Крылья

Курогане спал совсем мало предыдущей ночью и поэтому твёрдо решил проспать всю дорогу или хотя бы половину где-то в хвосте автобуса. Он надеялся, что остальные поступят так же разумно, особенно учитывая, что они-то накануне приложились к напиткам поплотнее его. Но ничего подобного не произошло: ребята тихонько подремали часок, а потом начали оживать. И больше всех, конечно, Фай. Надо сказать, он поначалу был довольно деликатен и хихикал с остальными тихонечко, чтобы не разбудить Курогане. Но разве можно было спать, когда до ушей то и дело долетало собственное изломанное имя? Курогане нахмурился и попытался расслабиться, утопая в кресле, но мозг не желал отключаться, обостряя слух всё сильнее. Курогане бесило, что белобрысый идиот опять насмехался там над ним и что сам Курогане не мог просто забить на это, пусть он уже и привык к дурацким шуткам. В определённый момент к разговору Фая с Сакурой подключилась ассистентка менеджера. У неё был звонкий голос, хотя она и пыталась говорить тише, боясь разбудить Курогане вовсе не из вежливости, а ещё Фаю пришлось обращаться к ней через ряд, и Курогане наконец услышал, что тот говорил. Фай хвалил его. Курогане много раз доводилось слышать похвалу в свой адрес, в лицо и за спиной, от фанатов и от коллег, и это его не смущало. Это могло показаться самоуверенностью, но и её Курогане не стеснялся — ложная скромность ему была ни к чему. Но то, как говорил о нём Фай, заставило лицо вспыхнуть. Тот не говорил ничего лишнего, с восторгом отзывался о его профессиональных навыках, любви к музыке и упорстве, но то, как Фай это произносил, звучало совсем иначе. Интимно, что ли. Или Курогане показалось? Он немного приоткрыл глаза и глянул на компанию исподлобья. Ассистентка сидела с порозовевшими щеками и часто моргала. Не показалось, значит. Курогане перевёл взгляд на Фая. Тот болтал оживлённо с мечтательной улыбкой на лице, перегнувшись через своё кресло, как будто выкладывал самую важную информацию в жизни. Он был довольно далеко и, казалось, был поглощён беседой с девушками и сдержано молчаливым Шаораном, но стоило ему мельком бросить взгляд на Курогане, улыбка его изменилась. Почти невесомо, на долю секунды, стала нежной и сладкой, будто Фай точно знал, что Курогане не спал всё это время и всё слышал. Курогане хлестнуло горячим раздражением, и он отвернулся, вновь хмуро зажмуриваясь. Через пару часов всех наконец снова сморило, и люди расползлись по своим уединенным уголкам, кто-то уснул, подложив под голову что придётся, кто-то просто лениво пялился в окно или в телефон, последние разговоры становились всё тише и уединённее. В конце концов и они замолкли. Курогане расслабился и откинул голову на надувную подушку. Он уже почти спал, когда услышал осторожные шаги, и приоткрыл один глаз. Фай пробирался к нему через проход. Курогане уже успел расплыться ленивым желе и собираться назад в колючего ежа не хотелось, поэтому он не послал того обратной дорогой и просто ждал. Он знал, что Фай не посмеет без причины теребить спящего человека, но ведь и шёл он с какой-то целью. Но Фай так ничего и не сказал, сделал вид, что не заметил, как Курогане следил за ним сонным глазом, просто плюхнулся на сиденье рядом и сложил голову ему на плечо. Ну вот ещё, приехали! Курогане обязательно сбросил бы лохматую башку со сползшей резинкой на куцем хвостике, но было лень даже дёргать плечом. Он лишь поёрзал немного на месте, чуть разворачиваясь к Фаю и позволяя тому удобнее пристроить голову. На место они приехали уже сильно после обеда и, вываливаясь вместе со всеми из автобуса в приятную свежесть улицы, Курогане никак не мог определиться, чего ему хотелось больше — поесть или растянуться нормально на койке хоть на полчаса. Первое выступление было назначено на вечер, и у них было полно времени на то и на другое, и даже на неторопливый саундчек. Не любил он всё-таки, когда они въезжали в город ближе к времени выступления и приходилось перекусывать в автобусе чем попало, высаживаться сразу у концертной площадки, настраивать аппаратуру впопыхах, не успев толком переодеться. Курогане со вкусом потянулся, похрустывая затёкшими костями, и направился к багажному отсеку, чтобы помочь Сакуре с чемоданом. Инструменты сразу отвезут к концертному залу, а у них будет время отдохнуть, переодеться и, может, даже по округе пройтись. Менеджер бодрым шагом направился на ресепшн отеля, кто-то поплёлся за ним поближе познакомиться с кондиционером, а остальные разбрелись по территории. Фай тут же закурил и прилепился к Курогане. Курогане в общем-то не возражал, он уже привык и к запаху его сигарет, и к непринуждённому молчанию, и к бессмысленной трескотне. Жаль, что в этот раз Фай выбрал последний вариант. Будто и правда в автобусе не хватало кислорода, а на свежем воздухе он так расцвёл, что бодрость хлынула в лёгкие и, переварившись там, полилась уже на Курогане. Сначала Фай нёс какую-то чушь, и Курогане просто пропускал всё мимо ушей, но поняв, что тот его не слушал, Фай начал приставать с вопросами. — Тебе нравится жить в отелях, Куро-пу? — Это всего одна ночь, это трудно назвать жизнью. — Ты ни разу, что ли, не жил в отеле дольше двух дней? — удивился Фай. — Жил, конечно. — Понравилось? Курогане пожал плечами. — Не надо готовить и убираться, — выделил он главные преимущества. — Не любишь готовить? — Мне всё равно. — А летать? Летать нравится? — Нет, ненавижу торчать в аэропортах. Пустая трата времени. — Что насчёт автобусных туров? — Нет. — И сейчас не понравилось? — допытывался Фай. — А чем он отличается? — Я подумал, Куро-чи понравилось спать со мной, — расплылся Фай в довольной улыбке. — Идиот! — бросил Курогане по-японски. — О, я, наверное, никогда не смогу выучить японский, — посетовал Фай, вздыхая и отправляя докуренную сигарету в урну, и тут же достал другую. Курогане на это поморщился, но ничего не сказал. — Зачем тебе это? — спросил он с подозрением. — Очень красивый язык. — Я чаще слышу, что он резкий и грубый. — Это потому что ты так разговариваешь. Если послушать Сакуру, то японский кажется очень нежным, даже у Шаорана он звучит приятно. Курогане хмыкнул. — Но напористый и агрессивный мне тоже очень нравится, — добавил Фай. — Когда ты разговариваешь на родном языке, у меня внутри всё трепещет. Курогане кашлянул и покосился на Фая. — А как по-японски будет «ещё»? — поинтересовался вдруг тот. — Мотто, — ответил Курогане. — Но всё зависит от того, что ты хочешь сказать, и… — А «быстрее»? — Хаяку. — Мммм, — протянул Фай. — Слушал бы тебя вечно. А «большой»? — Что ты?.. — Курогане вдруг запнулся и возмущённо вытаращил глаза. — Идиот! Он отвернулся, складывая руки на груди. Фай, задумчиво улыбаясь, сделал ещё одну затяжку, тихо пробуя произнести «хаяку». — Вообще-то, никто не разговаривает во время секса, как в западных порнофильмах, — вдруг выдал Курогане, все ещё глядя куда-то в сторону. — У нас обычно это звучит немного иначе. Фай, кажется, подавился дымом и закашлялся. А потом вновь солнечно улыбнулся, смахивая выступившие слёзы. — Знаю, — согласился он, — я смотрел аниме. У вас надо говорить что-то типа «нет, семпай, не трогай там», — выдохнул Фай страстным истомлённым голоском. Курогане дёрнулся, чуть ли не отскакивая от колонны, которую подпирал плечом, будто по ней пустили ток. Он шумно вдохнул, наполняясь яростью. Ну что за глупости вечно в этой бестолковой башке? — Ты вообще не знаешь, когда стоит остановиться, да? — раздражённо рявкнул он. — Я смутил тебя, Куро-семпай? — Иди к черту! — Курогане скривил лицо и развернулся, торопясь прочь. — А твой английский становится лучше с каждым днём! — крикнул Фай ему вслед и засмеялся. Курогане, не оборачиваясь, показал ему средний палец. Курогане любил просторные концертные залы больше, чем маленькие клубы, и даже больше, чем огромные открытые площадки. За продуманную акустику, за удобные гримёрки, за возможность слинять при желании с заднего выхода без толпы фанаток. Конечно, ничего не сравнится с тем ощущением, когда твоя музыка улетает в небо и рассеивается в воздухе, а перед глазами необозримое количество шумящих слушателей, но закрытые концертные залы были ему ближе. Саундчек прошёл гладко, практически идеально. Они сыграли пару композиций, пригляделись к сцене, обменялись мнениями со звукорежиссёром. У осветителей была схема сценического освещения, тщательно проработанная и привычная, из всех только Фай не был знаком с её тонкостями и фишками, но ощущал он себя как рыба в воде. Музыканту должно быть всё равно, пусть хоть прожектором в глаз светят, а Фай был, пожалуй, опытней их всех и выступал и под жаркими софитами с фаершоу, и в полутёмных подвалах. Довольные, они копошились в гримёрке, переодеваясь, нанося грим и готовясь к выступлению. Курогане к этому относился проще, ведь его толком не видно из зрительного зала и камеры для больших экранов снимали его реже — немного лака на волосы и небрежно подведённые глаза, на этом всё. Больше всего времени требовалось, конечно, Сакуре. — Без Моконы у нас не хватает привычного акцента, — грустно вздохнула она, шнуруя свои высоченные ботинки с тяжёлыми подошвами. — Хочешь, я надену что-нибудь белое, принцесса, — предложил Фай, отрываясь от раскрашивания правого глаза. — С такой татуировкой в пору вообще ничего не надевать, — пробормотал Курогане. — А тебе всё не терпится раздеть меня, Куро-рин? — Иди к чёрту! — фыркнул Курогане и вышел из гримерки. — И прекрати уже, ради бога, коверкать моё имя! — бросил он в закрывающуюся дверь. Что Фай ему ответил, он уже не слышал. Он прошёл за сцену и, пристроившись там в тени, смотрел, как наплывали в зал зрители, ещё сдержанно делясь друг с другом своим восторгом. Через минуту рядом возник Шаоран, и они так и стояли, молча наблюдая, пока не настала пора выходить на сцену. Курогане вставлял в уши наушники, устраиваясь на стуле поудобней и пробуя бас-бочку педалью, когда заметил боковым зрением скользнувшее мимо белое пятно. Он поднял взгляд прямо в тот момент, когда зрительный зал в очередной раз поднял волну оглушающего визга вслед за голосом Сакуры, появившейся на сцене. Курогане смотрел на Фая в мешковатой белой майке, подранными лоскутами свисающей почти до самых коленей, болтавшейся растянутыми нитками на плечах и оголяющей кое-где кожу, украшенную тёмными линиями, и не мог отвести взгляд. Не пропустить своё вступление и не накосячить ему позволил только доведённый до автоматизма навык. Он и не думал о том, что Фаю может идти белый так же гармонично, как и чёрные косухи, в которых тот гонял на байке, потёртые джинсы и дурацкие цветные браслеты на запястьях. Курогане вообще-то о подобном и не задумывался никогда, а теперь вот решил вдруг обмозговать. Белая одежда, бледная кожа, светлые волосы и ледяные глаза, Курогане бы не стесняясь назвал Фая ангелом, если бы не чёрная сексуальная подводка вокруг глаз, которые горели так, что плавились льды. Если бы не губы, от изгиба которых испарялись все иллюзии о его невинности. Если бы не страсть, с которой он касался струн. Фай обернулся на него, и Курогане вдруг на минуту оглох. Словно и не было никого в огромном концертном зале — ни зрителей, ни работников сцены, ни Сакуры с Шаораном. Только они вдвоем. Только ему Фай отдавал свой жар и свою жизнь, и Курогане хотелось отдать в ответ. Если сгорать, то вместе. Он обрушился на барабаны с такой мощью, с которой, может, и не играл никогда. Так, будто отдавался. Не зрителям и не музыке — одному человеку, который научил его чувствовать иначе, даже не прикладывая к этому усилий.