…онанизм не помогает. (Дайте Танк! — Характеристика)
Кризалис прижимается лбом к холодной стеклянной стенке душевой кабинки. Тело получает дозу требуемого удовольствия — рука механически движется на члене, просяще прижатому к животу, — но эмоционально от проделываемого действия становится только гаже. Сколько раз он уже дрочил на Поэта, но сейчас это ощущается неправильным. На ум вместо возбуждающих образов идет только потерявший человеческое лицо вампир, который больше не был похож на прекрасного и вечно юного ангела. Ставшая синеватой кожа иссохла, плотно прилегая к черепу, словно у мумии, лоб изрезали глубокие морщины. Вампир стал выглядеть старше на десятки лет — чернели страшными провалами область под глазами и в районе щек, сами глаза остекленели, лишившись жизни. Все лицо у него было измазано в крови. Когда Кризалис вошел к нему, вампир не шевелился и больше всего был похож на умершего человека, но от него не пахло разложением — созданий ночи не так-то просто убить. Кризалис слышал, что с вампирами происходит из-за нехватки крови, но теперь осознал, что то, что происходило в Исследовательском Центре, ни в какое сравнение не идет с настоящим голодом. Когда Уголек привел ему жертву, Поэт мог сопротивляться зову крови, пусть и недолго. Сейчас все его существо было направлено только на одну цель — выжить. Руку неприятно пощипывает, что заметно отвлекает от попытки получить разрядку. Член то и дело окропляется не желающей останавливаться кровью. И поделом. Палыч ведь предупреждал о перчатках, но куда важнее для Кризалиса было правильно сделать чай. Обещал Поэту самую вкусную кровь… А добавлять пришлось свою. Как вампиры себе это вообще представляли — что Кризалис будет ходить по борделю и резать всех подряд? Да, он действительно мог бы это сделать, без проблем, хотя и получил бы от вожака пизды. Но клиентам он не доверяет, мало ли, чем они болеют, а соплеменники-оборотни… Скажем так, придется с ними драться насмерть, чтобы пролилась кровь. Кризалис пошел по пути наименьшего гемора, понимая, что времени мало. Он тщательно замотал место пореза, облил спиртягой, но Поэт все равно почуял. И напал, стоило только Кризалису подойти ближе. Кризалис мысленно возблагодарил самого себя, что подкармливал вампира во время своих прошлых блужданий, когда тот ходил за ним хвостом, подбирая и добивая его жертв. Поэт и правда мог перейти на Кризалиса, стоило только пище закончиться, льву это не показалось. Тогда оборотень и вампир были отличной сплоченной командой... ровно до того момента, пока не оказались лицом к лицу в микроавтобусе Центра. Если бы Поэт был голоден… Кризалис уже не так уверен, что смог бы его победить, не убивая. Чтобы спастись сейчас, ему пришлось частично обратиться — толстая звериная кожа не позволила кровососу оставить льва без руки, — и вылить на Поэта горячий чай, наблюдая, как совершенно незнакомое безумное существо морщится и кричит. Вампир оставил Кризалису на память свой зуб, который гордо торчал из укушенной руки… Лев аккуратно извлек его и спрятал в поданный кем-то из испуганных работников паба платок. Но ведь сначала все было не так. Податливые губы, острая нехватка воздуха, длинные пальцы, сдавливающие шею. Вампир предпочитает доминировать, прижимая его к стене, ведет себя так, будто сам давно этого хотел. А может, и хотел — в неправильном вампире сочетаются безумие и лютый голод по человеческому теплу. Лев задыхается, потому что вампир забывает о том, что оборотням нужно дышать. Лютое возбуждение накрывает с головой, на свидетелей становится плевать — лев бросается вперед, словно на добычу, заваливая мышку на пол. Чуткий слух ловит чужие слова: — Время начала записал? Таймер поставь. — Мы же не будем тратить время на то, чтобы смотреть, как они трахаются, да ведь?! — Я не буду, у меня все равно документов много накопилось, на всю ночь хватит. А вот ты будешь. Следи за вампиром, пиши все, вплоть до его ахов-вздохов. Как протоколы наблюдения вести, помнишь? — Да помню я… За тобой столько раз наблюдал. — Ну вот. Пиздуй работать! Понимание на грани сознания — наблюдают. Считывают каждую реакцию. Воспоминание, зачем начали — не ради секса, а ради эксперимента. Вампиру может стать плохо, но вдруг не станет? Лев с наслаждением вылизывает его лицо — вампир делает вид, что возмущается и пытается вырваться, но не может перестать нервно смеяться. От количества чужой слюны поначалу ужасно противно, хочется поскорее отмыться, но спустя время вампир просто смиряется. Пошлые причмокивания при поцелуях уже не кажутся такими уж ужасными и непристойными, руки блуждают по мощному напряженному телу, прижимают к себе. Хочется полностью пропитаться чужим запахом, как тот человек, от которого львом разит за километр. Чтобы никто даже не почувствовал тебя самого, не узнал в тебе вампира. Вампир не считает часов — хотя проходит их от силы три. Вампир не думает о сексе — хотя и чувствует, как у льва на него стоит. Он думает лишь о том, как провести острым клыком по чужой шее, вскрывая артерию, и присосаться к источнику чужой силы. Инстинкты требуют жидкости — и вампир жадно пьет, но пьет не кровь. Потерявшийся в собственных ощущениях, он требует еще и еще, жадно вылизывая чужой рот. Голова ужасно кружится и болит — это от нехватки воздуха? Но ведь ему не нужно дышать… Вампир отчаянно стонет, жмурится. Из-под плотно прикрытых век начинает течь — он плачет? Но ведь вампиры не могут… Человек присаживается неподалеку на корточки. В руках шуршат страницы — блокнот? Запах чернил. Запах виски. Запах мужского пота. Запахи, запахи. Слишком много. От них тошнит. Человек приказывает оборотню: — Отодвинься, дай мне на него посмотреть… — близко не подходит, от кармана пахнет металлом. Настороженность, опаска. — Эй, кровосос. Ты в отключке? Что ты чувствуешь? Мне надо записать. — Боль… — вампир закрывает лицо руками. Человек что-то пишет в блокноте. — Голова болит? — Да… — Как? Оборотень затихает рядом. Ничего не понимает, но готов броситься на защиту, если с его парой что-то случится. Оружие в руках человека ему не нравится. Что происходит? — Ванюша… — А ты заткнись, — шипит человек. Но как-то не агрессивно, скорее, устало. — И отодвинься, наблюдать мешаешь. — Он что тебе, лабораторная крыса?! — Представь себе! Кровосос, опиши свои ощущения. Как голова болит? Вся, или какая-то отдельная область? Оцени по десятибалльной шкале. Вампир трет глаза, а затем с трудом приоткрывает один и замечает на пальцах следы крови. Свет вокруг слишком яркий, звуки и запахи слишком громкие. И боль… Желудок, по ощущениям, заполнен до краев, словно у объевшегося чем ни попадя человека. И крутит, крутит… Вампир сгибается пополам, ложится на бок, прижав руку к животу. — У меня болит… Кажется, у меня болит все. — Говорить можешь. Поставлю восьмерку. Тошнота поднимается до такого уровня, что невозможно терпеть. Сначала вампир сдерживает рвотные позывы, но его организму плевать, где и в чьем обществе он находится. Все изливается наружу, и вампир понимает — если он сейчас не поднимется, то не встанет никогда. Силы покидают тело стремительно, но скорость помогает избежать падений. Вампир исчезает, сметая все на своем пути. Он пытается избежать света, запахов и звуков, но закрыться удается только от звуков. Вожак лениво отрывается от бумаг. Невозмутимо смотрит на ковер, затем поднимает взгляд на своего помощника. — Все записал? — Симптомы: кожа синеватая, поведение вялое… Было — до того, как удрал. Головные боли, резь в глазах, слезотечение, тошнота, отторжение жидкости… Слезы сюда тоже относятся? Кризалис кривится. Уговаривает самого себя: ему нужно кончить. У него никогда не было моральных терзаний по поводу объекта дрочки, по крайней мере, до этого момента. Место его тоже никогда не смущало. Было время, когда после длительных процедур Док приказывал кинуть его, окровавленного и застрявшего в промежуточном обращении, в просторное помещение, где его обливали ледяной водой из шлангов, и даже тогда он умудрялся подрочить на вид брошенного рядом и сжавшегося в комок униженного, но не сломленного вампира. Выработанная за годы скорострельность здесь была скорее плюсом, чем минусом. Кризалис вообще не может вспомнить, когда видел Поэта нормальным кроме тех двух дней, что вампир пробыл у него дома. Поэт либо был смертельно неподвижен, вымотанный пытками, ой, простите, исследованиями Дока, либо превращался в лютого зверя, жаждущего крови. Ни то, ни другое, по идее, не должно выглядеть настолько привлекательным, чтобы онанировать. И только сейчас Кризалис начинает это понимать. — ...блять. Оргазм очень непродолжительный и скорее болезненный, чем приятный. Ноги подкашиваются, из-за чего едва получается устоять. От попытки схватиться хоть за что-нибудь, что послужило бы опорой, падает душ, больно ударяя сначала по руке, потом по колену, и Кризалис сдавленно ругается. Чувствует в глазах такую нежелательную резь и закрывает их, утыкается лицом в сгиб локтя. Застывает, дрожа от холода и неконтролируемых эмоций. У Володи никогда не было постоянного сексуального партнера, если не считать собственную руку. Время от времени он пересекался с теми, кто его хочет, но на этом все. Родители жужжали о необходимости завести семью, нарожать детишек. Требовали привести в дом жену. А он все откладывал. Сначала — из-за работы. Потом — из-за ощущения собственной ущербности. Когда же он стал оборотнем, на голову свалилась целая куча других проблем. В том числе — внезапное желание получить пару. Звериная сущность, чтоб ее. Оборотни поодиночке не существуют, их почти сразу начинает к кому-то тянуть. Причем тянет не головой, а совершенно другим местом. Если притянет к другу или просто к знакомому, подходящему тебе по статусу, который еще и может ответить взаимностью — считай, что тебе повезло. А когда начинает тянуть к вампиренышу, который держится на расстоянии и отказывается с тобой разговаривать? Если тянет к существу, про которого ты ничего не знаешь, и которое из-за своего долбанного голода может закусить тобой и не подавиться? То, что это существо еще и мужчина, не стоит даже упоминания. Лев успел для себя подметить, что гетеросексуальных и гомосексуальных пар получается примерно поровну, так что переживать было не о чем. Полуночники, по крайней мере, не осудят точно. Сейчас пара Кризалиса представляет из себя самое что ни на есть жалкое зрелище. Разумеется, Поэта вновь стошнило, как Василий Павлович и предупреждал. И заботиться о нем, кроме Кризалиса, некому. Володя вечно избегал ответственности за других людей, если это не входило в его работу. Кризалис же получил ее вместе с Поэтом, и подписаться пришлось собственной кровью. Поборов эмоции, мужчина вылезает из душа. Волосы намокли, равномерно распределившись по голове и прикрыв все залысины. Лев грубо протирает запотевшее стекло ребром кулака и усмехается, глядя на искаженное каплями воды отражение. Красавец! Даже шрамы в свете ярких ламп кажутся уже не такими стремными. В зеркале помимо собственной рожи отражается табуретка, на которой Кризалис сложил все свои вещи. Лев тянется к спортивкам и, на секунду замявшись, вытаскивает из кармана телефон. Палка наверняка переживает о подопечном, вампиры же наверняка, как и оборотни, держатся друг за друга и все такое. Со своими нормально ни о чем не поговоришь, выбор Кризалиса они не одобряют. А этот не одобряет его самого. С этим еще можно жить. Кризалис глядит на свою забинтованную руку, набирает номер. А затем сбрасывает. О чем он будет говорить, о своем провале? О том, что не знает теперь, как вести себя с вампиром, и приходится действовать наугад? Уж точно он не будет спрашивать совета. Палыч уже насоветовал. Володя убеждает себя, что не струсил. Ему просто нужна была передышка. «Отдохнул?» — мелькает в уставшей голове. Еще одна бессонная ночь. Начало ее было весьма увлекательным, но вот разрядки… Разрядки не хватило. Привычные способы теперь не работают. Что за напасть такая, почему он не мог, как и его вожак, впечатлиться в человека… На этот раз пробраться в местную кухню для «своих» за очередной порцией чудо-чая незамеченным не получается. Его, как шкета, бесцеремонно хватают за ухо и оттягивают назад от шкафчиков со сладостями. — Брат, он орет как порезанный свин. Что ты сделать с ним? — интересуется Джошуа, для которого сегодня тоже ночка была еще та. Смена только закончилась, а столько впечатлений. Но он-то хоть сейчас может пойти отдохнуть, а вот Кризалис… — Себя сожрать не дал. Кризалис прячет место укуса, дает Джошу профилактический подзатыльник — не видишь, некогда мне с тобой возиться? — и ищет, чью чашку на этот раз принести в жертву. У Родригез на кружке фотография козы. Подарил кто-то из своих, кто утащил животину на ферму, чтобы Джесс без нее не слишком скучала. Не, если Поэт разобьет эту кружку, Джесс льву все яйца отобьет. Джош, не давая собрату слишком долго мучиться с выбором, протягивает ему свою. Но тут же отводит руку с кружкой в сторону, не давая ее забрать, и предупреждает, глядя серьезно: — Мы не мочь кормить его. Они знать…ют, что он здесь. Договор нарушается. Плевать Кризалису на всякие договоры. Попробуй их соблюдать, когда твоя пара страдает. Сам не знаешь, какого это, что ли? Кризалис бы быканул, но слова не нужны: Джош не совсем тупой, понимает. Но и промолчать не может. Кризалис здорово их подставляет, и тут уже не посмотрят, кто ты им, брат или сват. Чтобы защитить одних, нужно пожертвовать другими. Он здесь чужак. — Главные сами требовали подтверждение, что для него это опасно. Пусть подавятся им! — Крис… — Кризалис только рычит в ответ, отбирая кружку. Мечется по кухне, ища чайник с заваркой. Чай как раз настаивался, пока лев в душ ходил, не могли же его упереть?.. А, вот он. Остается добавить имбирь, и… активированный уголь, точно! На львах, сожравших не то, работает, тут тоже должно помочь. — Он не мочь остаться здесь. — И куда мне его деть? — Володя по привычке шарит по карманам, пока не вспоминает, что еще не успел ни у кого стрельнуть пачку. Благо, что кто-то из проституток забыл свои сигареты на подоконнике. Спички находятся тут же, на кухне — коробок закидывается в карман. Будет заменой тому, что Огонек проткнул. Кризалис закуривает, не боясь получить нагоняй. Если подерутся, кровь Джоша можно будет добавить в чай. Будет у вампиреныша разнообразие. — В жопе своей спрятать? Кризалис привык видеть Джоша смеющимся, но сейчас разговор не располагает к веселью. Львиный брат следит за каждым его действием, и глаза его наливаются золотом. Володя удивляется тому, как другие могут этого не замечать. Непроизвольные превращения происходят слишком часто, но люди делают вид, что они слепые. Говорят себе «мне показалось» и идут дальше. Он сам был таким. — Его нужно устранить. — Нет. Джошу повезло, что этот разговор начал именно он. С другим Кризалис за такие слова сейчас подрался бы и разнес полкухни. Даже с вожаком. Ага, а потом из-за оплаты погрома пришлось бы уйти в пожизненное рабство. Кажется, за одно окно Кризалис еще не расплатился… А Мердок тактично не напомнил. Только намекнул. — Я валять дурака, — тут же извиняется громила и вдруг широко улыбается. Золото из глаз исчезает, как будто он и не собирался начинать драку минуту назад. — Сказать глупость. Он твой жена. Кризалис кивает: — Забыли. Кружка ставится на поднос. Рядом кладутся отобранные у змейки очки — Поэту, и правда, на свету хреново. Кризалис свет выключил, когда уходил, но сидеть в уборной вечно у вампира не получится. Володя, не наученный горьким опытом, быстро режет себя чуть выше запястья. Разглядывая старые, так и не сошедшие до конца шрамы, вспоминает, как был склонен к самоповреждению в тот период, когда у него не ходили ноги. Боль с того момента стала чем-то привычным и даже почти приятным. Он мазохист? В любом случае, так даже лучше. Джош смотрит на его манипуляции почти в ужасе. Быть с вампиром — это одно, но кормить его… Для оборотней это что-то из разряда извращенного и практически преступного. Сейчас ситуация сложилась безвыходная, поэтому прайд ничего не скажет, но если они выяснят, что это происходило как минимум дважды и до этого… Честно говоря, Кризалис не знает, что ему за это будет. И не хочет знать. Но мышку обижать он больше не позволит. — Он останется здесь, — припечатывает Володя. Народ на кухню постепенно подтягивается, гремит дверцами шкафчиков, усаживается за столики. Кто-то болтает между собой, кто-то с опаской поглядывает на его руку, пока он дезинфицирует ее и заматывает очередным бинтом. Уже все знают, для кого он готовит завтрак. Осуждающие перешептываются, но пока не скалятся. Скалиться будут потом, когда он выйдет. — Под мою ответственность. — Младший брат, — начинает Джошуа почти сочувственно, — ты все равно, что ребенок льва, твое слово не значить… — Я — взрослый мужик, черт возьми. И отвечаю за свои поступки! — удар кулаком по столу. Кружка слегка подпрыгивает. Руки трясутся от гнева — как бы все не пролить… Быстро тушит так и не докуренную сигарету, понимания: нельзя терять ни минуты, и так тут задержался со всей этой болтовней. Но не предъявить того, что давно крутится на языке, не может. — А вы? Почему на встречу с вампирами ушло только двое?! Вожак вернулся еще ничего, но Финн… Кризалис видел его пару раз — Финн выглядит значительно старше Мердока, к тому же, в одном из сражений он лишился глаза. Формально Финну принадлежит паб-бордель, и именно он является правой рукой Мердока, а не Кирк. На все важные встречи они приходят вместе, но боец из старого седого льва не очень. Идти вдвоем и так подставлять Финна — это самоубийство. Они его в могилу вогнать решили, что ли?! Куда вообще его жена смотрела, она Мердоку плешь проесть должна была несколько раз! И точно напросилась бы с ними! Ах да… Ее ведь убили незадолго до того, как… Джош неуверенно почесывает затылок. Его туповатая улыбка раздражает — так и хочется ввалить. Он оглядывается, словно надеясь, что на этот вопрос ответит кто-то другой, но рядом нет ни Ники, ни Джесс. А пара проституток, почувствовав запах серьезного разговора, поспешила ретироваться. Убедившись, что в помещении они остались вдвоем, Джош с обреченным вздохом признается: — Мердок и Финн есть самые сильные. Другой не справиться с ними. Мы нуждаться много лап, чтобы охранять наш дом. — Почему? — Кризалиса вдруг сразила неприятная догадка. Стало неуютно. — На вас… снова напали? — Пытаться. Мы стараться не показывать нос теперь. Они превращают паб-бордель в неприступную крепость. Следят, чтобы кто-то из старших всегда оставался здесь на случай, если вампиры — или кто-то другой? — решит напасть. В прошлый раз от этого пострадала… Боже, как он мог совсем об этом забыть. Наверное, потому что вечно путал ее с Никой, а Ника-то жива. …И теперь они вынуждены терпеть в своих стенах врага, которому не доверяют, — просто потому, что их собрат привел его с собой. Палыч их всех подставил! Старый горелый черт, лучше бы Кризалис явился бы сюда один. Придумал бы что-нибудь, нашел бы, как убедить вожака, а теперь может получиться только хуже. А вдруг это и был вампирский план? Может, Огонек — один из тех, кто нападает на его прайд? — Если бы я… — непроизвольно вырывается у Кризалиса. Что за тупое блеянье?! Пока что ничего непоправимого не случилось! Поэта на ноги поставят, и с прайдом дела они порешают. Кризалис из кожи вон вылезет, но дерьма не допустит. Они были его семьей, в конце концов. — Если бы ты решить…л остаться с нами, то тебе позволить…ли бы защищать вожака. Но ты выбрать жену. Ты не хотеть, чтобы прайд быть твоя забота. Кризалис пробыл с ними всего несколько месяцев. Но зато каких месяцев! Про них даже в новостях говорили, мол, в лесу непонятно откуда завелись львы и непонятно куда исчезли… Загнали здоровенного кабана, тот Кризалиса чуть не прикончил. Но он его завалил! Сам! Голыми лапами! Как потом вожак одобрительно его похлопал по плечу… Родной отец никогда так открыто им не восхищался, сколько бы Володя рекордов не побил, сколько бы наград не выиграл. Финн только кивнул ему, а та рыженькая рядом… Марина, она ему чуть глаза не выцарапала за то, что на той охоте слишком много на себя взял и подверг опасности мелкого. Старая ведьма! Но справедливая, царствие ей небесное. — Я хочу помочь. И я помогаю. — Верить ты Поэту? Сколько вы знакомы? Что ты знать о нем вообще? — Достаточно. Кризалис больше не в силах это выслушивать. Хватает поднос, поворачиваясь к Джошу спиной и показывая таким образом, что разговор окончен. Коридоры сменяются один за другим, а из головы все не выходят слова львиного брата. На прайд пытаются напасть, значит это — уже открытая война. И все это началось давно, в детали его, конечно, не посвящали. Увидели в нем потенциал, взяли, дрессировали. А он их практически предал сначала своей «независимостью», а потом и «отношениями» с вампиром… Но ничего, прорвемся. Девяностые пережили, и это переживем! Расположение вампира угадать было несложно. За дверью постоянно издавались тихие скребущие звуки и стоны. Пока Кризалис был в душе, вампир явно орал сильнее, потом угомонился немного. Заходить к нему боязно, но Кризалис не трус. Просто сразу частично обращается, чтобы кожу больше прокусить не удалось. — Стоп-стоп-стоп! — кричит ему запыхавшийся Джош с другого конца коридора. Чуть ли не врезается в него, не давая войти, с трудом переводит дух. Понимая, что руки у товарища заняты, сам вешает ему на плечо посеребренную титановую цепь и кладет в карман с виду обычный деревянный ножик. Цепь Кризалис узнает — его на ней держали, когда с превращением лажа была. Сколько не тяни, не порвется, это Джош хорошо придумал. А вот нож из осины уже лишний. — Как у вас говориться… Ни перьев, ни пера, брат! — Ни пуха, — на автомате поправляет Кризалис. Колеблется, но все-таки решает сказать, пока отношения не испортились: — Спасибо. Иди, поспи, брат. Я сам справлюсь. Помощь Джоша бы пригодилась, но Кризалис не хочет никому показывать Поэта в таком виде. Мердок с Кирком со своими дурацкими экспериментами пусть идут в задницу, словесного описания им вполне хватит. Да и к тому же, они что, вампиров никогда не видели? Глазеть не на что, это Кризалису такое в новинку. Все же реальная жизнь, а не кино. В штаны наложишь по-настоящему. Убедившись, что Джош ушел и не побежит в случае чего на помощь, Кризалис резко включает свет, заставляя вампиреныша дезориентироваться. Поднос вместе с цепью сгружает на пол, чтобы первым делом напялить на болезного очки и увернуться от попытки вгрызться в мясо. Мелькают красные глаза — страшно, но у алкашей и похуже бывают. Вампиреныш шипит и уворачивается, когда Кризалис хватает его за подбородок и вливает в глотку чай. Горячеват, но не до ожогов. Вампиреныш дергается, пытается вырваться — Кризалис не дает, кладет здоровенную лапу ему на рот, чтобы ничего не выплюнул. Не дает опомниться, опутывает цепью со всех сторон, чтобы ни себе не мог навредить, ни другим. Вампир теперь как в смирительной рубашке сидит и дергается, пытаясь высвободиться. Кризалис уверен, что чудовище взглядом сейчас может даже убить, но очки это прекрасно скрывают. Отпустив буйного, Кризалис делает шаг назад. Он ни на минуту не может больше оставаться здесь, не может на это смотреть. Существо, сидящее перед ним, не похоже на Поэта. Вообще не похоже ни на что из того, что Кризалис видел ранее. — Стой! — непреклонный, и в то же время отчаянный крик. Пугающе низкий голос, который может принадлежать только чудовищу. К львиным мордам Володя, допустим, привык, и к их рыку тоже, но принявший изначальный облик вампир — это что-то с чем-то. Нос у Поэта окончательно впал, удлинившиеся уши стали скорее уродливыми, чем милыми, многочисленный ряд тоненьких острых зубов (а одного все еще не хватает, хе!) напоминает о том, что Кризалис для вампира превратится скорее в ужин, чем в приятного собеседника. Но эти волосы… все те же невинно вьющиеся волосы, все те же тонкие, пусть теперь и синеватые, запястья, все те же длинные ноги, которые вампир пытается уложить так, чтобы помещались, все та же ранимость, сквозящая в зажатости хищной фигуры. «Это может быть опасно, — думает Кризалис. — Мы можем убить друг друга». Но он остается, захлопнув за собой дверь. Чудовище больше не вырывается, пытаясь разорвать цепь. Отворачивается, как будто это может что-то изменить. Поэт чувствует себя ничтожеством. Он слышал, что говорил Базиль. Чай, в котором всего ничего крови! В Центре кровь тоже все время разбавляли, что было просто оскорбительно. И, тем не менее, без этого сейчас не выжить. Поэт не хочет чай. Он хочет убить Кризалиса. И хочет, чтобы тот был рядом.***
Из-за постоянной нехватки крови Поэт все время пребывал в отвратительнейшем расположении духа. Записывать стихи на бумаге ему не давали, поэтому он зачитывал их вслух, заставляя своих соседей сходить с ума от постоянного бубнежа и бессвязных строчек. Поэт, по правде сказать, из Жана выходил никудышный. Все его сочинения казались слабыми и пропитананными слезливой меланхолией. Володе от них кишки скручивало. Он наградил вампира голодным взглядом, желая выпотрошить его и разорвать ему горло, лишь бы тот, наконец, заткнулся. Но на вампира это не произвело ровным счетом никакого впечатления: до этого оборотень ни разу не сделал ничего, что могло бы всерьез навредить соседу. Не только потому, что вечно был опутан цепями и ограничен пространством «несокрушимой» клетки. Он просто не хотел подвергать его еще большим страданиям. В вампире, кажущимся таким одиноким, Кризалис видел что-то надломленное и прекрасное: на него хотелось смотреть, и его хотелось слушать, не обращая внимания на смысл сказанного. Даже тогда, когда он недвижимо лежал на койке, отходя от длительного сеанса экспериментов — бледный до прозрачности, иссушенный до костей, с налипшей на одежду и волосы кровью рискнувшего подойти ближе лаборанта. Оборотень напряженно вслушивался, пытаясь различить что угодно — тяжелое дыхание, скулеж, дурацкие стихи. Но очень долго вампир не издавал ни звука. Пока, наконец, не прошептал в подушку: — Что они... используют против... тебя... Аконит? Волчью ягоду? Кризалис фыркнул, почесав себя за ухом. И это первое, что вампир решил произнести? Не поток ругательств, не банальное «как дела»? Зато перешел сразу к сути, Володя такое любит. Да и приятно, что уставший вампиреныш начал хоть чем-то интересоваться. Немного просвещения никому не повредит. Популяция оборотней-волков была значительно выше, чем оборотней-львов, поэтому информацию об одних нередко относили к другим. Кризалис понадобился Доку как раз потому, что был львом — на волков, и даже на лис тут уже насмотрелись. Но на царя зверей почти ничего не действовало, к сожалению или счастью. — Цианид, — решил удовлетворить любопытство вампира лев. — А против тебя? Поэт поморщился и со стоном перевернулся на бок, едва не свалившись с койки. На месте удержаться удалось только благодаря скрюченным ногам, которые зацепились за край — после процедуры они все никак не могли расслабиться и почти не чувствовались. Вампир с трудом пошевелил рукой, которую все это время прижимал к груди, и осторожно взглянул на сгиб локтя, на котором все еще отчетливо виднелись незаживающие следы от уколов. — Зависит от... исследования. Обычно в меня... заливают.... кровь больных СПИДом. Хотя сейчас это... гепатит С? Не знаю... Колбасить его уже почти перестало, но разум оставался слегка затуманенным. Ни внятно говорить, ни свободно двигаться не выходило: болезнь внутри могла пребывать в такой концентрации, что даже бессмертного убила бы мгновенно. В тот момент, когда ученые осознавали, что перебарщивали, — а происходило это довольно часто, — они пытались спасти подопытного, выкачивая из него старую кровь и вливая новую. Рано или поздно они ошибутся в расчетах... И тогда все будет кончено. Пока вампир был молод — скажем, еще не перешагнул за порог первого века своей бессмертной жизни, — его организм относительно быстро и без последствий справлялся с заразой. И люди собирались этим воспользоваться, чтобы превратить вампирскую кровь в противоядие. Поэт слышал, что антитела, которые вырабатываются в нем, идут на пользу развития науки, но ему от этого нисколько не становилось легче. Василий Павлович — это заказ извне, чтобы с его помощью помочь одному из старших вампиров восстановить функцию регенерации, Владимира держали для проформы и в назидание другим львам, а Поэту здесь делать было нечего. — Ну, это слишком жестоко с их стороны, боюсь, такое меня убьет, — Кризалис даже не скрывал насмешку в голосе. Реагируя на нее, вампир приподнял голову, поворачивая ее в сторону собеседника, и одарил его испепеляющим взглядом. — Мне будет безопасно пожать тебе руку? — Va te faire foutre! — с чувством заметил Поэт, свесив ноги с койки. Такое пренебрежительное отношение его, безусловно, злило, как и собственная немощь. И зачем только начал этот разговор?.. Не пришлось бы двигаться. — Хей, Василий Палыч, что этот «аристократ» сейчас пизданул? — тут же ощерился оборотень. — Потому что у меня загривок встал, это явно какое-то ругательство. Ау?.. — добавил он, не услышав ответа ни от одного из вампиров. Однако лев и сам быстро догадался, в чем дело. Ухмыльнулся, глядя на нахохлившегося вампира, до крови укусил ладонь и проскользнул ею между прутьями. Зрачки у Поэта тут же расширились, губы приоткрылись, обнажая сточенные клыки, и он неосознанно пододвинулся к Кризалису. Василий Палыч предпочел не напоминать, что в крови оборотня все еще могут находиться остатки непереработанного цианида. — Ну что, пожмешь мне руку, вампиреныш? — насмешливо поинтересовался Кризалис. — Или побрезгуешь? — Отгрызу, — предупредил Поэт, едва себя сдерживая. Кровь оборотня воняла просто отвратительно, гораздо хуже, чем у здоровых людей, но лучше, чем у людей, больных СПИДом. — Отгрызай на здоровье! Новая вырастет. Поэт схватился за прутья собственной клетки и с трудом подтянулся на руках, заставляя себя встать. Да так и остался в повисшем состоянии, не отрывая взгляда от протянутой руки. Изо рта начала стекать слюна — он был очень, очень голоден, но даже не мог дотянуться до льва зубами. С трудом оторвав одну ладонь от прута клетки, он протянул ее Кризалису и крепко его схватил. А затем — отпустил и поднес ладонь ко рту, слизывая редкие кровяные капли и ужасно напоминая мышь. Звериные инстинкты поднялись глубоко внутри, и Кризалис совершил ошибку — сделал шаг вперед и вцепился в прут, а затем с шипением отдернул руку, заметив, как на коже проступил ожог. Вампир и оборотень переглянулись. Во взглядах обоих таилось обещание. Полмесяца спустя лев вырвался из клетки.***
Вампира всего трясет. Боль, боль, боль — она никуда не исчезает. О Центре теперь напоминает все — ограниченность пространства, связывание, яркий свет, жуткий голод. Тебя боятся и смотрят как на чудовище, исследуют, пытаясь понять границы твоих способностей. Из глаз течет выпитый только что чай — странное ощущение. — Не смотри на меня, — все так же низко, хрипло, но уже далеко не так уверенно. Скорее просьба, чем приказ. — Зачем остаться тогда просил? — Уйди. Поэт сворачивается на полу, прижав колени к груди. Чертова цепь обжигает и только больше обессиливает. Ясно мыслить не получается, сознание погружается в образы прошлого — вечные переливания и инъекции, пытки током, отрезание конечностей… Все это должно было закончиться. Все это закончилось несколько дней назад! Поэт вновь начинает выть и биться в конвульсиях — теплые руки придерживают, не давая расшибить голову. Так проходит несколько часов. Грудь сдавливает болью, но кровь не течет. Иногда приходится заставлять себя пить безвкусный чай, дразнящий кровью, но не дающий ее в полной мере. Голова как болела, так и болит, ни на мгновение не становится лучше. Ощущать это невыносимо. Кризалис оборачивается львом полностью, прижимая вампира к себе. Несильно покусывает плечо, не давая дергаться. Крохотное помещение не рассчитано на такие размеры, но и плевать. Он пытается быть рядом, пытается облегчить чужие страдания. И тоже думает о Центре. Тогда он не мог прикоснуться к Поэту, теперь обнимал его большой лапой. От вампира больше не воняло лекарствами, только смертью. Маленькое чудовище могло умереть, вот почему время от времени приходилось снова становиться человеком и уходить за чаем. Кризалис уже не видит смысла одеваться полностью, только натягивает штаны, чтобы не светить голым задом. На него косятся, но не задают вопросов, только расступаются молча. Спустя время Кризалис начинает глушить «чай» вместе с вампирюгой, только себе подливает подсунутый сочувствующей Джесс коньяк. Она бы ни за что не поделилась своими запасами, но, видимо, сказалась память о проведенной вместе ночи. Джесс поощряет тех мужчин, которые ей нравятся, хотя едва ли в тот раз он оправдал ее ожидания. Поскуливание и шипение под ухом превращаются во что-то привычное, Кризалис дремлет и просыпается только тогда, когда вампирюга изворачивается и кусает его особенно сильно, напоминая, что пора добавить ему в чай кое-что вкусненькое. Постепенно синева с кожи уходит, нос становится не как у больного сифилисом, да и ушки уменьшаются, но трясти зубастого не перестает. И это странно, потому что времени прошло много. Кризалис лениво тыкает в Поэта лапой, широко зевая. Говорить в таком облике он не может, да и не хочет особо. «Как ты?» — спрашивают его глаза. Цепь снята — она доставляет дискомфорт обоим, и Поэт уже вполне может себя сдерживать. Вечно прижатый к теплому львиному боку, вампир согрелся. Если бы не это, температура его тела, наверное, ушла бы в минус. Поэт вечно что-то то кричал, то бормотал себе под нос, в том числе и замысловатые оскорбления, Кризалис давно перестал вслушиваться, надеясь, что это пройдет, но сейчас решает все-таки послушать ответ. А Поэт вдруг совершенно осознано и четко говорит: — Оно все еще во мне. И почему-то нет никаких сомнений в том, что именно он имеет в виду. Кризалис со вздохом возвращается в человеческий облик — это тоже жрет энергию знатно, еще чуть-чуть, и он станет бледнее вампира. Ищет в складках одежды свой телефон, но телефон Поэта находится быстрее. Новенький совсем, а экран уже разбит. Ну, хоть зарядка еще держится. Со звонком лев тянул до последнего, не хотел признавать своего поражения. Но теперь, видимо, придется — большую часть времени вампир бредит, а когда не бредит, то сказанное им все равно похоже на бред:Жё сюизаллé о маршé а ля ферай Э жэ ашётэ́ ле шэн Дё лурд шэн Пур туа, мон амур.
Оборотень с Палычем долго раскашливаться не собирается, сразу переходит к делу — почему Поэту не становится лучше? Что с ним происходит, что делать дальше? Откуда Огонек вообще столько всего знает? — От обычных ядов тоже помогает, — замечает Огонек туманно, отвечая на последний вопрос. И мысленно добавляет, радуясь, что никто из собеседников сейчас не видит его искаженного болью лица: «Вот только мне в свое время некому было помочь». Молодежи об этом знать не обязательно. У молодежи сейчас свои проблемы. Правду-матку приходится резать сразу, раз львеныш так этого хочет: — Я ведь сказал, что ему нужно полное очищение организма. Чай не дает крови выйти наружу, но и зараза все еще заперта в его теле. — И? — о хвосте, так и не исчезнувшем после превращения, Кризалис забывает, и тот раздраженно проезжается по вампирскому лицу. Лицо, в свою очередь, недовольно вгрызается в мелькающий то тут, то там хвост зубами. Кризалис матерится и тут же сдавленно извиняется, а то Палыч подумает, что это из-за него — хотя Палыча тоже обматерить, по-хорошему, надо. Вырвать хвост из зубов Поэта не получается, поэтому приходится оставить так, терпя боль. Палыч же невозмутимо вещает: — Достаточно выкачать всю кровь и влить новую, это будет почти безболезненно. Или можно подождать, когда его организм справится сам. Почти безболезненно, ага. Даже Кризалис морщится от этих слов. Хотя, может, у нормальных врачей в нормальных больницах все и проходит гладко. Но в нормальную больницу они все равно не попадут, а местного врача Джесс материла на все лады, мол, без мыла в жопу залезет, даже если придешь к нему с обычной простудой. Мужики вот, правда, не жаловались. Когда срочно надо было серьезные раны зашить, с которыми регенерация не справлялась, или еще сделать что, доктор был тут как тут и делал все на совесть. Поэт тоже вспоминает о чем-то своем — о каком именно докторе думает он, догадаться не трудно. Он отползает от Кризалиса, как будто тот собирается делать ему переливание прямо сейчас, и начинает так верещать, что уши закладывает. Какой же у вампиров все-таки писк неприятный, когда они беспомощные и ощущают себя в опасности… Куда лучше шипение, оно забавное. Даже приказы на низких тонах звучат приятнее, чем это. Но среди этого отвратительного звука вдруг получается разобрать и слова. Что-то вроде «нет, пожалуйста, не надо!». — Я с ним ёбу дам, — говорит Кризалис Огоньку максимально честно. Фильтровать базар сил уже нет, да и Палыч сам все прекрасно слышит. — Терпи, молодой человек… Раз уж ты сам его выбрал, — Огонек с Кризалисом абсолютно солидарен. Он вообще не находится с ними в одном помещении, но и сам едва не оглох. — Так, забудь, что я сказал про переливание: Жан очень травмирован и разорвет любого, кто попытается к нему подойти с иглой. — Я уже понял. У Кризалиса вот никакой боязни иголок не появилось. Хотя… с кровью его доктор и не игрался. Обращаться по сто раз на дню заставлял, да — у льва благодаря этому с превращением теперь проблем никаких нет. Тяжести всякие таскать, все больше и больше, пока не раздавит. А Поэту было тяжелее. В голове Поэта — беспощадные слова Дока: — То, что с тобой происходит — это болезнь. И я вылечу ее. Я сделаю тебя человеком. Док не врал, он делал все, чтобы добиться результата. Вкалывал адреналин, заставлял кровь примыкать ко всем органам, пытаясь заставить их работать. Ставил ИВЛ, чтобы легкие постоянно «дышали», но все, что он делал, ни к чему не приводило. Тело подопытного оставалось не живым и не мертвым. Сначала Поэту было больно и плохо, но доктор долго его убеждал, что так и должно быть. Поэт смирился, что либо выйдет из Центра человеком, либо не выйдет вообще. И сейчас он об этом вспоминает. Кризалис наклоняется над ним, пытаясь вчитаться в эмоции. Огонек все еще на связи и все еще готов помочь — не делом, так советом. Мозг отказывается работать из-за постоянной боли и жажды, но Поэт пытается взять себя в руки и перестать кричать. Все зависит от его решения. Он может и дальше валяться тут и страдать, заставляя Кризалиса мучиться вместе с ним. А может облегчить жизнь и себе, и другим, согласившись на переливание. Он хватается за лапу Кризалиса, крепко ее сжимает и радуется, что лев не может разглядеть его глаза. Как же стыдно оказаться перед ним в таком виде… Еще подумает, что перед ним слабак, и не захочет иметь с ним никаких дел. Останется только вернуться к Рубинштейну. Потому что, кроме доктора, никому Поэт больше не нужен. Вампир бледно улыбается, убирая когти — от отчаяния сжал Кризалиса слишком сильно. — Все… нормально. Я передумал. Давайте переливание. Огонек на том конце провода едва удерживается от присвистывания. А вампиренок сильнее, чем он думал! Готов побороть свои страхи, и явно не из-за боязни того, что мучения продлятся слишком долго. Никто из них не должен забывать об общей цели — для оборотня она звучит как «спасение вожака». А как его спасти, если прокаженный вампир всех клиентов своими криками распугивать будет и привлечет к себе лишнее внимание? — Мышь, ты уверен? — интересуется Кризалис с опаской. Вампир переоценивает свои силы. Бахвалиться можно сколько угодно, а потом сдрейфить в самый последний момент. Но Кризалис вроде не сдрейфил, просидел с вампирюгой, сколько положено. И еще дольше просидит, пусть ему хоть несколько суток не спать придется. — Никто не скажет ниче, если решишь тут остаться. Я уж с главным как-нибудь побазарю. Ну а если скажет кто че, то в глаз. Будет тебе еда. Лицо у Поэта уже не такое чумазое — умылся, пока Кризалис отходил. За стеклами очков глаза проглядываются едва-едва, но видно, что взгляд твердый. Поэт кривится, скрючивается весь — больно-больно-больно-больно. Но говорит тихо: — Если одну колыбельную споешь, ничего не случится. — …Чего? — Валерий Брюсов. Вбей в Интернете. Поэту нравится, как Кризалис поет. Нравится, как тот приобнимает его за плечи, отвлекая от цепей и пугающего незнакомца, который вводит ему в вену иглу, не давая сбежать. Нравится, как чужие губы осторожно, едва касаясь, оставляют поцелуи на невинно открытой шее. Нравится тихий голос в перерывах: — Ты не бойся, здесь кроватка, Спи, мой мальчик, мирно, сладко. Спи, как рыбы, птицы, львы, Как жучки в кустах травы, Как в берлогах, норах, гнездах Звери, легшие на роздых… Поэт засыпает — совсем как человек. И когда крови в нем почти не остается, кажется, что он заснул навсегда.