Крылья

Выезжать к первому пункту назначения в своём полуторамесячном турне они должны были очень рано утром. Именно эту причину объявил Фай, когда припёрся к ним накануне вечером со своим чемоданом. — Зачем всем мотаться ради меня на другой конец города, — радостно заявил он, волоча чемодан по лестнице на второй этаж. — Переночую у вас, и всем раньше вставать не придётся. Тем более, что комнат у вас свободных полно, а Куро-пон меня сам звал. Курогане чуть не подавился. Ну да, звал один раз, но когда то было! На его перекошенное лицо никто не обратил внимания: Шаоран был рад, хоть и промолчал, а Сакура сразу стала засыпать Фая своим гостеприимным расположением. У Курогане вдруг возникло стойкое ощущение, что будь здесь Мокона, они непременно устроили бы пижамную вечеринку. Он видел это перед своим внутренним взором так чётко, будто это происходило уже не один раз. Слава богам, никакой Моконы здесь не было. Хватит с него одного белобрысого идиота. Курогане очень рассчитывал на благоразумие Фая, ведь он знал, что оно у него было, хотя Фай и предпочитал прикидываться дурачком, но когда Курогане наблюдал торжественное раскупоривание бутылок незадолго до отхода ко сну, у него появились в том сомнения. — Да брось, Куро-тан, — верно расценив его недовольную гримасу, бросил Фай. — Завтра отоспимся в автобусе. Я ведь не каждый день остаюсь у тебя на ночь. Он произнёс это таким голосом, будто после пары коктейльчиков собирался нырнуть к нему под одеяло, и уши Курогане запекло от возмущения. Курогане хотел возразить, что вовсе не у него, ведь будь его воля — ноги Фая бы здесь не было. Но он промолчал. Правда была в том, что с той же силой, с которой Курогане хотел бы захлопнуть дверь перед его носом, он хотел бы, чтобы Фай остался. С того самого раза, как Фай первый раз сел за ударную установку и Курогане увидел под всеми его слоями жизнь, он желал выколупать её оттуда вновь. И он знал, что алкоголь ему был в этом не помощник — Фай вообще, кажется, никогда не напивался до откровенных бесед. Нужно было сдаться, но такого Курогане просто не умел. Курогане никогда не отказывался от возможности выпить, а потому не смотался к себе сразу. Но после пары бокалов коньяка, когда искрящаяся, как шампанское, Сакура уже учила Фая какому-то танцу из кей-попа, он молча ушёл наверх. Впервые ему показалось, что он чужой в собственной группе. Сначала он думал, что лицемерие и фарс Фая никто, кроме него, не заметил, но потом понял, что это не так. И что это даже не лицемерие и фарс. Просто верхний слой — шелуха, защитная реакция, беззаботность, которой Фай на самом деле хотел бы обладать безо всяких «но», искренность. И Шаоран с Сакурой принимали его таким. Всё, что он отдавал им, было честным. Не целым, но честным, почти-правдой. И только Курогане этого было мало. По правде говоря, ему было всё равно, что там за этой плёнкой натянутой улыбки. Он просто хотел, чтобы Фай не прятался за ней, был с ним весь, как на ладони, со всеми трещинами, с той жизненной энергией, что скрывал, со всей болью, если она нужна. Ему не спалось. Сначала Курогане думал, что не может уснуть из-за долетавшего с первого этажа приглушенного хохота и музыки, которые скребли внутри и злили. Но когда звуки стихли и дверь в соседнюю комнату с тихим щелчком затворилась, он всё равно не смог сомкнуть глаз. Ворочался, безжалостно сминая и вертя подушку, и в конце концов отшвырнул её прочь и уставился в потолок. В щели штор на окне проникал лунный свет, такой яркий, словно весь мир за пределами дома заливало жидким серебром, чтобы запечатать движение ветра, спрятать все звуки и остановить время. Курогане смотрел на едва движущиеся полосы на потолке и чувствовал, что время никак не останавливается. Наоборот, утекает сквозь пальцы. Впереди у них было ещё полтора месяца бок о бок, теснее, чем до этого, дольше, чем они уже успели провести рядом, но казалось, что оно выскочит за окно вот прям сейчас и исчезнет, не успеет Курогане моргнуть. И отчего-то ему хотелось, чтобы утром, когда он проснётся, это всё оказалось лишь сном, причудившимся туманом, и странный зуд внутри покинул бы его вместе с ночной прохладой. Может, поэтому он никак не мог заставить себя закрыть глаза? В звенящей тишине ночи раздался тихий хлопок соседней двери и, кажется, шаги. Курогане замер, но так и не услышал шума открывающихся дверей в патио на первом этаже (Фай наверняка выполз, чтобы покурить). Курогане лежал тихо, наверное, целую вечность, но больше ничего не расслышал. Он с досадой выдохнул, понимая, что вряд ли уснёт, поднялся с кровати и, натянув джинсы, вышел в коридор. Фай так и не спустился, хотя зажатые в руке сигарета с зажигалкой делали цель его ночной вылазки вполне однозначной — он стоял, оперевшись на перила почти у самой лестницы и рассматривал пустую гостиную, раскинувшуюся внизу, так, будто в ней что-то происходило. Курогане подошёл и тоже глянул вниз, но там ожидаемо ничего не было. Пара бутылок, оставшихся на журнальном столике, стакан Курогане, одиноко скучающий на барной стойке, плед, смятой кучей брошенный на диване. Они молчали, и Курогане смотрел на Фая. Тот стоял босиком, в одним белье и выглядел чужим здесь, будто сотворённым из дыма. Самый конец хвоста феникса на его спине скрывался за резинкой трусов. На бледной коже, что светилась голубоватым светом луны, чёрные линии казались не просто рисунком — шрамами, выжженным клеймом. От них невозможно было отвести взгляд. Курогане неотрывно смотрел, как тёмные крылья лежали на опущенных плечах, как перья ползли по рёбрам от каждого тихого вздоха Фая. Он вновь был захвачен впечатляющим размахом этой птицы, и ему подумалось, что Фай сделал её специально — чтобы его самого невозможно было разглядеть за её мощью и поглощающим огнём. Будто она лежала на его плечах непосильным грузом и сдавливала лёгкие. Курогане хотелось бы подчинить эту птицу себе. Освободить от неё Фая, дать дышать. И дышать её огнем самому. Но он не мог к ней даже прикоснуться. Фай будто чувствовал этот его взгляд. Он чуть повернул голову к Курогане, недостаточно, чтобы они встретились взглядом, но достаточно для того, чтобы отросшие светлые волосы скользнули с плеча, открывая шею, также помеченную иссиня-чёрным полосами, примагничивающими к себе. Оторвать от них взгляд и посмотреть в лицо Фая было сложно, но в конце концов, для Курогане это было важнее. — Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя глаза наполнены кровью? — тихим голосом спросил Фай. Курогане кивнул. У него и правда был такой необычный оттенок карих глаз, который при ярком свете отдавал бордовым. И при определённом освещении глаза его казались кроваво-красными, тёмными, демоническими даже. Вот только он не знал, что при лунном свете такое тоже бывает. — Я бы подумал, что ты отнял не одну сотню чужих жизней, если бы не знал, что это невозможно, — продолжал Фай. Он даже не смотрел прямо на Курогане. — Тебя бы это напугало? Фай усмехнулся и вновь уставился куда-то вниз, оставляя странный вопрос Курогане без ответа. Как будто он и сам отнял, подумал Курогане. Голубые глаза Фая выглядели сейчас такими стеклянными, что казалось, будто векам больно скользить по ним, моргая, и оттого Фай моргал очень редко. — Почему ты никогда не бываешь таким с другими? — спросил Курогане. — Каким? — Настоящим. Не паясничающей копией себя. — Я просто не хочу доставлять никому проблем. — Это не проблемы. Ты никого не напугаешь тем, что у тебя есть свой груз на плечах. У всех он есть. Необязательно улыбаться каждую секунду. — Куро-чи просто бесят мои улыбки, так ведь? — хихикнул Фай. — Ты не бесишь меня, — ответил Курогане. И хоть это было правдой не до конца, и хоть поведение его зачастую говорило иное, Курогане произнёс эти слова, не задумываясь. Фай посмотрел на него с любопытством. Он оттолкнулся от перил и отступил на шаг. — Забудь, — бросил он легкомысленно. — Это всего лишь весёлое путешествие, приятное сотрудничество, и оно быстро закончится. Не стоит тебе волноваться обо мне. Курогане думал, что Фай всё же спустится во двор, чтобы покурить, но тот повернул в другую сторону, назад в свою спальню. Курогане схватил его за локоть, когда тот проходил мимо, и на мгновение его кольнуло сожаление, что он перехватил руку слишком низко и не смог коснуться пальцами живой татуировки. — Тогда почему ты перестал претворяться со мной? — Потому что Куро-пон видит меня насквозь, — Фай улыбнулся, отводя взгляд. Он не хотел смотреть Курогане в глаза, а Курогане нестерпимо хотелось сделать что-то с этой бледной улыбкой. Но он просто отпустил его руку. Курогане вернулся к себе в комнату спустя минуту и завалился в кровать прямо в джинсах. Он думал, что теперь уж точно не уснёт, голова была набита мятущимися мыслями под завязку. Но он отключился так быстро, что и заметить не успел. Ему снилось огромное пустое пространство, холодное, белое, будто снежный замок, стен которого он не видел. Ему снился Фай, его растерянное лицо, залитое лунным светом, светлые волосы, покрытые инеем, и испуганные глаза. Голубой лёд.