***
Будучи вампиром, Поэт давно забыл, что такое чесотка. Но теперь он начал усиленно растирать места укусов и царапин, которые отказывались проходить до конца. Слюна оборотней действовала на вампиров по-особенному, впрочем, как и слюна вампиров — на оборотней. Укус мог бы стать катализатором для обращения, но для этого льву нужно было испить крови мышки, а мышке, для начала, не быть такой мертвой. В общем, эксперимент Дока не удался — эти двое так и остались самими собой. В отличие от Поэта, Кризалис не чесался, но зато боролся со странным желанием вновь подставиться под вампирские клыки. Это можно было бы счесть позором для оборотня, если бы не тот факт, что ниже падать ему было просто некуда. Из-за того, что буйные подопытные едва не сбежали, их камеры расположили как можно дальше друг от друга. Из новой клетки выбраться было невозможно; Поэт также больше не мог встретиться с оборотнем взглядом. Это не мешало Кризалису уходить в свои фантазии, слушая только мышкин голос. Не мешало ему и то, что их с Поэтом разумы насильно удерживали в состоянии полусна, чтобы нарушители спокойствия больше не смогли скооперироваться. — Ты меня пометил, — вяло упрекнул Поэт, эмоции которого были притуплены. — Если тебе все равно, что я другой расы, то мне — нет, вшивый зверь. — Расист, — лениво отозвался Кризалис. — Мы с Вами разные, как суша и вода, мы с Вами разные, как лучик с тенью, — продекламировал вампир, стараясь не думать о том, чем заканчивается это стихотворение. Все равно зверь вряд ли прочитал за свою жизнь хотя бы одну книгу. — Ерунда. Все, что мне с тобой грозит — это отмороженный член. — Даже не думай его в меня пихать! — Это сейчас немного затруднительно, — согласился оборотень и тяжело вздохнул. — Один кайф был — на тебя дро… смотреть, да и тот обломали. — Ну так сбегите, — предложил Огонек. На него посмотрели, как на идиота.***
Огонек даже не сомневался, когда кусал Дока. Теперь он может направлять ход его мыслей и проверять, как идут дела в Центре. Поэт хоть и способен поймать отдельные образы в сознании наставника, но присоединиться к Доку напрямую у него не выходит. — Теперь ты, — приказывает Огонек, не дающий ученику спуска. — Попробуй подключиться к Владимиру. Жан сосредотачивается, воскрешая перед глазами образ покрытого шрамами лица и ехидную ухмылку, которой не достает одного зуба. Храп отвлекает и дезориентирует, но при этом подсказывает, в каком направлении находится объект эксперимента. Кровь оборотня все еще горчит на языке, и усилием воли Поэт заставляет поднявшийся было голод временно отступить. Под пристальным взглядом Василия Павловича Поэт чувствует себя мальчишкой — в вампирской иерархии принято уважать старших и подчиняться им. Сейчас они находятся в равном положении, но все же... Огоньку практически невозможно перечить. — Ты не стараешься, — говорит бесцветный голос, и Поэт сжимает кулаки. Отросшие от злости когти впиваются в ладони, но в остальном младший вампир кажется равнодушным. Сколько раз он слышал подобные слова от Умного Вампира, а теперь еще и Огонек использует их против него. Для чего — чтобы показать свое превосходство, указать Жану на его место? Или таким образом поторапливает, желая скорее увидеть результат? Поэт как раз-таки старается — просто ничего не происходит. Он крутит и так, и эдак: представляет Кризалиса бодрствующим, Кризалиса спящим, Кризалиса смеющимся и Кризалиса плачущим — ничего. А ведь он находится за соседней стеной, да еще и спит — сознание его совершенно открыто, заходи, кто хочет! Может, дело в том, что он — высшее существо, и повторить этот трюк во второй раз будет сложнее? Василий Павлович вздыхает и упрощает задачу: — Загляни в голову того юноши, которого пил сегодня. Он еще жив, значит, связь успела образоваться. Поэт не очень понимает, что нужно делать, но позволяет Огоньку вновь утянуть себя в его сознание. Вместе они мысленно преодолевают несколько лестничных пролетов, легко открывают уже знакомую им дверь и подходят к постели спящего. Так как испили человека они оба, оставив сосуду немного крови, чтобы не погиб, то оба же смогли его теперь навестить. Огонек склоняется над человеком и слегка взъерошивает ему волосы — Поэт задается вопросом, происходит ли все это на самом деле, или же они находятся во сне внутри сна. — Ты можешь сделать с ним все, что угодно. Заставить увидеть кошмар, открыть нам дверь, даже выйти из окна. Юные вампиры балуются этим, пока им не надоедает. К счастью, их немного. Силу не должны получать все подряд. — Что Вы предлагаете? — Вряд ли сейчас он очнется, даже если ты сильно этого захочешь. Пошли ему сон. Думай о том, что хочешь ему показать. Поэт по привычке закрывает глаза и представляет что-то успокаивающее — покачивающуюся от ветра молодую траву, большие двухместные качели, на которых уместились трое детей в ряд. Лица у них, пожалуй, слишком четкие для простого сна: вот коротко стриженная веснушчатая девчонка с силой отталкивается от земли, вот худощавый бледный мальчишка рядом с ней вжимается в спинку сиденья, широко раскрыв рот от ужаса, и с другого бока его сжимает еще один пацан, сидящий полубоком и весело улыбающийся. Поэт раздосадовано сжимает зубы, но уже не может перестать проецировать воспоминания и смотреть на них. — Как интересно, — Василий Павлович встает рядом, не отрывая взгляда от детей. — Значит, это те самые. — Да, — горло сжимает спазмом, но Поэт быстро подавляет его и повторяет уже ровным голосом: — Те самые. — Которые из них умерли? — Все. Вампиров по праву можно назвать циничными. Для большинства из них человеческая жизнь ничего не стоит. Жан испытал это на своей шкуре, будучи ребенком — даже запрет главного среди вампиров приближаться к человеческому дитя не спасал его от голодных взглядов и покушения на его жизнь. К людям Поэту было трудно относиться просто как к еде, поэтому с питанием первое время были проблемы. Когда он только-только переродился, кровь ему приносили слуги. Позже ему нужно было доказать, что он умеет охотиться — пришлось выпить какого-то бедолагу с улицы. Живая, свежая кровь оказалась гораздо приятнее, и Жан поймал себя на том, что у него с трудом получается остановиться. Никто сознательно не учил его управлять голодом, поэтому он решил заняться этим самостоятельно. Те дети напоминали ему его самого, вот только никто их не прятал и не оберегал. Они не были нужны собственным семьям и сбивались в стаи, ища защиты друг у друга. Пусть Жан и был слабым вампиром, зато он считался сильнейшим среди этих людей. Его внешняя молодость помогла ему затесаться среди них и играть с ними. Ни разу они ни в чем его не заподозрили, и впервые в жизни у него появились друзья. Нельзя назвать друзьями тех, кого ты гипнозом заставляешь оставаться рядом с собой — скажете вы. И будете правы. Но по-другому Поэт не умел. А затем ему пришлось поплатиться за свою наивность, наблюдая за их смертью. — Возможно, кто-то из моих братьев испил их, а потом залез к ним в голову и заставил убиться. Этого ведь никак не проверишь. А вот то, что я гипнотизирую их, tonton знал. Он настолько разочаровался во мне, что даже не стал слушать мои оправдания. Просто закрыл в подвале и морил голодом. В изгнании я долго скитался и совсем одичал... Этот зверь так рвал людей, мне было страшно даже смотреть на это, но жажда оказалась сильнее. Сотрудники Центра тоже сделали меня менее сдержанным по отношению к людям. Василий Павлович, что, если Дядюшка узнает об этом? Поэт указывает на спящего. Покусившись на жизнь человека, проживающего на территории Умного Вампира, Жан нарушил правило своего изгнанничества. Наказания за подобное бывают довольно строгие, вплоть до замуровывания на несколько сотен лет в стены или публичной казни — никогда не знаешь, что из этого хуже. Обожженная рука опускается на плечо Поэта. Попытка поддержать или демонстрация силы? — Тебе, юноша, не придется переживать о нарушении законов, пока ты находишься под моим присмотром. Кстати, можешь звать меня Базилем. У вампиров много имен. Какие-то были даны им при рождении, когда они еще были людьми. Какие-то они избрали себе сами. А есть те, которые, помимо прозвищ, прилипают к ним навсегда и считаются вторым вампирским именем, которое нередко отсылает к самому первому, человеческому. Жану, безусловно, льстит такой знак доверия, хотя он и не понимает, чем его заслужил. — И как Вы себе это представляете? Вы не сможете меня защитить! — Поэт сбрасывает его руку. — А даже если и сможете: подозреваю, Ваше покровительство обойдется слишком дорого для того, кто ничтожен и нищ. Я готов побираться, доедая за оборотнем, но не могу позволить себе оставаться у Вас в долгу. Вальдемар ничего с меня не возьмет. А Вы? Мальчишка не глуп, ох не глуп. Он готов участвовать в плане старшего, преследуя свою выгоду, но отказывается быть слепым орудием в его руках. Правда, игрушки, никому не принадлежащие, долго не живут. Пусть вспоминает об этом каждый раз, когда пытается показать характер. — Так уж и ничего... — многозначительная усмешка. — Род или зверь, Жан? При нем ты говоришь иное. — Не хочу, чтобы зазнавался раньше времени. Пусть думает, что я в любой момент могу уйти. — Значит, ты все-таки выбрал его. — Не думаю, что у меня на самом деле есть выбор... Базиль, — младший вампир мрачнеет.***
— Если я сбегу со зверем, я буду опозорен. Род никогда не примет назад вампира, который спутался с оборотнем. — Тебя волнует только это? — оскалился Кризалис. — Твой род? Значит, ты все-таки меня хочешь? Если бы вампиры могли краснеть от злости, щеки Поэта сейчас приобрели бы ярко-малиновый оттенок. — Послушай-ка меня, Кризалис. Мы с тобой оказались заперты в одном помещении по чистой случайности. То, что я пил твою кровь и позволил тебе меня победить — ничего не значит. Даже если мы объединимся, чтобы выбраться отсюда, дальше мы пойдем каждый своей дорогой. — И какая же дорога может быть у вампира, отлученного от рода? Найдешь себе другого оборотня, за которым будешь доедать? — C'est des conneries! Кризалис мог показаться легкомысленным или безумным, но он прекрасно знал, о чем говорил. Никто другой не решился бы помогать Поэту, а лев пожалел его, подкидывая ему своих жертв. Не разорвал его там, в машине Центра, когда у него была такая возможность. Даже ворвавшись в его клетку, Кризалис заставил себя остановиться, хотя звериные инстинкты кричали о том, чтобы убить вампира. Так что он не видит абсолютно никаких причин, почему не может сделать этого бледнолицего француза-расиста своим. Что-то было такое в этом упрямом вампире, который не оставил город ради поиска новых охотничьих угодий, и наступил на горло своей гордости, следуя по пятам за львом, которого презирал. Что же все-таки заставило его пойти на это?.. Поэт рос в окружении красоты и роскоши, обучался этикету, наукам, стихосложению, искусству и французскому. Такому существу невероятно тяжело отказаться от всех удобств и последовать за зверем, которому для жизни хватает воняющего плесенью подвала и собственной лапы в качестве подушки. Они различались даже во внешности. Вечность редко дарилась кому-то некрасивому. Лики вампиров были прекрасны, как у ангелов; почти все они были тонкими, легкими на вид — ведь в старые времена внешняя безобидность обеспечивала выживаемость. Кто заподозрит в хрупком и юном на вид человеке — монстра, который может скосить целую деревню? Кризалис же по меркам Поэта был уродлив. Во-первых, оборотень, что очевидно, был подвержен старению. Хотя он еще молод, под его глазами уже залегли первые морщины, которые с годами будут становиться лишь глубже. Во-вторых, вся его морда исполосована следами от когтей его вожака, шрамы от которых не сойдут уже никогда. И, наконец, в-третьих — он крупный даже по меркам львов. Он просто безобразно огромная гора мышц. Будучи значительно ниже Поэта, он гораздо шире него. Одно только существование Кризалиса оскорбляло вампирский вкус. Но это Поэта не оттолкнуло, пусть доверием ко льву он так и не проникся. Предубеждения об оборотнях формировались у Жана с младых ногтей. Полулюди-полузвери всегда считались глупыми и несдержанными. Юного вампира учили, что оборотни в любой момент могут нарушить союз и напасть. Скудоумие они компенсируют силой и только и ждут возможности перехватить власть, ведь пусть они и живут гораздо меньше, зато обладают силой уничтожить целый вампирский клан, собравшись стаей в десять-двадцать особей. В такой среде Жан просто не мог не вырасти расистом, но, что показательно, оборотней растили так же. И только про одного из них было известно, что он оставался нейтральным ко всем детям ночи, ведь он был рожден человеком и обращен довольно поздно для своей расы. Этим оборотнем был Кризалис. Поэт отыскал его по слухам и трупам; прятался в его тени, чтобы выжить. Постепенно он изучал его вкусы и повадки, начал предугадывать его действия и настолько расслабился, что не заметил, как тот начал изучать его в ответ. Под молчаливой защитой Кризалиса было хорошо. Но и он оказался не всесилен. Справедливости ради, Поэт для Кризалиса тоже не был воплощением идеала. Личико красивое, да. Но сам по себе — уж слишком дрищ, полапать не за что. Держишь его в руках — а он холодный и каменный на ощупь. Однако все вампиры, с которыми Кризалис так или иначе был знаком, оказывались не просто холодные — они замораживали одним только взглядом. Смотрели свысока, как будто были круче вареных яиц и не снизошли бы даже до разговора с ним. Поэт же легко велся на поддразнивания, откликался живо, а взгляд! Совсем не как у мертвого. Когда его приносили в бессознательном состоянии, опутанного веревками, Кризалис не мог оторвать от него глаз. Полулюди-полузвери не думали слишком долго — что им понравится, то себе и брали. Правда, Володя слышал, что сходящиеся вместе вампиры и оборотни быстро умирали, но это, наверное, были просто слухи. — Проще говоря, — насмешливо протянул Кризалис, — если мы сбежим отсюда, ты снова последуешь за мной, но будешь делать вид, что тебя рядом нет, а я буду делать вид, что за километр не воняет вампиром, который подъедает за мной остатки? Поэт почувствовал себя оскорбленным. Может, он и не преследовал бы льва, сложись все иначе. Он ведь пытался подольститься к главе рода, но прихвостни Умного Вампира не пустили Поэта даже на порог. Что еще оставалось делать изгою? Тем более, когда кровь так вкусно пахла… и ее было так много… Кто же оставляет своих жертв еще живыми? Было очень гуманно со стороны Поэта закончить их мучения.***
Поэт уже перебрал все варианты. Лучше приручить сильного зверя и заставить его работать на себя, чем избирать путь одиночки. Тем более, у них выходил неплохой тандем. Может, удастся вернуться к изначальной версии их отношений. Поэта больше ничего не держало в стенах древнего особняка, которые были для него золотой клеткой. В руках людей, после длительных и тяжелых экспериментов, у вампира было много времени на то, чтобы переосмыслить свою жизнь и понять, что в заточение он возвращаться не хочет. Да его там и не ждут. — Марта была обычной горничной. Мы познакомились в отеле, когда она зашла ко мне в номер и, не заметив меня, раздвинула шторы. Теперь я думаю, что это был знак, предрекающий печальные события. Но я к нему не прислушался. Перед тем, как выйти под солнце, я пообщался с несколькими влиятельными сущностями в подлунном мире. Все они чувствуют, что власть Умного Вампира слабеет, и захотят занять его место. Знай, что я буду на их стороне, когда все случится. Моя цель — наказать виновников, а не остановить войну. — А моя цель — победить смерть. — Поэт смотрит на детишек, которые спрыгивают с качелей и с радостными криками куда-то убегают. Одно из последних счастливых воспоминаний — позже ему приходилось беспомощно наблюдать за тем, как они один за другим навсегда уходят в темноту. — Я не доверяю оборотням, но… В конце концов, Вальдемар — один из них. — Он не один из них. Он не родился львом, а стал им. — Тогда никого из нас нельзя назвать вампирами, мы же ими не рождались. Огонек улыбается. — Для меня честь иметь такого ученика. — А для меня — такого учителя.