Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Бои, наверное, вообще не бывают длинными — только битвы. А битве негде развернуться даже в помпезном огромном зале особняка. Демоны повержены, осталось только разобраться с гостями: кого-то успокоить, кого-то привести в чувства. Мерисиэль развеивает заклинание сна, узники подстолья начинают, подвывая, выползать из-под висящей до самого пола дорогой скатерти. Часть плясавших на столе и сцене девиц и юношей, обнимая себя за плечи, озираются по сторонам и дрожат, другие же с влажным интересом поглядывают на победителей демонов, всех по очереди или выбирая кого-то конкретного и буквально облизывая несчастного взглядом. Мерисиэль ловит взгляд одного из юношей: миловидный полуэльф закусывает губу и глядит на нее мутным одурманенным взглядом. — Чем ты их накачал? — спокойно спрашивает Мерисиэль графа. — В этом доме никто никого насильно не накачивает, — Арендей, как ни в чем не бывало, берет со своего отдельного небольшого столика почти полный бокал вина. — Здесь угощают и дают приобщиться к любым удовольствиям. Вне зависимости от их аморальности по мнению консервативного мендевского общества. Граф косится куда-то за спину Мерисиэль. Она оборачивается: на стене висит огромный, от пола до потолка, портрет красивой светловолосой женщины в латном доспехе. Лицо незнакомки величественно и решительно. Ниже блестит золотистая табличка: «Голфри Мендевская». Весь портрет и стена вокруг него щетинится дротиками и поблескивает размазанными по холсту угощениями с праздничного стола. — Так могу я теперь спросить, кто вы такие и что забыли в этом особняке? В конце концов, это все еще мой дом, — Дейран чуть касается губами бокала. Кажется, даже не пьет, только позирует. Движения его отточены и изящны, каждый взгляд чарующе прекрасен. Настолько, что Мерисиэль вынуждена отвести глаза, чтобы не забыть, о чем идет речь. — Вы не заметили, Дейран, что за окном… — Граф Арендей, милая, — поправляет ее Дейран. В сияющих светлых глазах снова разгорается ленивое веселье. — Продолжайте, что там за окном? Я пропустил очередной военный парад? Какая жалость… — Да, — неожиданно просыпается злость. Он ведь разыгрывает ее, так? Нельзя не заметить, что город в огне уже который день. — Да, там за окном чертовски важный военный парад. Демоны маршируют под звуки человеческих криков. Фонтаны крови, вымазанные кишками мостовые, дымящиеся остовы домов и разоренные лавки. Все для вашего увеселения, дорогой граф. Она наигранно кланяется. Злость никак не успокаивается — неправильная, противная самой ее природе. Ри чувствует, если не остановится сейчас — не остановится совсем, снова отводит от Дейрана взгляд, чтобы не видеть наигранного удивления, игривой полуулыбки, заинтересованного сияния светлых глаз. Она говорит ему об ужасах, творящихся на улице, а он улыбается, будто слышит анекдот! Вино потягивает, переступает с ноги на ногу, поправляет мягко спадающие на плечи золотистые кудри. Тоненький, не державший в своей руке ничего тяжелее бокала — а там, за окном, умирают простые мальчишки. На которых в добровольно-приказном порядке надели латы с чужого плеча, которые едва держат в руках мечи и копья, но они умирают в демонических когтях, чтобы такие, как этот сноб, пили и веселились в своих особняках. Хорошие жрицы не поддаются злости, нельзя просто обвинить Дейрана во всех грехах — он не виноват, что имеет больше возможностей с самого рождения. В конце концов, он пережил в детстве такое, что не пожелаешь никому — потерял всю семью, они умерли на его глазах, а он ничего не смог сделать, кроме как выжить. Маленький перепуганный мальчик защищается от большого и страшного мира, закатывая пирушки и забрасывая едой портрет Крестоносной Королевы. «Маленький перепуганный мальчик» смотрит на Мерисиэль выжидающе, но потом вдруг громко, заливисто смеется. Его смех звучит ясно и звонко, он прекрасен так же, как и его облик. — Отличная шутка, нет, правда. Если это чей-то розыгрыш… «Маленький перепуганный мальчик»? Да в Бездну! — То есть даже оторванная голова одного из твоих гостей тебе ничего не говорит? Разодранная кожа случайно пробегавших мимо, наше оружие в демонической крови, в конце концов? — Арендей медленно бледнеет, оборачивается в сторону двери, из-за которой появились демоны. Тело несчастного все еще лежит там, где было обезглавлено. Голова стеклянными глазами таращится в их сторону, губы все еще искривлены не то улыбкой, не то гримасой боли. — За окном смерть. За окном паника. А ты сидишь здесь и пьешь свое вино, маленький принц! — Просто проследуйте в безопасное убежище, граф, — Ланн берет ее за руку, прикосновение теплой руки немного успокаивает злость. — Мы вас обязательно проводим, вместе с… вот этим юношей. Кажется, мы уже направляли тебя в убежище… Иламин? Второй аазимар, огненно-рыжий, на контрасте с изящным, холеным Арендеем, кажется куда более живым. В оранжевых глазах плещется пламя — чистое, не тронутое искрами безумия. Спокойная сдерживаемая ярость. Лим молча смотрит на Ланна, потом ловит взгляд Мерисиэль и коротко сообщает: — Надоело, — и пожимает плечами. Граф тем временем подходит к окну, его примеру следуют гости и слуги устроенного им пира. Мерисиэль с опозданием вспоминает, где раньше слышала этот голос — он ведь тоже был на рыночной площади в тот день! Но ушел, вместе со стайкой богато одетых приятелей, еще до нападения. В тот самый момент, когда сама Ри, все еще не вполне понимающая, куда попала и почему, отчаянно колошматила деревянным мечом соломенную куклу в человеческий рост. Они говорили что-то о вечеринке… получается, он не соврал? И действительно просто не заметил филиала самой бездны под собственными огромными окнами? — На войне не бывает весело, — голос Ланна звучит спокойно, но строго, будто он обращается к нашкодившему ребенку, которому надлежит немедленно встать в угол. — В убежище неплохо, и там самое место тем, кто не может драться. — А я могу, — так же коротко отвечает Лим. И кивает в сторону Мерисиэль. — Решать ей. Она главная. Фразы его все так же отрывисты, но теперь в них нет безумия, которое сквозило в их первую встречу. Волосы, недавно спутанные, сбитые в сплошную паклю, коротко обрезаны. Лицо чисто выбрито. Вместо залитого какой-то дрянью халата — кожаный жилет и плотные брюки, заправленные в крепкие сапоги. На поясе — короткий меч и кинжал с надтреснутой рукоятью. И несколько небольших колб с жидким пламенем. Арбалета при Лиме нет. — А где твой арбалет? — зачем-то спрашивает Мерисиэль, будто это самое важное, что стоит спросить. — Плохо стреляю. Не взял, — резонно отвечает Лим. Не улыбается, лицо выглядит совершенно лишенным эмоций, и только радужки пылают ярко-рыжим пламенем. Мерисиэль кивает, потом еще раз — уже сама себе. И поворачивается к Арендею, который, разом посерьезнев, уже не так беспечно улыбается, возвращаясь к ним от окна. В комнате слышны уже более соответствующие ситуации негромкие всхлипы и приглушенные разговоры, будто выплеск злости «хорошей жрицы» забрал из присутствующих всю веселость. Бардесса задумчиво перебирает струны лютни, и Ри снова замечает лиловую бабочку на глянцевом выпуклом боку инструмента. — Что же, вынужден признать… — начинает Арендей, но Ри уже направляется к сестре-во-снах. — Аранка? Девушка испуганно поднимает глаза. Перезвон струн прерывается, и в зале становится скорбно и тихо. Всеобщий ропот и всхлипы будто пробиваются сквозь исчезнувшую мелодию, теперь они заполняют собой весь зал. — Илекс просил найти тебя. Ты в порядке? Девушка светло улыбается, будто отпустив некие страхи. — Он жив! Да, да! Я в порядке! Мы решили разделиться, чтобы… — Я знаю, Илекс все нам рассказал, он ждет тебя в храме Дезны… *** Пока Мерисиэль увлеченно беседует с молодой дезниткой, Камелия оценивающе оглядывает Арендея. Он в ответ, не скрываясь, пялится на Ланна, едва отошедшего в сторону. Почему-то это выглядит крайне оскорбительно — нормально, когда пялятся простолюдины или рыцари. Но заинтересованность Дейрана Арендея — это всегда очень, очень опасно. — Что вас заинтересовало, граф? — холодно, с ноткой вежливости. Он лениво окидывает ее незаинтересованным взглядом и возвращается к созерцанию ее рогатой жабы. Вязко вылизывает взглядом раздвоенное лицо, каждую его половину, спускается к шее, где шов скрывается под воротником отвратительной безвкусной рубахи. Облизывает губы, щурится, склоняет голову набок. И совсем чуть-чуть — улыбается. — Я спросила, на что вы уставились, Дейран? — уже с нажимом. Возможно, слишком громко. — Я? О, ни на что, милая Камелия. Как поживает ваш, кхм… благодетель, мистер Гверм? — Великолепно. Жив, здоров и ни на что не жалуется. — Даже не поспорите с «благодетелем»? — Дейран вопросительно изгибает бровь. Камелия чувствует, что за ней вот-вот захлопнется капкан тонкой, крайне обидной шутки. Она в который раз напоминает себе, что с графом Арендеем нельзя разговаривать, не думая на несколько фраз вперед. Каждое слово может и будет использовано как шпилька, которую остается только вовремя вонзить в оппонента. Не получив быстрого ответа, Дейран снова рассматривает Ланна. Склизко спускается по крепким плечам, обводит небрежно закатанные рукава, сравнивает предплечья и особенно уцепляется за кисть, сжимающую длинный лук. — Не вижу смысла спорить с очевидными вещами, — выпаливает Камелия, только бы прекратить этот ужас. Каждая секунда, с которой Арендей разглядывает Ланна вот так, вызывает в ней бурный, необъяснимый протест. Разумеется, на монгрела будут пялиться, но так на него можно смотреть только ей. Дейран с готовностью возвращает ей взгляд, чуть удивленный, будто его оторвали от крайне важного и увлекательного дела ради какой-то чепухи. Но улыбка становится еще шире, в ней есть какое-то понимание… Камелия облизывает губы. Он проверял ее. И все понял. — Так вы не отрицаете, что с мистером Гвермом действительно близки? О, обычно вы при этих вопросах исходите ядом, а тут вдруг согласие… — Дейран разводит руками. — Не знаю, что и думать. — Я… я дочь его старого друга, — она снова облизывает пересохшие губы. Выдает себя с головой, пытается успокоиться, но никак не выходит. Она коротко оборачивается к Ланну, но тот, кажется, не слышит их — он негромко что-то поясняет рыжему психу. — Мы близки как отец и дочь, вы знаете это, мистер Арендей. — О, эта грустная история про малышку Камелию и доброго Хоргуса Гверма, который безвозмездно, по широте души приютил в своем доме сиротку. Вот только каждая собака в этом городе знает, что мистер Гверм ничего и никому не дает бесплатно. И уж тем более — не селит в своем доме… — Замолчи, — вежливость заканчивается. Камелия ощущает поднимающийся к лицу жар. Руки прочно сжаты в кулаки, чтобы случайно не выплести заклинание или не схватиться за оружие. — Закрой свой поганый рот. — А то что? — Арендей складывает на груди руки, глядит на нее с отвратительным превосходством. — Расскажешь папику? — А то вспомню, как один мальчик убил всю свою семью в собственный день рождения, — рычит Камелия вполголоса. В глазах Арендея мелькает что-то, кроме веселья, но всего на мгновение. Он тут же звонко смеется и шутливо кланяется ей, раскалывая затвердевший, казалось, воздух. — Туше, туше, дорогая Камелия. Хорошая сплетня за хорошую сплетню, браво! Вы определенно выросли с нашей последней встречи. *** — Ты с нами не пойдешь, — упрямо твердит монгрел. — Тебе нужен покой, ты болен, Иламин. Иламин в ответ молчит, на словах про болезнь вопросительно изгибает бровь. Хмыкает и отводит взгляд в сторону, туда, где молодой тифлинг тащит с праздничного стола одну тарталетку за другой. Худенькая эльфийка, покрытая шрамами от старых ожогов, тычет обожженным пальчиком в высокое желе на огромном блюде. Желе колышется и поблескивает в свете множества свечей граненым укусом чьих-то зубов. Кажется, человеческих. — Покой и отдых, слышишь? Сытный паек, возможно, пара кружек эля перед сном. Познакомишься с какими-нибудь приятными ребятами, пообщаешься, успокоишь нервы. Тифлинг что-то говорит эльфийке и хитро улыбается. Она неуверенно поднимает со стола серебристый кубок, нюхает его содержимое и негромко чихает. Содержимое кубка выплескивается прямо на тифлинга, он обиженно что-то бормочет, а его собеседница бросается вытирать потеки с кожаной курточки краем скатерти. — Может, встретишь какую-нибудь милую девочку… или мальчика. Кого-нибудь встретишь. Скоро война закончится, заведете себе овечек или еще какую-нибудь пушистую дрянь, заживете… а пока просто вернись в убежище. Ты уже выглядишь гораздо лучше, дружище. Видишь, как хорошо на тебя влияет покой? Тифлинг отмахивается от помощи эльфийки, ругается, но как-то без огонька. Лица его собеседницы не видно, но худенькие плечики дергаются, будто она вот-вот расплачется. Тифлинг продолжает наседать, тараторит что-то, но так далеко, что в шуме огромного зала толком ничего не слышно. Тарталетки в себя запихивать он при этом не перестает. — Чистенький стал, побрился, вон. Прическа, опять же, новая. Не знал бы, никогда бы не поверил, что с тобой что-то не нормально. То есть, я не говорю, что ты не нормальный, просто ты, скорее всего, видел в своей жизни много ужасов. Иногда это ломает даже сильных. Ну, просто отдохни, а мы пока город спасем. Хорошо? Плечи эльфийки вздрагивают и опадают, и речь тифлинга заговорщицки замедляется. Он даже оставляет следующую тарталетку в своей руке и активно ей размахивает, что-то объясняя эльфийке. Она кивает, так активно, что длинные светлые волосы колышутся, будто живые. Снова берет в руки серебряный кубок и тянется, чтобы сделать глоток. — Пойми, с тобой нам будет только сложнее делать то, что мы делаем. Не то чтобы ты мертвый груз, ты хорошо дерешься, но… кхм, тяжело выспаться на привале, если кто-то рядом с тобой может, например, перерезать тебе глотку. По непонятным причинам. Да, страшно, и спину тебе я подставлять не хочу. Ни свою, ни соратников, — монгрел бросает короткий взгляд на командира отряда, оживленно беседующую с молоденькой бардессой. Эльфийка почти касается губами кубка, как откуда-то сверху прямо к ней планирует огромная черная тень. Кубок опрокидывается, по неожиданному стечению обстоятельств снова в сторону тифлинга. Он едва успевает отскочить, что-то гневно выговаривает то ли вороне, то ли своей неудавшейся жертве. Эльфийка, кажется, пытается извиниться. Ворона веско каркает и без особого рвения, но весьма живописно бросается в сторону тифлинга, заставляя его отойти от эльфийки еще на несколько шагов. Фамилиар, наверное. — Ты ведь и сам когда-то путешествовал в группе, — Лим наконец-то возвращает монгрелу взгляд. Тот приободряется. — Вот, помнишь? Путешествовал. Волновался за своих товарищей, хотел для них безопасности. Вот и я хочу, понимаешь? Просто вернись в убежище, там же хорошо и спокойно? Уютно, кормят вкусно. Драться ни с кем не надо. — Нет. — Коротко отвечает Лим. — Пойми, дело не в тебе и не во мне, дело в… в… — монгрел вертит головой, ища на кого бы свалить вину за свое упорство. Лим усмехается. — В командире. За нее боишься. Монгрел хочет что-то сказать: то ли согласиться, то ли опровергнуть, но сбивается с мысли и молчит. Опускает глаза. Лим наблюдает за ним: за движением единственной брови, за поникшими плечами. Эмоциональная половина лица неспокойно морщится, монгрел явно ищет красивую ложь, но не находит ее. Потому что правда уже прозвучала. — Я не опасен. И не был. Собеседник продолжает молчать. Вскидывает взгляд, полный недоверия, неверия. И упрямства — абсолютно дурацкого, для которого уже не осталось причин. Идти на попятную никто не любит, и Иламин это знает по себе. Раньше он тоже был таким, не мог осознать собственную ошибку или признать поражение. А потом жизнь научила приспосабливаться, принимать условия новых игр. Они похожи на ровесников — если монгрелы, конечно, достигают зрелости в том же возрасте, что и аазимары, — но этот монгрел кажется Лиму совсем еще ребенком. Домашним, не видевшим до недавнего времени ничего, кроме ограниченного пятачка земли, заменявшего ему мир. Как давно он выбрался на поверхность? Как это произошло, почему он до сих пор не вернулся? Лим не хочет этого спрашивать. Но уже знает, что следует сказать. Это будет длинно, таких длинных фраз Лим не говорил с того самого дня, когда остался один. Он глубоко вдыхает, собираясь с духом. — Я победил своих демонов. Освободился. Ты ведь видишь? Видишь. Я не опасен, ни тебе, ни ей, ни кому-то еще, кроме демонов и их союзников. И я плевать хотел на твое мнение по этому поводу, монгрел. А командир со мной согласна. Только командир принимает решение. И только ее мнение интересно мне. *** Из особняка они выходят компанией большей, чем пришли. Практика показала, что даже хорошо укрепленный и охраняемый дом графа Арендея не так уж безопасен. Пока все, что можно сделать для почтенных гостей Дейрана — позволить забаррикадироваться изнутри, в жилых комнатах второго этажа. В обмен на «гостеприимство» Арендей попросил взять его с собой. Небольшая цена за множество спасенных жизней. Граф одновременно притягивает и пугает Ри: она видит в нем нерешаемую головоломку. О чем он думает, когда с улыбкой смотрит перед собой? Вряд ли ему нравится созерцать разрушенный город. Скорей, его взгляд обращен куда-то вглубь собственных мыслей, и Мерисиэль даже предположить боится, о чем он думает. Лим идет рядом, они с Ланном иногда обмениваются нечитаемыми взглядами, но оба молчат. Кажется, в этот раз даже осторожному монгрелу нечего сказать. Алхимик изменился с их первой встречи, и теперь Ри видит в нем союзника, а не просто заблудшую душу, которой нужна помощь. В нем все еще полно боли, но он смог превратить ее в топливо для праведной ярости. Немногие, разбившись на мельчайшие осколки, способны сковать себя заново. Рыжий алхимик оказался одним из этих немногих.