Мазурку пляшут господа, А ты сидишь в сторонке "Поди не явится она... А вот и незнакомка!" У Теодора хорошо, Но с барином получше "Хотите чаю, mon cheri?" "Несите водку лучше"
Цирюльник лихо работал со своим острым лезвием, возя его по колючему подбородку Андрэ, который, закинув голову, дожидался окончания опасного, но необходимого процесса. При этом лицо его оставалось совершенно спокойным и он, глядя в потолок, о чем-то крепко задумался на то короткое время. Философия для этого военного врача была в развлечение и поэтому "зависший" взгляд можно было часто увидеть в такие моменты. Серафим же восседал в своем бордовом кресле, покачивая ногой и следил за бритьем так внимательно, будто переживая, что этим лезвием Андрэ могут вскрыть глотку. У него самого и малейшего намека на бороду не было, в отличии от француза, который ведь и старше все-таки был, а потому цирюльник только с кудрями барина работал. Гладко выбритая кожа сияла от влаги в дневном свете из окна, который за ним серел тяжелыми облаками. Все предвещало вновь время затяжных дождей, которые на пару дней в Петербурге сменило слепящее солнце. Конечно, для середины октября это было непривычным явлением, но многих жителей этот факт несомненно обрадовал, как и француза. Наконец-то мужчина закончил с Андрэ и, отдав плату за все услуги, Серафим позволил ему откланяться, так сказать. Андрэ сидел, глядя на себя в зеркало. Задумчиво оглаживал свой гладкий подбородок, хмыкая. Барин, в свою очередь, принялся перебирать одежду, аккуратно выложенную на диване. На Андрэ была только шелковая, белоснежная рубаха, которую по утру занес портной и легкие подштанники. Он все так же восседал на стуле с зеркалом в руках, рассматривая свое лицо. — Это не подойдет для ужина... а это не подойдет потому что велико, — перебирая сюртюки и желеты выносил вердикты Серафим сам себе, бубня под нос. — О! Это хорошо, хорошо, да... — Что? — сказал Андрэ, опуская овальное зеркало в золотом обрамлении с выгравированными жар-птицами на колени. Во взгляде у него скользнуло удовольствие от всего того, что происходило последние часы. Наконец-то не скука. — Mettez-le, s'il te plaît, — сказал Серафим, всучив тому в руки серый жилет с узором, будто холод мороза нарисовал ее, а сам стал перебирать тряпичные галстуки к нему. Надев тот самый идеальный серый жилет и брюки, что приготовил для него его барин, Андрэ стоял и смотрел на то, как он мечется между белым тряпичным и серым шелковым галстуком, хмуря темные брови и кусая губу. Француз решил ему помочь, а от того подошел к нему тихо ступая босыми ногами и взял белый галстук. Обмотал вокруг своей шее и стал предпринимать попытки завязать его собственноручно. Естественно, ничего не получилось. Серафим прекратил его мучения и механическими точными движениями смог справится с галстуком в считаные секунды. — Ils t'ont rien appris du tout en France, Andreika, — беззлобно проворчал барин, усмехаясь одновременно уголками губ. Андрэ уже успел нахмурится и опустить голову, смотря на пальцы возле шеи, чтобы тут же их схватить и резким движением, развернув барина, заломать ему руку за спину в черном фраке. Нечего играться с его чувствами и сквернословить по поводу родины. От воспоминания о родной Франции его кольнуло грустью под самые ребра в который раз. — On m'a appris, crois-moi, beaucoup, — прошептал он на ухо ему, слушая как тот в таком положении шипит и беззвучно материт француза, дергаясь. Ожидал ли? Возможно. Это же его бестия. Барин предпринял попытку вырваться и, извернувшись кое-как, ибо ему уступили все-таки, руку удалось высвободить. Серафим круто развернулся на каблуке туфель и они шутливо стали бороться руками, толкая друг друга по всей комнате. Андрэ вдруг засмеялся, пока его не прижали к стене и не заглянули так пылко и глубоко в глаза, что стало вдруг не до смеха. Серафим вдруг накрыл его губы своими и он поддался на встречу, отвечая и склоняя голову в одночасье, чтобы быть ближе. Руки первого поползли по его талии и прижали ближе к себе, обнимая и делая еще более интимным и без того интимный момент. По проишествии еще часа они стояли у двери, готовясь к выходу в промозглую. Андрэ все теребил галстук на своей шеи, смотря как Серафим натягивает на кудрявую голову черный цилиндр и вопросительным взглядом осматривает его с головы до ног. — Волнуешься? — спросил барин наконец, подходя поближе. Потер чужие плечи, разодетые в дорогие ткани и ободряюще улыбнулся ему. Андрэ в ответ лишь кивнул, оставив белый кусок ткани на шее в покое и опустил руки по швам брюк, словно обреченно. Задумался. Почему же так тревожит что-то? Может от того, что с Теодором дружеской близости не было никогда? Поэтому волнительно с ним говорить о чем-то отстраненном и присутствовать рядом не как ученик. Рядом с ним было легко осваивать сложный язык, какой позволила французу познать матушка его барина своей милостью. Несмотря на это, его гувернант все-таки вызывал у него, еще в первый раз и часто во время последующих встреч, всем своим видом мороз под кожей, так как чаще всего выглядел серьезно настолько, насколько мог вообще. Полуулыбки проскальзывали на граните мускулистого лица редко, но, как говорится, метко. Тогда Теодор становился, наконец-то, похожим на живого человека. Доброго и скромного даже. Был ли он таким на самом деле или это так на эмоциях казалось... Может и был, но в душу к нему лезть было страшно. Да и когда лезть, если ты драмой со своим барином занят, который ночными походами только масла в огонь подливал. Вот и давеча приключился на одном из уроков такой странный случай, который карты спутал напрочь. Теодор усмехнулся так по-скромному с очередного картаво выговоренного слова Андрэ и криво написанной ъ и пригласил на ужин к себе домой. Обещал познакомить с женой и все такое, что обещают обычно дворянины, когда приглашают к себе на ужин. Это же знак уважения был всегда. Что во Франции, что в Российской империи. Приглашение это грянуло не хуже, чем молния в тот вечер за окном кабинета. Француз застыл с пером в руках и, капнув чернильной каплей на бумагу, кивнул одобряюще. Кто-то когда-то говорил, он точно не помнил кто и где, что вопросы с мужчинами решать лучше в спальне. Андрэ надеялся, что это говорил не кто-то из гарнизона солдат, а то это уже слишком... Так что французу, по сути, даже разрешения у барина спрашивать не приходилось, да и ему бы в любом случае не отказали. Особенно после того, как он рассказал как ему одиноко. Серафим смотрел на задумавшегося при свече свечей Андрэ и, легонько тронув его за руку, открыл дверь, пропуская вперед. Конечно же не удержавшись и рукой подтолкнув его в поясницу. Любовь к касаниям у барина поражала.***
Стоя в стороне от основной массы людей, Глеб, Юрий и Серафим негромко разговаривали уже успев пригубить парочку бокалов игристого. Достойного, нужно сказать. Дамы шуршали платьями, сверкали украшениями и Глеб срывался с места, чтобы приветствовать каждого входящего гостя. Конечно, это был танцевальный вечер больше для приятелей Глеба, нежели его отца Остапа Петровича, который временно отсутствовал, но все равно гости были достойные. Графы и графини, офицеры, один молодой врач даже затесался среди всего почета, а сколько разномастных дам было, но незнакомка, что узрел Серафим вчера, никак не появлялась. Все женщины и девушки были прекрасны и некоторые из них, чаще всего совсем юные барышни, с неприкрытым интересом рассматривали молодого барина. Его ведь раньше тут-то не было, а новый молодец в окружении — новая возможность удачной партии для замужества, ведь абы кого на такие вечера не приглашают. Как раз в выборе титул и количество душ играют немалую роль. Да только в ответ свой одобрительный светлый взгляд он никому не подарил. Серафим уже успел станцевать с кем-то незамысловатую мазурку, по правде говоря, которая ему больше всех остальных танцев не нравилась. С кем-то, ведь даже имени прекрасной дамы не запомнил. Мария? Елена? Александра? Все, как безликие китайские фарфоровые куколки без имен и отличий. Их этикет к такому и склонял во всех вопросах, а вот та незнакомка с кабака, похоже, такой простушкой не была. Еще удалось пригубить вновь игристого и даже сыграть с Юрием в карты несколько партий, без денег в этот раз, но Дарья Николаевна все никак не появлялась. А может ее и не будет вовсе? Серафим как-то расстроился. Жутко интересна она ему вдруг стала и знакомство с ней стало бы одним из лучших событий за последнюю неделю. — Так может Дарьи Николаевны и не будет сегодня, Юрий? — сказал Серафим, тасуя карты. Юрий за весь вечер ни с кем не станцевал, хоть дамы глядели на него с ничуть не меньшим интересом. Он ведь был хорош собой, умен и мог красиво говорить. Щеки вечно пылали, показывая всю энергию, что в нем томилась. Да только он сказал, что ждет вальса, мол, только этот танец заслуживает его сегодня. А сам все время пытался присесть или держатся за что-то. Серафим начинал за него всерьез переживать. Внезапно. На фоне плакала скрипка, что служила сопровождением для очередного танца. — Придет она, друг мой, вы не волнуйтесь так, — сказал Юрий с доброй улыбкой, поправляя прическу. — Любит припозниться всегда просто. Говорит, что женщина просто обязана так делать, ведь это и делает ее женщиной. Серафим хмыкнул. Надо же какая дама со столицы, однако. Знает себе и своему времени цену, не приклоняется перед мужчинами и при этом умудрилась заслужить их безграничное уважение и кучу симпатий. По крайней мере тех мужчин, что в кабаре выпивают вечерами, а там компании разные-разные и все одинаково Дарьей восхищаются. Поразительно. Другая бы так, наверное, не смогла. И все же на девушек ведь семья очень влияет, а у нее только мать есть. Сама себя хозяйка, получается. Музыка прекратилась, оркестр затих, доиграв последние ноты. Это закончился очередной танец, который Глебу подарила самая знатная из всех присутствующих дам. Правило было таково: хозяин вечера танцует с самыми родовитыми и знатными дамами весь вечер. Их пара разошлась в разные углы зала. Барин заметил из своего убежища, как партнерша Глеба начинает хихикать и шептаться со своей приятельницей примерно такого же знатного толку. Глеб подошел к выходу из зала, будто зная, что сейчас кто-то войдет и Серафим наблюдал это с другой комнаты, где некоторые из присутствующих тоже играли в карты или просто общались, сидя на зеленых диванах или стульях. Кому-то подавали коньяк, а кому-то все то же игростое, а кто-то вообще не пил. Например, молодой лекарь. — Дамы и господа, поприветствуем госпожу Дарью Николаевну Зарыковскую! — сказал Глеб, заводя за руку в белой перчатке ту самую незнакомку. Она сияла улыбкой и в этот раз была не менее прекрасной и уверенной в себе, чем вчера. Серафим так и застыл с картами в руках, восхищаясь этой красотой и грацией женщины.***
Вокруг суетились слуги Теодора, поднося новые блюда и подливая вино от одного легкого взмаха рукой. Андрэ было немного неловко, ведь, похоже, он даже держать правильно вилку с ножом разучился. На кухне, где они ели с Федей и другими крепостными, шедевры французской кухни не подавали, к сожалению, а от того ели все руками да деревянными ложками, а тут приборы, учтивые и улыбки слуг. Он вдруг вспомнил Федора и понял, что скучает по нему, а скорое возвращение не предвидится. Конечно и в его нынешнем жилище была прислуга, которой Серафим не объяснял, что Андрэ даже ниже них по чину. Крепостной, а не свободный мещанин. Барину на эти различия было, наверное, начхать, но для француза свобода все-таки была важна, а ее так вот отобрали и смысла надеятся на возвращение этого дара не было. Для двух женщин, что убирали жилище и готовили еду, Андрэ был таким же барином. Только почему-то обитающим постоянно дома, в отличии от Серафима. Все равно на ужине было не по себе и не только от осознания себя, как человека без свободы. Девушка в белом чепчике и синем платье подлила ему вина. Второй раз за вечер. Голова от непривычки начинала кружиться, а щеки краснеть не то от стыда, не то от алкоголя. Теодор улыбался у себя дома намного чаще и говорил тоже почаще, обращая все время взор на свою спутницу жизни. Супруга его была просто прекрасной. И звали ее Вероника Дмитриевна. Имя достаточно необычное и среди других русских женских имен, что удалось узнать Андрэ за время пребывания в этой не сказать, что прекрасной, стране. Светлые волосы ее были собраны в красивую высокую прическу и только передние кудрявые прядки выбивались из этого идеального порядка с кучей шпилек. Так же на ней красовалось светло-молочное платьице с белой шнуровкой тугого корсета, что делал худую девушку еще меньше. И вид ее, и манеры были присуще настоящей дворянке, которая прошла через институт благородных девиц. Она была разговорчивой, но уж точно не бездумной болтушкой. Во всяком случае более разговорчивее, нежели Теодор, которого Вероника Дмитриевна нежно кликала "Феденька". Они были молоды и детей у них покамест не было, но это их не огорчало вовсе. Жили, похоже, для себя и между ними чувствовалась полнейшая гармония. За эту пару искренне хотелось порадоваться. Вероника и Теодор напоминали Андрэ в каком-то смысле неожиданно... Серафима. Не покорились правилам, что навязало общество и жили для своего удовольствия. Пожалуй, таких было совсем мало в их время. — Alors que faisiez-vous avant de venir en Russie? — спросила жена Теодора, прекращая тишину, которая только звякающими звуками приборов и прерывалась. К счастью, трудностей с языком не возникло, так как она, как и ее муж, прекрасно знала французский и не издевалась с него, как это делал, к примеру, его барин. — J'étais médecin militaire, — взглотнув, сказал Андрэ. О тех временах теперь и вспоминать было тяжко. Их будто не было. И все же он постарался изобразить искреннее удовольствие от этого не внезапного вопроса. Теодор поднял на него глаза и вдруг улыбнулся французу ободряюще, а затем положил чуть загорелую руку поверх белой руки Вероники Дмитриевны, которая обратила взор голубых глаз на него. Андрэ залюбовался ею. Она напомнила ему образ его сестры, что давно будто сошел на нет в памяти. Светловосая, с прямой осанкой и ясными глазами. Милая и осторожная. В отличии от той дворянки, что чуть не увела у него Серафима. Ее он назвал бы тем словом, что некогда барин учил его так старательно выговаривать, интересуясь чьи органы его интересуют. Боже... Вспоминать стыдно, но забавно. — C'est probablement un sujet désagréable pour André, car il est trop gentil pour la guerre, — сказал тактично гувернант француза. В глаза его жены блеснула жалость. Только не это. — Tout va bien, vraiment. Demandez ce que vous voulez, Veronika Dmitrievna, — сказал Андрэ, каверкая от непривычки отчество Вероники и неловко натягивая улыбку. Все еще немного неловко, но ему давно надо было проговорить то, что было. Пускай и с незнакомыми ему людьми. — J'ai été capturé et maintenant le serf de Serafim Vladimirovich Sidorin. Жена Теодора вдруг ойкнула и обронила вилку на пол. Слуги сразу же замельтешили. Андрэ неслышно выдохнул через ноздри, а Теодор опустил глаза в тарелку. Неужели не сказал своей супруге, кто его ученик? — Vous êtes si jeune et déjà médecin militaire? - взяла себя быстро в руки Вероника и опять задала вопрос, игнорируя неожиданность. — Oui, tu es spécial. Fedya a dit que vous étiez un étudiant très compétent. Андрэ кивнул, смотря на Теодора. Тот смущенно отвел взгляд и от Вероники и от него, будто эта похвала не должна была стать известной для его ученика. На хвальбы он был весьма скуп, к сожалению. Француз отложил приборы и начал свой рассказ о нелегком пути в военную медицину. Вероника Дмитриевна, как и ее муж, весь рассказ слушали с таким интересом, что этим он был весьма приятно удивлен. Последний раз его с таким интересом слушал Федя, стараясь не прыснуть смехом от его кривого русского и едва понимая большую половину всего, что Андрэ пытался донести. Вдали от нового дома, пришло вдруг осознание, что Федя - прекрасный товарищ. Он правда по нему скучал. История была весьма занимательной. Андрэ был помощником военного врача. Его призвали почти сразу же, когда началась война с русскими. Тогда француз был совсем еще зелен и ему едва ли пошел двадцать второй год жизни. Казалось, что в этом мире он ведает обо всем и все болячки человечества по плечу. Война быстро охладила его пыл, а первый солдат с развороченной грудиной и вовсе отбил желание лечить людей. К счастью, старый, дотошный военный врач, пожалуй, научил ему большему, чем медицинская академия, которую он закончил экстерном и Андрэ быстро освоился, взял себя в руки. Мсье Эдгард вечно бухтел и был недоволен, то лекарствами, то очередной хвори среди солдат, морившей их куда быстрее, чем война и голод, то самим помощником, который валился с ног от бессонных ночей с нитками, скапельпелями и бинтами. Сам врач, несмотря на свой преклонный возраст, работал круглые сутки и при этом успевал давать какие-никакие знания самому Андрэ, а еще каждый раз при промахе давать подзатыльник своей сухопарой рукой. — Il est devenu de plus en plus faible avec le temps. Et un jour il a eu une crise cardiaque, — сказал Андрэ, вспоминая тот вечер, что, наверное, запустил маятник неудач в его жизни. — J'ai temporairement pris sa place. Теодор как-то слишком удивленно, но с неприкрытым интересом глядел, прокручивая обручальное кольцо на пальце, будто ему матушка Серафима ничего не сказала. А может и не сказала. Зачем? Вот тебе крепостной давай учи его, деньги платят и хорошо. Вероника Дмитриевна как-то погрустнела и светлое личико стало будто на тон белее, видимо, картины войны представить она все-таки смогла, хоть Андрэ и не описывал все те ужасы, что увидел. Такое при чувствительных дамах не расскажешь, да и его барин-любовник тоже не любил такие кровавые рассказы. При том что был весьма стойким юношей. Она разглядывала свой подол время от времени и нервно разглаживала бежевые складки на нем руками, щеки ее перестали розоветь. Аппетит у всех пропал и никто за время рассказа больше не притронулся к еде. Андрэ вновь уплывал в далекие воспоминания, трепая себя неосознанно за рубаху и дергая ногой в одних из лучших панталонах Петербурга под столом. — J'ai passé un an comme médecin militaire. Parmi les assistants, j'avais plusieurs infirmières et un soldat, — француз вдруг ухмыльнулся криво. Сколько на него тогда свалилось и ничего, а тут считай чужой человек, который его свободы лишил где-то похождения устраивает, а это настолько сильно ломало. Сильнее, чем весь тот кошмар наяву. — Et que s'est-il passé ensuite ? La guerre est finie? — спросила жена Теодора, обращая взор потемневших голубых глаз к Андрэ. Ее муж обеспокоенно взглянул на нее, а потом на него. Кивнул, будто разрешая продолжить. И француз стал тихо объяснять, что его отправили на пару недель домой, ведь в его часть прислали опытного врача и командованию такая идея показалась удачнее. Хотя Андрэ пару месяцев сам справлялся ничуть не хуже, чем покойный наставник, но его никто не слушал и упорство тут не помогло. Как только замена появилась - отпустили домой. Ненадолго, но короткий срок закончился плачевно во всех смыслах. И не только для него. Об этом умолчал. Все и так понятно было, раз теперь сидит за тысячи километров от родного города, где больше никого не осталось. Теперь он крепостной, который еще и спит со своим барином. Андрэ вдруг осознал, что изменения за такое небольшое количество времени были просто ошеломительными. Стало вдруг так... он не мог понять этого чувства. Теодор зачесал со лба темные кудри назад и как-то недоуменно смотрел на столешницу, поддерживая за руку свою жену. Кольцо уже оставил в покое, но нервозность в нем четко просматривалась. Вероника Дмитриевна качала головой и выглядела так, будто вот-вот заплачет, но держалась, как для барышни, стойко. Француз опять вспомнил сестру, которая до последнего боролась за жизнь. Образ вдруг стал четко прорисовываться в памяти. — Может, чаю? — робко предложила она уже по-русски, стараясь естественно улыбнуться Андрэ, который теперь сидел с опустевшими разными глазами, осознавая, до чего дошел. Его вечно тянуло то к саморазрушению, то к созданию чего-то, а Серафим был и тем и другим одновременно, но они только раб и господин. Все. Никакой любви и прочего. Об этом даже речи быть не могло. В груди вдруг что-то вспыхнуло болью. Гувернант Андрэ отпустил руку жены. Оправил свой белый галстук и глухо сказал: — Несите водку лучше...***
Серафим вдруг поднялся с зеленого кресла, а Юрий следом за ним вскочил со своего. Первый прошел через весь зал к Глебу, который уже разговаривал с Дарьей и с большим удовольствием кивал на то, что она отвечала ему. Барин не замечал, как аккуратно движется мимо говорящих дам в прекрасных платьях, что кидали ему разочарованные взгляды вслед и не замечал, как его товарищ ковыляет сзади, стараясь пренебречь болью и улыбаясь всем по пути. Мужчины во фраках тоже с интересом осматривали молодого барина, хоть за весь вечер он познакомился лишь с несколькими и едва ли их запомнил. Юрия и Глеба знали, конечно, все и видно было, что уважали. Все-таки было за что. — Дарья Николаевна, имею честь представить вам весьма талантливого поэта и просто прекрасного человека — Серафима Владимировича, — начал хозяин вечера, когда его товарищи подошли к нему с барышней и Юрий уже успел поздороваться с ней. Дарья улыбнулась приветливо и блеснула белоснежной улыбкой. Серафим невзначай осмотрел ее вечерний туалет и неосознанно поправил свой галстук, будто бы пытаясь казаться краше. Бордовое платье на даме с тугим корсетом подчеркивало всю красоту стройной фигуры. Белые плечи были открыты, а ключицы явно выделялись и поверх них красовалось ожерелье с прозрачных камней, что переливались и сверкали. Она вся будто сияла не только этим украшением, а всей своей душевной организацией. От нее исходила энергия спокойствия, а серые глаза глядели с вызовом и азартом наконец-то напрямую, а не через все помещения грязной забегаловки. "Так вот ты какая" — подумал вдруг Серафим. — Дарья Николаевна. Очень приятно, Серафим Владимирович, — кивнула она в ответ на учтивый кивок Серафима. — Наслышана о вас от ваших приятелей и очень рада, что наше знакомство состоялось. — Я тоже очень рад, — улыбнулся Серафим. Вдруг разговор пришлось оборвать, так как мужчина во фраке и белых перчатках, что объявлял танцы, вдруг выступил вперед и огласил на весь зал: — Вальс, дамы и господа! Серафим, не теряя времени и тут же взяв себя в руки, протянул руку Дарье Николаевне и спросил бархатно, чуть наклоняясь перед ней: — Позволите пригласить вас на танец, Дарья Николаевна? — Конечно, Серафим Владимирович! — был ее такой же быстрый и уверенный ответ. Глеб откланялся и пошел приглашать на танец очередную почетную гостю танцевального вечера. Юрий куда-то резко пропал и молодой барин подумал, что он пошел и себе пару искать, но в огромном зале его не было. Он обеспокоенно вздохнул и тут же занял позицию для танца, положив свои сильные руки на тонкую талию новой знакомой, а во вторую руку взял ее ладонь, закрытую от его касаний черной кружевной перчаткой. Ладони его холодила бордовая ткань и Серафим ощущал твердость корсета, затянутого потуже. Они встретились взглядами, прежде чем Серафим сделал первый шаг в ее сторону и их повело вместе по кругу в танце, как и остальные пары. Вокруг кружились огни, платья, дамы и господа, где-то мельтешила кудрявая голова Глеба и его дорогое одеяние, а музыка была настолько прекрасной, что молодое сердца барина затрепетало. Никогда так сильно ему не нравились эти танцевальные вечера и прочий сброд, где надо было учтиво улыбаться и кивать. А теперь все было по-настоящему. Он кружил Дарью и смотрел на нее вблизи. У нее было лицо настоящей дворянки с правильными чертами и немного вздернутым, будто по привычке, подбородком. Прямо как у его товарища. Никто из присутствующих не смел осудить ее за прошлое, как и в той забегаловке, но Серафим не видел, как за спиной шептались дамы, когда она появилась в зале. Они продолжали вальсировать, пока музыка не стихла и зал не взорвался бурными аплодисментами. Юрия по-прежнему на горизонте видно не было.