2000 миль на восток

      Мотель на 66 магистрали, до которой пришлось докатить в целях максимальной безопасности, светится в опускающемся тумане красной вывеской высоко над длинным рядом одинаковых одноэтажных комнат под навесом. Уже давно ночь, но, забрав старый ключ от номера с огромным деревянным брелоком, Чонгук паркуется позади наполовину заполненной стоянки.       Тэхёна приходится вытаскивать силой, он висит мешком и не подаёт признаков жизни, закинув на плечо, перехватив поудобней его и свои вещи, и топать по лужам, что отражают свет фонаря и букв, к номеру. На улице ужасная сырость, вот-вот пойдёт дождь, просто чудесно!       В комнате стандартно — две широкие кровати, напротив них зеркало и длинный узкий стол, под окном кресло. В углу у двери в ванную висит старый квадратный телевизор. Чонгук кидает сумки и укладывает омегу на постель, включает свет. Голова того лежит на боку, и наконец он видит глаза, совершенно пустые, красные, с залёгшими под ними синяками. Такие путешествия явно не для этого мелкого.       Альфа не знает что сказать, рассматривает замерший вентилятор под потолком, грязный ковролин, пожелтевший пластик чайника, старое огромное радио, привинченное к покрашенной стене, и пёстрые жёсткие покрывала. Жалости или сострадания в Чонгуке нет, есть злость и, слава небесам, понимание, что сейчас нужно быть максимально осторожным. Ещё более деликатным, чем пытался казаться, когда хотел сам подкатить, хоть и обещал не приставать. Были мысли повернуть всё так, чтобы мальчишка самостоятельно им заинтересовался.       Желтый свет ночников на тумбочках отражается от каких-то светло-сизых стен, и из-за этого лицо омеги кажется бледным как у трупа.       — Тэхён…— но, как и ожидалось, никакой реакции, лишь слёзы текут и дрожь по безвольному телу проходит волнами.       — Я сейчас отнесу тебя в ванную, а потом ты отдохнёшь, хорошо? — но омега даже не переводит на него взгляд. А как только собственные руки дотрагиваются до джинсовки, дёргается и взвизгивает.       — Да, блять! — он резко зажимает омеге рот, тот распахивает глаза так широко, что они остаются единственным, что выделяется на осунувшемся лице. Тэхён снова начинает биться в истерике, ревёт и брыкается, попадает в самый пах. Альфа шипит и отвлекается, как раз в этот момент его цапают за руку.       — Не трогай меня! — сипит Тэхён и, поскальзываясь на скинутом от копошения покрывале, неуклюже перелазит через вторую кровать, и рвётся к двери, выбегает на улицу. Приходится кидаться следом. Но чтобы не разбудить любопытных соседей, орать не вариант.       — Да чтоб тебя, стой! — ворчит он себе под нос, настигая растерянного омегу у проезжей части. Начинается дождь.       — Не подходи…— тот отпрыгивает на дорогу и одна его нога подкашивается.       — Да не ори ты! — перебивает альфа, — Если тебе будет спокойнее, я дам тебе оружие, только давай вернёмся, — вытягивает руки вперёд.       — Никуда я с тобой не пойду, — изо рта идёт пар, влажный холод окутывает его тело и Тэхён ёжится, обнимает себя, продолжая пятиться назад.       — Ну и иди нахуй, — кидает ему альфа и быстро направляется обратно в комнату, захлопывая дверь.       Омега остаётся в полнейшей тишине, только мелкий дождик точечно стучит по лужам и немного об крышу. Тэхёну безумно обидно, это самое точное слово, которое может описать то, что у него внутри. Обидно за то, что это произошло именно с ним, за то, что слова отца оказались правдивыми, и он только и способен притягивать к себе неприятности, обидно, что Чонгук не понимает, как ему отвратительно сейчас. Фантомные грубые прикосновения до сих пор ощущаются на коже, и кажется, что одежда пропахла сигаретами и потом чужих людей.       Но вопреки тому, что он стоит на холоде и под дождём, голова проясняется, и, вздохнув полной грудью, подставляет лицо под капли. Жив, относительно здоров, с ним так ничего и не случилось, его спасли. И сейчас он здесь, ощущает мир, всё ещё существует. И нет, не позволит себе остаться в том туалете, не позволит бояться жить дальше! Нужно поблагодарить Чонгука.       В единственном их номере горит свет, и омега тихонько стучится костяшками замёрзших пальцев. Чонгук распахивает дверь почти тут же, он без своей неизменной куртки, рубашки, футболки, низко на бёдрах, крепко обхватывая стройные сильные ноги, только тёмные джинсы, открывающие залипательный вид на косые мышцы внизу живота. На татуировку, оплетающую ещё и плечо. На потрясающий пресс.       — Так смотреть неприлично, Ким Тэхён, — доносится до уже погрязшего в свои мысли омеги. Позор! Тэхён отпрыгивает назад и обнимает деревянный столб удерживающий длинный навес над дверьми. — Как же мне ночевать с тобой в одном номере после такого взгляда? Я тебя теперь боюсь, — обнимает себя руками альфа и хохочет.       — Это не смешно, — хотя, конечно, не его пытались изнасиловать, ему-то отчего грустить.       — Зато ты больше не плачешь, — и Чонгук отходит в сторону, открывая дорогу в комнату. Как только тяжёлая дверь захлопывается, Тэхён снова ему не доверяет, каким бы благородным и красивым тот ни был.       Под тёплыми струями не особо сильного напора душа на Тэхёна всё же наваливается весь ужас, что пришлось пережить за последние двое суток. И единственный, кто спас его, Чонгук. Если бы не он, то изуродованное тело давно валялось бы в канаве, а над ним кружили падальщики, отрывая по куску. Этот человек, в комнате смотрящий новости, сейчас распоряжается его жизнью и судьбой. Он снова попал под власть альфы, который распустится и начнёт управлять им.       Но возвращаться домой нельзя, как бы ни было страшно от предстоящего неизвестного будущего. Это было правильное решение, но с дорогой только вперёд и ни в коем случае не обратно, теперь его там точно прибьют. Но и как ехать в Нью-Йорк Тэхён не знает. Он явно не рассчитал свои силы и возможности. Ему там даже негде будет ночевать, хотя уже имелись запасные мысли о ночлежке для бездомных, но они были так далеки, что казались почти шуткой. А теперь ничерта это не шутки. Конечно, можно окончательно пойти на риск и пристать к Чонгуку, попроситься пожить у него, может даже пригрозить рассказать полиции, что тот стрелял в людей. Но должны же быть пределы человеческой доброты, он и так уже перебрал её за максимум.       В дверь раздаётся стук, но Тэхён не реагирует, сидя на грязном полу душевой с проржавевшим стоком, обняв колени руками.       — Если ты себя убил, клянусь, доберусь до тебя на том свете! Куда мне труп девать? — Тэхён не хочет улыбаться, но это получается само собой. Внутри не собирается растворяться леденящий страх, что всё это ему кажется от настолько сильного испуга, что он спятил и сейчас лежит в том туалете изнасилованный, и никто так и не пришёл на помощь, грозно ворвавшись с пушкой наперевес.       — Ладно, ты сам напросился, — дверь легко распахивается, в ней, оказывается, не работал всё это время замок. Альфа стоит на пороге всё так же полуголый и тяжело выдыхает, заметив его, — Ну хоть живой, — но уходить не собирается, — Я не позволю тебе впасть в депрессию.       — Я не в депрессии, меня недавно чуть не трахнули четыре урода, — спокойно отвечает Тэхён, и на глаза снова наворачиваются слёзы. Чонгук смотрит пристально, сглатывает и шагает внутрь, снимает с крючка жёсткое жёлтое полотенце и выключив воду поднимает омегу на ноги, обматывает и несёт обратно в комнату. В его руках спокойно.       — Надо поесть, — его укладывают на кровать и налив воды прямо из-под крана включают пластиковый чайник.       — Не хочу, — Тэхён отползает к стене, оперевшись спиной на подушку и ковыряет ногтем отклеенный край фанерной тумбочки. Он вообще себя не ощущает, словно его тело больше не его, какая еда?       — А это не вопрос, — отвечает не оборачиваясь Чонгук, высыпая кофе три в одном из пакетика в чистые, но обколотые у краёв кружки и кидает ему в ноги длинный сэндвич с индейкой из кафе, — Тэхён… я спрошу один раз и мы эту тему закроем, но ответь честно, — и в этот раз поворачивается к нему, опирается руками на стол позади себя. Тэхён смотрит на своё загнанное выражение в зеркале, видит, что его поза ничерта не скрывает под полотенцем, из которого он не стал выпутываться, но карие глаза напротив туда не смотрят, наоборот, пристально и сосредоточенно в его собственные, — Они успели что-то с тобой сделать? Тебе нужна помощь? — щёлкает кнопка чайника.       Говорить об этом вообще не хочется, но он пихает насильно в собственный мозг осознание, что его не насиловали, ничего не случилось, с ним всё хорошо. Он здесь и сейчас. К тому же очень стыдно озвучивать вслух, но ситуация серьёзней некуда.       — Нет, не успели, только трогали везде. И я забыл там зубную щётку, — так жалко свою вещь, она напоминала о доме, потому что оттуда и была. И это просто его вещь, с которой жалко расставаться.       — Пусть это будет самая большая потеря в твоей жизни, — Чонгук протягивает ему горячую чашку кофе со сливками и садится на свою кровать.       Ужин проходит в молчании, шуршании упаковок и бесконечном переключении каналов на серебристом телевизоре.       Ночь тихая, где-то вдалеке проезжают машины, иногда воют койоты, Чонгук ворочается на своей скрипучей постели, на стене тикают часы. В зашторенные окна не пробивается свет уличных фонарей и в кромешной тьме светится только красный огонёк на телевизоре и то и дело загорающийся уведомлениями телефон, стоящий на зарядке.       — Не спишь? — омега вздрагивает. Прикроватный ночник разгоняет тьму светом пожелтевшей ткани абажура, разгоняет страхи, что сейчас в комнату вломится кто-то, кто может причинить боль. Это пока ещё слишком свежо в памяти.       — Не могу, закрываю глаза и вижу их…— Тэхён подтягивает к себе ноги и утыкается в них подбородком. Запах порошка от чистых простыней забивается в нос.       — Надо было их застрелить, — хмыкает Чонгук. Ужас всей произнесённой фразы доходит не сразу. Значит он убивал людей этим пистолетом…       — Нет! Не надо ни в кого больше стрелять, пожалуйста, — случайно всхлипывает омега.       — Ты испугался? — и наконец-то альфа приподнимается со своего места, опираясь на руку.       — Не надо убивать людей, это же… это…— ужас, сковывающий и проникающий в самое сердце от всего, что произошло не так давно, становится слишком настоящим, ощутимым. Это не чьи-то там рассказы, это случилось с ним, в реальности. Но просто разреветься не успевает, его вдруг обнимают крепкие руки, притягивают к себе и укладывают на грудь. Этот злой, жестокий, огромный мир явно не для Тэхёна. Нужно было сидеть в своей глуши, терпеть всё, что происходило в доме каждый вечер и продолжать серое унылое существование, но он всегда отличался ото всех других. И такой расклад дел не устраивал, хотелось иной жизни, яркой, интересной, той, до которой оказалось не дотянуться.       Тэхёна трогают множество рук, раздевают, смеются, душат. Его бьют, больно, но специально не до синяков. Его оставляют одного посреди пустыни, с кружащими над головой стервятниками и он видит своё израненное, окровавленное тело. Чонгук его не стал спасать, а присоединился к ним, дом, где лупили до визга, не светлый с большим крыльцом, а покосившийся, оплетённый колючим шиповником. И снова один посреди этой трассы, униженный, изнасилованный.       Он подскакивает на постели, задыхаясь, брыкается, пытаясь скинуть удушающий жар одеяла.       — Тихо, тихо, — раздаётся над ухом. Это не одеяло, это крепкие руки его спасителя от настоящей паники из-за кошмарного сна, — Ну если уже проснулся, нам пора. Я всё понимаю, но у меня нет времени, — сообщают, не давая даже толком продрать глаза и отдышаться.       — Да, конечно, — хрипит омега, сползает с кровати и бежит в ванную, там была маленькая щёточка зубная запакована. Такая мелочь его отвлекает, негативные мысли уходят как только он начинает собираться. На тихо идущих часах всего лишь четыре часа ночи, но он не спорит, хоть и хочется спать, можно подремать в машине.       Промокшая вчера под дождём одежда не высохла, но всё равно не хочется надевать эти джинсы, даже противно трогать, и потому они падают на дно рюкзака, а натягиваются другие, светлые с потёртостями до ниток, но эти правда совсем новые. А на тёплую водолазку поверх занимающий много места, но такой красивый, синий кардиган в ацтекском стиле с бахромой по краям, ну почти пончо. Хорошо хоть кеды сухие.       Завтракают прямо в машине на ходу:       — Спасибо за кофе, — довольно икает Чонгук, разгоняя тягач уже на ультрамариново синем 66 шоссе. Тэхён решил хоть как-то его отблагодарить.       Их обгоняет стайка байкеров на шикарных мотоциклах с болтушками на руле, но дальше никого нет, даже встречных машин, и он снова засыпает, укутавшись в свой любимый плед. Хоть и как-то неудобно, что Чонгук едет которые сутки на такой опасной машине, толком не отдыхая и потратив на него много личного времени, но ведь всё равно не запрещают, да и разговор как-то не идёт. Такой себе из омеги собеседник.       Просыпается Тэхён от хлопка двери и воя над самым ухом, правда человеческого. Чонгук лежит руками на руле, и долбит кулаком по нему же, даже случайно издаёт гудок.       — Вс… всё в порядке? — закусывая губу, интересуется омега, пытаясь проморгаться ото сна. Солнце почти встало, но его лучи в этой пустыне кажутся безумно холодными.       — Нет, блять, не в порядке, — огрызается альфа, — колесо пробил всё-таки тогда в Колорадо, — и откидывается на спинку кресла, тяжело вздохнув, прикрыв уставшие глаза.       — А мы не сможем его сами поменять? — Тэхён тихонько топает ногами, боясь, что сейчас на него сорвутся.       — Сильно сомневаюсь, я такого никогда не делал, ехать нам далеко и желательно очень быстро, а протектор-то другой будет…— Тэхён в этом всём не разбирается.       — Можно я пописать схожу? — он тут явно не помощник. В ответ машут рукой.       Рассвет в пустынях Нью-Мексико прекрасен, Тэхён и подумать не мог, что увидит вживую эту красоту, описанную в учебнике географии. Он был хорошим учеником, не по всем предметам, но всё-таки. Жаль, что колледж ему не светил, а теперь и подавно. Небо и сиреневое, и розово-персиковое. Вокруг множество словно вылепленных специально такой причудливой формой скал. Множество камней и мелких кустиков растений: высоченные кактусы и такие же колючие сухоцветы. По песку скользят под ногами разноцветные ящеры, как только он спрыгивает на землю, поднимая в воздух облака пыли. А облака, они налиты светом и сочным цветом, висят совершенно неподвижно, словно вокруг иная планета, подальше от этого прогнившего мира.