Вампиры не едят сладкое

Он плакал навзрыд, цепляясь за няню и не позволяя усадить его в ванну. Так случалось каждый раз, из-за чего купание превращалось в сущее мучение для всех его участников. Брызги летели во все стороны, половина воды оказывалась на полу и на людях, а мальчик верещал так, будто его собирались убивать… — Тише, тише, — новая няня не ожидала такого решительного отпора и успокаивала испуганного ребенка, как могла. — Ты уже большой, почему тогда ты плачешь? Ты же не можешь совсем не мыться, нельзя ходить грязным… — Не надо меня туда… — с трудом выдавил мальчик из себя сквозь рыдания и крепче вжался в недоумевающую девушку. — Иначе я… иначе я… утонууууу. Девушка тяжело вздохнула и перестала засовывать ребенка в ванну — усадила его на стульчик, и мальчик тут же успокоился, начав как ни в чем ни бывало дрыгать ногами. И он, и няня были все мокрые, и если девушке это ничем не грозило, то не пышущий здоровьем ребенок вполне мог заболеть. Пришлось поспешно накинуть на него полотенце. — Как ты здесь утонешь? — устало поинтересовалась няня, показательно заглядывая в ванну. — Здесь воды-то совсем на дне осталось, все остальное выплеснулось. — Не знаю, — мальчик пожал плечами. И поделился доверительно: — Я как лягу, так сразу задыхаться начинаю, и все темнеет, ничего не вижу, страшно-то как… Она могла просто открыть слив, наблюдая, как вода медленно в него утекает. Могла настроить мальчику душ, которого тот боялся уже не так сильно. Но няня только фыркнула: — Когда ты вырастешь и станешь вампиром, тебе не нужно будет дышать. А сейчас ты можешь просто научиться задерживать дыхание, и пока будешь «тонуть», придумаешь, как выплыть. Смотри. И она прямо как была, в одежде, залезла в ванну и улеглась, уйдя под воду с головой. — Няня?.. — мальчик спрыгнул со стульчика и подошел к девушке, взволнованно вглядываясь в ее лицо. Девушка улыбалась ему из-под воды, и на любые попытки ее вытащить лишь упиралась. Он был слишком слаб, чтобы противостоять ей. Мальчик видел, как ее улыбка постепенно угасала. Как няня становилась сосредоточенной и явно боролась с попыткой рефлекторно вздохнуть воздух. На мальчика она больше не смотрела — только на часы, висящие на стене. Ему казалось, что прошла целая вечность. На деле — не больше минуты. Няня схватилась двумя руками за бортики ванны, резко вытянула себя из воды и надсадно раскашлялась. — Черт… хлебнуть успела. — Няня!!! — мальчик схватил ее за руку и начал трясти. — Зачем Вы это сделали? Вы же могли умереть!!! — А вот и нет, — она улыбнулась и щелкнула его по носу. Мальчишка обиженно засопел. — Мой рекорд — две минуты десять секунд. А профессионалы могут и до восьми минут продержаться. — Ого… — Давай посоревнуемся? Победишь меня, и сможешь еще неделю не мыться. — Огооо!!! Он так спешил победить, что даже не стал набирать воздух, а сразу засунул голову в воду. Понятное дело, долго он не продержался — испугался, запаниковал и почти сразу капитулировал. Когда мальчик, выбравшись, сделал несколько судорожных вздохов и обернулся, няни рядом не было. Тогда он вернул взгляд к ванной. И испуганно закричал. Кошмары никогда его не отпускали.

***

Поэт резко открывает глаза, привлеченный сильным запахом специй. Так воняло от одной индийской забегаловки, возле которой он наворачивал круги, находясь в изгнании, просто из чувства ностальгии. Когда-то этот запах казался ему приятным, заставлял течь слюнки из-за ожидания очередного блюда, теперь же аппетит в вампире может разыграться, лишь когда он учует кровь. Встреча с братом, что вечно возился на кухне и сыпал приправы в безумном количестве, уже не кажется такой притягательной. Ахерон пробрался в подвальное помещение настолько незаметно, что Поэт и унюхал-то его не сразу. Старший брат обнаруживается на стуле надзирателя, откуда наблюдает за Поэтом с хитрым прищуром. «Я знаю, что ты сделал», — говорят его карие, в темноте кажущиеся черными глаза. Но пока он и не думает нападать. Наверняка размышляет о всяких банальностях по типу: «Когда же мы виделись в последний раз?.. О чем мы тогда разговаривали?». Ахерон был самым «семейным» из чудовищ: мирил братьев, когда они ругались, отдувался за них перед Умным Вампиром, а Поэту так вообще указывал на дверь, когда чувствовал, что остальные вот-вот заметят мелочь. Ахерон наверняка считает себя душкой. Поэт, не скрываясь, скрипит зубами, выдавливая из себя нечто наподобие приветливой улыбки. Может, Жан никогда и не получал серьезного нагоняя от этого брата, но это не значит, что он рад его видеть. Сидя в заточении у доктора Рубинштейна, он надеялся, что именно Ахерон его оттуда вытащит, убедив Умного Вампира, что младший не виновен. Наивный Поэт до последнего был уверен, что все это — глупая ошибка. Зачем его подставлять намеренно, если он никому не причинил зла, никому не мешал? Он просто не хотел верить, что все это так закончится. А теперь он сидел здесь. И не собирался первым начинать разговор. — Флег жалуется, что ты его обижаешь, — старший вампир задумчиво чешет бороду, демонстрируя свое недовольство. — Просит у меня ключи. Буянишь? Флег. О его благополучии Ахерон пекся больше всех. Тот мог сколько угодно нападать на Поэта, зная, что ему за это ничего не будет, но стоило Поэту показать зубы, как Флегетон тут же бежал жаловаться. Этим он отличался от Коцита — уж Коцит-то с наслаждением ударял по этим самым зубам. К тому же, бежать ему никуда было не надо: Стикс всегда ходил за ним, как приклеенный. Это Поэта всегда раздражало: двое на одного. Ему тогда тоже не помешал бы защитник. Люди, окружавшие его, были слишком беспомощными и не могли никак ему помочь, так что к концу совместного проживания в особняке Поэт научился неплохо прятаться, избегая встречи со всеми своими братьями, даже теми, кто не питал к нему лютой ненависти и особо не цеплялся. Чувство тотального одиночества, желание быть хоть кому-то нужным, выгнало его на улицу, где он пропадал от заката до рассвета, развлекаясь с людьми, на которых мог выместить всю свою обиду и злость. Ахерону никогда не понять, какого это, когда каждое твое слово ставят под сомнение, когда насмехаются над тобой, пытаясь унизить. Не понять, какого это, когда обманывают твои ожидания, сначала втираясь в доверие, а потом нагло предавая. Из Ахерона не пили кровь, когда он был ребенком; не пили кровь, когда он стал вампиром. Он всегда будет на стороне одного своего брата, игнорируя чувства другого. Осознать и принять это когда-то было очень сложно… Поэту тяжело было смириться с тем, что для других он — не более, чем закуска. Никто не смеет обвинять его в том, что он пытался защититься. Никто не смеет держать его здесь, словно преступника... — Как я могу его обидеть? Всегда его был рад я видеть! Иначе голову откусит… Но старший брат его ж не впустит?.. — Поэт натягивает самую широкую и безумную из своих улыбок. Людишкам в белых халатах она не нравилась, при виде нее они спешили обжечь его электричеством или вколоть коктейль из чесночного сока и крови, разбавленной сильнодействующими препаратами. Ахерон за свою жизнь повидал много пленников, его такой улыбкой не испугаешь. Он уверенно поднимается и подходит к клетке, размахивая у Поэта перед носом связкой ключей. С того момента, как Поэт видел ее в последний раз, она как будто бы стала больше, хотя количество комнат в особняке не изменилось… Удивительно, как Флегетон эту связку еще не стащил. Приманенный желанной кровью, он наверняка стал рассеянным, и теперь способен думать только о том, как пробраться в клетку Поэта и заставить его замолчать навсегда. Подорвать дух одного брата оказалось несложно. Остались еще три. — Твоя свобода в моих руках, но ты слишком гордый, чтобы попросить меня о ней, — Ахерон усмехается. Поэт даже не пытается дотянуться до ключей — знает, что тюремщик сразу же спрячет руку за спиной или поднимет ее так высоко, что не удастся дотянуться. Вопрос о том, виновен ли Поэт, даже не стоит. Для братьев он виновен по умолчанию — в том, что родился. — А ведь я, пожалуй, мог бы выпустить тебя ненадолго… Твои апартаменты все также стоят пустые, мы ничего в них не трогали. — Я чую ложь за три версты, и не отпустишь меня ты. Поэт в жизни не поверит, что братья не запустили свои шаловливые ручки в его имущество. Коцит наверняка все там разворотил в тот же день, что Поэта бросили в темницу. Флегетон перетащил к себе его одежду и книги — те, которые еще не разорвал Коцит, — а Ахерон приказал людям вынести весь мусор, и устроил там себе кладовку. Ну или Стикс захапал себе комнаты, чтобы переместить туда горшки с цветами — сада за окном ему было мало. Ахерон качает головой с таким печальным видом, как будто недоверие младшего его оскорбляет, но смиренно убирает связку в карман. Поэт действительно стал слишком взрослым, чтобы вестись на подобные уловки. — И все-таки с Флегетоном ты зря себя так ведешь. Он, между прочим, тебе ритуальные одеяния готовит, а ты сам знаешь, как сложно уложиться в ограниченные сроки. — Они уже давно готовы: увы, они совсем не новы. Их перешить — его удел, ведь я немного похудел. Ахерон морщится. Из всех братьев не свести с ума стихами можно только Флегетона, и, пожалуй, Стикса, который в момент их декларирования начинал притворяться глухим, а вот самый старший из Четырех от поэзии максимально далек и принимает только тантры. Поэт снова поймал его на обмане: все братья так и мечтали спровадить Поэта в «последний путь». Флегетон знал его мерки, как свои пять… десять… двадцать?.. пальцев и постоянно что-то для него шил. «Ты неплохо смотрелся бы в гробу в этом одеянии, братец», — сказал как-то он, демонстрируя длинную белую сорочку. Поэт подозревает, что именно это ему и придется надеть. — Кто рассказал тебе о трех испытаниях, Жан? — Ахерон пытается казаться незаинтересованным, задумчиво наматывая на палец ус. Это зрелище очень отвлекает, особенно когда ус распрямляется, приняв форму волны. Такой гордостью не каждым вампир, да что там, даже не каждый оборотень может похвастаться. — Этой традиции лет больше, чем Петербургу. К ней уже давно никто не прибегает. И надо оно тебе? Ты ведь мог умереть быстро и безболезненно… — Тот не умрет, кто правде служит, огонь вражды скорей потушит. Поэт нервно сжимает в пальцах свечу, стараясь больше никак не показывать смятения. Испытания не были его идеей, и он понятия не имеет, что его ждет. Но отступать поздно. — Возможно, так было раньше. С Древними. Но ты — не Древний. Ты слишком слаб, чтобы выдержать подобное. Еще не поздно передумать… — и Ахерон начинает многозначительно перебирать звякающие друг об друга ключи. Что им движет — жалость? Желание покончить со всем этим как можно скорее? Он мог убить Поэта и раньше, настояв на немедленной казни вместо отречения. Ахерон столько лет провел бок о бок с Умным Вампиром, что тот вполне мог бы к нему прислушаться. Но вместо этого Ахерон дал брату шанс на побег, на новую жизнь вне пределов Петербурга. Поэт готов рассмеяться в лицо любому, кто скажет, что с ним поступили благородно. Потому что все дороги вели его назад. Старший брат думает, что теперь у Поэта нет ни единого шанса выжить? Пускай. Считает Поэта трусом, боящимся боли? Пусть не оскорбляет Поэта своими сомнениями! Боль можно пережить. Стоит всему подлунному миру узнать правду, братьям не отвертеться. Именно их будет ждать страшный суд, неотвратимая кара. А может, этого Ахерон и боится? Не хочет, чтобы правда вылезла наружу, какой бы она ни была, не хочет, чтобы публично очерняли его имя. Готов пойти на любую уловку, лишь бы Поэт отказался от своей затеи. Если бы старший считал, что Поэт сможет дойти до конца, то лично удавил бы его сейчас, пока отец не видит. — От судьбы не отступлюсь, ведь ее я не боюсь, — голос Поэта становится низким, хриплым. Белки глаз наливаются кровью, удлиняются клыки, заостряется лицо. Когда-то Поэт недолюбливал боевые трансформации, увидев себя в зеркале, которое сразу же разбил. Старался меньше прибегать к изменениям, чтобы не терять внешнюю привлекательность. Но как бы плохо он не выглядел, одного оборотня это не отпугивало… Теперь Поэт мог позволить себе обратиться полностью, не терзаясь сомнениями и не переживая о том, как плохо он выглядит. — Древним был я обращен, скоро буду отомщен. Так велел Закон великий — мудрый бог и многоликий. Ахерон, чувствуя вызов, отвечает на него, не задумываясь. Его трансформация выглядит иначе — рот увеличивается, обрастая лишними зубами, глаза мутнеют, становясь полностью белыми, нос проваливается вовнутрь. От добродушного здоровяка не остается ни следа — теперь перед Поэтом лишь уродливый монстр, приходящий в кошмарах. Раньше Ахерон не превращался на его глазах — щадил. Но Поэт уже давно не ребенок. — Правильно. Пусть ты и слабее, дух твой остается силен, — соглашается вдруг чудовище, решив, что одного предупреждения будет достаточно, и вновь принимает человеческий облик. — Неплохой ты парень, Жан, даже жалко тебя. И почему вас всех так тянет умереть в попытке кому-то что-то доказать? Думаешь, ты первый? Тогда я тебя разочарую. Вы все были неплохими, но нужно же нам что-то есть. Признание, сказанное вот так, в лоб, без ужимок и предисловий, ударяет под дых своей непрошенной откровенностью. Поэт прикрывает глаза, не в силах поверить, что ему сказали это в лицо. Tu deviens de plus en plus forte quand tu absorbes les capacités des autres… Значит, Огонек не ошибся. Поэт и сам слышал иногда шепотки старших вампиров, мол, когда же глава клана перестанет таскать в дом обреченных на смерть детишек. Никто не удивился, когда Поэта отлучили от рода, как будто наблюдали за этим представлением не в первый раз, и оно им порядком наскучило. Но если это происходит не впервые, то получается… Умный Вампир все знал? — Так ты не лжешь, нас было больше? Не в силах слушать это дольше! Как звери, ешьте вы друг друга — по мне, так нет страшней недуга. — Это survival of the fittest, как сказал бы наш дорогой Стикс, — Ахерон пожимает плечами. — Уж не тебе судить, Поэт, уж не тебе судить… — О чем ты? Старший брат молча улыбается. Даже если семья Умного Вампира постоянно теряет одного своего члена, заговор это не отменяет. Но теперь Поэт не уверен, что поступает правильно… Он привык считать tonton недостижимым, неприкосновенным, практически божественным. Когда Огонек сказал ему, что Умный Вампир умирает, Поэт тут же вообразил себя защитником невинного. Но кто Умный Вампир на самом деле? Какие у братьев мотивы его травить — помимо жажды власти? Может, они хотят забрать его силу? Как вообще происходит поглощение?.. Даже если бы кто-то рискнул рассказать о нем Поэту, сопроводив свои слова подробной инструкцией или даже наглядной демонстрацией, повторить это безумие он все равно бы не смог. Сам по себе Поэт действительно слишком слаб: его способности, как вампира, ограничиваются легким внушением, а способности ведьмы — запутанными предсказаниями. Вампиры черпают силы из энергии — те, кто пьет кровь на протяжении столетий, с каждым днем становятся все сильнее. Поэта постоянно недокармливали, и он пробыл вампиром гораздо меньше, чем все его братья. Черпать же силы из самого себя, как учил Огонек, было слишком сложно. У Поэта… не получалось. Все, что он сейчас мог сделать — это не допустить полную потерю сил. Или же украсть немного у другого. Это и будет поглощением? Младший вампир пытается сосредоточиться на внутреннем зрении, чтобы увидеть энергетические потоки, которые циркулируют в теле брата. Это нелегко — его все время кто-то отвлекает... Чужие эмоции стучатся к нему через связь, но он отгородился от нее сразу же, как только почувствовал первый укол душевной боли. Он знал, что так будет. Чувствовать то же самое совсем не обязательно. Кажется, брат пытался вывести Поэта на эмоции, чтобы поглотить их... Поэт цепляется взглядом за комок энергии внутри Ахерона, но стоит ему только осторожно потянуться к ней, как он тут же получает весьма ощутимый ментальный удар. Покормиться братом не получится — взаимно. — А впрочем, cousin, мне все равно. Ты посмотри, как здесь темно! — Поэт возвращается в свой обычный вид, откатив трансформацию назад, и делает плаксивый голос. — Не мог бы ты зажечь свечу? Сидеть впотьмах я не хочу. И демонстративно протягивает свечку, настолько маленькую и нелепую, что лицо Ахерона при взгляде на нее недоуменно вытягивается. — Последняя воля? — Просто просьба. Просьба совсем не хлопотная, поэтому Ахерон не задумывается о мотивах. Должно быть, Поэт для него остается все тем же болезненным мальчишкой, который пересчитает собой все углы, а потом тихонько сядет где-нибудь с книжкой и замолкнет на пару часов. Поэт наблюдает, как огонек со спички перебегает сначала на фитиль, а потом в трубку, которую Ахерон вдруг решает раскурить. К аромату специй прибавляется запах тлеющих трав. Из Ахерона вышел бы плохой шпион — его очень легко унюхать. Поэт ставит свечку рядом с собой на койку. Ее света не хватает, чтобы осветить всю камеру — тени в углах становятся более глубокими и зловещими. Поэту кажется, что кто-то появился за его спиной, хотя, сколько он не оборачивается, никого не видит. Ни запаха, который мог бы выдать таинственного гостя, ни ощущения инородной энергии. Значит, Ахерон тоже не почувствует чужого присутствия. Хорошо. — Коль скоро буду я казнен, хочу быть в правду посвящен. Ответь мне честно, добрый брат: кто в детской смерти виноват? — Ты, — невозмутимо бросает Ахерон, выдыхая длинную стройку дыма. На мгновение Поэту кажется, что в этом дыме он видит крохотные фигуры своих воспитанников. Младший вампир с силой сжимает кулак, царапая кожу, и бросает на старшего полный злости взгляд. — А я считал, хотя бы ты плодить не будешь клеветы. — Не веришь? Но их убил именно ты. Хочешь сказать, что не тронул своих детишек и пальцем? Сколько раз ты воздействовал на них своим гипнозом? Они — простые люди, Поэт. К тому же, еще совсем юные. Их разум просто не выдержал. — Нет… Поэт засовывает палец в огонь, чтобы привести себя в чувства. Перед глазами сами собой всплывают картины: вот воспитанник, вышедший из-под контроля, что-то агрессивно говорит Поэту, а вот он уже сгибается пополам, начиная кашлять кровью. Раньше он ничем не болел, его никто не бил — внутреннее кровотечение началось именно в тот момент, когда Поэт разозлился. «Не слушай его», — шепчут Поэту прямо в ухо знакомым голосом, и он раздраженно встряхивает головой. — Это были вы! Ты, Коцит, Стикс! — шипит Поэт. Но на этот раз Ахерон не спешит соглашаться с его подозрениями. — Ты убил не только их. Как ты думаешь, почему у тебя так часто менялись учителя и няньки? Почему ты вечно оставался один? Поэт вздрагивает — реакцию скрыть от брата не удается. Он вспоминает кошмар, который снова и снова снился ему в детстве: вот мальчик поворачивается к ванной и вдруг видит, как со дна, из-под толщи воды на него смотрит труп няни. Сон казался ужасно реалистичным, потому что был основан на воспоминании. Но на самом деле тогда все закончилось благополучно — няня не только не утонула, но и научила Жана справляться со страхом перед купанием. Вампиры не видят снов, но могут представить в красках то, что происходило давным-давно… Что, если Поэт сам себя обманывал? Вдруг няня тогда умерла? И другие тоже. — Tonton просил быть милосердным и не привязываться к смертным… — упрямо возражает Поэт. Кто-то почти невесомо касается его плеча. — Хотел бы я сказать, что мне жаль… Но ты такой же, как мы, — Ахерон уже в открытую ухмыляется. Раньше Жан его побаивался после случая, когда тот на его глазах голыми руками разорвал какого-то оборотня напополам (впрочем, звериный облик тот принять не успел, и выглядел совсем как человек), но жутко Поэту стало именно сейчас при виде этого неприкрытого издевательства. Все это время Ахерон был не таким, каким Поэт его видел. Все эти десятилетия Поэта нагло обманывали. — Только убиваешь по-другому. Я слышал, как старик рассказывал тебе сказки. Ведьмы не могут жить без своего источника, ведь так? Но вампир-ведьма — совсем другое дело. Для него источник — это люди. — Tais-toi… — Да, я знаю, тебе неприятно это слышать. Но раз ты выбрал испытание истины, то должен эту истину узнать. Кстати, стихи, которые ты читал на своем отречении, выше всяких похвал, — Ахерон неторопливо аплодирует, упиваясь своей властью над чужой душой. — Однако есть одна маленькая деталь… Падальщик — это ты, Поэт. — Хватит! Младший вампир вскакивает, весь дрожа от несправедливости обвинений. Ахерон думает, что все это время Поэт, сам того не ведая, вытягивал силы из Умного Вампира, таким образом убивая его? Ведь тогда все сходится: Поэта выгнали из Главного дома, чтобы держать подальше от главы, а когда он попал к Рубинштейну, подозрения братьев подтвердились… Но Поэт никогда не навредил бы tonton! Зачем ему это делать? Какой в этом смысл? Вампир хватается за прутья и сжимает их с такой силой, словно хочет разогнуть их, чтобы выбраться и уничтожить Ахерона. Ситуация неприятно напоминает события в Исследовательском Центре, когда Поэт еще верил в то, что сможет спастись. По ту сторону стоял доктор — и скромно улыбался на все попытки его оскорбить. «Утонченный аристократ, а столько надменности, столько грязи… Вам самое место в клетке, господин хороший». Поэт ощущает фантомную духоту: клетка будто сжимается вокруг него и давит, давит, обжигая... Знакомый и такой необходимый сейчас бестелесный голос раскаленной иглой врывается в сознание: «Питайся своим отчаянием, молодой человек. Или будут питаться тобой». Он прав. Нужно взять себя в руки. К медитации, к которой он прибегал, будучи человеком, прибавились новые упражнения. Поэт окунается в фантазию, представляя, как укрепляет водруженные вокруг него стены. Раньше их было достаточно — они были созданы, чтобы отгородиться от Кризалиса, — но сейчас нужен был заслон покрепче. В сознании начинают вырисовываются не просто стены, а целый замок с башенками и рвом, который врагу никак не перейти. Собственная энергия бьется внутри, не находя ни единой лазейки — теперь Ахерон ее точно не поглотит. Но радоваться рано. Поэт, не останавливаясь на достигнутом, переходит к следующему этапу: заставляет энергию распространиться по всему телу, начав двигаться по кругу. Так она будет питать его, не уходя в никуда. Разобраться во всем этом, конечно, было слишком трудно — не хватало практики. Но хотя бы попытаться повторить наставления Огонька лучше, чем тратить силы впустую на злость, недоверие и страх. Поэт медленно отпускает прутья клетки и распрямляется, уже более спокойно глядя брату в глаза. — Что ты вообще устроил? — не унимается Ахерон, продолжая на него давить. — Пришел ко львам, начал распускать о нас лживые слухи. Из-за тебя стыдно в глаза сородичам смотреть! — Ой ли? — Поэт растягивает губы в фальшивой улыбке. — Рабами сделать вы хотите… людей, что кормят кровью вас. Согнать в загоны их решите и уничтожить в тот же час. — Где ты нахватался такой чуши? — Ахерон недоуменно хмурится, скрещивая руки на груди. Трубка остается зажатой между зубами, но он умудряется говорить довольно внятно. Столетия практики. — Умрет мой дядя — все решится. Займете его место вы. Один на троне укрепится, крича, что люди все — рабы. — Умный Вампир умирает — это правда, старику давно пора вырваться из круговорота сансары. Мы — достойные его преемники, при нас все останется по-старому, никто и не заметит разницы... Ааа, подожди, я все понял. Бедный Поэт, да ты же совсем свихнулся! Поэт, обессилев, резко садится на неудобную койку, которой служит тонкая доска, и зажимает руки между коленями, чтобы скрыть нервную дрожь. Слова Ахерона звучат, как правда. В детстве Ахерон Жана вроде бы никогда не обманывал, так может, Поэт все сам себе придумал? Придумал заговор против Умного Вампира, чтобы почувствовать себя героем, который придет и всех спасет, придумал себе оправдание, что его воспитанников убил не он, а братья. Даже Огонька он придумал, и тот был не более, чем плодом его больного воображения! Или он вообще никогда не покидал стен исследовательского центра, и это очередной эксперимент доктора Рубинштейна, который заточил Поэта в его собственном разуме, заставляя из раза в раз испытывать агонию? Огонек все еще в его голове и слышит каждую его мысль. Он обволакивает своим пламенем, слегка обжигая и покалывая, шепчет уверенно, рассеивая тьму чужой лжи: «Ахерон запутывает тебя. Делает все, чтобы ты перестал верить в свою истину и не прошел испытания. Зачем ему это нужно? Юноша… А зачем ему тебе помогать? Ты для него — никто. Отбрось излишнюю сентиментальность: как бы ты ни хотел видеть в нем доброго старшего братца-заступника, он-то никогда не будет считать тебя своим братом. Не понимаешь, где правда, где ложь? Все просто. Твои стихи — это твоя правда. Думай стихами». Его стихи — это его магия. Магия, которая, даже будучи слабой, способна запутать, подчинить, раскрыть чужие тайны. Вампиры опираются на разум. Оборотни — на чувства. Ведьмы — на собственную силу. Настала пора показать брату, на что способны настоящие ведьмы. — Предстану пред судом я скоро! Так ни к чему нам эта ссора. Приятные хочу иметь воспоминанья: Предсмертное послушай пожеланье. Хочу от каждого из четырех услышать сказку, Дающую несложную подсказку: Кем были раньше вы до встречи с дядей, А у кого во лбу из вас семь пядей. Проститесь же со мной, родные братья, На ночи вас вперед смогу занять я. Последнее желание — закон, Не так уж много вы поставите на кон. Побудем, наконец, хоть раз семьей — Закончим наш рассказ уже с зарей.