***
Только представьте – вокруг кипит бой, а ваши лёгкие горят огнём после каждого вдоха, и каждый удар выдавливает слёзы, падающими вниз хрустальными осколками. И внезапно всё заканчивается. Великолепный боец и опытный фехтовальщик валяется при смерти, а его противник прогулочным шагом подходит всё ближе и ближе, и его оружие занесено над головой поверженного врага. Ещё немного – и ситуация разворачивается на сто восемьдесят градусов, когда появляется шичибукай. Снова боль от самоубийственной атаки – но даже последний удар по площади не зацепил шрамированного ублюдка. Удар из ниоткуда – и чернота забвения. И девушка пробуждается, когда кто-то стал расстёгивать на ней одежду. Можно быть хоть трижды грозным пиратом и фруктовиком, имеющим на руках смерти сотен людей, но прошлое трудно забыть – Моне насмерть перепугалась. Только вместо бурана и удара ледяными шипами во все стороны на неё навалился приступ сокрушающего кашля. Согнувшись в три погибели девушка отчаянно пыталась сделать хотя бы один вдох. — Проклятье. Тартачо! Тащи аптечку! — Донеслось до неё словно сквозь воду – слова заглушал пронзительный звон в ушах, а в полных слёз глазах плясали тысячи искр. Моне уже не кашляла – спазм выдавил последние остатки воздуха из лёгких. Искры в глазах сливались в сплошные тёмные пятна, а поле зрения сужалось с каждой секундой. Казалось, эта пытка будет вечной, но кое-кого это не устраивало. На грудь девушки легла широкая ладонь – запястье было лишь чуть выше ложбинки между натягивающих мягкую ткань полушарий, а длинные шершавые пальцы легли своими кончиками на горло. Словно тысячи иголочек пробежались по торсу девушки, волнами распространяясь по коже от горячей руки – вниз по животу и в стороны на бока и талию. Сжатые в болезненном спазме мышцы задрожали и расслабились, позволив Моне сделать такой долгожданный вдох и втянуть в себя такой сладкий на вкус воздух. Выскочивший в этот момент наружу Тартачо тащил в охапку короб с лекарствами. Отчаянно скользя по палубе он остановился возле стоящего на коленях над девушкой Майкла, чуть не навернувшись вместе со своим хрупким грузом. Упав на колено рядом со своим капитаном, Тартачо опустил свою ношу под его свободную руку, и с удивлением заметил крупные капли пота на лице Майкла. Его капитан выглядел предельно сконцентрированным. Без особых церемоний фруктовик откинул крышку и запустил руку внутрь, перебирая его содержимое. Звякало стекло, шуршали аккуратно связанные пакеты, и чем дальше, тем мрачнее он был. — Понятия не имею, что с этим делать. Ни одного знакомого названия! — Процедил сквозь крепко сжатые зубы Майкл. — Проклятье! — Он зашипел от боли и грязно выругался, когда Моне вцепилась в его ладонь одной рукой и впилась в неё острыми ногтями, а другой – между плечом и шеей. Прямо там, где уже отметился Диаманте, сломав ему ключицу. Высокий болевой порог сыграл с Майклом злую шутку – он совсем про это забыл. — Не прикасайся ко мне! — Прохрипела она, пытаясь оторвать его руку от себя. Охватившая ее паника не давала ей здраво мыслить, кружащаяся от нехватки воздуха голова тоже не добавляла ей рассудительности. — Это единственное, что не даёт тебе задохнуться. — Процедил Майкл. — Поэтому будь добра – не мешай! Раздался лёгкий треск, и руки Моне отбросило в сторону. По палубе пронеслась снежная взвесь – кожа снежной логии приобрела иссине-белый оттенок, а тело стало таять на глазах. — Почему тебе так хочется сдохнуть, а?! — Майкл не на шутку рассвирепел – фигуру девушки объяла светящаяся сеть разрядов, силой заставив обрести прежнюю форму. — Неужели ты думаешь, что у тебя всё ещё осталось право выбирать свою смерть?! Моне содрогнулась так, словно Майкл ударил её под дых. Такие знакомые слова взорвались в её голове, вытащив наружу череду воспоминаний о событиях последних дней. Майкл наблюдал за подозрительно затихшей логией снега. Больше никаких попыток вырваться или ударить – девушка стала похожа на механическую куклу с истёкшим заводом. Такой же безжизненной и безвольной. Больше всего Тартачо хотелось спросить, на кой черт его капитан тратит столько времени и усилий на эту психованную девку. Запал на её красивую мордашку, что ли? Рыболюд оценивающе взглянул на её лицо – даже без следа эмоций и искаженное болью, оно не теряло своей привлекательности. До добра это точно не доведёт. И молодой рыбочеловек всё-таки спросил: — Кэп, зачем ты ей вообще помогаешь? Ответ вогнал его в ступор: — Потому, что больше никто ей не поможет. — Майкл и не собирался останавливаться. — Кэп, при всём уважении – тебя вниз головой с маяка не роняли? Она – враг! Поменяй вас местами – и ты бы уже давно гнил в море, а рыбы копошились у тебя в брюхе, выгрызая тебе потроха! — И как прикажешь потом уважать себя, если я даже не попытаюсь? — Спокойный голос Фарадея резко контрастировал с недавней вспышкой ярости. И тут Тартачо понял, что его кэп конченный псих, и он крупно попал, став его накама. Мысленно махнув рукой на дальнейшие попытки вразумить своего капитана Тартачо плюхнулся своей тощей пятой точкой на палубу. Обхватив себя за колени, он безучастно взирал на происходящее. Дыхание Моне постепенно выровнялось когда воздух перестал с хрипом выходить из груди девушки. Майкл убрал свою руку и удовлетворённо кивнул, убедившись, что его невольная пациентка больше не задыхается. Логия безучастно покоилась в воздухе в одной пяди от палубы, словно на невидимой перине. Сквозь плотно сжатые глаза пробивались слёзы, оставляя после себя хорошо различимую дорожку среди покрытой пеплом кожи.***
Ну и зачем я это делаю? Устало смахиваю с глаз и лба обильно выступивший пот. Волосы пропитало насквозь, и теперь они жирными космами спадают вниз. Контролировать мельчайшие токи внутри человеческого организма и при этом не навредить ему оказалось чудовищно сложно. Под моей рукой настоящий океан из мельчайших нитей и огоньков, мерцающий и волнующийся как светящийся планктон на поверхности ночного океана. Сглаживая одни и поддерживая другие – я снял паралич с девушки, снова дав ей возможность дышать. Вот только не делай добра – не получишь и зла. Плечо снова ныло и чесались царапины на ладони. И сильно кружилась голова, скорее всего, от предельной концентрации. Мои слова произвели потрясающий эффект на Моне – она полностью замкнулась в себе, перестав обращать внимание на всё происходящее вокруг. Мне сложно представить, какая буря сейчас бушует внутри её разума – порождённая крушением всего её мира. Ведь Диаманте мёртв, а она жива. И какие бы аргументы она не привела в свою защиту – гнев Дофламинго они не смягчат ни на йоту. Диаманте был с ним с самого начала, фактически заменив ему семью. Их было четверо – тех, кто присягнул тогда ещё неизвестному мальчишке, пережившему сломавшие бы любого другого ужасы, первых, кто увидел потенциал в имевшем королевскую волю Дофламинго. Требол, Диаманте, Верго и Пика. Тогда ещё совсем молодой Требол вместе с тремя подростками во всём поддержал будущего шичибукая, дав ему силы для мести и сделав его таким, какой он есть. И если Требол заменил ему отца, Верго стал надёжным товарищем и подчинённым, а Пика – словно младшим братом, то Диаманте стал образцом для подражания. Дофламинго мог с грустью пожертвовать Моне и Верго, которых он выдворил на важные задания, фактически – за пределы его семьи. Но вот Диаманте он не простит никому и никогда. И если Крокодайл всегда смотрел на Донкихота как на дерьмо, и встретит ярость правителя Дресс Розы лишь своим пустым и равнодушным смехом, то Моне... Для неё привычный мир разбился в дребезги, которые не склеить обратно. Её абсолютная преданность не поможет ей пережить встречу со своим господином. И она это знает. Несмотря на всю идиотскую трагичность происходящего выглядит весьма забавным то, что Моне была и так готова пожертвовать жизнью ради целей Дофламинго – и всё же этого всё равно недостаточно для искупления. Уверен, она собиралась умереть от руки Крокодайла, лишь бы не сообщать своему капитану о смерти Диаманте. Увы, моё вмешательство подложило ей хорошую такую свинью. Можно сказать, что я украл её жизнь и возвратил её обратно. Только не похоже, что она этому рада. Бросаю взгляд на бесшумно плачущую девушку и вздыхаю. Если бы не я, Диаманте смог бы сбежать или отбрехаться от Крокодайла – как именно прошла их встреча в другой временной линии, я уже не узнаю. Ну что, мы ответственны за тех, кого приручили? Даже если они об этом не знают, и готовы вонзить ядовитые клыки тебе в спину. Точнее, будут готовы – сейчас Моне морально раздавлена. Взглянув на Тартачо, я поймал его взгляд, полный немого осуждения. Прости, парень, но если бы я поступал разумно и без оглядки на мораль – вы оба были бы мертвы. Вслух я этого не скажу – не хочу, чтобы ты жил с мыслью, что мог оказаться балластом, который в любой момент могут сбросить. Только вот что делать с тобой, Моне? Не спасайте злодеек – усиленная мигрень вам обеспечена. С усилием вытираю лицо и прикрываю на миг глаза – головная боль разыгралась не на шутку. Ну что, вершитель чужих судеб, принимай ответственность за свои решения. — Моне. — Громко и четко зову её по имени. Как бы то ни было – оставлять её на поживу собственным мыслям нельзя. Как и ожидалось, ноль реакции. — Эй, Моне! — Требовательно тормошу её за плечо. Хоть бы глаза открыла, зараза. Выглядишь ты хоть и плохо, но помирать от удушья вроде не собираешься. Не обессудьте, фройляйн, я пытался по-хорошему. Забытый нами дистиллятор вновь басовито загудел, и я переместил выходной раструб так, чтобы он был направлен четко на лицо Моне. Мелкий пакостник внутри меня радостно потирал ладони – можешь теперь дышать с моей помощью? Задумайся ещё разок, насколько ценна эта простая вещь – просто дышать во всю грудь. Насколько хорошо просто жить. Отвлекись от своих мыслей. Шипение, и поток горячей, но не обжигающей воды извергается на лицо девушки. И всё же слежу, чтобы жидкость не попала ей в лёгкие – не для этого я спасал ей жизнь. Пришлось ждать несколько секунд, но реакция превзошла все ожидания – Моне вяло замахала руками и села, свесив одну ногу на палубу. С неё ручьём текла вода и исходил пар, умытое лицо сверкало белизной, и с ней ярко контрастировали волосы, пусть и слипшиеся вместе, но кое-где приобретя первозданный ярко-зелёный цвет. Вначале пустой и бессмысленный, её взгляд помаленьку наполнился жизнью. А ещё яростью – похоже, внезапный горячий душ пришелся не по душе логии снега. — С возвращением в мир живых. — С усмешкой говорю ей. — О чём задумалась? Моне сверлит меня глазами – её глаза напоминают взгляд хищной птицы – яркая янтарная радужка резко переходит в зрачок, и даже сейчас мокрая, обессиленная девушка выглядела опасной. Боль по-прежнему мучает её – это видно, как она держит свою ладонь прижатой к груди. И тем не менее она отвечает мне – вопросом на вопрос, правда: — Что с Диаманте? — Несмотря на всё произошедшее её голос практически не выдаёт волнения или тревоги. Девушка отлично владеет собой. — Мёртв. — Не стал ходить вокруг да около я. — Высушен и обезглавлен Крокодайлом. У него чудесные отношения с твоим господином, не находишь? Моне на мгновение прикрыла глаза. Получив подтверждение своим худшим опасениям, она на удивление легко пережила этот удар. Не знаю, чего ей это стоило, но она с честью встретила свой приговор. Собственная слабость подкосила её сильнее, чем гарантированный смертный приговор? Эх, Моне, Моне... — Я хочу своими глазами увидеть его тело. — Моне впервые огляделась по сторонам. Со всех сторон нас окружало море – течение потихоньку уносило «Лиса» прочь от Pale Gray. — Немедленно поворачиваем к... Я перебиваю её, подняв руку: — Полегче на поворотах. Капитан здесь – я. И только я решаю, куда идёт этот корабль. Моне окинула меня с ног до головы оценивающим взглядом и раздраженно проговорила: — Капитан, ещё вчера разгружавший удобрения с купеческих посудин... — Капитан, который сегодня раздавил двух офицеров Донкихота. — С ухмылкой отвечаю ей. — Один из которых лежит в грязи, сухой и мёртвый, а другая, чумазая как трубочист, сидит и выкобенивается перед победителем. Что за жалкое зрелище. — Думаешь, что если ты силён, то можешь считать себя капитаном? — Похоже, разговор отвлек девушку от снедавших её мыслей – с каждым сказанным словом она становилась всё живее и живее. — А ты заставь меня считать по-другому. — Ядовитая улыбка сама по себе появляется на лице. — А, прости. Забыл, что ты не можешь. — Сочувственно цокаю языком. Если бы взглядом можно было создать огонь, то я бы уже сгорел дотла. Даже становится немного неуютно, когда такая девушка смотрит на тебя так. — Ты крупно ошибаешься, если думаешь, что я буду слушать твои приказы только потому, что ты сильнее. — Вы только посмотрите на неё – ещё недавно она лежала и плакала, а теперь с царственным видом смотрит на меня, словно на пустое место. — Без своего фрукта ты просто ничто. Бах! Голова девушки рассыпается облаком снега. Я хмыкнул и шутливо погрозил Тартачо пальцем. Тот с невозмутимым видом прячет свой револьвер. Эффектно, но не эффективно, только патроны впустую переводить. — Повежливее с моим капитаном, сучка. — Рыболюд с вызовом бросил восстановившей свою голову логии. — Не заставляй его жалеть о том, что он дважды спас твою никчёмную жизнь. Моне уже открыла рот для бурного ответа, как перед её лицом повис раскалённый добела конец посоха. Она отшатнулась, когда его тепло заставило парить её влажную шевелюру. — Моё терпение не безгранично. — Я наклонился над ней – даже с учетом того, что мы оба сидим, и её точка опоры на десять сантиметров выше – я всё равно нависаю над ней, как над маленькой девочкой. У Моне нервно дёргается глаз – единственное, что выдало её истинное состояние. Её сердце забилось быстрее, а мышцы напряглись – теперь я знал, к чему именно нужно прислушиваться. Она опасается меня, пусть и не желает выдать это. — Мне всё равно, когда на меня гавкает маленькая шавка одной блудной розовой птички. Мою гордость это не задевает. Но оскорблять или угрожать моим накама или близким я не позволю никому. И горе тому, кто захочет их смерти. Уяснила? Я не стал повышать голос или придавать ему какой-либо особый тон. Просто и буднично сообщил о том, что ещё чуть-чуть - и она перейдёт границы допущенного. Жаль, что она слишком привыкла к разговорам только с позиции силы. Вряд ли она даже поймёт, что я просто из доброты хочу ей помочь. Такие понятия как "жалость" или "милосердие" вряд ли входят в её ежедневный порядок вещей. Моне с яростью уставилась на меня, но всё же явно задумалась над своими следующими словами. Всё же она в первую очередь пират, и лишь потом – красивая девушка. Держится она очень хорошо. — И когда же он успел спасти мою жизнь аж дважды? — Моне обратилась не ко мне, а к Тартачо – отвернувшись от моего лица, бывшего слишком близко. Я лишь хмыкнул и вернулся в прежнее положение. — Первый раз – когда выменял твою жизнь на ценную информацию у Крокодайла. — Загнул один палец Тартачо. — И второй раз – когда не дал тебе задохнуться. — Загнул он второй палец. Усмехнувшись, он продолжил: — Я бы добавил ещё третий раз, прямо сейчас – когда терпит такую злобную суку на корабле, а не выбрасывает её за борт. — Объясни мне прямо здесь и сейчас. — Моне снова повернулась ко мне. — Что тебе вообще от меня нужно?! Зачем ты вмешивался во все наши планы?! — К концу вопроса она почти кричит, немного дав волю своим эмоциям. Я взглядом останавливаю Тартачо, который снова вознамерился что-то сделать, и отвечаю: — Это вы вмешали меня в свои дела – посеяли ветер, а сегодня лишь пожали бурю. Думали, что если распространять хаос и войну в морях – ваши дела не вернутся к вам? — Я пренебрежительно машу рукой. — Считаешь, что я всё испортил? Ваша самоуверенность сыграла с вами злую шутку. Я сел поудобнее, поджав под себя ноги, и упёрся щекой в ладонь, поставив локоть на ногу. Моне смотрела на меня с плохо скрываемой злобой – разумеется, винить самих себя в случившемся с ними она и не думала. — А лично от тебя мне нужно только одно – уплату долгов. Ты напала на меня вчера – это раз. Ты атаковала меня второй раз, хотя я тебя предупреждал, что это только наше с Диаманте дело – два. Я выкупил твою задницу у Крокодайла и вынес тебя с этого сраного острова – это три. — Я показываю Моне три согнутых пальца. — Словно этого мало, я не дал тебе задохнуться, хотя ты всеми силами пыталась мне помешать. — Четвёртый загнутый палец добавился к своим братьям. — И самое смешное – то, что я тебе это объясняю, вместо того, чтобы отправить тебя подышать свежей водичкой. Моне смотрит на мои сжатые в кулак пальцы со смесью брезгливости и пренебрежения. Переведя взгляд на меня, она смотрит прямо в глаза, пытаясь высмотреть там что-то, известное лишь ей одной. После чего она внезапно усмехается и скрещивает руки на груди: — Тебе плохо удаётся роль крутого парня. — Она слегка наклоняет голову в сторону. — В тебе нет нужной жесткости. У тебя на лице написано, что ты слишком добренький. И что же ты мне сделаешь, если я пошлю тебя подальше? Сейчас со мной говорила не девушка, а пират Донкихота. Циничный, кровожадный и ценящий лишь силу и жестокость. Всё, что бы я ей не ответил, будет оценено, взвешено и выброшено, как не заслуживающую внимания слабость. Мне захотелось как следует врезать себе по лбу ладонью – почему везде, повсюду считают, что доброта – это признак слабости? Ну почему? Я ненавижу, когда кому-то больно, когда кто-то страдает по пустой прихоти чужой воли. Ну что я могу сделать с этим вывернутым наизнанку миром? Почему ты заставляешь поступиться частью себя, чтобы увести тебя от глупейшей смерти от руки одного недоумка? Который понятия не имел, кого он убивает. Но череда событий нарушена, и теперь твоя судьба под вопросом. Оставлю всё как есть – и тебя, скорее всего, убьёт Дофламинго или кто-то по его наводке. Он не простит тебя – лишь один факт того, что один из самых близких ему людей умер, а ты – расходный материал, оставшийся в живых – приведёт его в неистовство. И его не остановит твоя мнимая полезность для семьи – он смог заполучить фрукт Эйса после его смерти, а твой фрукт он и подавно найдёт. Твоя сестра не проронила ни слезинки после твоей смерти – и я сомневаюсь, что проронит сейчас. И вместо того, чтобы скрыться и спасать свою жизнь, ты собираешься явиться прямо в пасть смерти. Так почему же ты усложняешь мне задачу? И самое обидное, что, даже если я расскажу тебе обо всём, что знаю – ни хрена это не изменит. Вместо того, чтобы озаботиться своей жизнью, ты сделаешь всё, чтобы поражения Дофламинго не случилось. Даже если тебе придётся умереть для этого. Впервые мне так тяжело от того, что у меня есть принципы. И что при любом моём выборе я с головой макнусь в чан с дерьмом. Вот только лишь в одном случае ты останешься жива. Стоит ли твоя жизнь наших с тобой мучений? Ответ очевиден. Похоже, какая-то часть моих размышлений отразились на лице – усмешка пропала с лица Моне, и она с неверием смотрит в мои глаза. Мне пришлось максимально отстраниться и скрепить своё сердце. Рывок – и моя рука словно ложится на привычное место – обхватив тонкую и нежную девичью шею. Тонкие разряды тихонько воют и скрипят, обвиваясь вокруг моей кожи, я чувствую, как было утратившая свою плотность плоть девушки снова становится упругой под моими пальцами. Стягиваю девушку с лежака и притягиваю к себе – наши лица совсем близко. Она пахнет пеплом и свежестью, а в глазах – неверие, испуг, гнев и в самой глубине – затаённый и застарелый ужас. Он как маленький зверёк до одури боится того, что сейчас произойдёт, но гордость не позволяет ему умолять о пощаде. Чувствую себя последним ублюдком. Моне вцепляется в мою руку – но толку? Воздух над палубой раскалился – сейчас мы стоим всё равно что на продолжении моего тела. Прочный щит окружил «Лиса», удерживая горячий воздух внутри – и подавляя любую возможность логии использовать свои способности. Так легко повлиять на тело Моне, прикасаясь к нему. Тогда, в бою против Диаманте, я не ощущал так ясно внутренние процессы внутри других – что-то заглушало их. Ставлю на волю – она как палочка-выручалочка – объяснит всё, что угодно. Будь она неладна. Лишь недавно я помог ей снова дышать – а теперь на время лишу этого дара. Смотря ей прямо в глаза. Неверие всё ещё плескается в них, но когда воздух застревает в её глотке – оно уходит. Остаётся лишь гнев. Секунда проходит за секундой, минута – за минутой. Тартачо ошеломлённо смотрит на нас, по лицу у него сбегают крупные капли пота – жара внутри своеобразного пузыря стоит неописуемая. Я же почти не замечаю её – с каждой секундой удушье давит на Моне всё сильнее, и её дрожь отдаёт через руку в моё тело. Когда у неё не осталось сил терпеть – в распахнутых в ужасе глазах не осталось и следа гнева. Только боль. Кажется, что время почти остановилось. Каждая секунда жгла меня раскалённым металлом. Каждая секунда борьбы с самим собой была пыткой – борьбой двух страхов между собой. Страхом перед тем, что делаешь прямо сейчас. И страхом, что, если перестать прямо сейчас – это придётся повторить вновь. Моне, будь ты проклята. Будь проклят я. Почему я могу спасти тебя, только причинив тебе боль?! Почему ты не обычная девчонка, которую не нужно пытать, чтобы заставить слушать меня. Почему из всех бед пяти морей для тебя наиболее опасна ты сама. Почему я не могу просто взять и забыть, бросить дело едва взявшись за него. Будь прокляты мои упрямость и доброта. Будь прокляты твои упорство и верность. Сейчас я пытаю сразу двоих. Словно насаживаю нас обоих на один клинок. Только когда взгляд янтарных глаз начал тускнеть – я ослабляю хватку и позволяю девушке сползти обратно на свою невидимую лежанку. Купол вокруг нас с хрустом трескается, вновь открывая синеву неба. Я следил за тем, чтобы спазм не повторился вновь – и Моне даже не закашляла, лишь судорожно вдыхала и выдыхала воздух, обессилено раскинув руки. Я присаживаюсь на корточки рядом с ней – она рывком отстраняется, но не поднимает глаз. — Для твоего же блага – пусть я навсегда останусь для тебя добреньким докером. Не стоит давать мне повод вспомнить о том, что я не настолько прост. — Одеревеневшие губы с трудом продавливают сквозь себя слова – они звучат грубо и отрывисто. — Ты меня поняла? Моне коротко кивает. — Тогда продолжим разговор позднее. Сейчас я слегка не в духе. — Я без церемоний поднимаю её в воздух своей силой – она по-прежнему не смотрит мне в глаза. Гигиенические процедуры прошли великолепно. Лучше не придумать. Прежде чем запереть девушку в каюте, я создаю вдобавок к кровати стол и стул из металла. Оцениваю объём каюты, и прихожу к выводу, что её следует проветривать каждые шесть часов – мне придётся поддерживать её герметичной, чтобы Моне не смогла просочиться сквозь щели. Прежде чем выйти в коридор, я бросаю последний взгляд на девушку – та свернулась клубком на кровати, повернувшись ко мне спиной. Я отвернулся и шагнул за порог – стоило двери захлопнуться, как басовитое гудение за стенами сопроводило возникновение мощных щитов – сожравших большую часть ресурсов моего фрукта. Моне оказалась отрезана от внешнего мира. Я никогда не считал себя праведником – и порой мои поступки отличались серой моралью. Но сегодня я предал часть своей души – потому что поступив иначе – предал бы другую. Мои принципы и симпатии завели меня в цугцванг. После случившегося я точно не смогу стать её другом. Осталось только надеяться, что мы оба доживём до того момента, когда я смогу рассказать ей о своих истинных мотивах. Рассказать - и быть услышанным. Пока же я бреду в сумерках, и каждый мой шаг заводит меня лишь глубже во тьму. Хотя горячий воздух должен был давным-давно быть унесён морским бризом – жар с новой силой донимал меня. Похоже, вентиляция внутри корпуса хуже, чем я полагал. И голова болела всё сильнее. А ведь ещё нужно кое-что сделать. Кровати для Тартачо и себя. Простенькую мебель – чтобы не есть на полу. Нужно сготовить поесть для Моне, и наполнить бадью горячей водой и оттащить ей – ей всё ещё нужно помыться. А сил уже никаких нет. Короткий разговор выпил из меня все силы, и мне хотелось только одного – упасть лицом вниз на что-нибудь и забыться сном. Ещё хотелось нажраться чем-нибудь покрепче и забыться, но это уже трусость. Бежать от последствий своих действий я не собираюсь. Просто – почему мои добрые намерения приняли такую форму? Опять утираю пот – крупные капли так и норовили скатиться в глаза. Ну и жару я наделал. Аж тошно. Нужно заняться делом. Иначе полный боли взгляд Моне так и будет преследовать меня.***
Тартачо сидел на бушприте – и немного растерянно чистил револьвер. Сегодня он увидел диаметрально противоположные стороны своего капитана – заботу и готовность приложить все усилия ради кого-то, а потом – его беспощадность и жестокость. Как это всё уживалось в одном человеке? Тартачо сейчас силился найти ответ на этот вопрос. Обычный кэп – немного легкомысленный и весёлый, смотрящий на остальных с таким видом, что знает про них нечто, чего они сами не подозревают. Поглощённый битвой – полностью отдавшийся стихии битвы, наслаждающийся каждым нанесённым ударом. Задумчивый – словно становясь на добрый десяток лет старше и рассудительней. Заботливый – даже слепой бы увидел, какую заботу проявил о девушке Майкл, стараясь ей помочь. И абсолютно беспощадный. Когда эта дерзкая девка с ухмылкой начала издеваться над капитаном – Тартачо хотел уже было снова треснуть её по голове. Но уже чем-нибудь горячим – нетрудно догадаться как нужно делать, глядя как Майкл сдерживает её силы. Вот только кэп его опередил – и вспоминая его лицо, Тартачо до сих пор пробирала дрожь – каменная маска вместо лица наводила на него лёгкую панику. И у него не укладывалось в голове, как можно было сначала так трепетно относиться к ней, а потом – с такой лёгкостью причинять ей боль. Конечно, она враг – причём спеси и гордости в ней хватит на троих, раз не догадалась, или скорее – не решила возможным для себя поумерить свой пыл, находясь в столь плачевном состоянии против подавляющей силы. С другой стороны, кэп выразился предельно четко – он пойдёт на всё ради своих накама. Приятно, черт побери. Но всё равно – никак нельзя было ожидать от Майкла такого. Интересно – кого он защищал, когда держал корчащуюся Моне на вытянутой руке? Именно эти слова Майкла не давали Тартачо покоя. Время потихоньку приближалось к полудню – пора готовить обед. И Тартачо бодро спрыгнул со своего насеста, решив не пороть горячку и делать преждевременных выводов – а пока лишь внимательно наблюдать. Ведь он знает кэпа всего ничего. Кто знает, что ещё скрывается за его обычной добродушной улыбкой?