Песни далеких миров

Однажды у меня была сестра. Насколько я помню, мы не сильно ладили, что было объяснимо — разница в возрасте и характере, порой излишне явное родительское предпочтение, игравшее в мою пользу… Тем не менее, исчезновение этой высокой, бывало несуразной и острой девушки из моей жизни явилось нежданно. То был поздний октябрь. Вересковые пустоши Йоркшира стали вконец неприветливыми, и большую часть дня я проводила у окна, погруженная в чтение Бьюика. Занятие не то чтобы увлекательное, но делать было особо нечего — за стеклом моросил дождь и гулял северный ветер. Наша экономка просила меня отодвинуться от окна, из которого поддувало, но я пропускала просьбы мимо ушей. Впрочем, все в нашей семье были довольно молчаливы и отстранены. Два этажа нашего мрачного дома тогда казались мне обширным особняком со множеством закрытых дверей, ключи к которыми были погребены в промерзшую землю на глубине шести футов. Уставая от чтения, я скиталась по плохо протопленным комнатам, а иногда пряталась под черной лестницей. В один из таких раз я услышала всхлип сестры где-то наверху лестницы и притаилась. Она сбежала вниз, отчего-то злобно плача и глубоко дыша, и скрылась за поворотом. Я уже хотела вылезти и пойти разведать, что же произошло, быть может, как-то по-детски утешить ее, но услышала другие шаги. Тяжелые, медленные, под которыми прогибались ступени. Спускался отец. Наверное, стоит отметить, что он был человеком угрюмым, с острыми скулами и грубыми руками, которыми сестре порой попадало — я тайком увидела это, когда играла в прятки с Джейн. Джейн была моей воображаемой подругой, якобы умершей в пансионате из-за ужасных условий жизни. Теперь же мы играли вместе. В одну из таких игр я юркнула под кровать. Спустя несколько минут я уже хотела вылезать, как скрипя приоткрылась дверь. Джейн вот-вот зайдет! Нет, тогда в комнату медленно зашла сестра. Я видела лишь подол ее белого платья и слышала тяжелое дыхание. Я никак не могла вылезти, иначе она вновь начала бы донимать меня тем, что я занимаюсь «полнейшей ерундой». Во всяком случае, это было интереснее описания птиц. Вскоре в комнату зашел отец, а что случилось дальше, я толком не помню. Кажется, они повздорили, но я заткнула уши, зажмурила глаза и вжалась в пол — меня как бы не существовало, хотя я слышала шум и их приглушенные голоса, словно бы я была под толщей черной воды. Я боялась рассказать о том маме или экономке — поднялся бы скандал, ведь так не принято… но за закрытыми дверьми с потерянными ключами может происходить многое. За семейными обедами мы всегда сидели тихо, изредка родители обсуждали какие-то новости. Обеды были скудными, но достаточными. Отец был крайне набожным человеком и считал аскезу полезной не только для духа, но и для тела, ведь при умеренности ты не только не потворствуешь чревоугодию, но и не ешь ничего, что может навредить здоровью. Сестра казалась угнетенной. Под синими глазами промялись синяки. Последняя их ссора, словно грязная гроза, ударила как раз в конце октября. В воскресный день, после службы, мать с экономкой решили взять меня в город, но я осталась дома, сославшись на плохое самочувствие. Мне действительно было не по себе — сильно хотелось спать, а еще нагрянул кашель. Отец с сестрой остались в церкви еще на полчаса, и вернулись домой когда мать с экономкой уже уехали. Дом практически пустовал, ведь почти все из немногочисленных слуг в воскресенье уезжали к семьям. Оставались лишь экономка и слуга Иосиф, который в тот день занимался чем-то в хлеве. Отец с сестрой наверняка подумали, что я уехала с матерью и экономкой, ведь так мы изначально и договаривались, но я в полусне лежала на твердой подушке и смотрела на грозовые облака. И тут весь дом сотряс низкий и рычащий крик, похожий на плач раненного волка, словно разразившийся в небесах гром. Я так перепугалась, что чуть не упала с кровати и очертя голову кинулась вниз. На кухне я застала отца, рука которого истекала кровью, что заливала полы. Сестра забилась в угол. На ней не было лица. Я не помню, как закричала, помню лишь ярость и животный страх во взгляде отца, не понимающего, что я здесь делаю. Тогда я впервые ощутила тяжесть его ладони на себе. Той же ночью, а точнее с восходом зари, сестру отправили в пансионат. Я даже не сумела попрощаться. Отец объяснял матери, что это «лучший исход для нее» — получить достойное образование и пойти в гувернантки, а не сидеть у них на шее. Мы с отцом больше никогда не говорили о том случае — я не отважилась бы даже пикнуть, но отношения между нами испортились — он стал еще более холоден и все чаще молился либо дома, либо надолго уходил и возвращался дрожащим. Как я догадалась позже, он молился, стоя в холодной реке, что текла неподалеку — одно из телесных наказаний за грехи, которое человек вершит сам над собою, чтобы искупить их и очиститься душою. Тогда я думала, что он замаливал свою жестокость к домочадцам и вспышки гнева, который он теперь, бывало, вымещал на матери. Дни текли быстрее речного потока, и потихоньку я привыкла к тому, что сестры нет рядом. Все равно мы не были особо близки. Примерно через год случилось страшное. Нам пришло письмо, что сестра скончалась в пансионате от чахотки. Она не доедала дома, а жизнь в пансионате окончательно погубила ее. К тому времени я уже и забыла про Джейн, но в ту ночь ее лицо не сходило с моих глазах — сестра повторила ее судьбу. Смерть сестры тяжело далась матери, она словно бы зачахла. А вот отец переносил все стойко — нет, он не радовался, как я могла подумать когда-то, но был тверд и находил утешение в служении Всевышнему. Правда иногда он странно посматривал на меня долгими взглядами, будто порывался что-то сказать, но это застревало у него на языке. Сестру похоронили прямо на кладбище в пансионате, чтобы зараза не распространилась. Этот октябрь был на удивление теплее предыдущего, и мне разрешили прогуливаться по полям и пустошам, лишь с тем условием, что я не буду уходить далеко и заходить в лес, ограждавший пейзаж с северной стороны. Однажды я загулялась допоздна и, устав, присела у реки. Холодное течение было непривычно медленно, и я совсем потеряла счет времени, пока наблюдала за своим размытым отражением. Меж тем уже стемнело, а опомнилась я уже явно после захода солнца. Я привстала с холодных камней, отряхнула свое черное одеяние, а затем отшатнулась и чуть не упала. Неземной страх пробрал меня до косточек, парализовал лицо — я не могла и вскрикнуть, а еще мне казалось, что сердце вот-вот разорвется. Уголок луны выглянул из-за черных суков деревьев. Будто только выйдя из воды, передо мной стояла сестра. Ее кожа была синюшной, ногти потрескались, под глазами пролегли глубокие тени, волосы были нечёсаные, а белое платье испачкано грязью. Она слегка улыбалась кончиками синих губ. — Моя Дорабелла, — тихо сказала она. — Не бойся, это я. Я не мертва. Не могу сказать, что я бы ей поверила — выглядела она словно как труп! Но это точно была она. Она, моя сестра. Я по-прежнему не могла и пошевелиться. — Моя Дорабелла, — повторила она. — Ты должна меня выслушать. Прошу, выслушай. Это полная луна. Я здесь из-за луны и совсем ненадолго. Не верь отцу. Прошу, пройди за мною в лес. Она распростёрла объятия, подошла, и тут я потеряла сознание. Очнулась я уже на следующий день в своей постели. Меня знобило. Мать приобняла меня и почти со слезами на глазах объяснила, что меня нашел Иосиф, который везде пытался меня найти, когда я не вернулась к ужину. Я долго обдумывала случившееся и решила, что все это было просто игрой сознание после моих долгий размышлений о смерти сестры у воды. Просто я все надумала, а затем упала обессилев. Но отголоски того страха, проткнувшего меня в самое сердце, я ощущала до сих пор при одной мысли о том вечере. Я решила, что нужно непременно прийти туда вновь и окончательно убедиться, что все это было лишь наваждением. Но пока я хворала от легкой простуды, то решила не терять время зря и кое-что задумала — нашла конверт, в котором пришло то роковое письмо, тайком выписала себе адрес пансионата и, закрывшись в комнате, набросала письмо, в котором объясняла, что я сестра погибшей ученицы, и хотела бы навестить ее могилу. Я передала письмо экономке, тайно сунув шиллинг, когда та уезжала в город, чтобы та отправила письмо. Ответ пришел как раз к моему выздоровлению — примерно через три недели. Мне отвечали, что девушка с такой фамилией никогда не училась в их заведении, и что этой осенью никто еще не умер. Сначала я думала, что они ошиблись, но ведь такого быть не могло… я несколько раз перепроверила то, что они написали — то действительно были ее имя, фамилия и возраст. Следующим полнолунием я взяла с собой фонарь, и тихо прошмыгнула мимо заснувшего Иосифа. Мне показалось, что позади дома скрипнула дверь, и я поспешила к реке. Было темнее, чем в прошлый раз, и я зажгла фонарь — в танцующих тенях мне мерещились бесы. Она стояла там же. В еще более запачканном платье, без нескольких ногтей, но это была она. Я решила быть стойкой и выслушать ее. Она загадочно улыбнулась и, проведя рукой по моему плечу (какое леденящее прикосновение!), направилась в лес. — Следуй за мной, и все поймешь. Я глубоко вздохнула и решила идти до конца, иначе эта тайна гложила бы меня до конца дней. Шагая по мокрой траве, я боялась поскользнуться и упасть, но при этом старалась ре отставать от сестры — или кто это был? Во всяком случае, она оставляла следы босыми ногами. Мы зашли в лес, и я ужасно боялась, и уже почти бежала за грязным белым платьем. Скрипнула калитка. Мы оказались на кладбище. Ночью. В полнолуние. Я дрожала всем телом, и вовсе не от холода. Сестра медленно подошла ко мне и протянула руку, но я решила встать сама. Она лишь тихо выдохнула и пошла вглубь кладбища. Я старалась смотреть только на ее спину, но краем глаза замечала кресты. В самой глуби кладбища, недалеко от пещеры, про которую ходили страшные вампирские истории, она остановилась и отошла в сторону. Передо мной была безымянная разрытая могила, окруженная почти увядшими цветами кориандра. Я в ужасе посмотрела на сестру. Она горько улыбнулась и, медленно подойдя к могиле, легла в нее. А затем спросила грудным голосом: — Теперь понимаешь? Я выронила фонарь из рук, стекло разбилось, и огонь погас. Я прикрыла рот ладонями, и меня начало трясти так, что я упала на колени. — Моя милая Дорабелла. Наш отец… впрочем, ты не знаешь, что он делал… но это тоже сделал он. В ту ночь… когда ты прибежала… я вновь сопротивлялась. Он избил меня до полусмерти и затем изнасиловал. В очередной раз. А потом была река… и теперь я здесь. Я прокляла его, и душа моя не упокоится, пока он марает эту землю. Ты должна мне помочь. Ты должна его убить… Ах, Дора. Тут она вздрогнула от шороха. — Идем, нужно укрыться. В пещеру! Мы ринулись в место, которым меня пугали в детстве, но почему-то я верила сестре. Мы протиснулись в узкий проход меж двух скал и оказались в пещере с невысокими потолками. Я перевела дух и обняла себя, стараясь обдумать все то, что нахлынуло на меня. Побег в пещеру лишь отсрочил ворох ужасных мыслей, роящихся в голове и норовящих расколоть мне череп. — Дора, — вдруг сказала сестра и поманила к себе. Она протянула мне белую лилию и испуганно посмотрела мне за спину. — Берегись. Я судорожно обернулась. Последнее, что я увидела, была фигура отца, загораживающего проход. Он смотрел на меня долгим-долгим взглядом. А затем шагнул вперед.