Поэта, что в смятеньи чувств
На рандеву крадется к ней,
Манит игра твоих лучей,
Бескровный, истомленный вид,
Смертельно бледная луна!
Они договорились встретиться на неделе, чтобы придумать что–то свое. Было уже слишком поздно и Римусу пора было возвращаться домой. Его еще ждала работа, черт бы ее побрал. Он не мог уснуть той ночью. Песня засела так глубоко, что он не знал, куда себя девать. Исполненная Сириусом, его голосом, его руками. Римус так долго наблюдал за ним и ему так нравилось, что становилось стыдно. Лили требовала подробный рассказ об их вечере. Оказалось, что Джеймс параноик не хуже Лили. Они весь вечер писали Сириусу, потому что Лили переживала, что Римус ее заблокирует, и в конце концов не выдержали и позвонили. – И что он сказал? – Он сказал, что вы просто гуляли, – раздраженно бросила Лили, требуя продолжения. – Но мы действительно просто гуляли. – Агрх, Люпин! – Что? – весело ответил он и решил немного заинтриговать ее. – Еще мы договорились встретиться среди недели. Сириус хочет показать, как он играет на гитаре. Он подождал, пока она повизжит, закрыв рот ладонью, и продолжил. – Извинись за меня перед Джеймсом. – А, да не переживай, его план сработал, так что… – ЭВАНС?! – Ой! Я имела в виду, Питер с удовольствием съел ваши порции. Ты же знаешь, он такой любитель хомячить. Теперь Римус знал, что Джеймс Поттер – это Лили Эванс в теле мужчины. И наоборот. Они явно стоили друг друга. Рождество выпадало на пятницу, поэтому Сириус предложил встретиться в среду, потому что на четверг у него были какие–то планы. Римус отметил для себя, что впервые за долгое время ему действительно хотелось куда–то идти самому. Он согласился на это, не раздумывая, и даже ни разу не пожалел об этом. На одной из лекций в тот день он выписал на листок свое старое стихотворение, которое долго лежало у него в черновиках, решив наконец закончить его. Ему казалось, что его время пришло. Он долго думал над одной строчкой, но в итоге решил оставить так, как есть, потому что это действительно звучало броско и искренне. – Доставщик пиццы? – открыл дверь Сириус со счастливой улыбкой. – А, это ты. – Ты заказал пиццу? – в ужасе произнес Римус. – Ну да, нам же нужно что–то есть, – Сириус жестом пригласил его в дом. – Я уже должен тебе кучу денег, – возмущенно пробормотал он, снимая обувь. – Забей. Считай, что ты на мажорской вечеринке. Римус снял пальто и поднялся наверх, чуть более взволнованный, чем обычно. Из комнаты Сириуса доносилась приглушенная музыка, а на кровати лежала подключенная гитара. – Можем сегодня тут посидеть, если ты не против? Сириус выключил музыку, взглянув на Римуса, который молча кивнул, положив сумку у подножия кровати. – Я тут пытался что–то написать, – начал он, запрыгнув на высокую кровать, всю заваленную подушками, от чего казалось, что она в полном беспорядке. Покрывало съехало и выглянуло постельное с Патриком из Спанч Боба. Римус прыснул. – Причуды богатых. – Что? – Сириус не сразу понял, оторвав голову от гитары. Он проследил за взглядом Римуса и усмехнулся. – Сохатый подарил, – сердечно произнес он. – Фанат Спанч Боба. Он заставлял меня поставить Патрика на иконку, но я отказался. Мне же уже не пять лет! Он надулся и Римус вспомнил, что Сириусу Блэку было действительно не пять лет. Ему было семь. Их телефоны одновременно завибрировали. – Придурок, – улыбнулся Сириус в экран, быстро набирая ответ. Римусу писала Лили с самым тупым вопросом на свете: «Как дела?» Наверное, Джеймс был более изобретателен, потому что Сириус купился, залипнув ненадолго в экран. – О, это точно пицца, – он подорвался с места, бросая телефон включённым, когда зазвенел дверной звонок. Римус не позволил себе пялиться в чужую переписку, но она бесцеремонно развернулась перед ним, раскрывая карты. (18:47) Сохатый: ПиЗдЕц ты САМЕЦ! (18:48) Бродяга: ОтСоСи мой КОНЕЦ с: (18:49) Сохатый: вы посмотрите на него! Как поэзия влияет на человека! (18:49) Сохатый: все, не отвлекаю. (18:50) Сохатый: Лили передает тебе, что ты КРАСАВА! Сириус зашел в комнату, неся в руках огромный пакет, в котором было около пяти упаковок пиццы. – Кто–то еще придет? – в замешательстве спросил Римус, когда возле него оказался огромный горячий пакет. – Сегодня нет, – покачал головой Сириус и смущённо отвёл взгляд. – Я просто не знал, какую ты любишь, поэтому взял несколько. – Ты мог бы спросить, – Римус и сам едва не раскраснелся, как полыхающее пламя, поэтому поспешил развязать пакет, скрашивая неловкость. Сириус хихикнул в экран своего телефона и заблокировал его, придвинувшись ближе к Римусу. – Там есть с перцем, острая, – предупредил Сириус, – специально для крутых парней. Он выпятил грудь, играя мускулами на своих руках. – Так ты пригласил все же каких–то крутых парней? – Римус пошутил, но Сириус мгновенно помрачнел, словно его только что макнули в грязь лицом. Он уже и забыл, какой королевой драмы тот может быть. Пока они ели, Сириус включил нарезку смешных видео про собак, и они хохотали, валясь по всей кровати. Они не заметили, как пролетело время и осталась всего одна коробка пиццы. Римус взглянул на часы, а затем на Сириуса, который все это время лежал рядом, касаясь его локтем. – Ты, вроде как, говорил, что что–то написал? – Да, точно, – он сел на кровати, отбросив телефон и взяв в руки гитару. Затем чертыхнулся, обратно потянулся за телефоном и стал листать заметки. – Но я так, просто импровизировал и вышло это. Он сыграл мягкую мелодию, почти убаюкивающую. Римусу понравилось. Он даже не сомневался в этом. – Еще есть такое. Он ухмыльнулся самому себе и резко ударил по струнам пластиковым медиатором, быстро перебирая пальцами по узкому грифу гитары. Это был чистый рок. Чистый Сириус Блэк рок. – Я просто не знаю, как она на слова ляжет. Этим ты у нас занимаешься. Он взглянул на него и Римус быстро заморгал, чувствуя, как у него заурчало в животе. Он достал из заднего кармана бумажку, которая была сложена в несколько раз, и развернул ее. – Я никогда не писал песни. В смысле именно текст, чтобы на него можно было наложить музыку. – На любой текст можно наложить музыку, – сказал Сириус, наклонившись, чтобы рассмотреть исписанный лист. – Сириус, – произнес он немного не так, как следовало бы. Сириус сразу же оторвался от созерцания текста и поднял вопросительный взгляд на Римуса. – Это… в общем, это… эм… ладно, читай. Он протянул ему лист поближе, больше не в силах что–то объяснять. Человек, получающий высшее образование, не может связать двух слов, когда речь идет о его чувствах. Прекрасно. Римусу было страшно даже взглянуть на реакцию Сириуса. Он мельком просматривал на него, прикусив губу так сильно, что она побледнела, и не мог разобрать ничего на хмурившемся лице этого человека. Сириус прочитал до конца, тряхнул головой, сосредоточившись на тексте, и перечитал заново. Римус видел, что его глаза больше не бегали по строкам, но их владелец продолжал упорно сверлить его взглядом, словно на листке должно было появиться что–то еще. Римус обомлел. Он уже пожалел, что вообще решился на это. Вдруг Сириус сейчас подумает о нем какую–то глупость и их дружба распадётся к чертям собачьим? Но Сириус не подавал никаких признаков жизни, поэтому Римусу оставалось сгорать со стыда, прожигая его огромную кровать, на которой они оба неподвижно сидели. – Римус, – произнес наконец Сириус. Его голос зазвучал тихо и взволнованно. Он опустил лист на свои колени, взглянув на Римуса. Тот судорожно сглотнул. – Когда ты это написал? – Да где–то в октябре или ноябре, не помню уже, – затараторил он, почесывая затылок, – в первых числах, возможно, или последних. Да, где–то так. Вот. Сириус некоторое время пялился в стену, что–то соображая в своей голове. Затем лицо его изменилось, он поднял оживлённый взгляд на Римуса и разомкнул губы, но ничего не сказал. Вместо этого он резко выдохнул и улыбнулся, начав смеяться. Затем снова стих и помрачнел. Ох, Пьеро, Пьеро. Он поднял гитару и поставил ее на колени, глядя в листок и подбирая нужный ритм. Римус был ему благодарен, что ему не придется искать, куда деть свой взгляд. Сириус всегда слишком сильно увлекался струнами, чтобы замечать, что за ним наблюдают. У него был красивый голос. Он умело владел интонацией, тембром и высотой. Мелодия плавно сошла со струн, а его губы тихо запели слова, которые так долго сидели в мыслях Римуса, что он заучил их уже наизусть.В синеве твоих глаз я на смерть обречен: был убит поражением в бою.
Никогда не найдет тот дорогу домой, кто хоть раз побывал в Раю.
Для меня есть один лишь Рай на Земле – это синь твоих сказочных глаз.
Я бы смог отыскать свет их взгляда во мгле – с синевой той сравним только джаз.
Я готов про морские твои глаза песни петь и слагать стихи.
О ресницах твоих написал бы я: это тонким углем штрихи.
Сбрось печальную маску с чарующих глаз, пусть ликует душа Пьеро.
Взгляд вцепился в меня ледяным озорством, но я в нем отыскал добро.
Он пел, пока Римус молча смотрел на него, поражаясь, как в одном человеке могло уживаться столько всего прекрасного. И его осенило, что большинство знали именно ту часть Сириуса Блэка, которую он любил демонстрировать при знакомстве. Так он проверял человека. Насколько его хватит. Сможет ли он выдержать все то, что он сможет ему предложить? Насколько далеко он сможет зайти в этом? А затем он отступал, как волны на морском берегу, позволяя увидеть всю прелесть пёстрых камней и ракушек – драгоценностей, что скрывало море. Лишь тогда Сириус Блэк позволял прикоснуться к своей душе, не прося ничего взамен. Он отложил гитару и взглянул на Римуса, требовательно и вопрошающе. – Ты правда сам это написал? – Почему ты спрашиваешь? – Римус действительно не понимал. – Просто это… ну… это очень красиво, Лунатик. Правда, это невероятно. Римус отвёл взгляд, потому что не мог вынести того, как Сириус смотрел на него. Теперь он сам видел это, чувствовал. Он чувствовал себя гитарой Сириуса Блэка. Ему стало дурно. – Сириус, я… – Тш–ш, – он легонько коснулся ладони Римуса, смотря на их руки. Его пальцы опустились сверху, прижав кисть Римуса к мягкому покрывалу, а затем сомкнулись в замок, не позволяя ему одернуть руку, хотя он и не пытался. – Спасибо тебе. Он сказал это так тихо, едва слышно, что Римусу пришлось затаить дыхание. В тот момент в его груди что–то щёлкнуло, словно кто–то прикоснулся к его выключателю и наконец зажег свет в тёмной коморке где–то глубоко под сердцем.