Первая партия

Итачи спал и снился ему сон. Сны были редкими гостями в его тихих ночах. К тому же, из-за Шарингана было легче распознать, что есть реальность и что нет. Не говоря уже о сюрреализме. Но порой, когда спишь, даже если есть сначала осознание, потом оно пропадает… Итачи снился сон. Он осознал себя на лужайке посреди леса. На ней высилась белая печь. Вокруг неё были деревянные столы. Хидан конструировал здоровенный торт. Внутри торта стояла огромная коробка, в которой сидел Кисаме, ему зачем-то было нужно там сидеть, чтобы потом оттуда выпрыгнуть. Итачи занялся глазурью. Глазурь выглядела как веер, тот самый учива, что стал символом клана Учиха. В какой-то момент торт загорелся, и Хидан начал громко кричать и заламывать себе руки. Итачи подумал, что это его вина, он же занимался глазурью. Попытался потушить, впитать в себя чакру огня, но она не впитывалась. Кисаме пришлось полуголым выпрыгнуть из коробки, спрятанной внутри торта. Сюрприз был испорчен. А потом появились тени, страшные тени. Они наползли из леса. Только глядя на них становилось жутко. Им был нужен торт, который всё ещё горел. В какой-то момент Хидан и Кисаме пропали — они, наверное, остались сражаться с тенями, а Итачи обнаружил себя летящим на большой птице с Дейдарой, Конан и Какузу; Какузу держал торт своими… щупальцами под птицей, чтобы та не взорвалась. Тени попытались напасть и в воздухе, взвившись огромными страшными чёрными насекомыми — и Конан, распустив бумажные крылья, спрыгнула, чтобы помешать им. Белая птица держала путь к солнцу. Она поднималась всё выше и выше, становилось то холодно, то жарко. Дейдара плакал и говорил сквозь слёзы, что именно так и хотел умереть. Птица поднималась ввысь. С неё начал капать воск. Они пролетели мимо огромнейшего баобаба, на котором росли гёдза. Какузу, сорвав себе парочку, сказал, что жизнь — это гёдза по акции, никогда не знаешь, с какой начинкой попадётся: с мясом, овощами, или с креветками. И ещё сказал, что за искупление порой приходится дорого расплачиваться, но цена справедлива. Он отказался спрыгивать на дерево, отказался спасаться. Ветер бил в лицо. Летели в торжественном, траурном и решительном молчании. На смерть. На благородную смерть. Горящий торт раскачивался под птицей в такт медленно тающим крыльям. У самой большой тучи, серой и мрачной, норовившей спрятать солнце, появился рот, большой и страшный, острый, с нечеловеческими зубами. Туча прогремела: — Это всё блажь! Блажь! Человечество не свернёт с намеченного пути! Не будет никакого референдума! Человечество создано, чтобы повиноваться! Слабые и глупые не имеют права ни на что, на то они и стадо, на то они и жертвоприношение! Рядом с тучей возникло облако, пушистое и белоснежное, как овечка из детской сказки. Оно блеяло и пыталось загородить собой злобную тучу, чтобы птица с капающими крыльями поднялась выше. Где-то звенели колокола и тысячи колокольчиков. Стая уток и чего-то оранжевого полетела в раскаты грома — и взорвалась. Туча осталась, пусть и претерпела ущерб, тонкие лучи света прорвались сквозь неё, но не усмирили сверкающие в ней молнии. Солнечные зайцы, с солнечными алебардами и катанами на перевес, появились на пушистом облаке и прыгнули в тучу, пытаясь порезать её на клочки. Туча стала меньше, но не исчезла. И вдруг оттуда грянула молния, и она полетела прямо в птицу — Дейдара закричал — и вдруг он, Итачи, Какузу и торт стали падать-падать-падать, а внизу Коноха, и — там был Саске, он стоял на горе с лицами Хокаге, поставив руки в боки. Он был одет в полицейскую форму клана Учиха. Воздух пах магнолиями, потом яблонями и затем розмарином. Итачи падал, и падал, и падал, приближаясь к своей смерти. Всё было так, как он представлял, планировал. Тот же прыжок с небоскрёба в Амегакуре, только без продолжения. Он заставил себя держать глаза нараспашку, чтобы в последний раз полюбоваться на младшего брата, ради которого было всё — и грех, и жертва, и искупление. «Дурачок» — шепнул грустный и ласковый голос мамы ветром в уши. «Не совершай эту ошибку!» — вторил ей голос папы, сильный и с хрипотцой. — «Не иди моей дорогой!» «Не глупи, Итачи!» — голос Шисуи на грани паники. — «Не надо!» «Тебе ещё многое необходимо сделать» — Итачи так представлял себе во время чтения Мемуаров голос дедушки Фугена. — «Повремени, прошу». — Спасайся, идиот! — рявкнул Саске, поставив руки в боки. У него ломался голос. — Проснись! Проснись! Мимо пронёсся солнечный заяц, накачанный и мускулистый, с алебардой. Он упал к Саске, оттолкнулся от земли, подскочил ввысь — и в его лапах вместо солнечной алебарды оказалась не менее солнечная здоровенная сковородка. Он замахнулся, оскалившись, и ударил ей Учиву по голове со всей силы, со всей дури. Из горла вылетел крик. — А-а! — вскрикнул Итачи, сев на кровати. На кровати в ногах сидел Зецу. Кожа его белой половины блестела в ночи, будто натёртая фосфором. — А-Аматерасу! — инстинктивно гаркнул дезориентированный Итачи. В глазах отозвалось резкой болью. Тишину комнаты разорвал визг. Сознание налилось тяжестью и провалилось обратно в сон. (…) Тем временем в Конохе, в новом полицейском офисе, команда 7 и сопровождающий их небольшой контактный зоопарк дружно проснулись. — Тошиаки, на кой чёрт ты его сковородкой по башке ударил?! — голос Саске надломился на особенно высокой ноте. — Всегда работает, шеф, — бессовестно пожал плечами заяц и потянулся за цветастым журналом, который накануне принесла Ино. Учиха, тяжело вздохнув, страдальчески потёр переносицу. — Пассивно патрулировать чужую башку на случай вторжения это, конечно, интересно, — зевая во весь рот проговорил взъерошенный ото сна Наруто. — Но почему торт? — Спать, — сонно скомандовала Сакура. Пассивный патруль снов и так приносил ей одну усталость, а перенос солидного количества душ вовнутрь чужой головы и отражение атаки гендзюцу съели почти весь её резерв чакры. Она зарылась поглубже в спальный мешок. — Всем спать, торт потом. — Ичираку рамен открыт, наверное, — как бы «между прочим» предположил Наруто. — Три часа ночи, — констатировал Саске. — Ну так! Говорю же открыт, даттебайо. — Добе, я никуда не пойду. — А и не надо никуда идти! У нас кто на ночном дежурстве? Сай вроде? Ну вот пусть сходит, и нам закажет, и себе тоже. Не знаю как вы, а я чёт проголодался. Тучи бомбить — это вам не это самое. — Мне с темпурой, — сонно промямлила Сакура. — Сай! — командным голосом позвал Саске. — О, ты уже здесь. Значит так: мы сейчас устроим внебрачное- тьфу, блять, внерабочее совещание. Да, нам нужен рамен. Да, тебе тоже. В общем, запоминай: пять чёрных кофе (нам и тебе тоже), да, мы им профинансировали кофемашину… Так, значит, два мисо рамена со свининой для Наруто, один острый с говядиной мне, один не острый с темпурой Сакуре, Тошиаки не будет… и себе тоже один возьми, какой захочется. Держи деньги. Так, а почему ты молчишь? — и приказал на всякий случай. — Отставить. — Ночью положено молчать, — моргнул Сай. — Положено, но не запрещено, — Саске привычно поднял новое издание конституции, переизданное по случаю инаугурации Пятого и уже немного потрёпанное, потому что каждый раз, когда какой-нибудь бывший агент Корня вёл себя странно, приходилось использовать её как железобетонный аргумент. — Так точно, — поклонился Сай, взял деньги и унёсся в шуншине. — А он рамен-то вообще ел? — задумчиво почесал голову Наруто. — Зависнет ещё перед выбором. — Теучи-сан поможет, — отмахнулся Саске. Первые недели работы в полиции научили его легче относиться к жизни, ругаться матом, не нервничать и рассчитывать на то, что пожилые люди охотно жалеют бывших агентов Корня и делают им подарки: бесплатная чашка чая, супа, какой-нибудь элемент одежды… Команда была от даров не отказываться, потому что это невежливо, поэтому некоторые бывшие агенты, проходившие стажировку в новой полиции и имевшие из-за этого контакт с населением, неловко расхаживали в «бабушкиных» свитерах и носках. — Может, он ему ещё и рисовые крекеры даст. — Спать надо, а не есть, — пробухтела Сакура из своего спального мешка. — Ты спи, спи, — отмахнулся Саске со вздохом, — и ты, Наруто, когда поешь, ложись потом. Ваш кофе можно будет утром подогреть. А у меня ещё документов целая стопка… О. Тошиаки. Ты умеешь подделывать подписи? (…) Где-то в глубокой тьме поздней ночи, далеко под землёй человек в маске сардонически хмыкнул, глядя на шипящую тень, недовольно вселяющуюся в новое тело. — Не сработало, значит? — побарабанил пальцами по трону, на котором восседал. — Не похоже на тебя, Зецу. Тень прошипела что-то нелицеприятное. — Как же ты ситуацию довёл до этого, м-м? Что бы сказал на это наш новоиспечённый гомосексуалист Мадара? Без Данзо и Орочимару наши планы начали опаздывать, но без Акацуки они могут застопориться. — Ещё не всё потеряно, — кровожадно пророкотал Зецу. — Нет, не всё, благодаря мне, — хмыкнул человек в маске. — Щенок!.. Фигура на троне расхохоталась, запрокинув голову. — Не нервничай так. Кири всё ещё под моим контролем, а Орочимару не успел подчистить ни все свои базы, ни всех своих подчинённых. Более того… Хм. Если Коноха перестала быть вариантом, есть ещё — Ива, Кумо, маленькие гордые самонадеянные и глупые Скрытые Деревни. Человечество склонно к высокомерию и эгоизму, мыслит критически лишь меньшинство. Это всегда играло на руку. Какие-то вещи не меняются. Посмотрим, насколько сильно они хотят сейчас войны. — Акацуки планируют отодвинуть её на неопределённый срок! — взвился Зецу. — Мы не можем так долго ждать! — Всё должно быть справедливо, каждому воздастся за грехи его, — пожал плечами человек в маске. — Мне любопытно посмотреть, как они постараются вывести мир из кровопролитного кризиса. Может, вместо изначального плана мы построим лучшее общество на почве Вечного Цукиёми — погрузим в мир бесконечных иллюзий серую безмозглую массу и оставим только свободомыслящих. Сделаем им ограничения, и пусть себе живут, творят, пишут… На благо общества. — Свободомыслящие на то и свободомыслящие, чтобы вставать поперёк горла, — рыкнул Зецу. — Не занимайся глупостями! — А, но без восстаний править будет скучно, — миролюбиво парировал человек в маске. — Идеальную утопию не построить, но её можно спланировать, как ту же погоду в Аме. Оставшиеся в реальном мире будут думать, что у них свобода выбора. А то, что их «свобода выбора» — единственная иллюзия, которую им подарю… Вряд ли их настигнет это осознание. Человечество должно развиваться. Что лучше подталкивает к саморазвитию и положительному вкладу в общество, чем отчаяние и горе? Естественный отбор справедлив и беспощаден. Слабые повесятся, сильные адаптируются, цепляясь за крупицы доброго и прекрасного. Гордые сломаются пополам и станут скромными, скромные перестанут прятать взгляд, выпрямят колени и откроют рты. Мир придёт в равновесие, страх унаследуют новые поколения, и через двести лет не понадобится никакого Цукиёми, чтобы контролировать людей. Они станут сами себе блюстителями моих правил и законов; они будут сами себе кандалами, судьями и каторгой. И даже если я уйду и вспыхнут восстания, наибольшая часть народа уже будет перевоспитана — они не поднимутся возражать. Я их отучу. Пусть ещё порезвятся немного, Зецу. Они теперь, — из-под маски скользнул смешок, — пытаются. Ну, пусть попытаются, да. Такого раньше не было, если не считать Первого Хокаге. Пусть попробуют. А мы… мы пока пересмотрим свои планы. Внесём в них правки. И когда они оступятся, а таков удел грешного и несовершенного человечества, бежать будет некуда. Я добр? О, безусловно. Я справедлив? Разумеется. Заслуживают ли они первого и последнего шанса? Конечно. Наказание за неудачу будет быстрым и жестоким, мы не будем с ними церемониться и играть в перемирия. Только Будда прощает дважды. — Мы не можем столько ждать! — возразил Зецу. — Ты мне чего-то не договариваешь, может? — нарочито невинным голосом поинтересовался человек в маске. — К чему такая спешка? — Луна не ждёт. — Луна, солнце и все прочие светила ждали целую вечность. Что для них ещё несколько лет? А нам будет развлечение. Потеха. Непредсказуемый хаос, да ещё и не кровопролитный… пока что… я такого не встречал. А ты? Зецу хотел было возразить, но фигура в маске презрительно отмахнулась. — Перестань, — сказал человек на троне. — Твоя ослабшая хватка к этому привела, не моя. И моё решение — посмотреть, что из этого выйдет. Мне любопытно. Очень любопытно. (…) Итачи мирно спал. Ему снились зелёные лужайки и белоснежные мягкие овцы.