Вампиры не едят сладкое

Огонек пафосно вошел в «палату», удерживая в руке вовсю исторгающую пламя горелку. Тянущаяся за ним цепочка людей, двигающихся, как зомби из страшилок, не отрывала взгляда от огня, неосознанно пытаясь стать к нему как можно ближе. Выглядело это одновременно пугающе и круто. Кризалис заметил Огонька первым. Сначала он насторожился, потому что обычно Василий Палыч сидел в своем углу и не высовывался, и почти никогда он не возвращался с «процедур» на своих двоих. Не сразу оборотень поверил, что ему сейчас помогут. А поверив, схватился за прутья, игнорируя боль, и довольно оскалился. — А ты, оказывается, мужик не промах, хотя и кровосос! Пал Палыч, это что, наш ужин? Ты решил нас угостить? — Что? — оживился второй вампир, вовсю крутя головой. — Что там? Мне ничего не видно. Еще бы ему было что-то видно после того, что они натворили в прошлый раз. Не держат все время в коматозном состоянии — и то радость. Огонек загадочно улыбнулся. Ничего не объясняя, он размахнулся и бросил во льва пакет, в котором лежало что-то красное и пачкалось стекающей на пол жидкостью. Принюхавшись, Кризалис почуял несвежее мясо. — Жри, — приказал Огонек. Пакет упал около клетки, но, чтобы достать его, пришлось вытянуться во всю длину и подтянуть его к себе кончиками пальцев. Все это походило на умышленную насмешку. — Черт горелый, — припечатал Кризалис, жадно вгрызаясь в сырое мясо. Поэт почувствовал запах крови и начал взволнованно метаться по своей клетке, позорно подвывая. Понять его было можно — вампиреныша когда-то баловали изобилием, и он тяжело переносил любую диету. — Пей, — сжалился над ним Огонек и приказал одному из своих сопровождающих открыть клетку. Правда, выполнить приказ бедолага не успел: Ваня вцепился ему в руку зубами, не давая пошевелиться. Радость младшего вампира длилась недолго. Сделав несколько внушительных глотков, Поэт обиженно закашлялся и отпрянул: — Какая гадость! Он что-то съел, чтобы испортить кровь! Для голодного вампира это, конечно, было личным оскорблением. Но чего еще стоило ожидать от коварных тюремщиков — они ведь знали, с кем работали, подготовились. Ваня поднял возмущенный взгляд на Василия Павловича, как будто это он виноват во всем, но тот остался невозмутим. — Он не горче льва, mein kleiner Freund. Это не смертельно. — Tu ne comprends pas, c’est différent! Если с немецким все было более-менее понятно, то Поэтов французский прозвучал для Кризалиса как непонятная белиберда. Но за вкусным обедом он блаженствовал, а не злился, так что даже не стал фыркать. Фыркать он начал потом. Благодаря небольшой заминке человеку все-таки удалось отпереть клетку и снять с вампира ошейник, но долго сдерживаться Поэт был не в силах — он мгновенно накинулся на теряющего сознание человека, громко урча и стараясь игнорировать горький вкус. Кризалис, который уже расправился со своей частью, насмешки не сдержал: — Ты чавкаешь хуже моей бабули, когда она забывает свою вставную челюсть. Или у вас все аристократы хуже котят, дорвавшихся до мамкиной сиськи? Еще и изгваздался весь, у меня даже племяш вожака после своей первой охоты выглядел чище, а пацану лет двенадцать. Как и всегда при упоминании прайда, левый уголок рта Кризалиса непроизвольно дернулся, а улыбка из насмешливой превратилась в горькую. Он явно о чем-то сожалел, и Огонек даже спросил бы, о чем именно, будь они хоть немного близки. Вместо этого вампир молча бросил оборотню ключи. Поэт был настолько поглощен своим занятием, что не сразу заметил падающую на него тень. А когда заметил, было уже слишком поздно: его лица коснулся мокрый шершавый язык. Из пасти только что поевшего льва розами не пахло, что послужило для Поэта дополнительным стимулом, чтобы с шипением отскочить от нарушителя личных границ. — Ты весь в крови, мышка, — Кризалис над его брезгливостью только посмеивался. — Если выйдешь отсюда в таком виде, у людей возникнут вопросы. Поэт начал с остервенением вытираться краем больничной робы, но кровь и слюна только сильнее размазывались по его лицу. Почувствовав приближение льва, вампир начал отступать и разозлился, поняв, что его загоняют в угол. Глаза его стали наливаться красным, и вампиреныш первым бросился в атаку, желая показать, что с ним стоит считаться. Но оборотень с легкостью перехватил обе его руки и вновь смачно лизнул в и без того мокрые щеки. Огонек должен был понимать своего младшего товарища, как никто. В отличие от Поэта, в день своего неудачного самосожжения он не имел никакой возможности сопротивляться. Пострадали в тот день и лицо, и грудь, и спина, и руки, и его честь. Однако зверь действительно пытался ему помочь, и за это Василий решил не препятствовать оборотню в налаживании дружественных отношений. Поэт собрался с силами и резко отбросил зверя от себя — Кризалис ударился об стену и поднял ладони вверх, показывая, что сдается. При этом он весь трясся от неконтролируемого хохота, чем показывал полное отсутствие раскаяния. Младший вампир быстро потерял к нему интерес, оборачиваясь к людям, которых привел с собой старший. Он мгновенно преобразился в холодного и расчетливого хищника — определил, кто станет его следующей жертвой, застыл, готовясь на нее наброситься, но стоило ему только прыгнуть вперед, как он наткнулся на преграду в виде руки Огонька. — Переешь — превратишься в неповоротливую комариху, — предупредил тот. — Советую остановиться. — Я сам решу, когда мне останавливаться! — Поэт раздраженно оттолкнул советчика, показывая клыки. Вампиренышу всегда было тяжело сдерживать обиду: он изо дня в день повторял, что его запихнули сюда по ошибке, и если бы люди только знали, с кем связались... Да его еще в самом начале должны были вытащить! Просто никто не знал, что он здесь. Типичная болтовня заключенного: я не виноват, я ничего не делал. А потом он, как дурак, лезет в самое пекло, все еще считая, что прав. Ничего, кроме обиды, злости и жажды, им в этот момент не двигало. Иначе он испугался бы, осознав, что чуть не поднял руку на старшего. — Я убью всех в этом рассаднике зла, я… Огонек на секунду отпустил контроль над человеческими созданиями, зная одну простую истину: люди, как и звери, предсказуемы — они боятся за свою жизнь и сделают все, чтобы защитить себя, даже если противник значительно сильнее. Кто-то бросился наутёк, кто-то — на колени, глядя со страхом и мольбой, а кто-то выхватил спрятанный в рукаве скальпель, нападая. Своей жертвой последний выбрал Поэта, который стоял к нему спиной, но Кризалис среагировал быстрее, заломив человеку руку. Володе не особо интересно было разбираться, что там эти тараканы в халатах бормотали, так что он просто вскрыл им глотки. Одному за другим. — Оставь это мне, мышка моя, — Кризалис показательно облизал острие скальпеля, не отрывая от своего любимого вампиреныша взгляда. Возможно, за время заточения лев немного на нем помешался. Но корень этого самого помешательства лежал в их общем прошлом. Ему всегда нравилось видеть неутолимый голод в этих глазах: сколько тел Поэту не подбрось — все равно будет мало. Лев, может, за мясом и в магазин бы ходил, а тут приходилось устраивать своему «хвосту» шведский стол. Чуть от своих же не получил за потакание отвергнутому всеми вампиру, да люди оказались оперативнее, запаковав их обоих в машину Рубинштейна. Посмотрев на Поэта в последний раз, Кризалис выбежал из «палаты», предпочитая передвигаться на четвереньках и обращаться прямо на ходу. Скальпель ему уже был не нужен — львиные зубы могли разорвать кого угодно. Обращенные с помощью укуса оборотни-волки превращались в зверей только в полнолуние, рожденные такими — когда хотели. В Большой Книге Нечисти о львах говорилось совсем немного, в культуре простых смертных — тем более, и Кризалис понятия не имел, было ли нормальным то, что с ним сейчас происходило. И хотя он не был рожден львом, проблем с обращением оборотень больше не испытывал: постоянные пытки Дока, на удивление, научили его удерживать контроль куда лучше, чем все уроки вожака. И теперь он мог поквитаться со всеми, кто удерживал его взаперти. Как жаль, что люди хорошо умели прятаться. Слишком хорошо.

***

На то, чтобы схоронить тачку и вернуться на своих двоих, уходит время. Мог бы и на автобусе зайцем прокатиться, но захотелось проветрить голову. Последнее превращение было... иным. Вырвавшись на свободу, он словно совсем разум потерял — стал неуправляемым, жаждал резни, и только огонь смог вернуть ему полностью человеческий облик не только внешне, но и внутренне. Наверное, все дело в ученых — они конкретно его достали. На самом деле, он не желал смерти прямо-таки всем, и даже хорошо, что ему не удалось больше никого найти. За массовое убийство людей, вообще-то, в тюрьму сажают. Чуть-чуть, конечно, можно, если осторожно, но... Владимир домой не торопится: чувствует, что с Поэтом все в порядке, а значит, в порядке и с горелым. На обратной дороге заходит в магазин, берет себе много мяса, пива и новую футболку из крохотного отдела с одеждой. Не зря на черный день деньги откладывал, вот и пригодились… В квартиру входит, крадучись и стараясь приглушить шаги. Глупо, конечно, вампиры услышали бы его, даже если бы он не двигался вообще — по одному только дыханию. Стоит ему переступить порог комнаты, как тут же раздается голос Палыча: — Спички есть? — Ну... есть. — А свечи? — А свечей нет. Володя уж было подумал, ему посмолить предлагают, а тут вампиру просто темно стало. Света в квартире давно не было: электричество за неуплату отключили. Зато спичек сколько угодно — в свое время Володя стырил кучу коробков. Из пабов, ресторанов, отелей, в которых останавливался во время соревнований. Так, на память. Только коробки́ в итоге и остались. Да полка с наградами. Оборотень приносит и спички, и последнюю пачку «Континента». Курить то начинал, то бросал — у Дока его вообще не баловали, тут хочешь — не хочешь, а запишешься в ЗОЖники. Сейчас вот опять потянуло, после такого стресса-то. Палыч от сигареты в итоге не отказывается — некурящего вампира сейчас встретить сложно. Володе даже в голову не приходит открыть хотя бы форточку. Он только с наслаждением затягивается, прикрыв глаза. Наконец-то, Господи. Как заново родился. Пока Володи не было, Палыч времени даром не терял. Откопал среди прочего хлама деревянную головоломку и теперь вертит ею вовсю, собирая и разбирая вновь. Лев, глядя на это, почему-то злится. Как будто кровосос оскверняет его вещи своими прикосновениями. Посмотрев на это безобразие какое-то время, все-таки не выдерживает и отбирает: — По вещам моим лазил? Это дедушкино, не трожь. — Семью любишь, — задумчиво замечает Огонек, стряхивая пепел в тарелку. У оборотня не дом, а помойка. Немытая посуда по всей комнате расставлена, вещи разбросаны где попало. Смотришь на это и задаешься вопросом: как только тараканы-то не завелись? Видимо, доедать за оборотнем им было попросту нечего: все начисто вылизывал. Сам Владимир особо не церемонится, сбрасывая пепел прямо на пол. Все равно эту квартиру загадить еще больше невозможно. Он... потерял надежду, наверное. Перестал считать ее своим домом. — Кто ж семью не любит? Взгляд у Огонька становится проницательным, глаза его смотрят прямо в душу. Как будто он про него все знает, просто не говорит. Невозмутимо нажимает на какую-то точку на руке — и пальцы оборотня разжимаются сами, отпуская головоломку. А Огонек продолжает ее собирать-разбирать, как ни в чем не бывало. В тишине раздается только потрескивание деревянных блоков друг об друга, да вздохи, когда оборотень и вампир присасываются к сигаретам. — Чего замолчал? — Надо подумать. Володя отмахивается и тушит сигарету об косяк. Да и хрен с ним, с пнем этим. Как только ночь настанет, так сразу и выгонит его отсюда. А может, и еще раньше, если их все-таки выследят. Но вампирюга что-то подозрительно спокоен, как будто уверен, что их даже и не ищут. — Пал Палыч? — Мм? — Почему нас еще не накрыли? Огонек поднимает на льва взгляд, и в нем на секунду вспыхивает удовольствие. Но отвечает он только тогда, когда Поэт приподнимается и поддакивает сонно: — Да, почему? Должно быть, старший уже простил вампиренышу его дерзкое поведение. Разозленным он, по крайней мере, не выглядит. — Не беспокойся об этом. Мы с Доком все обговорили еще до того, как я пришел вас «спасать». Сотрудников Центра убивать, кстати, было не обязательно. Шпилька персонально в адрес Владимира, ясно. Но оборотня возмущает не это. — Ты раньше, блин, не мог сказать? — Так интереснее. Интереснее. Интереснее ему, сухарю пережаренному. А то, что те люди из Центра в заказ львов не входили, и на несчастный случай их смерти особо не спишешь, ему в голову не пришло? Даже вампиры не могут убивать просто так — на все требуется разрешение Главного дома. Если Кризалиса изгнали из прайда, это еще не значит, что он может творить все, что вздумается. Покрывать-то его будет некому. Хотя он и сам молодец, конечно. Позволил инстинктам и жажде крови затуманить голову. Что ж, ладно. Предположим, что это расплата Дока за все его грешки. Сколько нечисти в Центре полегло — и не сосчитать. Стало быть, заслужил. Поэт громко стонет, потягиваясь и похрустывая косточками, совсем как человек. Все-таки, все их злоключения заметно его ослабили. По вампирскому времени вставать еще было рано, но в последние пару месяцев все они жили по человеческому, привыкли. Простынь комкается под его тонкими пальчиками, ворот больничной рубашки приоткрывает ключицы, — глядя на эту картину, так хочется вгрызться в них зубами и обсосать. Володя замечает, что начинает дышать тяжелее — пространства становится как будто бы меньше, а Ваня находится так близко, и он такой беззащитный. В темноте и вампиры, и оборотни хорошо видят — их взгляды встречаются. У Поэта лицо спокойное, намеренно не выражающее ни единой эмоции. Он застывает, крепче вцепившись в простыню в ожидании дальнейших действий зверя, и остро ощущает, что находится на чужой территории. Все вокруг воняет львом и сигаретным дымом — запах несвободы, сопровождающийся звуком захлопывающейся ловушки. Кто знает, что у зверя на уме. Кто знает, почему он пытался быть дружелюбным и даже помогал выжить. От него можно ожидать всего, что угодно. После того, как... ...Лапы Кризалиса обрасли шерстью, изменилась морда, приобретая черты льва. Страшное существо раздвинуло титановые прутья, ревя от боли, не имея больше возможности остановиться. На его ошейник пустили ток — Поэт сорвал его, помогая соседу, а затем упал на пол, дергаясь от пульсации электричества. Кризалис находился под воздействием гипноза вампира, потому рванул к нему, сминая клетку с такой легкостью, словно она была сделана из картона, а затем начал рвать чужой ошейник когтями и зубами. Он не слишком-то осторожничал, из-за чего Поэт чуть не остался без головы, и вампир с глубинным, диким ужасом вдруг осознал, что разбудил во льве смертоносный охотничий инстинкт — пусть оборотни и не питались вампирами, но легко разрывали их своими клыками, стоило тем без разрешения оказаться на их территории или посягнуть на то, что принадлежит им. Поэту пришлось вцепиться во льва в ответ, чтобы выжить. Его тело тоже начало трансформироваться — уши становились длиннее, а подпиленные учеными клыки отрастали вновь. Львиные когти драли его тело, превращая одежду в лохмотья, но раны быстро зарастали благодаря регенерации, запущенной кровью оборотня. Лев слабел и постепенно приходил в себя — грудь его тяжело вздымалась, и он неожиданно провел по зажившей шее вампира языком, слизывая успевшую засохнуть темную горькую жидкость, которую и кровью-то не назовешь. — Потравишься, — сочувственно заметил старший вампир, до этого молча и даже в некотором роде восхищенно наблюдавший за разворачивающейся сценой. Увы, долго этой мелодраме не продлиться: работники исследовательского центра уже бежали к ним со всех ног, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. — Не боись, Уголек, — Кризалис скорее рычал, чем говорил, и слова его было тяжело разобрать, — такая зараза меня не берет. А вот я ее, пожалуй, возьму… Поэт отстранился от него, проводя языком по окровавленным клыкам. Ему хотелось сплюнуть — от крови оборотня тошнило, но она была лучшим, что выходило получить в этом отвратительном месте. Тяжесть льва совершенно не ощущалась, но вампиреныш не мог пошевелиться, когда такая туша припечатывала его к полу. Он со страхом вглядывался в покрытую шрамами львиную морду — вампирам редко удавалось увидеть трансформацию вблизи, если это только не оканчивалось их смертью. На морде зверя усмешка почему-то проглядывалась куда отчетливее, чем на человеческой роже. Кризалис укусил Поэта за длинное ухо, не обращая внимания на легкое сопротивление — тот вовсю уворачивался, пытаясь этого избежать, но из-за скованности движений у него ничего не получалось. Док отдал своим людям приказ не двигаться — ему было интересно посмотреть, что будет дальше. Охрана застыла у двери, готовая в любой момент пробиться к камерам и разнять подопытных, но те даже не думали сбегать, настороженно принюхиваясь друг к другу. Когда их только поймали, они сражались довольно ожесточенно, потому что вампир ни в какую не соглашался оставаться в замкнутом пространстве со зверем. А зверь, в свою очередь, был крайне оскорблен таким невежливым и открытым пренебрежением. Вампиренок достался Доку случайно — первоначально его команда ученых охотилась за Кризалисом, который повадился оставлять за собой вереницу разорванных трупов. Оборотней в Петербурге называли падальщиками, доедающими за вампирами, но ирония заключалась в том, что на этот раз все произошло наоборот: вампир доедал за оборотнем, обнаруживая кровоточащие, но еще живые тела. Что Поэту оставалось делать, если его отлучили от рода и под страхом смерти запретили охотиться на клановых территориях? Оборотня и вампира захватили одновременно — в микроавтобусе, в котором их перевозили, эти двое чуть не убили друг друга, сцепившись, как кошка с мышью. Вампир оказался слабее и был повержен после долгой кровопролитной схватки. Но на этот раз он не стал ждать потери сознания и перестал шевелиться почти сразу, показывая, что признает первенство оборотня, а оборотень, в свою очередь, изучал его, пытаясь понять, что с ним делать — отпустить, убить или сделать своей самкой. — Даже не думай, — зашипел Поэт, когда оборотень когтями поддел остатки его одежды и медленно стащил их с него. — Не подчинюсь твоей я власти, ты обуздай скорее страсти! Вампир со Зверем лечь не может, и сила в этом не поможет! — Как запел, — загоготал лев, тело которого все больше приобретало человеческие очертания. — Со зверем не может — а с человеком? Кстати, львы могут спариваться от трех до пяти дней, если начать, то нас уже не остановить… И вампиры, я слышал, тоже довольно выносливые, так что, может… — По-моему, ты забываешься, — вампир с трудом извернулся и сбросил посмеивающегося льва с себя. Ему пришлось прикрыть оголившееся тело покрывалом, чтобы спрятаться от бесстыдного взгляда и сохранить последние остатки чести. — Как кровь мою лакать — так это пожалуйста. А как тра… — Кризалис не договарил, падая замертво. Из его лопатки торчал дротик с сильнодействующим лекарством, и еще один такой же — но уже не с лекарством — был направлен на Поэта... Целое мгновение ничего не происходит. А потом еще одно. И еще. Тогда Поэт поднимается, задумчиво оглядывая обстановку. Тянет за собой простынь, боясь хоть на секунду предстать перед оборотнем неприкрытым, и кружит по комнате, разглядывая попеременно то фотографии на стенах, то грамоты и кубки, то мусор, который то и дело хрустит у него под ногами. Приглядевшись внимательнее, вампир приподнимает двумя пальчиками шорты, валявшиеся до этого на полке с книгами — книги явно не Володины, а вот шорты, судя по размеру и потрепанности, все-таки его. — Ну и вертеп, — выносит Поэт приговор. И это еще мягко выражаясь. «Как ты мог привести меня в такое ужасное место?» — наверняка думается ему, но говорить такое вслух как-то невежливо. Нельзя же слишком открыто показывать собеседнику, что считаешь себя выше него, а то обидится и на солнце выставит. Или сожрет. — Почему ты не нанял слуг, чтобы убрались… Клининговую компанию, хотя бы? На Умного Вампира работало много обычных людей, они часто приводили в порядок наш… его особняк. Оборотень усмехается. Ну что за изнеженный мальчик ему достался! Своими руками, видимо, и не работал никогда, привык жить за чужой счет. Тоже мне, барин, пришел в дом обычного холопа, а потом удивляется, почему тут не хоромы. Да, в этой квартире грязновато. Но Володя и не появлялся здесь столько времени. Пока лето, можно вообще с улицы не вылезать. Даже церковь будет уничтожена вандалами, если священник перестанет в нее ходить. — Ну уж извини, что на золоте не сижу и серебряными ложками не ем. Чтобы иметь деньги, обычным людям и оборотням надо, знаешь ли, работать. А меня со всех работ взашей гнали. Проблем навалилось с хренову кучу, и стало как-то не до порядка. Да и перед кем мне красоваться, перед Пушкиным, что ли? Вся эта бравада должного впечатления на вампиреныша не прозводит. Он только наивно округляет глаза, вопрошая: — Почему перед Пушкиным? — и вертит головой, как будто надеется найти среди всего этого хаоса тело великого поэта. Мало ли, вдруг его тоже обратили в свое время — история-то это умалчивала. — Ты что, никогда не слышал? — в свою очередь, удивляется Володя чужой неосведомленности. И, заглянув Поэту в глаза, понимает: тот действительно ни разу не слышал эту фразу. Приходится объяснять. — Мать с бабушкой мне всегда говорили: «Кто за тебя убираться будет, Пушкин?». А зачем ему за меня убираться? И вообще, я его к себе не приглашал. Поэт смотрит на него с самым серьезным видом. А затем по лицу его бежит волна, и он прижимает руку к губам, хихикнув. Володя такого еще не видел. — Что смешного?.. У оборотня настолько сложное выражение морды, что Поэт, не выдержав, начинает смеяться в голос. Но успокаивается он так же быстро, как зажигается, и неожиданно жестко замечает, оборвав смех: — Я не чувствую запаха крови, зато от холодильника воняет несвежим мясом. Мясо ты принес, а кровь где? Василий Павлович тоже не удерживается, издавая тихий смешок. Малец, конечно, — наглец, каких еще поискать. Все требует и требует — и ресурсов, и внимания, ну чисто избалованный ребенок. Сам же секунду назад даже в сторону Владимира посмотреть боялся, а теперь диктует условия, будто так и надо. Огонек ждет, что оборотень поставит Поэта на место. Прямо-таки предвкушает это, вытаскивая из пачки еще одну сигарету и переставляя блюдце-пепельницу к себе на колени. Но Кризалис, включившись в только им двоим известную игру, протягивает вампиренышу запястье и замечает: — Как это где? Во мне! Поэт замирает, переставая дышать. Слух, увы, отключить не так просто, как обоняние, и теперь он слышит, как кровь бежит по венам оборотня. И даже видит это. Старший вампир тоже не слепой или глухой, поэтому предостерегающе поводит сигаретой из стороны в сторону, делая вид, что вообще на них не смотрит. «Нельзя, мой юный друг. Остановись». Нужно как-то отвлечься, сейчас же! Оборотень демонстративно игнорируется — Поэт вновь примеряет облик отстраненного существа, уделяя все свое внимание попытке добраться до шкафа и заодно хорошенько притоптать бардак по дороге. Вещи оборотня, по большей части, разбросаны по всей квартире, но все они грязные и воняют. Может, хоть что-то чистое осталось? Не ходить же все время в робе. Но шкаф вампиреныша разочаровывает быстро, оказываясь практически пустым: на самом видном месте, будто бы ими ужасно гордятся, висят одни только засаленные треники и видавшая виды толстовка. Уставившийся на них Поэт выглядит так, будто его сейчас стошнит. — Василий Павлович, — Поэт поворачивается к Огоньку, сжав губы в тонкую линию. — Нам необходимо срочно купить новую одежду. — Ты хотел сказать, украсть? — вклинивается лев, не любивший, когда его игнорировали. — Потому что денег у тебя нет. В общем-то, в замечании Кризалиса есть разумное зерно. Поэт, как бывший представитель богатого вампирского рода в целом и названный сын его главы в частности, на протяжении многих лет не сталкивался с нуждой и быстро позабыл, что деньги и ресурсы не появляются из ниоткуда. Умный Вампир, как и все существа, которые живут на этой земле сотни, а то и тысячи лет, был богачом, который ни в чем не ограничивал своего воспитанника. И теперь Поэт с трудом переживает осознание свой глубокой нищиты. Он даже не может взять что-то из своей старой одежды — сводные братья, наверное, давно ее сожгли. У Умного Вампира денег тоже не попросишь: Поэт, вообще-то, все еще отверженный. За все то время, что он был заточен у Рубинштейна, никто за ним так и не пришел. Его не простили. Он никому не нужен. — Дашь мне немного? — не теряет надежды Поэт, обращаясь ко льву. Ответ, впрочем, как и всегда, предсказуемый и пошлый. — Только если ты мне дашь. Самому старшему из всех присутствующих приходится спасать положение, пока львеныш и вампиреныш не передрались к чертям собачьим. — Я куплю, — Огонек встает с кресла, не желая больше выслушивать их ссоры. Центра ему с головой хватило, пришло время немного поработать миротворцем. Лев, правда, одаривает его таким взглядом, будто Палыч у него девку из-под носа увел. Поэтому Огонек добавляет, стеля себе под зад подушку безопасности: — Мне тоже нужно взять кое-что. Поэту явно не по себе. Он едва дослушивает, что говорит старший вампир, и торопливо подхватывает его под руку. — Идемте! Они исчезают так быстро, что у Кризалиса шерсть дыбом встает от хлестко ударившего по лицу воздуха. Ошарашенный, он падает в кресло — подскакивает, потому что в задницу впивается головоломка, — стряхивает головоломку и падает обратно. Все-таки к вампирской скорости он еще не привык, ему и среди оборотней-то освоиться было охренеть как трудно. Когда Кризалис снова остается один, то, наконец, позволяет себе немного расслабиться и осознать: он на свободе. Эту мысль омрачает только тот факт, что вместе с ним из клетки вырвались два непредсказуемых кровососа: от одного из них периодически сносит башню, а второй явно что-то хочет от льва. И, что бы это ни было, он сделает все, чтобы это заполучить...