Год до моей смерти

      Он ушел. Я рад и одновременно огорчён. Я люблю его присутствие и ненавижу. В окно вижу, как Хаджиме выходит из подъезда и стоит, может, минуту у лавочки. Затем он уходит, потирая быстро замёрзшие ладони, оставляя меня теперь точно одного. Я ощущал его беспокойство слишком ярко, чтобы забыть вот так просто. Мне не нравится, когда за меня сильно волнуются, даже если есть весомый повод для этого. Хаджиме тревожится, а я не хочу, чтобы так было. Все проблемы из-за молчания, которое я не могу нарушить. Я виноват и только.       Отхожу от окна лишь для того, чтобы взять пачку сигарет и пойти на балкон. По пути случайно ударяюсь о край кровати. Больно, но не настолько, чтобы остановиться и поныть.       И вот я на балконе. Я люблю курить. Когда достаешь из потрёпанной пачки сигарету, вертишь ее в пальцах, в предвкушении последующего процесса… Зажигалка предательски искрит, подкурить получается лишь с третьей попытки, и наконец возможно втянуть гадость. Фильтр приятно мнется, ощущается теплота во рту. Я люблю это чувство. Ты невольно начинаешь задумываться о былом, вспоминаешь какую-то песню. И вот сигарета уже закончена наполовину.       Уличный воздух уносит едкий дым, секунду назад разносившися по лёгким. Пальцы дрожат, боишься выронить источник наслаждения. В голову ударяет и закрываются глаза. Пепел осыпается на землю, оставляя темное пятно на снегу. Музыка в голове начинает играть громче, словно крича каждое слово.

Я люблю курить. Не думаю, что смог бы бросить.

      Слишком мне приятно это ощущение, спасающее на несколько минут от повторяющихся движений, от монотонной жизни. Это неправильно, но меняться не хочу. Стоило бы сходить в школу на неделе, напомнить о своем существовании в стенах мозгодробилки. Завтра или послезавтра. Приду. Выслушаю крики химика и исторички, а потом забуду и отправлюсь домой, зная, что моя клетка в журнале заменится оценкой, а не «н», как обычно. По-хорошему нужно было бы меня уже исключить, но директор делает поблажку, зная о проблемной семье и учитывая, что это последний год. Мне не ставят двойки: натягивают на тройку, как могут. Год назад я учился вполне сносно, даже когда приходил после вечеринки. Оглядываясь назад, удивляюсь. Я мог прийти домой к утру в футболке, испачканной рвотой и алкоголем, с грязными волосами, привести себя в порядок и как ни в чем ни бывало пойти в школу за пятёркой по математике. Мог ночью на четвереньках обнимать грязный унитаз общественного туалета, пока Хаджиме пытался держать мои руки, чтобы я не мог засунуть два пальца в рот, а потом без тени усталости таскать парту в другой кабинет. Нет, проблема не в сигаретах, я просто устал пиздец. С известия о моей деменции сил не осталось. Считается ли это за весомую причину моего упадка? Думаю, да. Правильно было бы провести время так, будто живу последний день, а не ныть днями дома. Но я так не могу. Всегда помню, всегда думаю.       Время близится к трём. Мать вернётся поздно. Не хочу находиться здесь после того, что было вчера. Она меня убьет. Я был бы не против, но это слишком больно. К Хаджиме завалиться? Нет, нет-нет. Слишком странно быть у него после того поцелуя. Он может посчитать нас парочкой, а выйдет так, что я его разочарую. Придется написать Ибуки. Я давно не печатал ей с просьбой. Последним в нашем диалоге был какой-то тупой мем, который она мне отправила месяц назад. Может быть я пожалею об этом потом, но я схватил телефон и отправил короткий вопрос: Я: Я могу у тебя сегодня остаться?       Пальцы ослабли, когда я включил музыку. Последний раз обновлял аудиозаписи неделю назад, когда добавил забравшуюся в голову песню The Cure, проигрываемую прямо сейчас. Роберт Смит ещё не начал петь, как внезапно громко раздался звук уведомления. Ибуки: без проблем приходи когда сможешь но я не дома сегодня я с Рантаро до завтра Ибуки: ключи под ковриком Ибуки: родителей ещё неделю не будет. только что звонила мама сказала что опять дела какие-то       Блеск. Замечательно, просто прекрасно. Сегодня спасён от болезненного убийства. Надеюсь, она не будет против, если останусь на несколько дней, чтобы моя мать успокоилась. Удивительно, но бывает и такое, что она меня не бьёт. Тогда или на работе всё хорошо, или она на транквилизаторах, которые я успел подмешать ей в воду. Плохо помню дни, когда меня пичкали этим дерьмом. Приходилось делать вид, что пью их. Перед медсестрой, пристально следящей за моими движениями, это было трудно сделать, но возможно. Правда до того момента, пока они не просекли эту фишку и не стали измельчать транки в порошок. Я всего лишь раз забыл избавиться от таблетки под матрацом и ее нашли при осмотре. Был скандал. Оставалось пару дней отсиживаться в психиатрическом, но из-за моей проделки срок продлили на месяц, который я помню отрывками. Поход в столовую, где я опустошил содержимое желудка прямо в овсянку, вид которой не изменился даже после рвотных масс; кровь из носа после того, как меня ударил какой-то подросток с проблемами с агрессией; пробуждение в коридоре с привязанными конечностями к кровати; вязкий мерзкий плевок на моем лице от девчонки, проигравшей в карты. Сам не знаю почему плохо помню. Виновата деменция или транквилизаторы.       Я затушил сигарету о подоконник. Пепел испачкал пальцы, теперь они пахнут никотином. Грязно. Я прошел к своей кровати, закрыв балкон, и теперь улёгся на холодный плед. Тело почему-то одолел тремор. Полежу пару минут и начну собираться. Меня не будут искать, уход из дома на несколько дней стал привычным для родителей. Когда они уже разведутся? Отравляют друг другу жизнь, идиоты. Заебало.       Почему-то мгновенно стало тепло. Не на душе, в теле. Я такой дурак. Такой же, как и другие.       Покинув свое пристанище, я подошёл к рюкзаку. Потёртый. Дырявый. Не помню, откуда взялась эта грязь на нем. У меня не много вещей, нужно взять лишь щётку и одежду. Хотя кого я обманываю. Мне это не нужно, я не вижу смысла. Зубы жёлтые в любом случае, сколько я не пытался их чистить. Я сменил пижамные штаны на единственные черные джинсы, а на футболку надел выцветшую толстовку. Телефон, зарядка и кошелек теперь лежали внутри почти пустого рюкзака. Я надел его на плечи, прошел дальше и принялся обуваться. Шнурки спутались, но я кое-как с ними разобрался. Часы в прихожей громко тикали. Футболка. Раньше она была моей любимой, потому что её подарил Хаджиме. Сейчас лишь я воспринимаю, как кусок ткани, закрывающий мое истощенное тело. Почему так вышло?       Я надел куртку, застегнул молнию и вышел из квартиры, запер дверь. Спустившись на первый этаж, выбежал из подъезда и вдохнул полной грудью. Зима через пару дней.       Мои ботинки смешивали грязь с первым снегом, пачкались. Снежинки таяли в моих волосах — противное чувство. Я дурак, забыл взять наушники, но возвращаться не хочу, так что придется идти полчаса, слушая рев машин и радостные крики детей. Что такого весёлого и удивительного в первом снеге они видят? Каждый год одно и то же и они ждут чего-то особенного. В меня прилетает снежок, прямо в лицо, и, очистив себя, не могу найти виновного ребенка, чтобы грозно на него взглянуть. Хулиганы. Собираюсь продолжить путь, но дергаюсь, когда меня зовут по имени. Оказывается, я был не прав, когда подумал, что снежок — проделки ребенка. На другой стороне улицы на меня смотрел Мондо, вытирая с ладоней снег. Недовольно цыкнув, я закатил глаза и перешёл дорогу. Парень смотрел на меня как-то наивно, с горькой жалостью. Нечего меня жалеть этому остолопу, только Хаджиме дозволено.       — Привет. Куда идёшь?       Эта непринуждённость в словах раздражала до боли в голове. Он буквально пару дней назад меня ударил и ведёт себя сейчас так дружелюбно.       — Тебе какое дело? Отъебись.       Я что, перешёл дорогу, только чтобы это сказать? Гениально, Нагито. Ты такой логичный.       Решив продолжить свой путь, я ещё раз грозно на него глянул, и ноги сами понесли меня вперёд. Однако он перегородил дорогу своим телом, не давая прохода.       — Я думал, мы все уладили. Мне нужно что-то сделать, чтобы всё было нормально?       Не помню. Блять, не помню я.       — Просто оставь меня в покое, окей? — Я не хотел сейчас разбираться с ним, мне нужно к Ибуки. Но он, игнорируя мои слова, отступил и пошел рядом со мной.       — Ну, блин, прости ещё раз. Я не знаю, что на меня нашло.       Вздор. Слушать аж противно. Решаю игнорировать Мондо, пока сам не отстанет. Мы идём молча, я слушаю шарканье его мотоциклетных ботинок, боковым зрением вижу, как он поправляет прическу, явно не рассчитанную на такую погоду. Руки бы оторвать ему. Телефон вибрирует. Мой. На экране высвечивается «Хаджиме», но, как бы я не хотел поднимать, разговаривать перед этим идиотом с лучшим другом не хотелось, поэтому, отключив звук и отклонив звонок, я положил сотовый в карман.       — Кто звонил? — беспардонно спрашивает Мондо. Ишь чего удумал! Всё ему знать хочется. Я без капли стыда игнорирую его дальше. Зря за наушниками не вернулся. Знал бы, что этот привяжется, никогда бы не вынимал их из ушей.       — Ребята беспокоились за тебя, — сейчас гадай, блин, говорит он про свою компашку или про всех, кто был тогда у Миоды. — Чиаки за барабаны сесть не может уже второй день.       Ясно, значит про всех. Удивил.       — Ты ведь к Ибуки идёшь, да? Аккуратнее там, а то в ту ночь я слышал из ее ванной пиздец страшные крики. Хаджиме тогда-       Я не выдерживаю и прерываю его:       — Блять, что не понятно тебе в слове «отъебись»? Отвали нахрен уже.       Мне не нравится, когда мои неприятели в принципе упоминают Хаджиме. А этот ещё и прилипчивый.       Решив наконец меня послушать, он кивнул, тяжко вздохнул и развернулся. Теперь я снова один. До дома Ибуки ещё 5 минут и это время меня точно будет мучить совесть за то, что не дослушал. Теперь интересно до жути, что случилось, пока я спал. Может, Хаджиме и Ибуки просто переспали, а он делает из этого какой-то триллер. Если не потеряю интерес, то сам спрошу.       Я уже на ее улице. Как-то слишком тихо для этого района. Хотя, вероятно, потому что Ибуки не дома. Машины не ездят — из звуков только шуршание ещё не упавшей листвы и скрип уже внушительного покрова снега под ногами. Начинает темнеть; видно, как люди включают лампы в домах и закрывают окна шторами. Воздух морозный, дышать легче.       И вот дверь ее дома уже передо мной. Я нахожу ключи под ковриком и вхожу в чужой дом. Сейчас он мне видится таким бессмысленным и пустым без Ибуки. Картины кажутся кусками засохшей масляной краски, которую забыли смыть, обои будто выцвели, а коврам словно совсем недавно стукнула первая сотня лет. Бред какой-то. Разувшись, я прохожу в гостиную и обессиленно падаю на то же кресло, где сидел на вечеринке. Мельком проносится воспоминание о просьбе Хаджиме не пить, плохо видно его лицо, но ощущение, как меня буравит взгляд зелёных глаз, слишком яркое. Не снимая куртку, я сел поудобнее, прикрыл глаза, как мне показалось, всего на секунду и забылся сном.       Спокойно и комфортно не было во сне. Снова моя комната, но она постепенно испаряется, оставляя меня посреди абсолютно белого пространства. Нет теней, бликов, просто пусто. Это даже не комната, меня словно поместили на бумажный лист. Я ждал, что вот сейчас в пустоте появится что-то. Что-то реальное, настоящее, ощутимое. Что-то, имеющее форму. Но этого не было. Был только я. Я смотрел на то, что было подо мной. Смотрел на то, что передо мной. Нет ничего, и я тоже пустота. Ни краев, ни границ.       Я проснулся в холодном поту. Сердце колотилось. Мой взгляд непроизвольно упал на часы. Полпервого утра. Я поежился и встал, машинально оделся и пошел в ванную. Холодная вода помогла. Я умылся, вытерся и вышел из ванной, направился прямиком в комнату Ибуки. Если повезёт, то в ее тайнике под кроватью всё ещё будет пара бутылок с алкоголем. Мы делали его вместе, а зачем именно не помню. В любом случае, бутылки не тронуты, поэтому я усмехаюсь и беру водку. Алкоголь за наши общие деньги был куплен, так что я не волновался. Я открыл ее и сделал большой глоток. Живительная прохлада разлилась по телу. Потом ещё один. Крепкий, острый и с приятным жжением. Я поставил бутылку на стол и посмотрел в окно. Небу ещё рано светлеть. Звезды казались близкими и яркими.Я обернулся, когда услышал скрип входной двери. Ибуки вернулась, я уверен на все сто. Она вошла в комнату с пакетом в руках. Увидев меня, замерла на месте. Но лишь на секунду. В следующий момент она как будто ни с того ни с сего улыбнулась и сделала несколько шагов ко мне. Я даже не успел сообразить.       — Привет, Нагито, — говорила негромко она, оставляя пакет на кровати.- Чем занимаешься? Выпиваешь? Так поздно?       — Все-таки решила вернуться. Присоединишься?       Она молча кивнула, сняла мешающие ей чулки, залезла на мягкую кровать, отбирая бутылку. Не забыла и похвалить нас обоих, потешить эго, за то, что тайник существует. Потом протянула мне бутылку и спросила:       — Долго не спишь?       Я сказал, как есть, что проснулся недавно, но про сон умолчал, сославшись на то, что якобы не помню. Даже при ужасном освещении я мог видеть уставшие глаза Ибуки. Удивлен.       — Ты слышал, что сестра Рантаро умерла? — она медленно хлопала глазами и старательно пыталась оторвать ногтями заусенец на пальце.       — Мне все рассказал Хаджиме.       Вздохнув, как бы от облегчения, что я в курсе событий, она выдала:       — Я целый день провела с ним. Такой стресс, полнейший пиздец. Давай просто напьемся.       И кто я такой, чтобы отказаться от этого предложения? Сделав глоток из бутылки, протянул ее Ибуки и коротко ответил:       — Давай.