***
— Вы идиоты?! — протяжный вопль отпечатался в моей голове. Отпрянув от взбешенного Мондо, я обернулся, хватаясь за больной глаз, и увидел, что Ибуки изо всех сил старается сдержать слезы, положив на свои колени голову Нагито. Она гладила его щёки, трогала волосы и прижималась к еле вздымающейся груди, чтобы лишний раз удостоверится, что он дышит. — Валите нахрен из моего дома! Хаджиме и Мондо, останьтесь. — приказной тон Ибуки отрезвил всех в помещении, и они начали спешно собираться и уходить. Поняв, что произошло, я ринулся к Нагито, лежащему без сознания. Боже мой, хоть бы все было хорошо. Пожалуйста. Ибуки резко прошипела Мондо, чтобы он помог отнести моего друга на второй этаж в ее комнату. Она встала с пола, вытерла рукой выступившие слезы и ринулась в ванную. Мондо остался наедине со мной. По грубому лицу было видно, насколько он сожалеет, но пока мы несли Нагито наверх, слова не проронил. Погрузив тело на кровать, я аккуратно накрыл его одеялом и оставил на тумбе стакан воды. Вдруг проснется и пить захочет. — Я… Это, ну, правда сожалею. — он наконец-то хоть что-то сказал. — Не вздумай его больше трогать. Иди вниз, а я схожу к Ибуки. Не найдя, что мне ответить, он послушно вышел из комнаты. Было слышно, как под его тяжёлыми шагами проминаются ступени. Когда грохот закончился, я дал волю эмоциям, и мои слезы ручьем стали скатываться по щекам. — Нагито, прости меня, умоляю. Я должен был лучше следить за тобой. Мое сердце колотилось бешено, будто было готово вырваться из груди. Я виноват, виноват ещё как. Идиот, идиот, идиот! Блять! Он точно будет тебя ненавидеть после такого. Ты ведь позволил этому случиться. Безответственный, жалкий ублюдок. Нет тебе прощения: даже моля на коленях, его не добьешься. Моя собственная пощёчина остановила поток самокритичных мыслей, я встал и аккуратно, стараясь лишний раз не шуметь, вышел из комнаты и направился к ванной. Постучав, спросил через дверь: — Ибуки, ты как? Мне не отвечали. Слышен был только плачь по ту сторону. Наплевав на все приличия, я вошёл внутрь. И остолбенел. Ибуки сидела на полу, держа лезвие — бритва валялась рядом. Рука была изрезана бесчетное количество раз, кровь оставила темный след на ее юбке. — Ибуки! Чуть ли не со скоростью света я забрал у нее лезвие, раня свою ладонь. Неприятно стало щипать, но об этом я вскоре позабыл. Сейчас она важнее. Взял первое попавшееся на глаза полотенце и приложил к ее запястью. Кровь сразу же пропитала ворс. Боюсь, что это трудно будет отстирать. — Зачем? Зачем? Боже мой, Ибуки! — она тянулась ко мне, чтобы забрать лезвие. В ее глазах лишь отчаяние и душевные муки. — Хаджиме, не трогай меня! — тот же протяжный крик, который не могут заглушить даже рыдания. Ее косметика размазалась по лицу, превращая всю красоту в неприятное грязное месиво. Жалко смотреть. До боли жалко. Я послушно отпустил ее руки, и был только рад, что полотенце она не скинула, лишь прижала сильнее. — Где аптечка? Ибуки игнорировала мой вопрос, рыдая громче. — Где, блять, аптечка?! — повторил я громче и настойчивее. Она в ответ взвизгнула от неожиданности и послушно указала на шкаф над раковиной. Так бы сразу. Я достал всё нужное, оставив лезвие у крана, и опустился на колени, двигаясь к ней. Ибуки пришлось ослабить сопротивление и дать мне изрезанную, исполосованную руку. Сейчас, когда я был близко, смочил ватой с раствором ее руку (на удивление подруга замолчала), и смог разглядеть, что та натворила. Порезов штук двадцать, если не больше, половина из которых настолько глубоки, что видна жировая ткань. Я подавил рвотный позыв и продолжил очищать раны. Кровь лилась уже не так сильно, благодаря ранее прижатому полотенцу. Тишина прерывается только ее неровными вдохами и выдохами сквозь желтоватые зубы. — У вас там все нормально? — грубый голос спросил через дверь. Ибуки глядела на меня смазанным лицом, выражавшим большую тревогу, и мотала головой, чтобы я ничего не рассказывал Мондо. — Да, — я постарался сделать свой голос увереннее. — скоро спустимся. Моя подруга выдохнула с облегчением, когда услышала, что тот уходит. Я забинтовал ее руку довольно плотно, чтобы кровь снова не хлынула, и взглянул на нее. — Спасибо, — Ибуки уже собиралась уходить, но я, не подумав, потянул ее за больную руку, чтобы осталась, отчего она зашипела от боли. — Ты не пойдешь вниз в таком виде. Он сразу заметит, что что-то не так. На мои слова она отреагировала спокойно, но недоумение все же преобладало, и я достал из кармана ее кофты зеркало, чтобы та взглянула на себя. По ее реакции было понятно, что она со мной согласна: руки задрожали, начали бешено трогать и без того грязное лицо. Я взял мицеллярную воду, ватные диски и ее косметику, протянул. В ее светлых глазах читалась благодарность и я, не сдержавшись, улыбнулся. Ибуки смочила ватный диск и стала смывать безобразие. Ей понадобилось много попыток, чтобы полностью очиститься. Впервые вижу ее без макияжа. Чистое, даже детское лицо с родинками в нескольких местах, с небольшим количеством прыщей на подбородке, с синяками под невинными, очень яркими, глазами. Неконтролируемыми руками она схватила подводку и отчаянно пыталась провести ровную линию. Слезы и тремор мешали. Было трудно смотреть на ее старания, так что мне пришлось забрать подводку и произнести: — Не волнуйся так сильно. Если сложно, то я могу сам нарисовать тебе стрелки. Ибуки, будто по команде, выпрямилась и кивнула, закрыв глаза. Я приблизился, вытер мозолистой рукой слезы, начал вести ровную линию. Мне не раз приходилось красить Нагито, так что это было вполне легко. Ее губы подрагивали, щеки краснели. Покончив со стрелками, которые вышли весьма неплохо, я положил ее подводку обратно. Помнится, что она использовала тени ранее, но сейчас это не имело значения. Теперь я взял помаду и хотел накрасить ее губы, но она резко сократила и без того малое расстояние между нами, тронула мой подбородок здоровой рукой и поцеловала. Очень нежно, всего на секунду. Я не успел даже среагировать. Но, отложив помаду, возобновил поцелуй. Она мне не нравится в таком плане, мы лучшие друзья, но, видимо, ей от этого становилось легче. На этот раз она приоткрыла рот, я последовал ее примеру, и наши языки столкнулись. Рука легла на мое плечо, скользнула чуть ниже, и Ибуки стала надавливать сильнее, чтобы я лег. Все, что происходит сейчас — неправильно. Она скользнула ниже, прервав поцелуй, к застёжке моих джинс, нащупывая мой член. Нет, нет, нет. Это очень неправильно. Остановив ее, я выпрямился и выдохнул: — Не надо. Мы оба об этом пожалеем. Она остолбенела, глаза нервно забегали туда-сюда, лишь бы не смотреть на меня. — Хаджиме… Прости, я просто, — она сдержала всхлип. — блять… — Тише, все в порядке, — я обнял ее крепко-крепко и не хотел отпускать. Ее голова опустилась на мое плечо, прямые крашеные волосы щекотали уши. Ибуки не такая, как Нагито. Если ее спросить, в чем дело, то расскажет. Поэтому, пользуясь моментом, я задал вопрос: — Почему ты навредила себе? Недолгое молчание и начался ее монолог: — Знаешь, может я и не связывалась с Нагито целый год, все-равно за него волнуюсь. Он так исхудал… Мне больно смотреть на него. Я скучаю. Отвратительно было бросать его, когда его состояние стало ухудшаться. Мне очень-очень стыдно. Я думала, вот, он сможет повеселиться, развеяться, но не тут-то было. Мое тупое желание всё испортило. И когда Мондо, — пауза для того, чтобы от меня отстраниться. — вырубил его, я почувствовала себя настолько виноватой, посчитала, что это, — она указала на перебинтованную руку. — является моим наказанием, что я заслужила. Звучит глупо, да? Появилось ощущение, что она предо мной голая, с вывернутой душой. Я знал, что Ибуки не может всё переносить легко, но никогда бы не подумал, что дойдет до самоповреждения. — Ты не виновата, что Нагито такой. Ты не виновата, что Мондо на него накинулся. Ты ни в чём не виновата. Это просто стечение обстоятельств. Если почувствуешь себя так же снова, то обязательно напиши или позвони, я выслушаю всё. Только не делай так больше, — вся эта ситуация довела и меня до слез. — пожалуйста. Ибуки кивнула и посмотрела пронзительно. Только тогда она встала с кафеля, и поставила косметичку на место. Шум воды показался самым громким звуком, пронесся по черепной коробке, отталкиваясь от стен, врезаясь в уставшее от всего сознание, и когда стих, в комнате стало очень непривычно. Я все ещё был на полу, когда она спросила: — Ты ведь тоже не знаешь, что с Нагито? Ее слова пробили меня насквозь и заставили вобрать как можно больше воздуха. — Я вижу, как ты о нем заботишься. Ты его любишь, не так ли? — судя по всему, это был риторический вопрос, — Больше, чем друга. Это заметно. Видно, как ему трудно. Просто продолжай делать то, что и так делаешь. Не бросай его, как я. Будь рядом. Может быть это хоть что-то изменит. Я обернулся и заметил слабую, пропитанную жалостью, пониманием и восхищением, улыбку. — Обязательно.***
Воспоминания о той вечеринке заставляют мое тело дрожать, поэтому допивать чай в тихой обстановке было трудно. Нагито смотрел куда-то перед собой, обхватив синюю кружку с кофе ладонями. Здесь становилось невыносимо жарко — то ли напиток виноват, то ли я слишком разнервничался. Внимание привлекло движение за окном. Снег пошел. Значит зима уже совсем близко. Не люблю эту пору года, уж слишком она депрессивная, серая и холодная. Но Нагито она привлекала, как я знаю. Он склонен романтизировать это: хлопья снега в волосах, обмороженные пальцы, короткий день и долгая темная ночь. Должен заметить, что он и сам похож на зиму. Всегда холодный на ощупь, волосы будто снежинки, бледное худое лицо… Я готов полюбить эту пору только из-за того, что она мне напоминает о Нагито. Помню нашу первую общую зиму. Мы, бросив все дела, ринулись на улицу бросаться снежками. Словно беззаботные дети. Тогда он повалил меня в снег и заявил, что я проиграл. Его улыбка в тот момент была настолько очаровательной, что я принял поражение и даже не пытался отыграться. Промокшие до нитки, мы вернулись ко мне домой, а на следующий день Нагито заболел. Неделю не вставал с моей постели, ждал, пока я принесу ему лекарство и озноб покинет его тело. Вернуться бы в то время… — О чем задумался? — Нагито прервал тишину. — Вспоминал, — он поднял тонкие светлые брови, надеясь услышать продолжение, — Вспоминал прошлые зимы. Выражение его лица резко изменилось. Затем он слабо кивнул и сильнее сжал свою кружку. Я что-то не то сказал? Казалось, что мое присутствие его обременяет, тревожит, волнует до глубины души, поэтому, покончив с чаем, я встал, отчего Нагито поднял глаза, и сказал: — Ладно, я вернул тебе телефон, убедился, что все, — пришлось сглотнуть, ведь то, что с ним случилось нельзя назвать просто нормальным. — у тебя более-менее. Пойду. Я развернулся и резво вышел из кухни, остановился у входной двери, присел и стал обуваться. Потом накинул куртку и чуть было не дёрнул железную тугую ручку, но цепкая холодная рука Нагито легла мне на плечо, и я остановился. — Хаджиме, ты… Он резко умолк, словно даже не открывал рта. Секунды казались минутами. — Спасибо ещё раз, — рука сползла с плеча. — До встречи. Не оборачиваясь даже, я вышел из чужой квартиры, и опрометью выбежал из подъезда. Только сейчас стало пиздец стыдно. Из-за такого чувства, пальцы сжали кожу на носу, словно от этого всё испарится и забудется. Поцеловал лучшего друга. Умница, что ещё сказать? Вероятно, он прямо сейчас думает, как послать тебя нахуй поприличнее и не встречаться больше никогда. Тогда зачем он поцеловал меня в ответ? Жалость? Ибуки я ещё мог понять, но не его. Чем больше думаю, тем быстрее схожу с ума. Заткнись нахуй. Заткнись. Я ущипнул себя настолько сильно, насколько смог. Голова будто очистилась и остался лишь пустой мозг в пустом черепе, но совсем не надолго. Уши замерзали — надо было словить шапку, когда она улетала, так что терпи, умник. Переполненный злостью к себе, я громко прочертил ногой по асфальту. Руки чесались, очень хотелось их помыть, будто это сможет отбелить мою душу.