***
Человек сменяет бег на медленный шаг. Вспоминает наставления своего божества: «Никогда не торопись. Двигайся с достоинством». Она была совсем из других времен, эта богиня. Более жестоких, чем сейчас. Всем, кто приходит к ней, она обещает исполнение их заветных желаний, но желание на проверку у всех оказывается одно — стать сильным. Таким сильным, что ни одна ночная тварь не сможет безнаказанно напасть на них. Чтобы победить тварь, надо самому стать, как эта тварь. Если ты не пролил кровь — ты не можешь вернуться. Мальчик боится, что сделанного будет мало, но все равно заходит. Его окружает удушающий аромат зажженных свечей. Она уже ждет. Все в том же черном траурном платье, все в той же маске, за которой можно разглядеть лишь глаза — безжалостные и бездонные. Он тут же бросается перед ней на колени, прикладывается к ее руке — на белой перчатке остается красный след. Как много за столь долгую жизнь она сменила перчаток… Дама не останавливается, пока те полностью не становятся красными. Только тогда она надевает новую пару. — Я вижу, ты вкусил кровь… — голос у нее такой же безжизненный, как и взгляд. Мальчик готов выполнить любой ее приказ. Готов умереть за нее. И ему стыдно, что он не может предложить ей больше. Ведь она спасла его, как и многих здесь. — Но не плоть. Почему ты остановился? Человек тяжело сглатывает. Она всегда видит его насквозь. Всю его мелкую, трясущуюся душонку. Он еще слишком молод и недостаточно смел, старшие посмеиваются над ним, но уверяют, что скоро у него все начнет получаться. Это обнадеживает, но страх не уходит. Ведь если он не справится, то превратится для них в добычу. Дама вдыхает этот запах. Для нее страх пахнет потом, зарождающейся болезнью и дешевым мылом. Следы страха пытаются стереть, замаскировать, вместо того, чтобы избавиться от него самого. Дама дает мальчишке шанс, заглядывая в его душу. — Там был другой вампир и… Зверь. Даже не из старых врагов — волков, — а так, из новичков. Чего их смущаться? Они никогда не трогали ее людей. — Ты испугался? — мальчик честно кивает. Дама размахивается и ударяет его тяжелой тростью по лицу. Не собирается пить кровь чужаков, значит, будет захлебываться в своей. Правила едины для всех. — Ты должен был сразиться с ними за добычу, а не оставлять ее им, трус! Мальчик отплевывается и смотрит на свою ладонь. Посреди капелек крови розовеет осколок зуба. Мальчик знает, что те, кто много пьет чужую кровь и ест живую плоть, перестают пахнуть людьми — и чудовища их не трогают. Но он еще не стал настоящим охотником, не превратился в гончую. Он не может быть уверенным, что тот вампир и оборотень не полакомились бы им. Да, он заслужил наказание. И когда Дама поднимает трость во второй раз, готовясь ударить снова, он не отдергивается, только закрывает глаза, принимая судьбу. Удара не следует. — Не стоит обращаться с ним так сурово. Мальчик проявил разумную предосторожность. — Голос раздается позади Дамы. Человек поднимает глаза — и встречается взглядом с обожженным мужчиной, который, заметив к себе интерес, лукаво подмигивает. Сначала мальчику он кажется настолько уродливым, что хочется отвернуться. Но мысль эта быстро пропадает — незнакомец, чем дольше на него смотришь, становится не таким уж и страшным, хотя общая картинка не меняется. Мальчик даже не догадывается, что на его мысли уже воздействуют. — Он может победить мелкую сошку, но с высшим вампиром и его ручной зверушкой не справиться даже мне. Дама знаком показывает, что мальчик может идти. Тот удаляется, слегка спотыкаясь. Сейчас он зайдет к своим, и они проверят его зубы. Приложат что-нибудь холодное, может, поздравят с первой охотой один на один. А потом он снимет с себя всю одежду, спустится в холодный, жуткий подвал и простоит в нем сутки, отбиваясь от крыс, летучих мышей и прочих неприятных соседей. Некоторые наказания приходится назначать себе самому, это он успел уяснить в первый же день. Иначе ему никогда не обрести силу. — Нельзя быть излишне снисходительным, если не хотите, чтобы из мальчика вырос слабак, Базиль, — замечает Дама. Если ей и неприятно, что Огонек каждый раз появляется за ее спиной, то она этого никак не показывает. Сейчас его никто не увидит — все благополучно вернулись с охоты. Ее гончие даже не знают, на кого нападают, но для них это и лучше. Прежде, чем начать выбирать жертву самостоятельно, они должны этому научиться. И Дама с радостью готова им в этом помочь. — Вы правы, моя леди. Он видит Поэта в ее мыслях — значит, щенок только что с ним столкнулся. А вампир даже не бросился в погоню. Огонек начинает разочаровываться в своем выборе. — Боюсь, я запустил своего собственного ученика. Мне стоит хорошенько заняться им, ведь он потерял возможность получить новую информацию, когда решил не вступать в контакт с Вашей гончей. — Откуда Вы?.. — Я буквально в Ваших мыслях, леди. Она знает, что на самом деле его рядом нет. Он не стал бы так рисковать. Но как легко об этом забыть… Он настоящий мастер иллюзий. Добиться таких результатов меньше, чем за десяток лет! Зависть — страшный грех. Не стоит добавлять его ко всем другим. В конце концов, ее новый союзник познал свои способности, как и она, через боль. Он просто был более уверен в своих силах. — Ах да, — в ее ответе явно слышится насмешка. — Значит, Вы взяли в ученики пятого сына... — Он предпочитает считать себя племянником, моя леди. — Не хотел составлять конкуренцию? Это его не спасло. Я слышала о нем от отца, что тот совсем отбился от рук. Даже я не взялась бы его чему-то учить, но это Ваш выбор. — Огонек усмехается, но не возражает. С Поэтом мало кто хотел бы иметь дело, но в том-то и ошибка тех, кто мальчика недооценивает. Василий Павлович видит алмаз, а для других это просто пыльный камень. — Вы поговорили с Калигари? Калигари, старина… Один из тех, с кем Василий познакомился по работе еще до того, как стал вампиром. Этого юношу, который старше его на несколько веков, ему когда-то порекомендовали как толкового специалиста. С тех пор Василий Павлович ни разу об этом не пожалел. Вампирский клан, населяющий Санкт-Петербург, состоит из нескольких родов. Самый главный — род Умного Вампира, и остальные подчиняются ему. Калигари был из тех, кто любит служить лишь самому себе. Огонек успел заручиться его поддержкой еще до того, как едва не сгорел. — Да. — А с Шарлоттой? Шарлотта — та еще ведьма. В отличие от Калигари, она не является главой рода, зато имеет большое влияние среди отщепенцев разных групп. Увы, поверив в басни Братьев, она никогда не приютила бы у себя Поэта. Его все еще называют убийцей тех, кого по Закону убивать нельзя. Огонька эта формулировка всегда смешила. Ведь она подразумевает, что есть те, кого убивать можно. Как тонка эта грань! И как сильно отличаются законы людей и детей ночи. — Калигари с ней поговорит. — С чего Вы взяли, что слова Калигари будет достаточно? Его и не будет. Но не всю же работу делать Огоньку. Замаешься бегать от одного к другому, всех убеждая в своей правоте. Нужно уметь правильно распределять нагрузку! Сарафанное радио в этом вопросе прекрасно справится и без него. — По слухам, Шарлотта сильно печется о людях. Она не останется в стороне. Дама кивает, присаживаясь на гостевой диван и задумчиво заглядывая в окно, в котором виднеется светлеющее небо. Она привела механизм в действие, стягивая вокруг себя союзников. Не так уж и много она может сделать своими руками, не вызвав подозрений у Отца. Базиль заставил ее поверить в правильность ее действий; зажег в ней огонь, который, казалось, потух столетие назад. Он ничего не просит взамен — она понимает, что дело в банальной мести. В конце концов, она специализировалась на чтении чужих душ. Базиль не исчезает, хотя Дама успевает забыть о его присутствии. — Вы всегда будете приходить ко мне только тогда, когда нам нужно поговорить о делах? — А Вы бы хотели иначе? Два вампира прощупывают друг друга в ожидании подвоха. Ищут слабости, чтобы в случае предательства было, чем ответить. Присматриваются и принюхиваются, как будто они звери. Нужно быть уверенным в своем союзнике, чтобы не бояться раскрыть перед ним тыл. Дама так привыкла окружать себя лишь своими гончими… Сыновей Отца она к себе не подпускала никогда, а ведь он когда-то предлагал ей взять себе в мужья одного из них. Хотел избавить ее от вечного траура, но выбрал для этих целей не тех мужчин. Если уж на то пошло, она сама найдет себе подходящего кандидата. — Я хотела бы встретить рассвет в приятной компании. Огонек улыбается и садится рядом. — Тогда я с превеликим удовольствием Вам ее составлю.***
Лев возвращается глубокой ночью. Старается ступать бесшумно, чтобы никого не разбудить. От усталости все делает медленно, единственная мысль: спать осталось всего несколько часов, если, конечно, не позвонят и не скажут, что опять что-то случилось. Происшествий в последнее время случается все больше, вампиры гадят и мелко, и крупно, и редко получается поймать их за руку. Но уж он-то поймает… Только поспит, для начала. В прихожей резко включается свет, и лев морщится. Значит, бесшумно войти все-таки не удалось — или человек хорошо натренировался. А может, вообще не спал и извелся в ожидании. — Зачем? — морщится лев. — Я же и так вижу. — А я нет. Глядят друг другу в глаза. Ну, точно, у людей ведь не такое хорошее зрение. Все время забывает. Точнее, забывает даже не это. Забывает, что самое дорогое ему существо помимо племянника — всего лишь человек. — Мердок, — произносит Кирк с напором. Чуть ли не зубами скрипит. — Почему ты вечно меня отстраняешь, когда я тебе нужен больше всего? Я чувствую себя бесполезным! — голос его повышается, и Мердок дает знак, чтобы говорил потише — ребенок спит. — Даже Крис может им наподдать, не то, что я! Снова этот разговор. Один из тысячи. Кирк говорит — почему ты меня не подпускаешь к разборкам с вампирами? — а Мердок слышит очередное: «Почему ты все еще меня не обратил?». Хотя они тысячу раз обсуждали, почему. Как бы Кирк не бросался на его зубы, как бы не пытался уговорить других львов, ответ ему всегда: нет. И сейчас у Мердока нет никаких сил повторять все высказанные ранее доводы — что все это непредсказуемо, что это может быть опасно, что у других людей тогда попросту не было выбора, а у Кирка он есть, — нет, он не будет все это говорить. Просто бесцеремонно хватает Кирка за шкирку, притягивает к себе и обнимает крепко-крепко. Кирк, впечатанный в его широкую грудь, брыкается и матерится. Впрочем, недолго, в итоге он просто смиряется, повиснув безвольной сосиской. — Ты трус! — шипит Кирк сквозь стиснутые зубы, пытаясь подавить бессильные слезы. — Я видел, что с тобой происходило! Я не боюсь. Почему этот щенок Кризалис? Почему не я? «Потому что, если бы с ним ничего не получилось, — думает Мердок, — я бы не был расстроен. Если бы он умер, мне было бы все равно». Но Кирк в глубине души и сам прекрасно это знает. Ему не нужны ответы. Ему нужны действия. Он пинает Мердока и все-таки высвобождается. Сверкает ненавистью пополам с болью, бьет кулаком об стену. Мердок не успевает его остановить — и вот издалека разносятся шаркающие шаги. Заспанный Кристофер, который, пожалуй, вырос слишком быстро — еще немного, и сравняется ростом с Кирком, — выходит в больших плюшевых тапочках и потирает глаза. — Дядя, — серьезно произносит Кристофер. — Мы должны отомстить за тетю Марину. Я готов! В детской пижамке с медведями, которая ему уже давно мала, Кристофер не выглядит тем, кого можно отправить в бой. По одинаково мрачным и решительным лицам домочадцев Мердок понимает: сговорились. Пока его не было, они о чем-то долго шептались, караулили, когда он вернется, чтобы все ему высказать. Ну что ж, они знают правила. — Готов? — скептически переспрашивает Мердок, недобро усмехаясь и постукивая кулаком о раскрытую ладонь. В его семье выживаемость и разумная жестокость всегда были на первом месте. Малец это знает. В последний раз, по словам Финна, Кристофер плакал, когда люди Хольта взяли его в заложники, разделив со всеми остальными близкими. Больше мальчик не заплачет, наверное, никогда. Проверим. Кристофер встает в боевую стойку, напряженно следя за дядиными кулаками. И все равно ничего не может сделать — от одного удара Мердока его сносит так, что он впечатывается в стенку, едва не теряя сознание. Проверка окончена. — Ты будешь готов, когда не улетишь с одного удара, сосунок. Запомни: никто тебя не защитит. Никто! Кристофер потирает щеку, злобно оглядывая дядю. Мердок не прав! Мальчик ведь наподдал тем вампирам, которые пытались пробраться к ним в дом! Больше его никто не похитит и не будет им шантажировать вожака прайда. Может, он и не такой сильный, как дядя, но это ничего! Это не делает его самым слабым и никудышным! В доказательство этого Кристофер набрасывается на ничего не подозревающего Кирка. Тот падает, но тянет мелкого за собой, а заодно и Мердока, который и сам по себе валится с ног от усталости. Потасовка из озлобленной превращается в дружескую — все ее участники, понимая всю нелепость ситуации, устало смеются, устроившись друг на друге. Мердок никогда бы не позволил себе ударить Кристофера просто так, но в качестве тренировки — совсем другое дело. Мальчик пришел в жестокий мир, если бы его только холили и лелеяли, он бы давно уже был мертв. За кнутом следует и пряник: Мердок, не зная, как еще выразить нежность по отношению к племяннику, тянет того за щеку, заставляя мальчика брыкаться и отпинываться. Дрыгаться он перестает, оказавшись заключенным в объятья обоих взрослых. Глотают ртом воздух, пытаясь отдышаться и при этом вести себя потише. Прислушиваются — вот-вот должны прозвучать шаги Марины. Сейчас она войдет к ним, запричитав, что за безобразие они устроили посреди ночи. Почему они все еще не в постели? Почему валяются на полу, черт их всех побери?! Но тут же осознают с затаенной, так и не отпустившей болью — она уже не придет. Не надает им подзатыльников, не потянет за уши, вот так, всех троих, а иногда и четверых — с Финном заодно. Не уложит мелкого спать, рассказывая просто потрясающие, пусть и жуткие, сербские сказки, не сядет со взрослыми курить на кухне, пить виски и встречать рассвет. Этого всего уже не будет. Вампиры отняли ее у них. — Может, переселить к нам Родригез? — задумчиво предлагает Мердок. — ТОЛЬКО НЕ ЕЕ! — А ее коза, между прочим, все еще на нашей ферме. Нам бы туда… Мердок знает, что теперь Кирк и Кристофер наслаждаются мыслями о ферме. О том, как они туда когда-нибудь вернутся и поселятся там, возможно, навсегда. Но сам он думает о Марине. Она была первой, кого ему пришлось обратить. Они выстрелили в нее на его глазах, в тот момент, когда он не был самим собой… Им было интересно, что он выберет — убить ее или спасти. Она смотрела на него полными ужаса глазами. Она была уверена, что он ее не узнаёт. Она с ним сражалась — крохотная человеческая фигура и исполинское животное, ничего не соображающее от предчувствия свежего мяса. Они дали ей лишь крохотный нож для самозащиты. Так, в насмешку. Этот нож был для него все равно, что зубочистка. Но Марина умудрилась воткнуть его в нежное место между пальцами. Боль, которая должна была заставить Мердока озвереть лишь больше, на миг отрезвила его. Марина стянула с себя туфли и ударила его каблуками. Она залезла на него, не давая скинуть, и начала душить. Марина была бесстрашной маленькой женщиной, но она умирала. У него и правда не было выбора. Он укусил ее, а затем нежно провел языком по месту укуса. Лег возле нее, никого не подпуская. Видел, как она выгибается и кричит. Монстр внутри нее убивал ее, но она выжила. Марина, Финн, Кристофер. Всех троих обратил он, Мердок. Он наблюдал за их болью, мучился от того, что не может все это остановить. И поклялся, что больше никогда не обратит близкого ему человека против своей воли. Кирк знает об этом. Кирк был там. Кирк, будучи членом группы быстрого реагирования, лично держал окровавленное тельце Кристофера — мальчик мог уже и не очнуться. Хольту, в общем-то, было плевать, что с ним станет, поэтому Кирк лично выхаживал его, наплевав на конспирацию. Сказал, что Кристофер похож на его сына — ему поверили, хотя в подставном деле и не было указано, что у него вообще есть семья. Кирк грозился уйти к волкам. Сказал, что лучше в прайде будет два волка, чем человек, пусть и тысячу раз увешанный серебряными крестами, осиновыми кольями и чесноком. Но так ничего и не сделал. Возможно, в глубине души он боится той метаморфозы, которая с ним произойдет, если он перестанет быть человеком. Были те, кто так и не научился себя контролировать. Кто сходил с ума или застревал в облике зверя. Кирк ведь мог и не справиться. Вот почему он так сейчас прижимается к Мердоку и больше не поднимает эту тему. Если Мердок и решится когда-нибудь пройти через это вновь, он должен быть к этому готов. А может, он действительно просто жалкий трус.