Пленница

POV Эда: Моя беременность стала розовым слоном в посудной лавке, которого все пытались игнорировать, и я изо всех сил старалась облегчить им задачу. Я носила только свободную одежду, спасибо холодным зимним дням, которые позволяли носить толстые свитера и даже пальто на несколько размеров больше. Думаю, моей семье часто удавалось забыть, что я беременна. Исключением были только моменты, когда я была одна в своей комнате, только тогда я позволяла себе любоваться своим животом. Он еще не был большим, и благодаря этому мне даже удалось побывать на рождественской вечеринке Рокко и Марии, потому что на семнадцатой неделе, если, конечно, мои расчеты были правильными, платье, которое я надела, все еще скрывало все, что должно скрывать. И даже если люди что-то и подозревали, они держали это при себе. Было жаль, что «Outfit» не хотел говорить вслух. Было начало января, когда Эван и моя мама пошли со мной на первую консультацию с врачом. Несколько дней назад мама, удивила меня, спросила, о необходимости показать ребенка доктору. Я знала, что это было ее безмолвное извинение, и попытка принять то, что всем было слишком трудно для всеобщего восприятия. Доктор уже много лет работала с «Outfit», наблюдала за большинством беременных женщин нашего мира и хранила секрет, похожий на тот, что был у меня. Страх наполнил меня, когда я разместилась на больничной кушетке. Я даже не знала, что именно меня пугало. Не то чтобы я не знала, что беременна, на этот раз это была безошибочная правда. С одной стороны от меня была врач с аппаратом УЗИ в руках, а Эван и мама были на другой стороне. Я сглотнула, когда подняла свитер, впервые оголив живот перед кем-либо. Лицо Эвана замерло, а мама сглотнула, прежде чем натянуть ободряющую улыбку и взять меня за руку. «Какое-то время будет немного холодно», — предупредила меня доктор. Я рассеянно кивнула, не сводя глаз с ультразвука. Врач начала хмуриться, проводя аппаратом по моему животу. Глухое биение сердца заполнило комнату, а мое собственное забилось быстрее, переполняясь от любови и удивления, но глухой стук был не таким, как если бы он был ритмичным. Звук был таким, словно два ритма находились в рассинхроне. Глаза мамы расширились, но я не знала почему, и меня охватил сильнейший страх. Я посмотрела на неё, потом перевела взгляд на доктора, потом на Эвана, но он выглядел таким же сбитым с толку, как и я. «О боже», — прошептала мама. «Что? Что происходит? Есть какая-то проблема?» — меня охватила паника, а на глаза вот-вот должны были должны были подступить слезы. Глаза мамы наполнились слезами: «Близнецы». Доктор кивнула, и я посмотрела на Эвана. «Как и мы с тобой», — сказала я с удивлением. Ему удалось слегка улыбнуться, но глаза его забеспокоились. Осознание того, что я носила близнецов, изменило многое для мамы. Как будто она, наконец, смогла рассмотреть в этих детях мою кровь. Эван, похоже, тоже смог это увидеть. Он расписал детскую и даже расставил в ней мебель. А Эстер? Она была в восторге от перспективы стать тетей. А вот папа… У папы с этим были большие проблемы. Он не упоминал о беременности и никогда не опускал глаза ниже моего подбородка. Я понимала его, и не могла злиться, потому что он до сих пор чувствовал вину и переживал внутренний конфликт. Мне же снова удавалось заставить себя почувствовать, принадлежащей этому миру. Мне даже удавалось притвориться, что меня не заставляли прятаться в нашем доме, только для того чтобы, никто не узнал, что я беременна. Но я до сих пор не могла перестать думать о человеке, который был причиной всего. Каждую ночь я лежала в постели без сна. Каждый раз, когда я гладила живот, я видела его прямо перед собой. И каждый раз я разрывалась между гневом и тоской. Иногда я задавалась вопросом, стоит ли мне найти способ сообщить ему, но потом я вспоминала о своей семье, и их медленном процессе исцеления, и о том, что мое похищение сделало с ними. Я не могла снова предать их, не после всего произошедшего. Чем я обязана человеку, который похитил меня? Тому, кто пытался уничтожить близких мне людей? Человеку, который забрал мое сердце, чтобы в итоге прогнать? Ничего. Я ничего не была должна Серкану Болату. Это были мои дети, и они вырастут как часть моей семьи, как часть «Outfit». Я буду скрывать от них правду, насколько долго, насколько смогу. Они не узнают, кто их отец, пока им не придется. Если я хотела, чтобы у них был шанс стать частью «Outfit», они не могли быть Болатами. Они не могли быть связаны с Серканом. ***** В середине мая я родила два самых прекрасных творения. Я была абсолютно уверена в том, что все, чего я боялась, никогда не сбудется. Я всегда любила свою семью всем сердцем, а они меня любили. Но в тот момент, когда я взяла на руки своих детей, я забыла обо всем. Я поняла, что держу на руках свою самую большую любовь, что она будет длиться до моего последнего вздоха. Альп и Кираз. Дети Серкана. Для всех в «Outfit» они всегда будут Болатами, всегда результатом чего-то ужасного, постыдного и темного. Но для меня они были самым прекрасным творением, которое я только могла представить. Они были совершенствами. Близнецами вроде меня и Эвана. Смотря на них, я была уверена, они будут делать друг друга сильнее, что они будут рядом друг с другом, даже сражаясь против всего мира. Иначе и быть не могло. Эван остался со мной в больнице, а мама ушла домой, чтобы поспать несколько часов после двадцати часов постоянного присутствия рядом во время родов. Я видела глаза Эвана, они были добрыми и любящими, когда смотрели на меня, но все его нежные эмоции исчезли, когда он поворачивался к моим детям, спящим в своих люльках. Он делал это не специально, а потому что они напомнили ему о том, что он, как и все остальные, отчаянно пытался забыть. Да и как можно было его не вспоминать, когда близнецы были похожи на Болата? Мое сердце болело, когда я смотрела на них, дрожа от тоски, которую я пыталась похоронить с помощью воспоминаний, но Серкан не был человеком, которого можно забыть. Это непросто, не быстро, и, скорее всего, невозможно. Через два дня после родов меня выписали. Мама и брат несли детей, потому что мне все еще было трудно поднять что-либо тяжелее стакана воды. Когда я вернулась домой, вся моя семья собралась уже по этому случаю, но я знала, что это отнюдь не для праздника и поздравлений. Папе и Рокко, вероятно, нужно было обсудить, как держать близнецов в секрете, однако о них знали младшие боссы. Они должны были знать. Знал и Виктор, но я не разговаривала с ним с того дня, как его обручили с Эстер. Когда мы зашли домой, Эван продолжал держать меня за руку, неся в другой руке детское кресло. Несмотря на то, что идти по лестнице было неудобно, и я была рада, наконец, добраться до дома. Как только мы зашли, Мария подошла ко мне и нежно обняла. Они с Рокко все еще пытались завести третьего ребенка, но пока безуспешно. Она смотрела на моих младенцев с мягкой улыбкой: «Они прекрасны, Эда». «Да, они такие», — согласилась я. Эван и папа обменялись взглядами, и у меня возникла жгучая боль в области сердце, потому что я знала, что смотря на детей, они видели Серкана. Они видели Болата и чувствовали стыд и вину. Позволят ли они моим детям стать чем-то большим, чем самый большой провал в истории «Outfit»? Эстер сбежала по лестнице. Она остановилась рядом со мной и Эваном, глядя на Кираз, крепко спящую, в своем кресле. Чуть раньше я заметила, что Эван настоял на том, чтобы нести Кираз, а не Альпа, но я старалась не вкладывать в это большого смысла. Эстер не разрешили пойти в больницу, потому что мы не хотели привлекать к себе лишнего внимания, но когда она посмотрела на Альпа, ее глаза расширились от удивления. «Вау, — выдохнула она, — я никогда не видела таких волос». Она никогда не видела Серкана. Мария кивнула и легонько провела пальцем по голове Альпа. Его глаза открылись, и, как всегда, у меня перехватило дыхание. Глаза Серкана. Даже в два дня мой мальчик был точной копией своего отца. Папа отвернулся, нахмурился и посмотрел на Рокко с выражением лица, которое разорвало меня пополам. Мария сжала мое плечо и наклонилась: «На это нужно время, Эда. Дай им время. Однажды они увидят детей такими, какие они есть, и примут их такими, какие они есть. Я кивнула, в глубине души зная, что Кираз и Альп никогда не будут только моими, потому что они тоже принадлежали и Серкану, и ничто не могло этого изменить. А я ничего менять и не хотела.