Первая партия

Иноичи нравилось раннее утро. Он и вовсе был из тех чудаков, кто предпочитает рассветы закатам. Улицы ещё спали, ещё не было того самого шума, состоящего из многоголосия тысяч переплетённых судеб — только мир, покой и робкое солнце, заливающее своим чистым персиковым цветом сонные дома. Природа медленно просыпалась, и он вместе с ней. Ту ночь Иноичи провёл в цветочном магазине, чтобы не привлекать к себе внимания стражей территории клана. Всем своим было известно, что иногда глава Яманака предпочитал уединение и покой. Более того, Ино после отборочного тура благоразумно переехала к команде 7 на территорию клана Учиха, как и Киба; по иронии, это место, благодаря призывам, можно было считать самым безопасным — если неприятель каким-то немыслимым образом останется незамеченным утками и прошмыгнёт мимо зайцев, в старом доме Фугаку и Микото денно и нощно детей бдела какая-нибудь овца. А с овцами, как показала практика, иметь дело было опаснее всего. Закрыв магазин на ключ и подтянув массивный рюкзак поудобнее, Иноичи направился к северному выходу из Конохи. Сегодня была его очередь. Трудно было представить, что столько всего произошло за такой малый промежуток времени; это не было похоже на обычную войну, уж с ней-то было куда прямолинейнее. А вот предотвращение конфликта, когда все карты на руках… да, не каждому повезёт в подобном поучаствовать, ещё и в первых рядах. Годами позже о событиях этой конкретной весны будут, несомненно, ходить легенды, конспирологические теории… ну и пусть. Если рассекречивать произошедшее, то только через полвека — иначе аукнется. Нелинейность наших жизней — безумно интересный и невероятно трагичный феномен. Или парадокс, — не без вздоха подумал Иноичи, приближаясь к пограничному пункту. На выходе из Деревни сидели свои люди, они пропустили без документов. Чего же непонятного, специалист по ядам вышел на охоту за редкими растениями. Вопросы есть? Вопросов нет. И Иноичи действительно было свойственно так делать — невозможно всё необходимое вырастить в теплице, — но в этот раз перед ним стояла другая задача. Дорогу он помнил: километр идти прямо, а затем взять курс на северо-запад, двигаться в том направлении, прыгая с дерева на дерево, минут сорок до небольшого озера. На берегу найти взглядом самую высокую и старую сосну с ласточкиными гнёздами, и от дерева взять перпендикуляр до небольшого холма через полтора километра. По прибытии холм надо обогнуть слева-направо, прямо через чащу, и там, скрытый древнейшими гендзюцу на печатях давно забытого языка, высится старый заброшенный храм из светлого камня. И путь лежал внутрь. А внутри… не принцесса, как предположила бы маленькая Ино, которой всегда нравилось строить догадки, слушая очередную сказку на ночь. И не дракон. И не демон. Колдун? Да-а-а. Тот ещё колдун. А он злой? Иноичи на этом месте своего внутреннего диалога с самим собой замялся. Да, как бы он объяснил Ино? И самому себе? И кому бы то ни было? Ведь придётся же. Понимаешь, — сказал бы он, — даже колдуны могут быть околдованы. В таком мире мы живём. И порой даже с них приходится снимать чары… И потом помогать им заново найти себя. Можешь представить, что на тебя, волшебницу, другая злая волшебница наложила страшное проклятие и сделала это так, чтобы ни ты, ни ты твои друзья даже не догадались об этом? Сакура бы догадалась, — возмутилась бы маленькая Ино, — потому что Сакура очень умная и книжки читает, вот! А если бы и твоих друзей заколдовали, чтобы они не обращали внимание на твоё проклятие? Ну тогда нужен принц, — заявила бы Ино. Или овца. Кто бы мог подумать, верно? А он и раньше догадывался, что этот призыв обладает тем самым могуществом, с которым шутки плохи. Благо, что овцы всё-таки любили людей, в отличие от тех же зайцев, и были склонны к сочувствию, как крокодилы. Видеть человеческую душу на ладони, наверное, из остальных призывов с такой глубиной не был способен больше никто. Тогда, какую-то неделю назад, в лесу, когда Иноичи, Шикаку и Третий отправились на самые безрассудные и непродуманные переговоры в их жизни, хотелось, конечно, верить… Но одно дело «хотеть верить», и совсем другое — получить подтверждение своих догадок. С ними действительно отправилась туда овца; чёрная овца, если быть точнее. Один её призыв почти опустошил запас чакры Сакуры. Но девочка была уверена, что если и посылать от себя кого-то, то лидера — она наверняка хотела обезопасить чужих отцов и Хокаге. И её альтруизм окупился. Орочимару, как только взор чёрный овцы пал на него, рухнул, будто марионетка, у которой подрезали нитки — один из сильнейших шиноби на земле. Животное степенно приблизилось к нему; сам воздух, казалось, загустел, а делегация безрассудных дипломатов, всё ещё под хенге, замерла в каком-то сверхъестественном ступоре. — Бедное дитя, — только и проблеяла овца. — Твоя жизнь почти что украдена. Бедное несчастное дитя… Она наклонилась к рухнувшему Орочимару и коснулась головой его головы. Что произошло дальше, Иноичи вспоминал с неохотой. Саннин начал давиться чем-то чёрным и вязким, как дёготь. Очнувшись, он кое-как сел, и… Сказать, что бедолагу тошнило — ничего не сказать. Его выворачивало. Раздирало изнутри. Его скрючивало, сжимало и разжимало. Аура смерти и ужаса исходила от извергаемой им дряни. Воя от необъяснимой муки он, расцарапывая лицо, вырывая волосы, блевал этой чернью, казалось, целую вечность — до тех пор, пока из жёлтых глаз не брызнули чистые слёзы. — Выпусти из себя, — ободряюще проблеяла овца. — Выпусти. Немного осталось. Иноичи был уверен, что выражение понимания, сочувствия и искреннего ужаса застыло на лицах ложной команды 7, потому что чернь отдавала чакрой. И лично Яманака узнал её пульс, потому что всякая иллюзия, даже когда её развеивали, последним эхом отдавала сложно объяснимым привкусом своего владельца. На Хирузене висело намного меньше компульсий, в разы меньше, и они были значительно слабее… но Иноичи, будучи профессионалом, уловил отпечаток личности на тех гендзюцу и запомнил её. Волосы вставали дыбом от жестокости и коварства Шимуры Данзо. Орочимару был, фактически, его рабом. Скольких ещё подчинил своей воле старейшина Конохи? Почему? Зачем? Когда? Иноичи был уверен, что никогда не забудет, как Третий Хокаге, сорвав с себя хенге, кинулся к своему ученику, сломленному, растерянному, исступленно рыдающему, как прижал к себе, словно ребёнка, как не сдержал своих собственных слёз — слёз сочувствия, радости, понимания и невероятной тоски. Не хотелось догадываться, что в тот момент чувствовали старый учитель и его ученик, но сама важность и само чудо происходящего вызвали слёзы и у наблюдателей. Было невероятно, катастрофически жаль. Они с Шикаку потом бессовестно напились. Молча. Каждый со своими мыслями. Это было чудо. Трагическое… но чудо. Прекрасное в остроте своего надлома. Добравшись до своего места назначения, Иноичи неловко помялся с ноги на ногу. Поправил рюкзак на спине. Воздух вдали от Конохи головокружительно пах лесной свежестью, благодатная тишина простиралась на километры. Дикие травы и листья приветливо и бодро блестели растаявшим туманом. Иноичи напомнил себе, что пришёл не к пациенту, а к человеку. Вдохнул, выдохнул и, примяв непонятную робость в груди, шагнул внутрь. Воздух внутри заброшенного храма пах, как в пещере — свежо и обособленно от открытых ароматов леса или поля. Из пустых окон по светлым полам и высоким стенам бежали нежные лучи солнца. На простиравшуюся пустоту своих владений молча взирали практически стёршиеся фрески. Орочимару стоял к нему спиной. По чёрным волосам бежал солнечный луч, будто мягкая ласковая ладонь. Саннин по-прежнему выглядел прямо и гордо, но скорее по привычке — на его плечах чувствовалась та тяжесть, которой до овцы не наблюдалось. И Иноичи поджал губы — то ли от сочувствия, то ли… даже он не знал от чего. Каждый из них, из сильных мира сего, мог бы оказаться на месте Орочимару. То, что им повезло — было подарком судьбы, не менее. Его было невыносимо жаль. Лишённый свободомыслия, он покорился своей тёмной стороне, и не оказалось рядом никого, кто мог бы спасти — Хирузен тогда утопал в депрессии, Джирайя спасался бегством от собственной боли, а Цунаде спивалась, пытаясь забыть прошлое, откреститься от настоящего и не думать о будущем. И никто не заметил ни первой компульсии, ни второй, ни двенадцатой — их было четырнадцать, между прочим, Иноичи посчитал. Четырнадцать. Что там вообще оставалось от изначальной личности, когда овца пожалела этого человека? И как теперь жить? Ощущалось, что Орочимару и сам не знал ответов на эти вопросы. Тем не менее, раз он ещё не вскрылся в исступлении, путь вперёд ещё был. — Доброе утро, — поздоровался Иноичи, чувствуя себя почему-то очень неловко. Но он себе напомнил, что за тридцать, с его регалиями и будучи отцом, стесняться людей, с которыми не имеешь понятия как общаться — это нонсенс. Не желторотый юнец, в конце концов. И храбро предложил, — позавтракаем? Шикаку ходил к Орочимару позавчера. И хотя будущий Хокаге тоже не знал, как общаться с оклеветанным бывшим врагом при таких обстоятельствах, он принёс с собой шоги и бутылку очень крепкого прозрачного коричневого алкоголя на винограде. Но Иноичи играл паршиво, а пить утром принципиально отказывался. Зато, как вдовец и отец-одиночка, весьма сносно готовил; даже придирчивому Чозе нравилось. Не дождавшись ни ответа, ни какой-то реакции, он снял с себя рюкзак и неторопливо его разгрузил. Во-первых: два термоса в полтора литра каждый. Один с мисо, а другой с нежным молочным улуном. Во-вторых: очень много контейнеров с рисом. Иноичи экспертно и мягко зажарил его с «тремя деликатесами», как водится у южан: с яйцом, кое-какими мелкими овощами, маленькими креветками и такими же мелкими кусочками ветчины. В-третьих: огромный контейнер с тушёными улитками в остром соусе. Иноичи они нравились гораздо больше орешков или попкорна в качестве закуски. В-четвёртых: очень острый тушёный тофу с кусочками фарша. Он питал к этому блюду большую слабость. В-пятых: домашние гёдза со свининой и зелёным луком. В-шестых: четыре упаковки ванильного пудинга под взбитыми сливками. И, наконец, четыре чашки (для супа и чая), палочки, бутыль соевого соуса, васаби в пакетике и рулон салфеток. Когда Иноичи довольно оглядел накрытое на полу пиршество, он заметил, что Орочимару уже обернулся и ошарашенно смотрел на изобилие еды. — Зачем столько? — просипел, растерянно моргнув. — Здесь достаточно на троих с половиной, не считая подростков. — Орочимару-сан, вы свои щёки видели? — миролюбиво отозвался Иноичи. — Даже у моей дочки с фазой диеты до такого не дошло. Саннин фыркнул. А зря. Яманака, как отец и близкий друг главы Акимичи, всё-таки разбирался в правильном питании… всех. И было видно невооружённым глазом, когда скулы от рождения острые, а когда щёки неправильно кормят. — Сначала потренируемся, — просипел Орочимару. В его глазах сиял какой-то по-доброму коварный огонёк. — Э, нет, — вытаращился Иноичи. — Я же по цветы вышел официально! Что мне потом сказать, что я подрался с сусликами?! — Или с зайцами. Откуда?.. — Это Шикаку разболтал?! — с негодованием воскликнул Иноичи. — Нара позавчера по-честному отжимался два часа на озере, пока его пытались покусать мои змеи, а потом жонглировал фигурками шоги, пока бежал обратно, уворачиваясь от кунаев, — хмыкнул Орочимару. Добавил, — не пробежать пятьдесят кругов вокруг территории Учиха в твоём-то возрасте — позор. — Ну, знаете ли! — возмутился было Иноичи. — Не знаю, — безразличным голосом, но с ехидным выражением лица отозвался змей. Предупредил, — беги. Это ему скучно, — только и подумал запыхавшийся Иноичи часом позже, гуськом улепётывая от участи быть съеденным. — Твою мать, только бы ногу не свело! Бодрая тренировка в лесу хороша, когда веточки хрустят под ногами, а не колени! — Держи темп, — флегматично просипел Орочимару откуда-то сбоку. Сюрикены летели, между прочим, с другой стороны, а змеи наступали сзади. — Да я… уф… держу… уф!.. Что за курс выживания для тех, кому за тридцать?! — Завтрак надо заслужить, — прокомментировал Орочимару, — интенсивными физическими нагрузками. Вот поэтому кое у кого щёк и не осталось! Несмотря на собственные возмущения, Иноичи догадывался, зачем саннин тешил себя тренировками. В конце концов, как иначе заставить свидетелей своей самой большой трагедии жалеть тебя хоть чуточку меньше? Ну да, умотать их в ничто. Иноичи даже на войне так много не бегал, между прочим. Чего только не сделаешь ради психологического благополучия оклеветанных граждан Конохи. Хирузен торчит мне медаль за заслуги перед отечеством, — не без вредности решил Яманака. — И премию, если я вдруг окончательно угроблю левое колено. И хотя завтрак получился вкуснее от голода, и никакие кости не пришлось вправлять обратно, всё равно казалось, что Иноичи убежал от армии кровожадных сусликов. Его можно было выжать и повесить на верёвочку — так сильно он пропитался потом. Уже вдоволь наевшись, он вспомнил, что большая часть компульсий, по словам чёрной овцы, была на Орочимару так давно, что даже с Анко саннин не был самим собой. И похвалил: — Очень хорошая тренировка! — потому что товарищей в трудную минуту надо поддерживать вне зависимости от настроения и левого колена, (которое чувствовало бы себя знатно охреневшим, если бы оно могло что-то думать). Орочимару тихо хмыкнул в свою чашку со всё ещё теплым улуном. Тень улыбки мелькнула на его лице — и сразу же сменилась задумчивым видом. Жёлтые глаза засветились печально и глубоко несчастно. Иноичи мысленно пнул свою сочувственность, чтобы лицо не отразило и толику жалости. Незачем вгонять человека в ещё большую тоску своей кислой физиономией. Да и эксцентричного бега с препятствиями пока хватило. — Вот что бы ты сделал на моём месте, глава клана Яманака? — задумчиво протянул Орочимару. С Отогакуре, марионеточным Каге которой стал саннин? С подопытными, которых пытал, оказывается, не по своей воле? Со своим будущим? — Не знаю, — честно ответил Иноичи, не опуская чашки с улуном. Подумал. — Я бы не отчаивался, наверное. У Орочимару затряслись плечи от смеха. — Вся моя жизнь, — едва выговорил он, — все мои мечты… были чудовищно искажены. Теперь я вижу их настоящую цену... А дальше что? Бросить всё и вернуться в Коноху? Я и сейчас, считай, всё бросил… прячусь здесь от мира, как рак-отшельник… Просить прощения у людей за грехи, совершённые моими руками, но не по моей воле? — Простить можно только тех, кто попросил прощения, — ответил Иноичи. — И никак иначе. — А моя мечта? — от улыбки на его лице хотелось не улыбнуться в ответ, а не по-мужски расплакаться. — Я помню, как гнался за ней… — жёлтые глаза затуманились воспоминаниями, — как убегал от неё… как терял, искал и находил… Это была моя мечта, но не для меня, а для Цунаде, Джирайи и даже сенсея… Скажи… разве тебе самому не хотелось победить смерть? Разве ты не пережил самую страшную в твоей жизни потерю? Ты ведь вдовец, Яманака Иноичи, — саннин покачал головой, — а ведь улыбаешься. У вас был неравный брак, помню. Но всё же. Не понимаю. Как после этого не стремиться?.. Именно мечта меня привела во тьму, — не сказал Орочимару. — И чтобы окончательно выйти оттуда, я должен отказаться от неё. Укажи мне путь, — умолчал. Однако Иноичи было не привыкать к чтению между строк. Он задумался с глубоким вздохом, пытаясь наложить на мысль правильные слова. Йоко была беженкой. Она была беженкой, и для него это не имело никакого значения. Из всех возможных мечт в её груди теплилась только одна — перейти с улиц в дом, открыть свой цветочный магазин, своё личное сказочное королевство и уголок рая, где охапка маргариток была невидимым платком, чтобы вытереть слёзы, где первые нарциссы действительно вызывали улыбку на лице в пасмурный день. И розы… розы никого не ищут, они только ждут, когда память эфемерного аромата побудит ноги найти их и купить за последние деньги, чтобы великая красота выместила отчаяние из одинокой квартиры — в магазине всегда было место розам, как и любви. Когда-то Иноичи был безразличен к цветам, когда-то они интересовали его только как ингредиенты для губительных жидкостей поинтереснее… когда-то очень и очень давно, до того как Йоко в штопанном кимоно, робко улыбаясь, не протянула ему красную астру, не за пару монет, а бесплатно — бедняки гораздо более склонны к сочувствию, чем буржуа — потому что у него на лице была написана тяжёлая, невысказанная и невыплаканная, мука. Его пасмурный мир тогда дрогнул, красная астра будто прожгла его, и какое-то сложное чувство встало комом в горле. Он посмотрел на чистую, причёсанную, бедно одетую, очевидно скромную девушку перед собой, на её робкую улыбку и сияющие чистым тёплым светом серые глаза — и это оказалось началом начал. Как можно объяснить, что Йоко дала ему намного больше, чем себя и свои бесценные годы, пока болезнь холодным вихрем не унесла ослабевшее, и без того хрупкое, тело за собой? Она ушла, судьба увела её в могилу за руку — это факт, Иноичи сам опустил на лакированный гроб дюжину белых роз. Однако после глубочайшего отчаяния пришло и осознание, поначалу робкое, как упавший тонкий солнечный луч сквозь тяжёлые тучи, и постепенно окрепшее, что Йоко осталась — в магазине, их маленьком рае, в Ино, хотя та мало чем походила на маму, но, самое главное, в нём самом. Иноичи повезло познать настоящую любовь, в отличие от многих тысяч таких же искателей, в отличие от Шикаку и даже Чозы, чьё брачное благополучие потребовало больших усилий с обеих сторон. И хотя человеку свойственно быть жадным, и Иноичи жаждал физического присутствия Йоко — не было ни дня, ни ночи, чтобы невозможность этого не горчила — того, что было, и того, что осталось, оказалось для него достаточно. Тогда и разлука в сознании преобразовалась из вечной во временную, и дышать стало проще. Ему не нравился буддизм. Война, которая длилась целую вечность, давно убедила его, что другой жизни нет и не будет — пропаганда двора даймё «на следующем кругу мы застанем расцвет страны Огня и крах врагов, а пока надо немного потерпеть» выводила его из себя до зубного скрежета. Как и жертвенная Воля Огня. Нет, Иноичи был строгим сторонником «здесь и сейчас», потому что будущее сулило только смерть, а прошлое… алкоголизм, депрессию и тоже смерть. Деревянным синтоистским храмам он не доверял. Если эти божества так недалеко от человечества, если их так много, то где они все? Когда ниндзя Ивы вырезали храмы своих пограничных земель, чтобы граждане не соблазнялись чужой философией, хоть кто-нибудь спустился вниз, вышел из леса, из тумана, чтобы спасти своих верных преданных слуг? Он ведь был там, на пепелище, на свежей могиле старого дерева и куда более молодых костей. Но если ни во что не верить, можно чокнуться, потому что только вера и любовь способны оттащить от настоящего краха, когда стоишь у бездны и, очарованный её пустотой и холодом, готовишься спрыгнуть. Если нет одного, но есть другое — уже неплохо. Если нет ничего… То жизнь таких людей — печальное существование, редко несущее в себе постоянную радость. Того же Ширануи от какой-нибудь случайной безымянной смерти под маской удерживали только его дети, яркие и упрямые, сияющие тремя тонами надежды, с большими сердцами и горящими глазами. — Надо во что-то верить, чтобы вынести смерть и принять её, как данность, — ответил Иноичи долгую паузу спустя. — Во что-то намного большее, чем ты сам, окружающее пространство и политическая философия родины. Тогда в жизни всегда будет место свету. — И во что же ты веришь? — Я и сам до конца не понимаю, — мягко улыбнулся Иноичи. — Я думаю, мало кто вообще способен найти нужные слова на языке, иначе моя вера не была бы больше меня в геометрической прогрессии… а она именно такая. Некоторые ведь вообще её не находят. Шикаку, например, всё ещё в поисках. Чоза, кажется, нашел через мемуары Фугена. А твой учитель и наш Хокаге… думаю, когда встретился с тобой в лесу несколько дней назад. Орочимару тяжело вздохнул. Сардонически ухмыльнулся. — Дожили. Теперь и мне надо во что-то верить, а не только полагаться на науку и факты. — Один мой племянник верит, что наш мир круглый, — брякнул Иноичи. — Естественно, круглый, — фыркнул саннин. — И что звёзды — это такие же миры, как наш! — Поразительный полёт мысли. — И что однажды мы сможем путешествовать между этими мирами!.. Глупо? Возможно. Но это тоже- — Скорее всего, лет через семьдесят, — перебил его Орочимару. Иноичи вдруг пришла идея в голову. — А может, лет через пятнадцать? — Хорошая попытка, но нет, — уже не с такой печальной улыбкой покачал головой саннин. — Так… А… Археология? Нет? Что там ещё есть… История? Театр? — спохватился. — Да! Слушай, как только Шикаку наденет шляпу, нам ведь срочно нужен театр! И психиатрическая клиника! Вообще, госпиталь тоже было бы неплохо поднять с колен, хотя, я, конечно, не намекаю!.. — А верить-то во что? — со вздохом перебил его Орочимару. — В себя?.. — Было. — В других?.. — Проехали. — В любовь?.. — К кому? — В научно-технический прогресс, просвещение общества и эволюцию норм морали и этики? Только без попытки отмены смерти. Орочимару по-совиному наклонил голову вбок. Прикрыл глаза в глубоком раздумье. Иноичи даже показалось, будто змей заснул. Но не могло такого быть, конечно. — Пока сойдёт, — ответил саннин долгую паузу спустя, не размыкая глаз. — Пока сойдёт, — с облегчением выдохнул Иноичи. А сам подумал: в силу раскаяния... в прощение… в любовь, существующую вне пространства и времени… в великое добро, на которое способен даже незначительный человек… в прекрасное… Это всё придёт. На грани жизни и смерти, или во вторник утром за чашкой кофе, или в пятницу после весенней грозы. Оно приходит. Оно придёт.