Крылья

Полгода пролетели на одном вдохе. Концерты по всей Японии, интервью, ток-шоу, фестивали, затем гастроли в Корее. Даже Моконе пришлось сделать перерыв в своей сольной карьере из-за жуткого графика. Курогане засыпал ночами в номере отеля, всё чаще один, а не деля комнату по традиции с Шаораном, с пустой головой и тяжёлыми руками. Ему казалось, что в аэропортах он бывал чаще, чем в студиях звукозаписи, а когда приезжал домой больше, чем на два дня — уже и не вспомнить. Он играл на выступлениях с той отдачей, которой не нашёл бы в себе раньше, прыгал выше головы, пробовал новое. Он думал только о том, как выпустить наружу то, что приобрёл, о своих навыках и о музыке. Ни на что другое у него просто не оставалось душевных сил. А потом ведьма предложила им концерты в России. К счастью или нет, но в этой холодной стране их группа не имела такой популярности, и мини-тур ограничился всего четырьмя выступлениями. Когда они вернулись и выдохнули, засовывая сценические костюмы подальше на антресоли, в уютных стенах почти родных студий начали всплывать мысли о новых песнях. Однако, всё это не набрало разгон с порога, как было с предыдущим альбомом, потому что Мокону уже ждал свой диск, а Сакуру пригласили на роль в популярном сериале. Курогане с Шаораном остались почти без их внимания, и создавать что-то новое лишь вдвоём было совсем не то. Но никто из них не умел сидеть без дела, без творческих идей и в тишине. И они не на шутку увлеклись ремастерингом своих старых композиций. Хотели улучшить звучание, поменять рисунок, добавить фишек. Они торчали в студии в компании звукорежиссёра ежедневно, и запах знакомых стен в конце концов вытолкнул их в привычное русло. Теперь Курогане наконец имел возможность возвращаться в свою квартиру, чаще встречаться с Томоё и заниматься своими делами. Его внезапно привлекло исследование тех направлений музыки, которых он раньше не касался. Больше электроники, монотонные ударные или наоборот — их неуправляемый дикий ритм, тяжёлый вокал, тёмные мотивы. Всё чаще он думал о Фае, всё чаще слушал его музыку, всю, что смог нарыть в сети. Он даже нашёл записи группы, в которой тот играл с братом, но Курогане не проняло совсем. Другое дело песни, что Фай писал сам. Курогане приходилось гуглить тексты, потому что половина из них была даже не на английском, и чем глубже он лез в суть, тем сильнее в нём крепли боль и злость. Боль, что селила в него музыка, и злость на чёртов мир за то, как он поступил с Фаем. Бессмысленная и бесполезная злость, печаль, бессонница. За те полгода, что Курогане провёл в запутанных маршрутах собственной карьеры, о проекте Фая не появилось никаких новостей. Это, кажется, было нормально для него — пропадать надолго, не поддерживать связь с фанатами, но Курогане будто ждал от него чего-то. Новой музыки, в которой не будет надлома? Глупо. За один вечер не исправить пол жизни. Бальзамом не лечатся раны, которые надо зашивать. А большего Курогане сделать не мог. Перевёрнутая страница. Когда пришло лето и духота летних ночей, тревожность и злость Курогане смыло, как приливом на Окинаве. Жизнь стала совсем обычной и простой: сон до позднего завтрака, встречи с Шаораном в студии, потом с ребятами из другой группы, что попросили его поучаствовать в записи их альбома. Вечером пробежка по парку, наполненному парочками и галдящими компаниями школьников, с нетерпением ожидавших летних каникул, потом поздний ужин дома каким-то покупным бенто, музыка в наушниках далеко за полночь. Иногда поход в бары с друзьями или коллегами, редко — выступления в этих самых клубах с «Крыльями» или с кем-то ещё по приколу. Выходные не сильно отличались от будней, разве что Томоё всё чаще зазывала на чай, и он даже перестал отнекиваться. Дом семьи Томоё был большим, богатым, довольно старым, но бережно охраняемый многолетними трудами семьи, с внутренним двором и традиционным укладом. Каждый раз, приходя сюда, Курогане ощущал чувство тепла и лёгкой тоски. Он вспоминал, как жил в детстве в похожем доме вместе со своими родителями, а после их смерти здесь — родители Томоё взяли его под свою опеку. Он стал взрослым в этом доме, и хоть Курогане не считал его своим, он знал: ему всегда были тут рады. — Опять ты здесь? — голос Сомы не звучал раздражённо или пренебрежительно, и даже лёгкое недовольство в её тоне вряд ли на самом деле было таковым. — Тебя не спросил. Сома была подругой старшой сестры Томоё. Все, включая Курогане, прекрасно понимали, насколько близкой подругой та была, раз жила с ней под одной крышей. Сома и Курогане никогда не ладили. Не то чтобы они были неуважительны друг к другу или ссорились, скорее, поддерживали нейтралитет. С элементами хамства. Курогане не помнил, кто из них первый начал огрызаться и когда. Вероятнее, что он, ведь в юности он был просто невыносимым подростком. Что ж, теперь и не разберёшь. — Не веди себя, будто ты тут хозяин. Сому всегда бесило то, как Курогане общался с Томоё. Она считала, что он должен был быть более почтительным с девушкой, что была его невестой и чьи родители приютили его на какое-то время и были к нему добры. Курогане в свою очередь бесило то, что Сома считала его отношение неуважительным. Ведь оно таковым не было. — У меня есть вполне не иллюзорный шанс стать законным членом этой семьи, — ответил он. Сома фыркнула. Курогане знал, что эта тема могла её обидеть, хотя он не имел за душой желания этого сделать. Но правда была в том, что он действительно мог жениться на Томоё, в то время как Сома не могла сделать подобного. Предложение об удочерении она отвергала. — Если мне придётся жить с тобой под одной крышей, клянусь, я стану затворницей, — произнесла она уже без былого недовольства в голосе. Родители Томоё хотели, чтобы Курогане переехал к ним после свадьбы с их дочерью, хотя обычно такое было не принято. Но они всегда относились к нему, как к родному сыну. Да и жилье его мало напоминало место, куда можно было привести молодую жену. Курогане сам был из состоятельной семьи, но после смерти родителей жить в большом доме, доставшемся по наследству, казалось ему бессмысленным. И пусть у него была просторная квартира в хорошем районе, она всё ещё оставалась холостяцким жильем, не приспособленным ни для семьи, ни для детей. Он смотрел на пруд с карпами — настоящая роскошь, доступная немногим — сидя в чайной комнате вдвоём с Томоё. Отсюда рыб было не видно, но Курогане знал, что они там, плавают степенно, хватая ленивыми ртами водную растительность. Пруд, пожалуй, единственное, чего не хватало ему в городских апартаментах. Не хватало того ощущения, которое возникало, когда выходишь ночью во двор и смотришь, как плавно движутся под водой блестящие в лунном свете рыбы. Покой, свобода, цельность. Что-то такое он почувствовал за пределами это двора лишь однажды — когда Фай заснул вымотанный рядом с ним на неудобном диване в репетиционке. — Я хотела поговорить с тобой кое о чём, Курогане, — мягко произнесла Томоё, разливая чай по чашкам. Курогане предпочёл бы что-нибудь со льдом, но в этом вопросе с Томоё невозможно было спорить. — О чём? — без энтузиазма спросил он, просто давая понять, что слушает, но не повернулся к ней. — В следующем году я заканчиваю университет, и это было бы подходящим временем для свадьбы. Курогане тихонько усмехнулся. — Я думал, ты не заговоришь об этом. — Почему? — Мне казалось, что за это время ты могла бы найти себе более достойного мужа, — ответил Курогане. — Кто может быть достойней тебя? — Кто-то менее вспыльчивый и агрессивный. Кто-то менее грубый. Томоё покачала головой. — Когда я говорю тебе об этом, я вовсе не умаляю твоих достоинств, — объяснила она. — Я просто… — Кто-то, кто будет любить тебя, — перебил её Курогане. — Ты и так любишь меня, Курогане. — Не так, как того требует совместная жизнь. — Вполне достаточно для брака. — Что ж, — Курогане развернулся и посмотрел на Томоё пристально, а затем упёрся руками в колени и низко склонил голову. — Прости, что я не поднял эту тему первым, — он вновь обратил на неё пронзительный взгляд, — но… Я хочу разорвать помолвку. Томоё помолчала. Она не выглядела удивлённой или огорчённой, но Курогане был уверен, что он бы и не смог прочесть этих чувств на её лице, если бы она не захотела. Томоё удивительно умела держать себя. Словно принцесса или даже лунная богиня. И Курогане нисколько бы не удивился, если бы понял, что Томоё знала о его решении задолго до него самого. — Раз ты говоришь об этом, — наконец подала она голос, — значит твои чувства сильны. Надеюсь, человек, ради которого ты это делаешь, это оценит. — Даже если нет, ты не заслуживаешь быть обманутой. — Я ценю это, Курогане. Попрощавшись с Томоё, он вышел во двор и долго следил за карпами в пруду, за тем, как плавно двигались их хвосты, как они ловко огибали друг друга, хоть и скользили в постоянной близости. Он чувствовал умиротворение. Покой, свободу — да, но не цельность. Цельность он больше не чувствовал. Может, не хватало лунного света. Курогане достал телефон и набрал Юко. — О, Курогане! Должно быть, ты захвачен в плен безжалостными мучителями, иначе ты ни за что бы не позвонил мне сам, — раздался в трубке смеющийся голос. Обычно так и было. И обычно Курогане бы обязательно нахамил в ответ на подобную фразу, даже если бы ему нужно было от ведьмы что-то очень важное. Но на этот раз раздражение даже не шевельнулось внутри. — Послушай, ведьма, мне нужен отпуск, — сказал он. — Неделя или даже две. Это можно устроить?