Вампиры не едят сладкое

— Не могу ответить по срокам… Как можно быстрее… В смысле, Вы не работаете ночью? Я Вас не спрашивал! — бурчит Коцит, взволнованно расхаживая по комнате и сжимая смартфон так, что трещит пластик. — Ненавижу старые привычки… — Флегетон, не обращая на него внимания, с сожалением смотрит на обглоданные до мяса ногти и пытается хоть как-то исправить катастрофу, проходясь по ним ярко-розовой пилочкой. — Посмотри на это, я теперь выгляжу неухоженно! Стикс со всем вниманием осматривает подсунутую ему прямо под нос руку, время от времени отвлекаясь на мечущегося из стороны в сторону Коцита, и с сочувствием выдает: — Отрас-с-сти новые. — Ты что! — искренне возмущается Флег. — Станет еще хуже: придется мучиться, придавая им форму. — С-с-сгрызи их с-снова. — Ты же понимаешь, что это никак не поможет? Я просто начну сначала… — Тсс, — агрессивно шипит на него Коцит, приложив ладонь к динамику телефона. — Ты — ходячий стереотип, мэным достум. Никому нет дела до твоих ногтей. У нас, между прочим, мероприятие горит! Алло, да? — снова переключается он на оператора, делая слащаво-приятельский голосок, от звука которого люди обычно вздрагивают и пытаются сбежать. — И как же мы решим эту проблему?.. — Разве я могу быть стереотипом, если с меня все началось? — тянет Флегетон обиженным тоном, бросая попытку привести маникюр в порядок. — Стикс, а ты помнишь то время, когда я задавал моду? Все пытались быть похожими на меня! Моя мимика, мои жесты, они все повторяли… — Флегетон томно откидывается на кушетку, прикрыв глаза рукой. — Сейчас ни одна не догадается спросить меня, как я укладываю волосы. Я чувствую себя слишком древним… О, наконец-то! — вскакивает он при виде вернувшегося Ахерона. Слишком нетерпеливо, чтобы это не заметили. — Ну, теперь-то ты убедился, что Поэт — тот еще грубиян? Отдашь мне ключи? Ахерон с самым печальным видом качает головой, а для усиления эффекта еще и руками разводит, показывая, что на этот раз не будет потакать его прихотям. Флегетон тут же кривится, будто укусил старую вонючую бабку, которая оказалась не ведьмой, и не придумал ничего лучше, как начать спорить: — Что за вопиющая несправедливость? Почему ты запрещаешь мне его трогать? Я бы быстро поставил его на место, правда, Коцит? Коцит?.. Коцит раздраженно поворачивается к брату. Его лицо обещает страшные муки каждому, кто еще хоть раз к нему обратится не по делу. — Они спрашивают, сколько нам нужно угля. И сколько, как вы думаете? — он делает многозначительную паузу, желая добиться определенного эффекта, а затем орет в трубку: — ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ. Несите, сколько на складе есть! Деньги — не проблема, — и резко сбрасывает звонок. — Почему в этом доме подготовкой к Испытаниям занимаюсь только я? Мне что, больше заняться нечем в этот прекрасный вечер, который я мог бы провести в приятной компании вас и бутылочки крови? — Ну, ну, Коцит, не злись, — Ахерон добродушно постукивает его по спине. — Ты же у нас прирожденный шоумен, всегда готов красиво организовать даже самую сложную каверзу. Только тебе эта работа и по плечу, тебе бы сценарии для хоррор-квестов писать. — Смейся, смейся. Я кучу времени убил на один только перевод, — Коцит подхватывает с невысокого столика старинную книгу, из которой вываливается пара листов, и начинает ею активно размахивать. — Я люблю простор! Свободу мысли! А он хочет, чтобы я точно следовал инструкции! Где мне, — он экспрессивно стучит пальцем по бумаге, — взять бадью подходящего размера? Да еще и из серебра? Несчастный фолиант летит Стиксу в лицо, но тот с легкостью его ловит и пробегается глазами по тексту, выученному благодаря стараниям Коцита наизусть. — У нас-с ес-с-сть. Для варки людей. — О, эта та большая кастрюля, — воодушевляется Флегетон, который, кажется, на миг забывает о снедающем его беспокойстве. — Котел, — поправляет Ахерон. — Он чугунный. Коцит крепко задумывается — его напряженная физиономия выдает тяжелую работу мысли. Спустя долгие две секунды раздумий он отмахивается: — Ой, да кого это щекочет? И так сойдет! Братья согласно кивают, не понимая, зачем так сильно заморачиваться ради какой-то малявки. Один хрен помрет. — Серебро будет в другом месте, — доверительно сообщает Флегетон. И поворачивается к Ахерону, спрашивая с мольбой: — Слушай, так, может, дашь уже ключи?.. Губы у него прикушены, и Ахерон задумчиво проводит по ним большим пальцем, стирая кровь. Розовые очки прекрасно скрывают лихорадочный блеск глаз, но язык тела сдает брата с головой. Пока Стикс смотрит в другую сторону, а Коцит слишком погружен в подготовку, чтобы обратить на чужой недуг внимание, только у Ахерона появляется возможность понять, в чем дело. И он выбирает остаться слепым к чужим грешкам, отодвинув брата от себя. — Кстати об этом… — Ахерон перетаскивает к кушетке стул, садится на него задом наперед, уложив подбородок на спинку, и только тогда предупреждает, обращаясь ко всем: — У Поэта было право на последнее желание. — Он пожелал быстрее сдохнуть? — с надеждой интересуется Коцит. — Нет. — Может, он решил примерить все мои прекрасные наряды? — Флегетон не теряет надежды, что сможет снова подобраться к Поэту, но его тут же усмиряют: — Думайте дальше. Стикс? Вопрос застает Стикса, когда тот вновь возвращается к цветам. В такие моменты Стикс походит на идеально вышколенного дворецкого или монаха, слившегося со своим божеством. Отреагировав на свое имя, он одаривает Ахерона расфокусированным взглядом. — Попрос-сил поес-сть? — Да уж он бы попросил!.. Не то, что ты. Сожрал мою поили́, — дергается злопамятный Флегетон, прожигая длинного вампира осуждающим взглядом. Но тот, разумеется, ничего не замечает, продолжая возиться со своими ненаглядными цветочками. — Что сожрал? — переспрашивает Коцит издевательски, готовый в любой момент заступиться за дражайшего друга. — Учелло! — Флегетон переворачивается на живот и раздраженно щелкает пальцами. — Вспомни, как хранил труп какой-то девушки у себя под матрасом и всех уверял, что он не воняет, — Коцит тоже умеет быть злопамятным, когда это нужно. — Посмотрите, братцы, на что готов пойти Флегетон, лишь бы ни с кем не делиться! И еще Стиксу ставит в укор то, что тот был голоден! — Да она живая была!.. — протестует Флегетон и вскрикивает, когда Коцит, свесившись к нему, резко хватает его за бока. — Эй!!! — Первые с-с-сутки да, — флегматично отмечает Стикс, отставив лейку в сторону и начав протирать листочки от пыли. Ну, это точно надолго. Коцит закатывает глаза, когда снова слышит звонок. Организовывать крупные мероприятия в последний момент — совсем не весело, особенно когда никто не помогает! Ущипнув обиженного Флегетона за зад, чтобы неповадно было, он отвечает в трубку: — Да, да, Вы не ослышались, любезнейший, нам нужно семьдесят семь литров святой воды. Что значит, проще священника привезти? Ноги его в моем доме не будет! И дрянь свою сами везите!!! — для убедительности Коцит громко топает ногой. Свою силу он недооценивает: от пола отходит доска и резко ударяет его по спине. Ошарашенный церковник на другом конце провода успевает услышать отборную брань на нескольких языках, прежде чем связь резко обрывается. Флегетон только печально вздыхает: — Иногда я не понимаю, почему я все еще с вами… — И куда ты денешься? — Ахерон, потянувшись к нему, успокаивающе треплет его по волосам. — Одному ж скучно. — Вот, помнится, в сорок первом… — мечтательно тянет Флегетон, прижимаясь к ласковой руке. — Так о чем Поэт попрос-с-сил? — напоминает о первоначальной теме разговора Стикс и пшикает на Коцита из пульверизатора, ибо нечего распускать зубы на только-только распустившийся бутон. — Ах да, — Ахерон так загляделся на Флегетона, что чуть не забыл, зачем вообще пришел. — Он хочет, чтобы мы все порассказали ему сказки в его последнюю ночь. — А тростью с серебряным набалдашником, имитирующим форму фаллоса, по лбу он не хочет? Перебьется, — фыркает Коцит. И обращается к невидимому собеседнику, уйдя вместе с телефоном в другой угол: — Прощу прощения за грубость, милейший, это я не Вам. Приятно иметь с Вами дело! Все верно, давайте условимся на четырех бутылях. Сколько там литров, восемнадцать и девять? Несите! Да хоть пять. Приятного вечера! Фух, — Коцит устало плюхается прямо на Флегетона. Передвинуться братишка не успевает, так что ему приходится терпеть. — Угли есть, вода есть, котел есть… Чего не хватает? — Стула, на который ты бы пересел, — ворчит Флегетон, но Коциту слишком удобно, чтобы что-то менять. — Может, ну все это? — самый младший из братьев (не считая того-кого-нельзя-упоминать), не глядя, бросает телефон назад, и попадает им прямо в Стикса — тот телефон перехватывает и кладет его на столик рядом с братом. — Убьем стихоплета и скажем, что так и было. — Нельзя, — отвечает Ахерон с сожалением. — Вся верхушка уже оповещена. Если не хотим потерять расположение знати, придется бросить им кость. И Поэту тоже. — Я тебя умоляю, кому он сдался? Кто вообще будет следить за всем этим? Как бы в ответ на его слова вдруг раздаются шаркающие звуки: старинные тапочки, подаренные давно забытым историей восточным султаном, громко елозят по полу, не давая усомниться, кто именно сейчас направляется в общую комнату. Коцит тут же подскакивает, натягивая фальшивую улыбку, и когда Умный Вампир величественно вплывает в комнату в расшитом золотом халате, все братья застывают в уважительном поклоне, а самый вертлявый из них, быстро распрямившись, подхватывает гостя под руку и интересуется: — Как здоровьице, уважаемый батюшка? С чем пожаловали? Можете быть покойны: все приготовления идут полным ходом, Испытания начнутся вовремя. Старик, рассеянно улыбаясь в ответ, покровительственно постукивает по его руке иссушенной ладонью и оглядывается, фиксируя взглядом каждого из братьев. Те, сами того не замечая, невольно ёжатся: даже ослабнув, «отец» не вызывает в них ничего, кроме дрожи — так действует на них его сила. — Ла́ма ата мистовев по? Коц ба та́хат… Ани́ цари́хе ли́девар итеха́, — обращается старик к Коциту, слегка его от себя отодвигая и повелительно взмахивая рукой. К древнейшему вампиру тут же пододвигают кресло, на которое он величественно садится, откинувшись на спинку. В стеклах его зеркальных очков братья не могут разглядеть ничего, кроме своих недоумевающих напряженных лиц. Ахерон тут же закуривает трубку, а Флегетон, судорожно сжав руками колени и чувствуя себя нашкодившим мальчишкой, говорит почти жалобно: — Парли́ франце́, сильвупле. Онэ ву́ ку́мпро па, папа́. — …йошэ́в бэ хибу́к яда́им… — произносит Старик тихо, разочарованно качая головой. — Лингвуа лати́на фаци́лис э́стэ. Нунк ме э́квид интелле́джис, ми пуэр? — И́та, патер, — отвечает Флегетон мрачно. Еще никогда ему так сильно не хотелось слиться со своими братьями, найдя защиту в коллективном разуме, который отец уже не сможет подточить. Но когда Умный Вампир рядом, что-то — вероятно, его сила, — мешает им объединиться, и потому приходится противостоять ему поодиночке. — Бэн фа́тто, — сухо кивает pater. — Ди ко́за воле́ви парла́ре? Старик отвечает. Братья переглядываются. Каждый из них в совершенстве знает по три-четыре языка, и гораздо больше — понимает на слух, но Умный Вампир прожил больше них всех и повидал больше стран. Когда он собрал вокруг себя отпрысков, то не всегда был с ними рядом, время от времени отпуская их в свободное плавание набираться опыта. Тогда они останавливались в каком-нибудь одном местечке, где могли запугивать местных жителей и развлекаться вдоволь, он же колесил по всей планете, изучая все новые и новые языки. Тот, на котором он внезапно заговорил, не относился к списку тех языков, которые братья слышали хоть раз в жизни (а они выучили много языков, разделив их между собой поровну). В этом было одно из проявлений его прогрессирующей болезни — он путался, называя свою слабость проверкой языковых способностей сыновей. Те уже давно устали ему подыгрывать. — Батюшка, Вы ведь когда-то виртуозно говорили по-русски, — умасливает Старика Коцит, подкрадываясь к нему с кружкой вампирского чая (сильно разбавленная кровь, в которой плавают листочки мелиссы с чабрецом) и подобострастно заглядывая в лицо. — Почему Вы его бросили? Вы, к тому же, обожали и немецкий. Очень красивый язык! Айн Глас Лайтунгсвасса, биттэ... А то, боюсь, мы не сильны в шумерском. — Это был санскрит, — поправляет Ахерон неуверенно, набивая вторую трубку и для Умного Вампира тоже. А Флегетон тем временем уже вовсю ворочает угли в камине — отец всегда становился менее требовательным и заносчивым, когда смотрел на огонь. Один только Стикс продолжает невозмутимо протирать листы цветов. Умный Вампир пронзает его внимательным взглядом, а затем наклоняет кружку на бок — и все ее содержимое начинает медленно выливаться на линолеум прямо под взглядом возмущенного Коцита, который лично этот чай готовил, не доверяя такие тонкости даже Ахерону. Стикс на мгновение замирает, прислушиваясь к звуку, затем неторопливо оборачивается, разглядывая образовавшуюся лужу. Наступает неуютная тишина — братья вновь переглядываются, не зная, как им реагировать на выходку старого маразматика. Веками вбиваемое в голову подчинение старшему не позволяет задать закономерный вопрос: «Какого хрена тут происходит?». Раньше, до болезни, отец чудил не так много, но в последнее время стал слишком уж раздражительным, как будто именно сыновья виноваты во всех его бедах. Его попытки показать, на чьей стороне власть, становятся все более безобразными, и терпение его приемышей держится только на мысли о его скорой кончине. Стикса поведение Умного Вампира будто бы и не смущает: он просто выбирает тряпочку побольше — ею он намеревался протереть мясистые листья филодендрона, — и, подойдя к креслу отца, молча опускается на колени и начинает тереть по мокрому месту. Долго это не продолжается: Умный Вампир подхватывает его за подбородок и заставляет поднять голову. — Мифлетсетт… — недовольно тянет отец и спрашивает по-древнеанглийски, так, чтобы только Стикс смог его понять: «Ты смеешь меня игнорировать?». — Ну, батюшка, помилуй, — Коцит, смекнувший, что дело пахнет керосином, пытается встать между ними — отец вынужден отпустить Стикса, и тот возвращается к молчаливому вытиранию лужи. Вообще-то, не он должен этим заниматься, а слуги, коих в особняке много, но Стикс часто берет на себя больше, чем требуется, находя в монотонном физическом труде успокоение. — Ты ведь знаешь, какой Стикс у нас необщительный, да и работы у него много — скоро здесь будет столько гостей, а на листьях пылища… О! — Коцит намеренно проводит пальцем по земле, а не по листьям, и демонстрирует всем полоску грязи. Умный Вампир снова что-то говорит — по-видимому, на греческом. Флегетон, удерживая кочергу так, будто сейчас ею треснет по голове «любимого» папеньки, произносит сквозь зубы: — Он спрашивает, о каких гостях идет речь. Кажется, он забыл, что приказывал нам пару часов назад. А вот и проблемы с памятью подъехали. Вампир, который постоянно все забывает — это, конечно, интересный предмет для исследования. Один доктор (человек, что досадно) как раз хотел всерьез этим заняться, но ему, разумеется, не позволили. Братья так и не смогли понять, что именно и как влияет на отца с химической точки зрения. Невозможно даже определить достоверно, сколько еще он продержится: под толстенным халатом скрывается тощее, похожее на скелет тело, которое так по-старчески переставляет ноги, что впору решить, будто древнейший вампир к концу своей жизни добился то, чего не смогли добиться другие: превратился обратно в человека. Ахерон, испытывая к нему нечто вроде жалости, раскуривает папенькину трубку и протягивает ее Старику, наблюдая, с какой жадностью тот к ней прикладывается. Как и Стикс, старший сохраняет спокойствие, вот только оно не ледяное, как у брата, а буддистское. Ахерон садится напротив отца, пуская носом струи дыма и походя в этот момент на сонного огнедышащего дракона. Интересуется на хинди, смотрясь в собственное отражение в чужих очках: — Ты хочешь нашей крови, потому что тебе нужны силы для проведения церемонии? Не получится, отец. Церемонию открывать будем мы с братьями. Суд над Поэтом, так и быть — твоя последняя воля. А затем ты умрешь. Отец носил очки далеко не всегда. Раньше можно было заглянуть ему в лицо и понять, что он чувствует — но в последнее столетие он окончательно превратился в каменное изваяние, которое только и могло, что неопределенно улыбаться, то ли насмехаясь, то ли пытаясь казаться дружелюбным. Умный Вампир стал бетонной стеной, запертой дверью, об которую можно бесконечно биться, но так и не получить ответа. И это было жутко. Насколько сильно поврежден разум древнего вампира, определить трудно. Он начинает говорить на смеси языков, которые относятся к группе Коцита, и тот, напряженно вслушиваясь, недоумевает: — Что ты ему?.. Секундочку, — Коцит поднимает со столика телефон и сбрасывает бесконечные звонки — тут происходит нечто важнее подготовки к казни и сотрудничества с другими вампирами. Каменный уж точно мог подождать. — Э… Наш венценосный отец считает, что ты хамло, которое ему стоило оставить умирать на жертвенном… камне? — слова подбираются с трудом, потому что Старик совершенно не потрудился выстраивать предложения, опираясь на какой-нибудь один язык, а не несколько сразу. — Алтаре, — догадывается Ахерон по контексту. Чисто технически, Умный Вампир тогда никого не спасал — Ахерон просто… не смог умереть, чем того и заинтересовал. — Да плевать. Кажется, ты его разозлил. Умный Вампир произносит еще более непонятные слова, едва размыкая губы, и из-за чего кажется, будто его громкий, раскатистый голос принадлежит бестелесному духу, витающему в гостиной. Он частенько использовал этот приемчик в храмах, говоря как бы от имени Бога и заставляя себе поклоняться — Флегетона он вообще убедил, что является Зевсом, и тот, наивный, еще долго ему верил. Чего Старик только не творил по молодости, оставляя и своих последователей, и своих сыновей испуганными и восхищенными, но его обман уже давно перестал работать: теперь-то они понимали, что никакой божьей кары не последует. Когда pater подобрал их, они были слабы. Теперь же, питая их своей силой, ослаб он. — Твое время ушло, — говорит Ахерон на общем для них языке, вертя в руках трубку и без страха противостоя этой стихии самомнения и безумия. Потому что как бы отец не пытался их разобщить, Ахерон — не один. Медленно поднимается с колен Стикс, чувствуя поддержку брата. Подходит ближе Флегетон, вставая за спиной у сидящего Ахерона и больше не боясь столкнуться с отцом лицом к лицу. Деловито поправляет костюм Коцит, переставая выдавливать из себя улыбку. Огонь в камине начинает трепетать, то усиливаясь, то затихая, управляемый чужой волей. Прошли те времена, когда чудовища считали своего отца семьей. Когда они начали сомневаться в нем? Может быть, когда устали повиноваться его жестоким приказам и убивать друг друга? Стикс остановился первым, взяв на руки маленького Коцита и не подпуская к нему никого, даже Умного Вампира, в попытке защитить брата от вредного влияния Древнего. Затем был Флегетон — прошлого Флегетона он не стал разрывать на части и вгрызаться ему в лицо, лишь плавно слился с ним телом и разумом, перемешав черты характера и внешности. Ахерон остановился последним, когда, спасая, отлучил от семьи того, кого называть не стоит, пусть Коцит — слишком молодой и еще ничего не понимающий, — был против. Но Умный Вампир не пробыл бы столько лет в роли главы вампирского рода, если бы, даже будучи слабым, позволил бы кому-то себе противостоять. Вероятно, на рывок он тратит последние силы, но этим выигрывает себе время: Коцит, стоящий к нему ближе всех, едва успевает почувствовать боль в обоих запястьях, как его охватывает оцепенение, которому он уже не может сопротивляться, столкнувшись с глазами отца, больше не спрятанными за стеклами очков. Что странно, самих глаз Коцит разглядеть попросту не успевает: его сознание тут же погружается во тьму. Теперь младший из четырех сыновей, обездвиженный сильнейшим гипнозом, может лишь беспомощно ощущать, как его кровь стекает в подставленную Умным Вампиром чашку для чая. Старик беззлобно улыбается, вновь спрятав глаза, и говорит, не обращая внимания на принявших боевую трансформацию сыновей: — Э тон ту, мон герсон. Же тери́блюмо фа. Как бы ужасно это ни было, его порождения, уничтожающие его, были единственным доступным для него лекарством, которое, пусть и ненадолго, улучшало его самочувствие. Потом он превращался в еще большую развалину, но иного выхода не было. Всегда ли Умный Вампир относился к сыновьям как к ресурсу, с помощью которого можно добиться уважения и власти? Этого братья, наверное, уже никогда не узнают. Потому что им будет некого об этом спросить.

***

Каменный выбирает самый «подходящий» момент, чтобы ворваться в гостиную, останавливая своим неожиданным появлением и причитаниями назревающее отцеубийство: — Я там вам кое-кого привез, звоню-звоню, а вы… А, прошу прощения, вы, кажется, сильно заняты? — Каменный испуганно сгибается в учтивом поклоне, боясь поднять голову и чуя задницей, что случайно наткнулся на то, чего не должен был видеть. Главу, расхаживающего в турецком халате и тапочках, например. Не приближенным к верхушке лицам позволялось видеть его лишь в официальном белом костюме. Умный Вампир трясущейся рукой подносит ко рту чашку, залпом выпивая все, что успело вытечь из зверски разорванных запястий Коцита. И приветливо говорит Николаю на французском: — Что вы, мы с моими мальчиками уже закончили. Можете передать им все, что хотите сказать, а я, пожалуй, удалюсь. И мгновенно исчезает, оставляя Каменного в полнейшем недоумении. Коцит, более не сдерживаемой никакой силой, отмирает и, глядя на зажившие, но окровавленные запястья, кричит в испуге и праведном гневе: — Анову сикиииииим!!! Гехбе! Как же больно! Я УБЬЮ ЭТОГО ГИЖДЫЛЛАХА… Да как он… СТИИИИКС. Для Коцита, которого всю его жизнь облизывали со всех сторон и сдували с него пылинки, произошедшее было не просто предательством, о, нет, своим поведением Старик нанес ему непростительное оскорбление, которое смывается кровью. Каменный, чувствуя себя неуютно, уже подумывает уйти и вернуться, когда все уляжется, но Ахерон решает взять роль переговорщика на себя и, пока Стикс за его спиной вытирает мокрой от чая тряпкой руки Коцита под завывания раненого и оскорбленного: «Рубашка от Арманииии», старший кивает визитеру: — Вы по какому вопросу? — Кхм… Я вам Разумовского привел. — Кого?.. — морщится Ахерон, скрестив на груди руки. — Графа, что ли? — Позвольте представить тем, кто с ним не знаком, — торжественно произносит Николай, пока двое вампиров подозрительной наружности вталкивают в гостиную изрядно помятого рыжего мужчину, только-только пришедшего в сознание. — Сергей Разумовский, он же бывший охотник на вампиров, он же оборотень-лис, который недавно заглянул на охоту к волкам и львам, он же приемный отец отсуженных у одного вампира детей, местоположение которых сейчас уточняется. Предлагаю наказать его по вампирскому закону за… Ну, за что вы там захотите его наказать. Коцит тут же останавливает причитания, заинтересованно поглядывая на преступника, которого к нему приволокли. Сергей Разумовский… Да, личность в определенных кругах известная. Насолил, конечно, не так сильно, но Коциту сейчас и этот пойдет. На лицо Сергея падает тень. Он стонет, приподнимаясь, и щурится, пытаясь понять, где находится, и кто его окружает. Коцит бесцеремонно хватает его за волосы, приподнимая и разглядывая симпатичную мордашку. Попортить будет жалко… Хотя, а не все ли равно? — Он мой! — предупреждающе шипит обозленный на весь мир Коцит. — Ну что, Разумовский. Допрыгался? — И, размахиваясь, с наслаждением ударяет пленника по лицу.