Вампиры не едят сладкое

В общение (дружеское или романтическое, нужное подчеркнуть) необходимо вкладываться… Какого это? Может, стоит попробовать, пока еще есть возможность? Подтекающая ручка несколько раз зачеркивает выводимые на бумаге строчки. Нет, не то. Все не то. Поэт поднимается. Пересекает комнату из одного ее угла в другой. На это уходит чуть больше двух шагов. Здесь слишком мало места для его широкой души, ему всегда и везде будет тесно. Когда же это закончится? Нет, он не хочет, чтобы все заканчивалось... Нужно думать о том, что происходит здесь и сейчас. Думать о том, чтобы попробовать что-то новое. Чувства можно превратить в силу, а сила — власть над другим, — ему нравится. Снова пересекает всю кухню и на этот раз останавливается возле плиты. Он никогда раньше не готовил, а ведь это тоже способ проявить внимание. В раннем детстве, наверное, его кормила мать — больше было некому. Затем, когда ее не стало, ему в комнату начали привозить завтраки, обеды и ужины. Столик на колесиках, всегда один и тот же, был покрыт идеально накрахмаленной скатертью. На ней посверкивали отполированными боками блюда, накрытые алюминиевыми колпаками. Поэт мог выбрать любое, а мог не выбрать ни одно и ничего не есть весь день. Многие сверстники ему позавидовали бы — в него никогда насильно не пихали манную кашу, не настаивали на овощах, не говорили, что много на ночь есть вредно и не приказывали не перебивать себе аппетит. Это привело к тому, что мальчик был довольно равнодушен к еде. И он никогда не интересовался, как она готовится. Даже на кухне никогда не бывал, хотя люди поговаривали, что в особняке работает самый лучший повар — для того, чтобы вампирская еда от правильного питания приобретала изысканный и непревзойденный вкус. Речь, разумеется, о людях. Поначалу мальчик не понимал, когда вампиры говорили о «еде». Он представлял, что каждый из них запирается в своей комнате и так же, как и он, выбирает из нескольких блюд. Первое и второе, чай или компот. Есть у всех на виду почему-то было не принято. Иногда он мечтал о том, чтобы сидеть со своим странноватым семейством за одним большим столом — он такое видел в книгах и фильмах, — и обсуждать новости. Во главе непременно сидел бы дядюшка. Он бы говорил о том, какое вино лучше всего подавать к рыбе, какой прожарки должно быть мясо и насколько мелко должны быть нарезаны овощи. Коцит бы самозабвенно игрался с едой, строя из нее фигурки, и подтаскивал бы картошку у Стикса. Флегетон рассказывал бы труднопереводимые анекдоты, смысл которых был бы понятен только ему одному, но, несмотря на это, Ахерон, этот добродушный громила, смеялся бы так, что сотрясались бы стены. Жан пытался бы угодить и тем, и этим — с важным видом кивал бы на размышления tonton, периодически ввинчивая в разговор цитаты из какой-нибудь кулинарной передачи, смеялся бы над шутками Флегетона, незаметно бросался бы в Коцита шариками гороха и скомканными салфетками, пинал бы под столом Стикса, пытаясь вызвать в нем хоть какие-то эмоции, и упрашивал бы Ахерона еще раз рассказать о том, как тот однажды катался на слоне. Все это — лишь детские мечты, которые довольно быстро разбились об реальность. Вампиры никогда не едят все вместе. Такие понятия как «завтрак», «обед» и «ужин» существуют для них лишь номинально. Они могут не питаться месяцами, а потом весь день провести за поглощением крови. Или могут пить ее раз в день по чуть-чуть и тоже чувствовать себя прекрасно. Пищу для них не готовят. Они, как хищники, добывают ее себе сами. Накрытые колпаком тарелки сменились для Жана хрустальными бокалами, в которые подносчик наливал ему кровь, по внешнему виду почти не отличимую от вина или виноградного сока. Жан в первый раз раздулся от гордости, поняв, что наконец-то стал взрослым. Правда, организм новый вид питания принял не сразу. Сначала ему было очень-очень плохо. Теперь ему нужно вспомнить, как выглядит правильно приготовленная еда. Из всех известных ему вампиров только Ахерон умел готовить. Тот огорчался, что не может попробовать получившиеся блюда, зато кормил ими людей, которые работали на Умного Вампира. От его карри, которое он во все добавлял, у Жана всегда слезились глаза, поэтому Кризалису Поэт такое точно предлагать не будет. Вампир на пробу включает плиту. Синие огоньки пламени резво взметаются вверх, пускаясь в веселый пляс. Раньше, Поэт читал, нужно поднести к конфорке подожженную спичку, но более современные плитки загораются сами. Он глубоко задумывается о загадке устройства газовых плит, как вдруг слышит за спиной вежливое покашливание, которое выводит его из этого состояния. Волосы на затылке сами собой встают дыбом, Поэт оборачивается быстро, не успевая даже почувствовать запаха чужака. В руке он сжимает так удачно подвернувшийся нож, и направляет его на фигуру, устроившуюся за кухонным столом. Василий Павлович насмешливо подхватывает бумаги и демонстративно пробегает по ним глазами. Голос его потрескивает, как ветки, которые ломают перед тем, как бросить их в костер:

— Конец одинокому существованию! Теперь нас двое. Тонет неуверенности бушевание В последнем вое.

От того, что наставник зачитал это вслух, строчки кажутся Поэту еще хуже, чем они есть. Это жуткая сентиментальность. Вампир не собирался вручать стихотворение сейчас. Можно было просто оставить его где-нибудь на видном месте, но так, чтобы Кризалис нашел не сразу... Дней через пять... Если, конечно, дней через пять эти строки еще не потеряют смысл. Нет, они уже сейчас бессмысленные. Было глупо оставлять их на бумаге. Никогда не оставляй за собой улик, молодой человек. Поэт осторожно выпускает из руки нож, глядя Огоньку в глаза. Ждет, что тот вот-вот засмеется — совсем как Флегетон, который услышал его творчество одним из первых. Смеялся тот тогда до слез. Поэту это показалось не таким уж и плохим знаком. Не зря же ему затем дали это имя. Тогда он еще не знал, что смех бывает добрым, а бывает злым, и не отличал одного от другого. Наставник не смеется. Он лишь комкает исписанный лист и поджигает его. Как, младший вампир не успевает заметить, но теперь горящий шарик скукоживается на обожженной руке, не причиняя ей никакого вреда. Поэт спохватывается, что так и не отключил плиту. Но когда берется за выключатель, тот не двигается, словно его заело. Случайностью это быть не может — кто-то намеренно ему мешает. Поэт вновь оборачивается к Огоньку. Старается говорить равнодушно: — Кухня пропахнет газом. От Вашего огня может произойти взрыв. — Ну так открой форточку, юноша. Предложение здравое, но Поэт чувствует подвох. И не зря: стоит ему потянуть за ручку, как он понимает, что не может ее повернуть. Более того, шестое чувство ему подсказывает, что если даже он вышибет стекло, оно волшебным образом вернется на место. Остается только понять, действительно ли он сейчас проделывает эти действия, или на самом деле стоит на месте, а Огонек манипулирует тем, что он видит и ощущает. — Вы — сон, — наконец, произносит Поэт. После того, что он вытворил только что со львом, разница между сном и реальностью становится до обидного очевидной. Достаточно лишь приглядеться к самому Огоньку: в один момент кажется, что он сидит в том же костюме, в котором Поэт видел его в последний раз, а в другой оказывается, что пиджака на нем нет, а галстук слегка приспущен. Но есть и третья сторона, Поэт ее чувствует, но не может увидеть, как ни старается — сил попросту не хватает, чтобы побороть морок. — Надо же, ты так быстро меня раскусил. Некоторые еще не догадались, — Огонек чувствует себя довольным. В кои-то веки его ученик доказал, что не последний идиот. — Впрочем, я устал и немного не в форме. Ты, как я вижу, тоже устал. Но меня это мало волнует. Чем ты занимаешься в «свободное время»? — риторический вопрос. Поэт всю ночь провел в головах людей, но сейчас решил немного расслабиться... Тут-то Огонек его и подловил. — Вымучиваешь стихи, впустую растрачивая энергию. Поверь мне, он этого не оценит. Твоя попытка угодить ему приготовлением завтрака имеет чуть больше смысла, но поспешу тебя огорчить: на поле боя это умение никак тебе не пригодится, а значит, с этим тебе тоже придется пока повременить. На поле боя. Уже скоро. Василий Павлович не дает об этом забыть. Перед глазами Поэта проносятся стоянки палаточных лагерей, походные костры и байки солдат перед последней в их жизни битвой. Кашевары среди них всегда ценились, а значит, были бы не лишними. Другое дело, что существа вроде вампиров и оборотней уже давно не вели затяжных войн. Чтобы убить друг друга, хватит и одной ночи. — Вы со львом так настойчиво меня звали, — произносит старший вампир с ноткой укоризны. — Продемонстрируй мне свои таланты. Ну же, открой форточку, иначе мы действительно взлетим на воздух. За себя я не беспокоюсь, но тебе это вряд ли понравится. Пытаться открыть форточку физическими усилиями — все равно, что бороться с ветряными мельницами. Поэт не может отделаться от мысли, что Огонек просто играет с ним. Точно так же, как это когда-то любили делать братья. — Вы издеваетесь надо мной, Василий Павлович? — Для тебя попытка чему-то тебя научить является издевательством? Странно, обычно это называется уроком. Поэт сдерживается, чтобы не дернуть за ручку еще раз. Вместо этого он сосредотачивается на Огоньке. Тот сейчас находится в его голове. Нужно осознать, что именно он делает: управляет его рукой, мешая совершить действие с нужным усилием? Насылает иллюзию, заставляя хватать воздух? — Существует множество предположений, как появились первые вампиры, — замечает Огонек в пустоту. — Мне больше всего нравится одна старая история... Она гласит, что когда-то очень давно один человек настолько сильно не захотел умирать, что его дух оказался сильнее смерти. Душа вернулась обратно в уже мертвое тело и двигала им, словно марионеткой. Точно также, судя по мифам, поступали индийские веталы и китайские цнянши. Жутковато, правда? — Поэт не отвечает. В последний раз он думал о душе, когда перечитывал «Фауста». Ничего подобного в драме Гёте упомянуто не было. — Наше тело — лишь оболочка. Красивый костюм для нашего духа. Как ты думаешь: те, кто заботится лишь о физической силе, смогут открыть окно с помощью силы мысли? Василий Павлович бредит. Поэт не пугается этого — с Умным Вампиром тоже иногда бывало такое. С годами сохранить здравый рассудок все труднее. Он и за собой замечал признаки помешательства, хотя для него не минула даже сотня лет. С другой стороны, играть по правилам безумца может быть опасно. Он не хочет, чтобы из-за старшего вампира пострадал Кризалис. Огонек снисходительно ему улыбается. Читает каждую его мысль, разглядывает под микроскопом. Его нисколько не оскорбляет, что Поэт думает о нем. Он просто терпеливо ждет, когда до его ученика дойдет. У них было слишком мало времени на занятия. Огонек примерно показал ему, как закрывать разум от чужого вторжения, как обнаружить незваного гостя и изгнать его. Но для этого нужно прикладывать слишком много усилий. Поэту неоткуда черпать силы — кроме как у спящего Кризалиса кровь больше брать неоткуда. Огонек читает и это. — Считается, что кровь — единственный источник энергии, который мы можем получить. И да, и нет. Ты внимательно меня слушал? Как, по-твоему, первый вампир, который есть дух, питался? Энергетический вампиризм, юноша! Не заставляй меня объяснять тебе на пальцах такие простые вещи, мы не в младшей школе. Дух может черпать силы из самого себя: вдохновение, идеи, яркие эмоции. Пока они не закончатся, ты будешь силен. Ты понимаешь, о чем я говорю? Поэт бросает взгляд на пальцы, покрытые чернилами. Иногда, когда на него снисходило вдохновение, он добровольно закрывался в своих комнатах и писал дни и ночи напролет. Это могло продолжаться неделями, и все это время он не испытывал голода. Но он никогда не задумывался всерьез о внутренней подпитке и не пытался сделать эмоции — чужие или собственные, — своей пищей, хоть и знал, что так иногда поступают его братья. Огонек отчитывал Поэта не из-за того, что тот писал стихи. Он отчитывал его из-за того, что Поэт не использовал свои муки творчества как способ восполнить бездумно потраченные силы. Младший вампир прислушивается к себе. Ему всегда было тяжело понять, что он чувствует, все эмоции как будто ему не принадлежали. Но сейчас, как бы высокопарно это не звучало, решается вопрос жизни и смерти, и только от него зависит, станет ли этот урок последним в его жизни. Он не знает, действительно ли Огонек, будучи мороком, может устроить взрыв на расстоянии, и действительно ли он настолько безумен, чтобы на это решиться, но не хочет это проверять. Поэт ощущает... злость на наставника, перетекающую в приглушенную ненависть. Ненависть к себе, за свою слабость. К Огоньку, за то, что сильнее. Предвкушение, тоже злое. Поэт только и ждет, когда расправится с очередным сложным заданием учителя и утрет тому нос. А если еще и получится показать свое превосходство… Посмотрим, кто тут будет смеяться! Поэт искусственно раздувает эти чувства, как огонь в печи, — пусть огонь и не его профиль. Голод постепенно отступает, а энергия наполняет потяжелевшее тело. Поэт пускает процесс на самотек — слишком мало времени, — и сосредотачивается на чужаке. Ступает по огненным следам, оставленным наставником в его сознании, и ныряет в один из них. Поэт оказывается в незнакомой комнате. Посередине нее расположена большая медицинская кровать, проводки капельницы отчетливо белеют в темноте. На кровати неподвижно лежит тело, почти полностью скрытое под тонкой простыней. Поэт подходит ближе. Тело никак не реагирует на него, кажется, даже не замечает его присутствия. Поэт приглядывается — перед ним, без сомнения, Василий Павлович. Обезображенное лицо расслабленно, кажется, он спит. По одному проводу в его вены стекает кровь, по другому — что-то еще… Младший вампир наклоняется вперед, чтобы разглядеть — лицо его оказывается напротив лица больного, — и ярко-золотые глаза с покрасневшими белками вдруг распахиваются перед ним. Поэт произносит только одно слово: — Проснитесь. Комната погружается во мрак, и черно-оранжевый смерч выбрасывает Поэта обратно на кухню. Огонек все еще сидит на стуле, вот только в руках он теперь держит спичечный коробок. Младший вампир спиной натыкается на плиту и нащупывает выключатель. Газ перестает поступать ровно в тот момент, когда Огонек нависает над учеником, зажигая спичку. Взрыва не происходит. — Учишься у лучших, — хвалится Огонек, поднося спичку к самым его глазам. Несмотря на то, что та успела почернеть и скукожиться, огонь продолжает гореть, как ни в чем ни бывало, и отражается в глазах наставника. Поэт поворачивает голову и понимает, что форточка открыта. Значит, иллюзия. Тогда он снова смотрит на Огонька. Злость быстро стихает, на ее место приходит что-то, отдаленно похожее на восхищение и даже зависть. А еще — радость. Мальчишеская радость от того, что справился. — Чему ты сегодня научился? — голос Василия Павловича становится безэмоциональным, как и его взгляд. Поэт четко прослеживает метаморфозу из Огонька, этого неукротимого духа, в усталого и скучающего старого человека. Поэт отодвигается от него, почувствовав себя некомфортно от того, что наставник стоит к нему слишком близко. Чтобы это не выглядело как откровенная трусость, бросается за настоящими спичками, которые лежат в одном из кухонных шкафов, затем вытягивает из-за графина с водой коробку со свечами и поджигает одну, ощущая, как комната заполняется приторно-сладким ароматом. У старшего вампира пропадает необходимость поддерживать огонь искусственно, и он бросает спичку. Поэт задавался вопросом, была ли она реальной, и теперь получил ответ: спичка попросту растворилась в воздухе, так и не коснувшись пола. — Я научился проникать в Вашу голову без вашего разрешения. Там, на кровати, это же были Вы? Василий Павлович кивает, хоть и не видит особого смысла подтверждать очевидное. — Еще Вы показали мне, как можно создавать энергию из собственных эмоций. И как отличать реальность от иллюзий. — Этому всему, — медленно проговаривает старший вампир, — ты научился сам. И ты узнаешь гораздо больше о своих способностях, если, для разнообразия, хотя бы будешь их использовать. Обиду из-за несправедливости этого замечания приходится проглотить. Поэт пытается углядеть насмешку, но ее нет. Василий Павлович сдулся, как видавший виды воздушный шарик, и больше не кажется обезумевшим садистом. Он вновь садится, подложив под себя одну ногу, и Поэт уже не может разглядеть в его мороке изъяна, таким настоящим его наставник выглядит. — Назови мне два ближайших события, которые должны произойти. Поэт садится напротив, ощущая себя, как на экзаменах. Умный Вампир проводил их лично, проверяя уровень знаний юного Поэта, а Василий Павлович и правда временами слишком сильно на него похож. Смотрит так же требовательно и неумолимо. — Собрание оборотней по поводу возвращения Кризалиса и Общее собрание всех детей ночи, которое выпадет на полнолуние. Василий Павлович снова кивает. — Молодец. Первое — отличный повод поговорить с волками и узнать их планы. Если они действительно подставляют львов, то лучшее, что мы можем сделать — это их убрать. И желательно, еще до второго собрания, потому что именно тогда Братья планируют ударить, — Огонек без особого интереса подталкивает к Поэту свечу. — Тренируйся. Пока ты не убедишь меня, что перед тобой змея, из-за стола ты не выйдешь.