Вампиры не едят сладкое

Финну хочется хлопать дверьми. Хочется сказать: «Что за нахрен тут происходит?». Он чуть не сдох пару дней назад, отлеживался, приходил в себя, и никто его не предупредил, что у него под носом разгуливает вампир, умеющий летать. Так не пойдет. Флегетон, мать его, сын сучий, пришел к ним как к себе домой, а О’Каллахена об этом поставили в известность в самый последний момент. Руки дрожали, пока он открывал ром. Отлично начался рабочий день, что тут еще сказать. — Надерешься — кто работать будет? — хмыкает Мердок. Тоже, между прочим, сучий сын, хоть бы словом обмолвился, что такая подстава будет. Выставил его идиотом, заставил глазами хлопать и молча со всем соглашаться. А он, может, вообще не согласен ни с чем? Только так херово себя чувствовал, что все силы уходили просто на то, чтобы не свалиться у всех на глазах. — Ты тему-то не переводи! — Финн с громким стуком ставит бутылку на стол. Мердок споро отодвигает все важные документы, пока львиный брат их не облил. В этот же момент начинает звонить телефон, приходится быстро отключить звук, надеясь, что это не что-то важное. Ребята нервничают и наверняка поносят его, на чем свет стоит. Работа встала, а это означает убытки. Но самое важное происходит по большей части ночью, поэтому пока МакАлистер спокоен. Внешне. — Кто говорил, что никого нельзя прощать и щадить, а? Ни врагам, ни друзьям не давать спуску. Что изменилось? Что изменилось, я тебя спрашиваю?! Мердок откидывается в кресле, взяв одну из бумаг в руки. Всегда почему-то тянет что-нибудь почитать, пока другие ему разносы устраивают. Ну, пытаются. Эту скалу еще никому не удавалось смутить или сдвинуть с места. Потому его Финн когда-то и выбрал. Мердок гораздо терпеливее и стрессоустойчивее, но иногда это играло с Финном злую шутку. Потому что разговаривать с таким вот Мердоком попросту невыносимо. — Мы изменились. Сказал — и возразить нечего. Действительно, изменились. Из самой известной и уважаемой группировки они превратились в горстку зверей, устроившихся на чужой территории и пытающихся всеми силами на ней удержаться. Конечно, размах в Питере больше, чем в Дублине, Финн не жалуется. В кои-то веки справедливость восторжествовала, и русские вернули им то, что отняли у них, в троекратном размере. Правда, сцепились они когда-то с человеком, а сейчас по работе сталкивались с такими тварями, каких и свет не видывал. Уж Финн-то думал, что на своем веку все повидал. Что спокойно встретит старость. Ан нет, сунулись напоследок в самое пекло — по крайней мере, Мердок утверждает, что это в последний раз. Но стоит ли ему верить? Финн уже ни черта не знает. Он слишком стар для всего этого дерьма. Никогда не слышать об оборотнях, а потом самому стать одним из них — какого это, а? Сами не хотите на себе опробовать?! При каждом обращении все трещит по швам, хочется кидаться на всех подряд от боли. Раны, может, и заживают быстрее, но теперь они куда серьезнее. Не очень приятно пялиться на собственные внутренности, знаете ли. И понимать, что просто так не сдохнешь. Подписали контракт с дьяволом — и все, придется теперь свое спасение отрабатывать по полной. Хотя Финн и не хотел, чтобы его спасали. Не на таких условиях. — Ты мог сделать его рабом. Больше он ни на что не годен, — Финн отпивает еще и пошатывается. В молодости хоть две такие бутылки бы выпил и не окосел, а сейчас от пары глотков с ног валит. Зато спокойно стало. Уже не хочется рвать и метать. Даже готов выслушать этого гребучего МакАлистера. У того всегда все под контролем. Ага, и когда мастером на все руки к Хольту нанимался, тоже все под контролем было. Когда теракт под его эгидой организовывал, когда военные конфликты устраивать помогал, чтобы оружие компании Хольт Интернешнл лучше продавалось. Финн тогда думал — какого хуя происходит? Почему они вечно этому мудню помогают? Какая выгода? Этот жадный хер не платил им даже нормально, зато требовал полный пакет услуг — ублажайте его со всех сторон и не подавитесь, блять! А как узнал причину, натурально захотел себе память стереть. Жаль, не получилось. И не выбраться им теперь из дерьма, в которое МакАлистер их втянул, видимо, никогда. А что теперь злиться? На земле они сейчас в одной тарелке, в аду в одном котле вариться будут. Мердок откладывает один документ в сторону и берет в руки другой. Как будто ничего особенного не происходит. Любит он так себя успокаивать, Цезарь хренов. Будет делать несколько дел одновременно, лишь бы не сосредотачиваться на чем-то одном. Отказывается признавать, насколько же глубока жопа, в которую они залезли. А убегать вечно не получится. — Поступив так, я унизил бы его. Наш котенок мне бы этого не простил. Финн от воспоминаний о былом чуть не забыл, о чем они вообще говорят. Предложение сучьего сына оказалось на удивление выгодным. Посади вампира на цепь, лиши его воли и личности, сломай — так они же это и делали! Это, считай, их профиль! Сколько проституток находятся здесь не по своей воле? Сколько подсело на наркоту, с которой не могут слезть? Сделать из вампира наркомана проще простого — они и так жестко сидят на крови. В рабстве живут недолго, правда, уж больно хрупкое у них эго, люди держатся дольше. Зато сколько волки отстегивают за секс с ними! Да выставив тело этого пацана на продажу, они озолотились бы! Но нет! Оказывается, мы теперь не хотим унижать наших врагов! Из-за одного такого же врага, который предаст их, как нехер делать! — Котенок? — Финн чувствует, как начинает порядочно закипать. Все спокойствие как языком слизало. Если раньше он и думал, что хоть что-то в этой жизни понимает и может контролировать, то точно не теперь. — Этот русский тебе не сын! — «Он даже не твоя шлюха», — добавляет старый лев мысленно и исключительно про себя. Последние мозги все-таки еще не пропил. — Очнись! Ты не можешь посвятить его даже в самые простые дела! Он полный неудачник! Когда-то Финн сам вскормил Мердока. Принял его в группу, обучал всему. Потом передал ему управление, почувствовав чужую силу. Может, их время и прошло, но русскому он не доверяет — ему нельзя передать бизнес, с ним нельзя делиться планами. Он — бесполезный маленький ублюдок, который может только жрать людей и всех устрашать своим видом. Его стоило бы держать на цепи, как сторожевого пса, но точно не считаться с его мнением. Но Мердок, этот романтик, естественно, считает иначе. — Знаешь, о чем я мечтал, Финн? — начинает МакАлистер издалека. О’Каллахен прислушивается к звуку расписывания ручки — соратник что-то размашистым почерком черкает в своих записях. Успокоить его пытается, в чувства привести. Черта с два! Не нужно его отвлекать! — Уехать с Кирком куда-нибудь на ферму и забыть обо всем… — О, ну конечно он этого и хотел. Прожить безбедную старость где-нибудь вдали от криминала. Финн тоже об этом думал, вот почему помогал ему тогда, с Хольтом. Кто ж знал, что Хольт поедет на теме сверхъестественного, стоит ему узнать, кто его «друг» такой? Даже Финн до последнего не знал. Пока не стало слишком поздно. — Возможно, я бы даже взял с собой Кристофера, и все бы зажили долго и счастливо. Но этого не произошло. Мы должны оставить на кого-то город после того, как выполним свою миссию. Может, он и не будет стоять за нас, но за свой дом постоит. Ясно. Тебе нужен туповатый защитник невинных. И давно ты таким стал? Сразу же после того, как тебя заключили в клетку и проводили на тебе опыты, пытаясь узнать, что ты такое? После того, как ты познакомился с людьми, которым не все равно? Уже не получится жить, как раньше. Тогда люди шли на людей, и все было гораздо проще. Что нужно людям? Деньги, власть, удовольствия. Проходили, знаем. Тебе и самому все это было надо. А потом, когда ты оказался не человеком… Игра стала крупнее. Теперь не люди против людей. Теперь люди против чудовищ. И монстры против монстров. Тебе надо было занять чью-то сторону, а ты остался посередине. Ты все еще уничтожаешь жизни людей ради выгоды. И уничтожишь пару чудовищ, чтобы, наконец, зажить нормально. А стоит ли игра свеч? Уверен ли в том, что все это тебя попросту не поглотит? — Город… — Финн усмехается, присев на край стола и глядя в окно. Им многое пришлось построить с нуля. Санкт-Петербург принял их негостеприимно, не любит он чужаков. Финну все еще не дается этот странный, грубый язык. Похуже немецкого. Без переводчиков, как без рук. Иногда даже в магазин нормально не сходишь — хорошо хоть, с доставкой разобрался. — Я его не понимаю. Сколько мы тут уже ошиваемся? Год? Два? — Три. Три года. Им должно было хватить одного, чтобы со всем разобраться. Но, мечтая о доме и хоть какой-то стабильности, они плотно здесь осели. Им некуда было девать всех чудовищ, которых они породили. Нет, не они — чертов Хольт и те, на кого он работал, будь они неладны со своим любопытством. Хотели влезть им в мозги, понять, как работает обращение, пытались отнять их силу. А когда не получилось — дали заднюю. «Мы вас отпускаем, а вы взамен оказываете нам одну услугу…». Еще и припечатали, что это важно для всего человечества, а не только для них. Ну, зашибись. С переездом помогли, с обустройством — тоже, а дальше вы как-нибудь сами. Тайное и могущественное мировое правительство, которое на проверку оказалось не таким и всесильным. Но хуй им откажешь. — Время летит быстро. Ты знаешь, я много жестокости повидал. Мы через столько прошли вместе… — Финн постукивает Мердока по плечу. За эти годы они стали братьями, настоящей семьей. После смерти родного брата Мердок был вынужден приглядывать за племянником, которого часто оставлял то на попечение Финна и Марины, то на няньканье Кирка. Пацана, жертву чужой жестокости, пришлось брать с собой — оставлять маленького львеныша было уже не на кого. — Ты заметил, что Старик называет своих подчиненных слугами, а его сыновья — рабами? Мы обеспечиваем этих ненасытных тварей едой, охотимся для них… Потому что иначе они бы не отдали нам землю. И тебя это не смущало, пока речь не зашла об этом кровососе. Финн вспоминает трупы. Много трупов, которыми его ребятам приходилось заниматься в соответствии с подписанным договором. Кровопийцам что — высосали всю кровь и довольны. Самое грязное оставляют на оборотней. Вот тебе и хваленое уважение Умного Вампира к людям. Делает вид, что устраивает благотворительность, помогает им, а на деле — медленно убивает одного за другим. Иллюминатам одно его существование жопу рвет. Пусть он и убрался куда подальше от места их дислокации несколько веков назад, они его не забыли. И уж тем более они не забыли его детей. Иногда нужно идти на компромиссы. — Мы можем его… — Я же сказал, тупой ты осел, нет! — Мердок все-таки не выдерживает, громко рычит. А затем бросает в Финна свои записи. — Значит, так!.. — начинает Финн, но замолкает, поймав блокнот. Хмурится, перелистывая страницы и вчитываясь в написанное. Дневник наблюдений? Опыты, снова, как тогда? — Не зря они хотят от него избавиться, я тебе так скажу. Ты сам видел, что он выкинул, — замечает Мердок, наблюдая за коллегой и по совместительству самым надежным из товарищей. — Враг моего врага — мой друг. Он может нам пригодиться. Посуди сам: он пришел к нам по своей воле и очень удачно повязался с одним из наших. Если он не обманывает и действительно хочет помочь, с его поддержкой мы, кем бы он ни был, сможем покончить с этими тварями раз и навсегда. А потом будем свободны. — Как бы он не покончил с нами, — ворчит Финн, но уже не так уверенно. Что он видел, в конце концов? Как сначала один, а потом и второй вампир взметнулись в воздух, пытаясь друг друга уничтожить, а затем резко заговорили на каком-то непонятном наречии и полюбовно разошлись? — Что он ему тогда, интересно, сказал?.. — озвучил Финн свои мысли вслух. — Что приду сам, когда посчитаю нужным. Только и всего, — раздается голос возле двери. Финн вздрагивает, едва не выронив блокнот, и оборачивается, встречаясь с насмешливыми глазами, светящимися, как разрешающий сигнал светофора. Дожили, от каких-то вампирюг в штаны накладывать! Но глаза и впрямь смотрятся жутко: радужка практически поглотила белок, а зрачок сузился до крохотной, едва заметной точки. Лучше бы Поэт вернул очки на место. — Подслушивал? — рыкает Мердок. Впрочем, не особо-то и агрессивно. — Не мог не услышать, — вампир невозмутимо проходит внутрь и аккуратно садится на стул, сложив руки на коленях. То ли по этикету так надо, то ли пытается показать свою безобидность — Финн не знает и знать не хочет. — Поговорим? — Видишь? — шипит Финн. — Мы не знаем, кто он такой. — Знаете. — Поэт поджимает губы и опускает взгляд вниз. Ощущение того, что тебе светят лампой в лицо, как на допросе, пропадает. — Я — сын ведьмы. Этого должно быть достаточно. — Достаточно ему! — О’Каллахен выхватывает пистолет и направляет его Поэту в голову. — Знаешь, что ведьмы умеют делать? Порчу наводят будь здоров, всю жизнь несчастным будешь, если дорогу ей перейдешь. Смерть может наслать из любой точки мира, а может оберег дать такой, что никто из врагов не тронет. А ты только на пару сантиметров над полом подняться можешь, и то, если сильно припрет! Чего тебе тогда «достаточно»? Будь воля Финна, он сейчас запер бы вампирюгу в подвале и вдоволь бы отыгрался на нем. Одна из этих тварей убила Марину… Лишила его зрения на один глаз! Плевать ему, что Поэта среди нападающих не было. Все эти твари должны поплатиться. Поэтому Финн никогда не остановится. Будет драть мразей направо и налево, пока одна из них в конце концов его не убьет. — Запомни, пацан, мы тебя не отпустим, пока не расскажешь нам все! В твоих же интересах пойти к нам навстречу. Финн приподнимает вампира за подбородок, не боясь ослепнуть от его яркого света. Породистая мразь, даже жалко, что относительно него взглядами с Мердоком не сошлись. Глазки можно было бы и вырезать… А если и впрямь в мамку пошел и много чего умеет, но скрывает? На способности его пока не исследовали, только на отравление. Уж они-то теперь знают куда больше о том, как вампиров держать в узде. Финн лично готов плюнуть в каждого! Но не начинать масштабную войну. Она им не нужна. Так, маленький междусобойчик. На большее его старых костей, увы, не хватит. — Вы хотите больше узнать о дядюшке, но я мало что могу вам рассказать — он умеет хранить секреты. Даже его приближенные не знают почти ничего. Однако... я могу открыть вам будущее. Финн скептически фыркает, но пистолет все-таки опускает. — Вещай, cailleach. Поэт улыбается. — Скоро полная луна.

***

— И все же, я настаиваю на Вашей госпитализации. Слишком многое еще не изучено и… — Мне это не нужно, доктор. Вампир опускает вниз рукав рубашки, глядя на то, как человек передает собранную кровь на анализ. По всей лаборатории горят свечи, но сдерживать столько умов не так уж и легко, поэтому в помещении остаются только трое. Помощница Рубинштейна разглядывает кровь под микроскопом, кивает и быстро что-то записывает на листочке обломком карандаша. Работа настолько секретна, что многие вычисления и записи приходится вести вручную, не вводя их в компьютер — Огонька нельзя в полной мере считать параноиком, но он настаивает на дополнительных мерах предосторожности. — Ваше тело слишком хрупкое, Вы ведь это понимаете? — Разумеется. Но помните, что тело — лишь оболочка, доктор. Гораздо важнее сохранить в целости разум. — Этого я Вам не обещаю. — Очень жаль. Василий Павлович уже давно сделал для себя неутешительные выводы — то, что с ним произошло, не лечится. Однако, как бы ни была тяжела жизнь обгоревшего калеки, она куда лучше, чем смерть. Его затея с самосожжением дала сбой. Это должен был быть трюк, яркое представление, которое помогло бы ему скрыться от чужих глаз. Он не должен был пострадать на самом деле. Это был довольно пасмурный день. Одежда Василия Павловича была пропитана огненным порошком, которая создала бы эффект сожжения. Вампирская скорость должна была помочь ему вовремя избавиться от тряпок и сбежать во тьму. Прямо под ним был канализационный люк, черт возьми. Он все просчитал. Наблюдателей было немного — все люди из особняка Умного Вампира. Они тупы, они не смогли бы увидеть его стремительных движений. На его месте осталась бы только горстка пепла. Но он просчитался. Люк оказался запаян. Видимо, это сделали накануне, а Огонек не стал все перепроверять, за что в конечном счете и поплатился. Из-за туч выглянуло солнце. Всего на миг, но этого было достаточно. Огненный порошок навредил еще больше. Все это было верхом глупости — человеческой, а не вампирской. Огонек мог бы занять место Флегетона — они время от времени соревновались в трюках с огнем от скуки. Базиль привык к огню и посчитал, что тот его не тронет… Он ошибся. Ошибся… Лев оказался бесстрашным, даже чересчур. Иногда, когда разум затуманивается, а внутренняя ярость требует выхода, Огонек винит во всем его. Но стоит моментам затмения пройти, приходится признать, что тот действительно спас ему жизнь. Только Огонек этого почти не помнит. Помнит лишь, как очнулся в темном помещении от того, что на него вылили ледяную воду. Будь он здоров, то не почувствовал бы температуры, но из-за ослабления организма он стал все равно, что человеком. Кожа его словно бы потекла, губы и глаза слиплись, он был абсолютно беспомощен. Не видит, не слышит, не говорит, но все чувствует. Чувствует, как ему больно. Чувствует, как его вылизывают, периодически останавливаясь — видимо, отплевываясь. В логове льва лежал чей-то труп. Свежий. Огонек почувствовал это скорее на уровне инстинктов. Кровь не успела испортиться. Это может его спасти. Лев засуетился, почуяв, что именно нужно вампиру. Наверное, и его за упыря принял. Подтащил к его лицу — клыки проткнули кровавое месиво, образовавшееся на месте губ, формируя дыру в форме рта. Зубы вцепились в мясо, кровь потекла по горлу. Сейчас все будет хорошо, сейчас… Чтобы открыть глаза, ему пришлось провести по кожным наростам когтями. То же самое он проделал и с ушами. Лев, принявший полное обращение, смотрел на него с испугом, прижав к голове уши. Часть шерсти подпалилась, на лапе виднелся ожог, про язык и говорить нечего. Зверь поскуливал от боли, но не сбегал. Сейчас Базиль спросил бы его: «Почему ты меня спас?». Тогда хотелось на него наброситься, выместить на нем всю свою злость. Но вампир был слишком слаб — мертвая кровь есть мертвая кровь. Он едва мог пошевелиться, а кожу льва не прокусить. Так они и пялились друг на друга до захода солнца. А потом Базиль собрался с силами и ушел. Напал на первого встречного, но это не помогло. Сколько бы крови он не выпил, он не восстанавливался. Одна его часть говорила: «У тебя не было шансов, ты не мог выжить», другая — «Если бы не это животное…». — Нам нужно отследить корреляцию между использованием Вами способностей и регуляцией собственного поведения. Я могу высказать свое мнение на основе первичных наблюдений? Доктор бесстрастен. Он не знает, что творится в голове бывшего подопытного, да ему это и не интересно. Личность вампира не так важна, как его силы. Но, увы и ах, они между собой связаны напрямую. — Говорите. — Вам тяжело держать меня под контролем и одновременно позволять свободно мыслить. Под конец нашего общения вы начинаете путать причины и следствие, в ваших действиях прослеживаются мотивы разрушения. Вы становитесь опасны для общества и самого себя. Свеча отбрасывает на лицо доктора тень. В огненной пляске Базиль видит, как погибает его жена, но не может отвести взгляда. Из слов доктора выходит, что-то сводит его с ума. Или боль, или воспоминания, или собственные способности, которые из-за немощи тела лишь усиливаются с каждым днем и перерастают его самого. Огонь может поглотить его, как тогда… Нет. Это всего лишь манипуляции, доктор Рубинштейн ими известен. Избавиться бы от него, но в пророчестве говорится, что он — ключ. Наука способна на многое, не зря Умный Вампир к ней прибегал. Вот только ему она уже не поможет. — Я все держу под контролем, Док. Вам нет смысла меня предостерегать. Василий Павлович часто шел на продуманные риски. Узнав о существовании подлунного мира, он понял, что его не оставят в покое. Выбирая между двумя самыми крупными диаспорами детей ночи, он остановился на вампирах, не желая зависеть от полнолуния. Раздобыть настоящую вампирскую кровь было непросто, но большие деньги решают все. Он вкалывал ее себе понемногу, ожидая, когда превращение произойдет само. Но завершилось оно лишь тогда, когда он встретил своего убийцу лицом к лицу. Глупцы решили, что киллер специально породил нового вампира и казнили его за это, не подозревая, что Базиль сделал себя сам. Не все его планы совершенны, но еще никому не удалось отнять у него жизнь. — А теперь, — Огонек протягивает руку, призывно шевеля пальцами. — Отдайте мне свою разработку. Доктор поднимается, направляясь к шкафчику, и выуживает оттуда железный чемоданчик. Открывает его перед вампиром, наблюдая, как глаза того загораются двумя огоньками. Руки безвольно отпускают плоды многомесячного труда. Все равно они бесполезны, если не проверять их действие на практике. — Снова исчезните? — Предпочту выйти через парадный вход. Для него парадный вход — это здоровенное окно в восточном крыле. Рамка легко поддается напору когтей, и вампир спрыгивает в высокую траву, не боясь переломать ноги. Вскоре он просто… исчезает, растворяясь среди многочисленных прохожих, которые не успевают заприметить в толпе необычного и пугающего с виду мужчину. Доктор задумчиво разглядывает бумаги, в которых сделала пометки его помощница, и утомленно качает головой. — Он настолько мертв, что никогда не умрет. — Он же вампир, — отмечает помощница. Как само собой разумеющееся. Впрочем, сейчас в этом действительно нет ничего удивительного. Удивлялся доктор, когда был молод и держал на руках свое первое нечеловеческое существо, убедившись, что это не просто мутация, а неизвестный ему вид. — Вампир, тело которого развалится через месяцок-другой, — поправляет Рубинштейн, задувая свечи. — И только поэтому я его терплю. Он действует мне на нервы...