внимание Поэта на себя. Младший вампир подходит ближе, с наслаждением вдыхая запах пыли, но в сам шкаф даже одним глазком заглянуть отказывается. Боится снова разочароваться. Пока Огонек занимается своими делами, Поэт, думая, что этого никто не заметит, сбрасывает с себя простынь и проталкивает ее под кровать. Избавляется он от нее с огромным наслаждением, желая иметь как можно меньше вещей, которые напоминали бы ему о кошмаре Центра. Но Василий Павлович бдительности не теряет. Его голос отдает сталью: — Никогда не оставляй за собой улик, молодой человек. Поэт тут же вытаскивает простынь обратно и даже пытается красиво сложить ее, строя из себя примерного ученика. Огонек больше ничего не говорит и в целом не обращает на вампиреныша внимания, так что тот, подумав немного, усаживается на край кровати и принимается с усердным видом копаться в телефоне. С интернетом он знаком уже давно, но никогда раньше с него ничего не заказывал. В особняке было все, что ему могло понадобиться, поэтому сейчас приходится разбираться на ходу. Не отрывая взгляда от экрана, Поэт как бы между прочим интересуется: — Откуда Вы знали, что это сработает? Если бы вампиры могли чувствовать холод, Поэта бы сейчас заморозили взглядом. — Твои братья научили меня этому, когда пришли в мой дом, притворившись представителями турбизнеса. Жена их впустила. Очевидно, после этого она не выжила. Поэт хмурится, чуя неладное, и ниже склоняется над телефоном. Его братья делали много нехороших вещей, но он никогда этим не интересовался — в его собственной жизни не было ничего, кроме искусства. И он не собирался брать на себя ответственность за преступление, которое совершил кто-то другой. Человек, считающий гостей своими друзьями, выбирает именно этот момент, чтобы принести им кофе. И замирает посередине комнаты, загипнотизированный анимированным пламенем костра на заставке включенного ноутбука. Поэта передергивает от этой картины. Люди, погруженные в транс, похожи на кукол с пустыми выражениями лиц, что выглядят немного жутковато. В доме Умного Вампира все слуги находятся добровольно, потому нет нужды каждую секунду подавлять их волю. Огонек останавливается напротив Поэта, буровя его безжалостным взглядом. А когда тот все же рискует поднять голову, замечает: — Я знаю, о чем ты на самом деле хочешь меня спросить, Жан. Почему из лап смерти, которая была бы долгой и мучительной, тебя вытащил не глава клана, не его приближенные или наследники, а я, вампир из рода Гашпаровых, который не имеет ни титула, ни какой-либо власти. Подумай, какой ответ ты хотел бы услышать. А пока… — Василий Павлович прищуривается, заглядывая в экран. — Можешь положить в корзину вот эту рубашку. Уверен, она будет хорошо на тебе смотреться.***
В вампирской среде Василий Павлович прослыл наблюдателем. Иными словами, его не трогали, пока он не вмешивался. Ему нравилось следить за интеллектуальными играми глав родов, прощупывать расстановку сил, придерживаясь нейтралитета. Благодаря своей скрытности он ускользал от чужих взглядов: не то, что молодые — старшие-то вампиры не всегда вспоминали о его существовании. Однако по меркам бессмертных существ он слишком мало времени топтал эту землю, а значит, и уважения еще не заслуживал. С Поэтом он познакомился в библиотеке клана — они оба пытались узнать как можно больше о своей вампирской сущности. «Познакомился», конечно, слово громкое — Огонек просто за ним наблюдал. Юноша выглядел очень расстроенным и злым: он отбрасывал от себя книги одну за другой, не находя того, что искал. А потом вздрогнул, когда на его плечо легла сильная рука — старшие вампиры были достаточно бесшумны, чтобы даже их собратья не почувствовали их приближения. Поэт медленно оглянулся. За его спиной стоял длинный и угловатый вампир-альбинос с ничего не выражающим лицом. А рядом вертелся вампир пониже — глаза у него были такими же мертвыми, зато мимика богата на эмоции. — Чего ты тут забыл, Жан? — протянул маленький и вертлявый. Перехватив книгу, которую Поэт держал в руках, старший отпрыск Умного Вампира присвистнул. — Хочешь изучать вампирские техники по книжкам, без учителя? Ты еще глупее, чем я думал. Пошел отсюда! — Это общая библиотека, — упрямо поджал губы Жан, не желая вот так просто сдаваться. — Дааа? Слышал, Стикс, этот gijdilax говорит, что это общая библиотека! Dommage que je m’en fiche. Поэт смог вырваться из хватки Стикса, но второй схватил его за шиворот и играючи перекинул себе за плечо. Младший вампир свалился на пол, ударившись спиной об один из стеллажей, и зашипел, частично принимая боевую трансформацию — удлинились уши и клыки, но лицо в целом так и осталось человеческим, а когти даже и не думали появляться. Коцит, а второго нападавшего звали именно так, расхохотался от этого зрелища. — On ne t'a jamais dit à quel point c'est pathétique? Даже мараться об тебя не хочется. Запомни: тебе, ведьминому отродью, никогда не стать одним из нас. И даже не думай жаловаться Умному Вампиру: он в тебе уже давно разочарован. Василий Павлович наблюдал за тем, как Поэт схватил первые попавшиеся ему на глаза книги. Попытался сбежать, но Стикс схватил его за горло, приподнимая над полом, и посмотрел ему в глаза, пытаясь подчинить своей воле. Раньше, когда Жан был обычным человеком, это запросто можно было сделать, но теперь… Разум маленького вампира был закрыт на тысячу замков. Сила Высшего позволяла лишь слегка зацепить мысли, но и так было понятно, что помимо ругательств в голове мальчика в этот момент ничего не было. Пусть с опозданием, но когти Жан все-таки выпустил, нацеливаясь ими в глаза противника. А Стикс, не меняя выражения лица, просто бросил вампиреныша в открытый проем выхода из библиотеки. Приползать назад Поэт не стал, поспешив убраться, пока живой. Коцит, уперев руки в бока, ворчливо протянул: — Маленький пизденыш, без году неделя, тьфу! И тот рвется помешать нашим планам… — вампир осекся и воровато оглянулся, почувствовав присутствие постороннего. Взгляд его безошибочно нашел Василия Павловича. — А ты еще тут что забыл? Вон!!! Огонька не трогали, пока он не вмешивался, хотя те, кому было надо, знали о том, что он не так прост. Он бы даже не обратил внимания, если бы власть в вампирской верхушке сменилась, но кое-какие тревожные слухи до него доходили. Названные сыновья Умного Вампира, подобранные им в разные века и в разных странах, не очень хорошо относились к людям, считая их не более, чем пищей. Им можно было бы поставить в укор, что они сами когда-то были людьми и не должны быть такими лицемерными, но… Они не были людьми. Никогда. Поэт слышал эти истории много раз. Умный Человек сажал его маленького к себе на колени и объяснял: на свете есть множество разных существ, не только вампиры и оборотни. Даже он, прожив не одно столетие, не может назвать их всех. Но вампиров и оборотней больше, потому что они очень легко могут передать свой дар. Оборотни — через размножение и укус, вампиры — только через укус. А есть создания, которые однажды просто… рождаются из тьмы. Как и почему — эту тайну он не разгадал до сих пор. Но даже подобное темное создание можно сделать оборотнем или вампиром, преумножив таким образом его силы. И Умный Вампир сделал это. Поэта он тоже выбрал не просто так. Рано или поздно в мальчике должен был проснуться дар его матери. Вампир-чародей, видывали ли такое? Вот только… мальчик слабел с каждым днем и мог вот-вот умереть. Умному Вампиру пришлось пойти против своего же закона, обратив мальчишку раньше времени. От вампирского сообщества он это скрыл, долго не выпуская Поэта на волю — но от названных сыновей ничего не утаишь. Их ненависть по отношению к Поэту стала только сильнее, и они поспешили сделать все, что в их силах, чтобы от него избавиться. Настоящее имя Поэта мало кто знал — как и имя Огонька. Чтобы жить среди людей, время от времени имя приходится менять, прозвище же остается неизменным на протяжении многих лет и даже веков. Юноша стал известен в вампирском сообществе под именем Поэт за множество произведений, написанных им под разными псевдонимами. Огонек получил свое благодаря несчастливой способности всегда оказываться около огня и ненароком поджигать себя. В некоторых старых вампирских домах до сих пор использовались свечи вместо электричества, а повальная любовь вампиров к курению, которую невозможно искоренить с той эпохи, когда Петр Первый ввез в Россию табак, привела к тому, что почти у каждого в кармане были спички или зажигалки. Пусть со временем Василий Павлович и приноровился не ронять на себя канделябр и не позволять свечам облизывать свои руки огнем, прозвище укоренилось за ним прочно. Вампир помнил тот день в мельчайших деталях — он пришел на собрание, как обычно, переживая больше о том, что оставил супругу одну на всю ночь, чем о том, как все пройдет. Посещение подобного рода мероприятий было сродни чтению газет: только так можно было узнать все свежие новости ночного Петербурга. Ничем особенным это собрание отметиться не должно было, и он скучал, лениво поглядывая на своих братьев по мраку. Когда-то давно за появлением новых особей особо не следили, пока их численность не стала превышать численность обычных людей. В то время пришлось заметно поумерить свои аппетиты, а еще — издать закон, по которому нельзя было обращать новых существ просто так. Поэтому голов на собрании было значительно меньше, чем людей в крупном Макдональдсе в самый благодатный для поедания фастфуда час. Жена была любительницей подобных мест, Василий Павлович просто не мог ей отказать, даже несмотря на то, что ради подобной вылазки приходилось выбирать самый пасмурный и дождливый день… Ну вот, снова о ней вспомнил. Ничего с ней не случится, он оставлял ее уже столько раз, а она даже не замечала — спала. Он думал пострадать немного от скуки и поспешить домой, но собрание, вопреки его ожиданиям, оказалось далеко не скучным. Это был день отречения Поэта от рода. На нем были кандалы, натертые изнутри чесноком — они приносили ему немало боли и неудобств. Его имя было на слуху, его стихи знали, пусть и не любили, и теперь Умный Вампир дал ему возможность сказать свое последнее слово. Чего он ожидал? Оправданий? Мольбы? Взгляд у Поэта был решительный и вызывающий, в нем не отражалось ни обиды, ни сожалений, ни боли. Свои последние слова он произнес проникновенно и величаво, глядя в глаза лишь одному существу — тому, кому они и предназначались:Я пленник лишь твоих оков, В тюрьме сижу я как преступник. Мне не хватает нужных слов, Чтоб оправдать твои поступки. Ты говорил, я слаб и жалок, Так посмотри в мои глаза: На похвалу простую падок, Я гибок, как твоя лоза, В своей я речи безупречен, Но кто прислушается к ней, Уже не будет так беспечен, Пав жертвой до скончания дней. Слова мои — как сахар, сладки, Как нож, остры, как камни, гладки, Как ложь, правдивы и опасны — Не слушаешь ты их напрасно. Так знай, хочу предостеречь: Стервятник над тобою кружит, И власть тебе не уберечь, Пока ты с падальщиком дружишь. Хотел тебе глаза раскрыть: Я не глупец и не мерзавец! Но правду поспешил ты скрыть, Крича мне: «Лжец и самозванец!»…
Я не такой… Я НЕ ТАКОЙ!..Теперь плутаю без дороги. Не будет дыма — без огня, Поэта — на твоем пороге, Ведь ты отрекся от меня.
Василий Павлович никогда не был любителем стихов, но даже он понял, что это было… сильно. И между строк не нужно уметь читать, чтобы понять, кого и в чем обвинял Поэт. Названные сыновья стояли по обоим бокам от Умного Вампира и были не шибко-то рады такой тираде. Один из них — самый неугомонный и темпераментный, — так вообще снял с себя ботинок и бросил его в провинившегося. Но Поэт не разозлился — в его душе осталось лишь несвойственное ему смирение и невероятная усталость. Мало кто отнесся к его последнему стихотворению серьезно, но Огонек не был тем, кто игнорирует очевидное. Долгое время он собирал другие стихи Поэта — ни один действительно стоящий не был записан, все они передавались из уст в уста, благо что у вампиров была феноменальная память. Так он понял, что один из братьев готовил заговор против Умного Вампира. Огонек впервые в жизни совершил такую серьезную ошибку, ставшую роковой — он наплевал на собственный нейтралитет. Поэт оказался прав — кто вслушивался в его слова, тот падал, сраженный их чарами. Сила слов — вот, что досталось ему от матери-ведьмы, и все это время правда была у всех под носом. Огонек решил предупредить главу клана о надвигающейся опасности, но… не успел. За ним пришли. И отобрали единственное дорогое, что у него было — его жену. Последним глупцом был бы тот, кто бы решил, что Огонек так просто забыл о мести, предпочтя ей верную смерть. Его самосожжение должно было выглядеть правдоподобно — физической боли он не боялся, ведь ничего не могло быть сильнее боли душевной. Названные сыновья Умного Вампира были слишком сильны, чтобы идти на них в открытую, а сам Умный Вампир — слишком слаб, проведя с ними бок о бок столько времени. На старости веков вампир чокнулся — ни одно бессмертное существо не минет чаша сия, — и решил обратиться к человеческой науке, надеясь, что она сможет продлить ему жизнь; Огонек же добровольно согласился стать подопытным, оставаясь мертвым для большинства представителей вампирского сообщества. Когда Поэта и Кризалиса поймали, Огонек их уже ждал. Два по цене одного! Лучшего подарка Док и не мог ему сделать.***
— Вы вытащили меня, потому что верите мне, — уверенно заявляет Поэт. Иных причин быть не может. Dieu! Неужели свершилось? — Верно. Однако эйфория, накрывшая было Поэта, начинает быстро сходить на нет. Да, правду знает не только он, но что это меняет? Один изгнанник и один мертвец не смогут ничего сделать. С другой стороны, сбежать из Центра тоже казалось невозможным — прочные клетки, электрические ошейники, лекарства, способные скосить даже самое сильное сверхсущество. И все-таки они сбежали. — Разве я могу доказать, что был прав? — от глупой надежды в голосе избавиться не удается. Поэт ждал, бродяжничая, ждал, когда его резали на части. Ждал, что Умный Вампир одумается и прикажет его вернуть. Но, может, главе клана было все равно? Он ведь и от других своих детей, по слухам, периодически избавлялся. Те, кто выжил, все детство портили Жану жизнь. — Конечно, можешь. Но на что ты готов ради этого пойти? Поэт поднимается, возвышаясь над старшим вампиром. И уверенно произносит: — На все. Было опорочено мое имя. — Не разбрасывайся такими громкими словами, — Огонек легонько толкает его, заставляя снова сесть. Предпочитает говорить со своими собеседниками с позиции силы. Его золотые глаза распаляются таким ярким пламенем, что Поэт невольно съеживается, не выдерживая такого натиска. — Ты понятия не имеешь, что стоит на кону. Что-то, что гораздо важнее официальной причины, по которой тебя изгнали. — Официальной? — Жан цепляется за это слово, как ищейка, напавшая на след. — Значит, есть и неофициальная? В свое время Поэт настолько глубоко погряз в жалости к себе, что даже не подумал задаться вопросом, кому может быть выгодно его изгнание. Точнее, он догадывался, но... Пытался до последнего верить в лучшее. И даже на лабораторном столе оставался послушным, преданно заглядывая в глаза Дока и молчаливо прося о помиловании. — Ты мешался остальным сыновьям, — подтверждает Огонек. — И был на волоске от того, чтобы раскрыть их заговор. — Какой заговор? — Неужели ты этого не понял из своих же стихов? — Причем здесь… мои стихи? Я ничего не понимаю, Василий Павлович. Огонек даже ему завидует. Поэт творил, не задумываясь. Он не умел слушать собственное сердце, он просто жил! Именно Огоньку, а не ему, пришлось распутывать этот клубок из тайн, каждый раз теряя что-то очень важное с получением новой разгадки. Но настала пора и ведьминому отродью вступить в игру. — Запели четверо о том: перевернется все вверх дном... — начинает Василий Павлович, предлагая закончить строки. — Кто был царевич — станет тенью, став жертвой страшных обвинений... — Кто тенью был, тот станет крахом самодержавного монарха... Умному Вампиру нужно лекарство, Жан. И мы с доктором Рубинштейном выяснили, от чего именно.***
— Доктор, Вы нашли лекарство для нашего друга? — скучающим тоном поинтересовался Огонек, приподнимаясь на лабораторном столе. Док разглядывал жидкость, которую набрал в шприц, и только тогда, когда та перелилась в длинную тонкую колбу, он холодно ответил: — Твоя регенерация не сработала, потому что ты измазался слюной оборотня. Не буду спрашивать, зачем тебе это понадобилось, но проблема нашего друга решена: необходимо найти того, кто намеренно травит его похожей субстанцией. Как только Умный Вампир перестанет принимать ее, его состояние перестанет ухудшаться. Док не видел, как позади него Огонек начал высвобождаться из пут. Поначалу они держали его так крепко, что явно не могли развязаться сами по себе! Вампир двигался совершенно бесшумно, и никто до последнего не замечал его действий. Он ведь был такой тихий и безобидный, никогда не вырывался и не вызывал проблем, разве могла у кого-то возникнуть мысль, что он попытается сбежать? — Спасибо, доктор, — искренне сказал Василий Павлович. — Пока что Вы можете быть свободны. — Что?.. — обернулся Док, но сделать ничего не успел: подопытный набросился на него, применяя удушающий захват. Персонал испуганно бросился к ним, но Док приподнял руку, останавливая: если они сделают хоть шаг, вампир с легкостью сломает ему шею. — Чего… ты хочешь? — Ваши исследования все еще нужны нам, доктор, так что за свою жизнь можете не волноваться. Ах, да, просто чтобы Вы знали… — Огонек наклонился к самому его уху и прошептал с улыбкой безумца: — Я не мазался слюной оборотня. Этот идиот сам начал вылизывать меня, считая, что это поможет мне быстрее восстановиться. Поэт мог подчинить себе толпу детей, а Огонек — всех, кто был поблизости. Но проще всего ему было контролировать чужое сознание, когда его обладатель смотрел на… — Огонь! — обрадовался Огонек, увидев на лабораторном столе горелку и включив ее на полную. Люди, сами того не желая, потеряли над собой контроль.***
В тот момент, как Поэт примеряет перед зеркалом длинный зеленый плащ, севший точно по фигуре, он меньше всего хочет думать о том, что Умный Вампир умирает. Куда приятнее вспоминать, как таяли деньги на счетах Огонька, пока тот молча наблюдал за оформлением все новых и новых заказов, даже не пытаясь это остановить. Поэт прекрасно знает, что его покупают. И намеревается продать себя как можно дороже. — О, дайте, дайте мне свободу! Я мой позор сумею искупить. Спасу я честь свою и славу, Я Русь от недруга спасу… — задумчиво декламирует он, пытаясь представить, как слабый, плохо обученный вампир-отступник может раскрыть заговор так, чтобы его словам поверили, и при этом никто из невинных не пострадал. Представлялось это очень слабо. А точнее, не представлялось совсем. — Бородин? — понимающе интересуется Огонек, поправляя манжеты. В отличие от Поэта, он взял себе только самое необходимое, и на переодевание ему потребовалось куда меньше времени. Поэт же, видимо, намеревается устроить «Модный приговор», иначе Василий Павлович не может объяснить, зачем младший вампир заказал десять пар мало чем отличающихся друг от друга штанов, рубашек и обуви. Жан молча кивает, довольно любуясь своим отражением. Он даже умылся и надушился, чтобы снова выглядеть как аристократ самого уважаемого вампирского рода. В таком виде теперь и на улицу выйти не стыдно. Правда, ни один уважающий себя вампир или даже волк не пустит Поэта к себе на порог, а значит, все эти тряпки годятся только на то, чтобы потешить свое эго. Довольно сильно ущемленное всеми последними событиями, стоит признать. — Значит, вот, как Вы познакомились с Кризалисом, — начинает Поэт, отправляясь разбирать очередной набор ненужного барахла под названием «Радость шопоголика». Все-таки экспресс-доставка — это вещь! Заплатил, и не нужно слишком долго ждать. Младший вампир достает из пакета бутылочку с солью для ванны и тут же ее откупоривает, чтобы с наслаждением вдохнуть запах лаванды. Интересно, у Кризалиса душевая кабина или все-таки ванна? Лучше бы последнее, иначе как Поэт будет ее принимать? — Хороший парень, — невозмутимо замечает Огонек и усаживается играть с хозяином квартиры в шахматы. Рядом с игровой доской он ставит несколько свечей из дешевого набора на день святого Валентина, и сторонний наблюдатель, глядя на них, не может отделаться от мысли о свидании. — Бросился на помощь к вампиру, хотя сам мог пострадать. Поэт возмущенно фыркает, не соглашаясь с такой характеристикой. Куда больше Кризалису подходит слово excité, что его совсем не красит. — Я не думаю, что он хороший. — Он в тебя влюблен, — заявляет Василий Павлович тоном, не терпящим возражений. Потому что если вампиренышу этого не сказать, тот и дальше будет воображать себе всякие ужасы и зажиматься. Эх, молодежь... Почему у них все так сложно? Зверю стоило помягче заявлять о своих желаниях, теперь ведь только по морде и будет получать. — Вы шутите. Он испытывает ко мне что угодно, но не любовь. Поэт прижимает к щеке свежеотпечатанный томик Хлебникова, едва слушая, что говорит ему старший вампир. Слова о льве он предпочитает пропускать мимо ушей. — Ты не обязан отвечать на его чувства, Жан. Однако будет большим расточительством не использовать их в своих целях. Мат, — Василий Павлович переворачивает фигуру и поднимается из-за стола. Играть с самим собой все-таки скучно и совершенно не стоит потраченной энергии. Чтобы хоть как-то ее восполнить, приходится вновь присосаться к желанной шее, на которой следы от укуса становится слишком заметными. Чуя кровь, вампиреныш начинает подрагивать и нервно стучать ногой по полу. Сплошная пытка... — Чтобы ты к нему не испытывал, он нам нужен, — Огонек отстраняется, облизывая губы. — Без союзников нам не справиться, а Владимир может привести нас к МакАлистеру… — Кризалис не согласится нам помогать. Или Поэт просто не хочет с ним работать, одно из двух. — Я найду подходящие аргументы, — старший вампир манит младшего пальцем, склоняя голову человека себе на плечо. Глаза Поэта жадно загораются, и он мгновенно оказывается рядом, вгрызаясь в добычу. — Куда больше я волнуюсь не за него, а за тебя. — Что-то не так? — шипит Поэт недовольно и из-за обидного намека, который Огонек вкладывает в свои слова, и из-за того, как вампиреныша бесцеремонно отталкивают от источника крови, хотя он не так уж и много успел выпить... Правда, человек на ногах не удерживается, и Огоньку приходится его подхватить и перенести на кровать. — Ты еще слишком слаб, как вампир, и плохо себя контролируешь. — Не осуждение, нет. Просто констатация факта, и доказательство налицо. — Не волнуйся, с этим даром я тебе помогу. — Вы так говорите, будто у меня их несколько, — Поэт проводит по окровавленным губам пальцами, а затем, словно младенец, засовывает их в рот. Тот, кто учил его манерам, был явно очень плохим учителем. Огонек загадочно улыбается. — Так куда ты все это денешь? — указывает он на немереное количество пакетов с вещами, занявшими всю комнату. Поэт прижимает к себе сразу четыре свертка, словно боится, что у него сейчас их отберут, и растерянно оглядывается. Он и не заметил, сколько всего набрал. За один заход обычному человеку все это не унести. Как хорошо, что Поэт — не человек. — Ну, у Кризалиса вполне вместительный шкаф, — решается вампиреныш и начинает искать большие пакеты, чтобы запихнуть в них маленькие. Огонек ему не помогает и только с иронией наблюдает за его мучениями. — Сочту своим долгом напомнить, что ты назвал его квартиру вертепом. И подразумевал явно не христианское значение этого слова. — Из этой конуры вполне можно сделать уютное место, если постараться, — Поэт невозмутимо поднимает всю гору вещей одновременно. Ее верхушка теряется где-то под потолком. — Вы же согласитесь еще немного потратиться?