Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Очередной привал в старом доме, очередная первая смена в дозоре. Вечер еще только опускается — или небо вблизи мировой язвы просто иногда забывает вовремя темнеть. Ланн нашел отличную лежку, даже положил на мокрую после очередного ливня землю седушку от разбитого стула. Не то чтобы от брезгливости, скорей, просто от непривычки к холодной промозглости. Да и штаны, если честно, сейчас совсем негде почистить или заменить. И раньше на охоте приходилось спать на голой земле, но земля в подземельях — это больше холодный, но относительно чистый камень. Особенно, если место для лежки выбрано правильно. И камень даже не всегда мокрый, особенно если разложить универсальный монгрельский спальник с тонким слоем хитина, пущенным по одной стороне. Иногда в лицо падает вода с потолка, но достаточно просто передвинуться чуть в сторону, чтобы эта самая вода капала мимо. Сон охотника, особенно одиночки, должен быть чутким, и звук разбивающихся о камень капель воды не позволяет уснуть слишком глубоко. На поверхности же слишком много звуков, и все они сливаются в сплошной шум. Воды тут гораздо больше, и еще ветра, и мелкого зверья, в целом, безобидного, но заставляющего натренированные рефлексы выть об опасности. Ланн уже почти привык к этому, но все равно держал под рукой лук, поближе. И совсем не спал в дозоре, чтобы точно отличить близко пробежавшую крысу от далеко идущего бабау. Не на слух, так хоть на вид. — Ланн?.. — Камелия появляется рядом неожиданно. Кажется, не обязательно даже спать, чтобы перестать замечать все вокруг. — Ты совсем не ел. В руках у нее плошка с похлебкой. Очередная попытка убедить Мерисиэль в необходимости немедленно куда-нибудь деть взрывоопасного психа закончилась твердым отказом, и Ланн действительно забыл поесть. И даже смог выгнать из своей головы мысли об этом разговоре, но теперь, спасибо Камелии, снова вспомнил. Но она тут не при чем; он принимает из рук девушки тарелку. — Спасибо, как-то вылетело из головы. Камелия кивает и садится рядом, прямо на голую холодную землю, устало опирается спиной на мокрое дерево стены. Не начинает немедленно причитать о грязи и неудобстве походных условий, не морщит нос, даже не бросается ядовитыми шутками. Просто медленно, устало выдыхает, прикрывает глаза, подтягивает к себе колени. Дикий контраст с обычным поведением аристократки вызывает уйму вопросов, но Ланн предусмотрительно держит их при себе. Села здесь — значит, так ей хочется. А если ей чего-то хочется — переубедить невозможно. Может, ждет, пока он поест и отдаст тарелку? Ланн послушно приступает к еде, выбрасывая из головы и Камелию, и ее близкое дыхание, и заново учась игнорировать капание воды с крыши. Оставляет это все там, где нет дозора. Ищет звуки опасности, все странное, резкое, что может предвещать неприятности для спящей в домике группы. Похлебка заканчивается быстро, оставляя внутри приятное сытое тепло. Немедленно начинает хотеться спать, как и всегда после ужина, но Ланн привычно отбрасывает это несвоевременное желание и протягивает плошку Камелии. Он поднимает на нее глаза и видит… слезы? Камелия плачет. Тихо, без всхлипов и дрожи, с абсолютно ровным дыханием. Она не трет глаза, не пытается что-то спрятать или скрыть. Капельки, похожие на дождь, просто стекают по ровной коже, скользят по скулам и теряются в темных волосах. Камелия откинула голову назад и будто сквозь закрытые веки пытается разглядеть звезды за затянувшими небо свинцовыми тучами. И беззвучно плачет. Ланн вспоминает их первый совместный привал, ее испуганный несчастный вид, покрасневшие глаза и трогательные всхлипы. Все это было искусственно, по какой-то совершенно непонятной ему причине, но не по-настоящему. А сейчас перед ним плачет настоящая Камелия. Незаметно. Возможно, даже для самой себя. Он отставляет в сторону плошку, тянет к ней руку, чтобы одернуть, задать дурацкий вопрос вроде: «Ты в порядке?» или «Хочешь чем-то поделиться?» Останавливает себя, понимая, что правды ему никто не скажет. Она никогда не говорит о себе ничего, с чего бы ей распинаться о своих чувствах перед тем, кого даже не считает за человека? Ланн вздыхает, снова пытается настроиться на звуки города, но это получается все хуже. Так или иначе, сейчас Камелия сидит рядом, даже если не слышать ее дыхания, не видеть ее влажного от слез лица, он будет знать, что ей грустно. И мысли возвращаются к этому, тревожат, хоть и никаких теплых эмоций к девице, треплющей ему нервы все это время, вроде бы, и не должно быть. Так или иначе, они связаны общим делом. А значит, если и не совсем друзья, то хотя бы что-то вроде. Так проходит несколько часов. Ланн старательно прислушивается к окружению, заставляет себя не думать о Камелии, о ее расслабленном, обманчиво спокойном лице, обращенном к безразличному небу. Не размышлять, что же заставило ее плакать вот так, вот здесь и вот с ним? Не искать причин ее поступкам, особенно самым странным. Чего стоит только тот случай в «Сердце защитника», когда она завалилась спать на одну кровать с ним! Он задремал, глядя, как засыпает Мерисиэль, а Камелия, вместо того, чтобы разбудить его, просто улеглась рядом. При том, что он ей до смерти противен и вообще олицетворяет все, что ей не нравится. Если верить словам, конечно. Снова вспоминается странный случай в Натхолме, когда она зачем-то потащила его на прогулку, придумав историю про мертвых родственников и растерзанного демонами щеночка. Что с ней не так?.. Ветер несет дождевые тучи, вроде бы, на запад. Или на северо-запад?.. Капает вода с крыши. По соседней улице проносится что-то с коготками, слишком мелкое и быстрое, чтобы быть опасным. Ветер скрипит вывеской на соседнем доме, качает висящую на одной петле дверь. А Камелия молча сидит рядом и плачет. Она уходит так же тихо, как и пришла, уносит с собой пустую плошку и не прощается, и ничего не объясняет. Сиила появляется через несколько минут, тяжело бронированная, бодрая, полная сил — и отпускает его спать, напоминая, что в котелке еще осталась порция похлебки. Ланн улыбается и благодарит ее, отчитывается, что ничего странного не заметил. И ни слова не говорит о Камелии. В доме неожиданно тихо — после выработанной за несколько часов привычки игнорировать скрипы, стуки, капли воды тишина почти оглушает в первые минуты после того, как за спиной закрывается дверь. Все, включая Мерисиэль, расположились у затухающего очага, завернулись в спальники или найденные здесь же полотнища ткани. Окна плотно закрыты обломками мебели, чтобы с улицы совсем ничего не было видно. Ланн подкидывает в очаг несколько поленьев, наблюдает, как огонь облизывает новую пищу. Тихие, едва слышные шаги на спиной. Негромкий голос Камелии и ее рука, прижимающая влажную рубашку крепче к чувствительному плечу. — Мы можем поговорить? Ланн кивает и поднимается на ноги, следует за Камелией в маленькую комнатку, в которой не осталось ничего ценного или целого. Помимо разглабленной соратниками и расколотой кем-то кровати в углу лежит еще одна, совсем крохотная. Ланн не думает, старается не думать, где сейчас бывшие жители этого дома. Убеждает себя, что давно ушли в убежище, но глаза все равно ищут кровавые пятна. И хорошо, что не находят. Камелия тихо прикрывает за ним дверь, подпирает ее спиной и замирает. Ланн оборачивается и терпеливо ждет, когда она начнет свой рассказ. Лицо ее необычайно серьезно и даже печально; кажется, будь в выхоложенной комнате чуть светлее, он снова увидел бы блестящие дорожки на щеках. — Я должна тебе признаться, — она говорит еще тише, чем в общей комнате. Ее голос звучит при этом твердо, не дрожит, не истекает ядом или вежливым снисхождением. Ланн понимает, что впервые слышит ее настоящий голос. Она замолкает. Не вдыхает громче обычного, не всхлипывает, не делает ни единого движения. Ланн выжидает тоже. Старается дышать потише, потому что понятия не имеет, что сейчас делать правильно. Сказать: «Ну же, раскрой мне свое сердце» или просто глупо пошутить? Засмеяться, разбив гнетущую ватную тишину? Может, сбежать в окно, вырвав с гвоздями доски, которыми оно заколочено? Как вести себя правильно, когда понятия не имеешь, что происходит? — В вашей деревне, тогда… я соврала тебе. Мои родные не умерли. У меня есть отец. И снова молчание. Чего она ждет, реакции? А какой? Укорить ее, обвинить во лжи? Спросить, почему она соврала, зачем вообще сейчас притащила его в эту комнату и почему именно его? Ланн продолжает слушать повисшую тишину. Чуткий слух улавливает неспокойное биение чужого сердца. — Дело в тебе, Ланн, — наконец продолжает она. Снова делает паузу. — Я хотела тебя получить. В каком смысле получить? В качестве чего? Сосуда для очередного духа? Модного аксессуара? Ручного зверька? Вопросы, негодование, и снова вопросы — все это остается внутри. Ланн продолжает ждать. Она неровно, судорожно выхватывает пропахший пылью воздух с оттенками чадящего очага и свежей похлебки из вяленого мяса и картошки. За дверью, там, где остались живые звуки, кто-то бормочет во сне. И быстро стучит сердце Камелии, настоящее, живое. — Я хотела тебя получить, потому что ты казался мне интересным трофеем, — в голосе проступает горечь. Камелия отрывается от двери и делает шаг вперед. Ланн не двигается. Ждет продолжения. — А потом я узнала тебя лучше, Ланн. Мы ведь разные, полярные, совершенно не соответствуем друг другу! — ее голос становится чуть-чуть громче. Ланн делает шаг назад. Ах вот, в каком смысле «получить». — И я думала, что ненавижу тебя. Твою правильность, твое вечное нытье, дурацкие шуточки и эти долгие взгляды на командира. Я думала, ты мне противен. Последнее слово она почти сплевывает. Качает головой, будто отрицая собственные слова, и вдруг невесело, тихо смеется. — Я не сразу поняла, что дело совсем в другом. Ты мне нужен, Ланн. Весь. Целиком. — В како-ом смысле? — получается испуганно, собственный голос предает, виляет вверх. Кровь стучит в висках; сквозь крошечные зазоры меж досок, заточивших лунный свет по ту сторону окна, пробиваются тонкие лучи. Камелия делает еще шаг вперед, и ее лицо ловит отголоски неожиданно светлой ночи. Глаза блестят, щеки мокрые от слез. Она криво усмехается и опускает взгляд, снова качает головой; темные волосы мягко рассыпаются по плечам. — Ты полный идиот, — обреченно заключает Камелия уже знакомым, ядовито-нежным голосом. — Ты ведь ей не нужен, у нее к тебе ничего, кроме жалости, нет и не будет. Такие не меняются, Ланн, мы для них — второго сорта. Все мы. Недостаточно хорошие, недостаточно избранные, как побитые котята, которых можно только пожалеть… Она делает резкий, неожиданно ловкий шаг вперед. Так движутся только хорошие фехтовальщики, опасно, хищно. Ланн пробует отойти, но тихий заговор лишает его всякой возможности двигаться. Он может только наблюдать, как влажное от слез прекрасное лицо Камелии оказывается совсем близко. — Ты мне нужен. Только мне, — он чувствует ее дыхание на своих губах. — И я даю тебе шанс сделать правильный выбор. Она целует его внезапно и жестко, сминая мягкую половину губ и заставляя чувствовать напор даже той, что покрыта чешуей. Обвивает руками за шею, опирается локтями на плечи, чтобы оттолкнуться от пола и зацепиться ногами за бедра Ланна. Парализующий заговор отступает, сходит на нет, но он не отталкивает ее, позволяя исходящему от чужого тела жару завладеть своими мыслями, позволяя Камелии пить собственное дыхание. Чисто машинально, чтобы удержать равновесие, подхватывает ее упругую задницу, обтянутую кожаными штанами, не отвечает на поцелуй, но и не спешит его прекратить. Все заканчивается так же резко, как и началось. Камелия быстро и ловко отпрянула, развернулась и неслышно, но стремительно покинула комнату. Ланн пытается отдышаться, пытается понять, что именно сейчас произошло, и не может. На виске бьется упорная жилка вместе с мыслью, что только что чертова Камелия его целовала так остервенело и страстно, как еще никто за всю его жизнь. И чувствует отчаяние, когда проводит пальцами по своим губам. Чувствует боль где-то внутри, потому что гораздо больнее осознавать, что кое в чем она совершенно права. Нет, он все еще слабо верит, что Камелия воспылала к нему страстью — что бы не случилось только что, это мало походит на проявление теплых чувств. Она сказала то, что он сам боялся себе напомнить: у них с Мерисиэль нет будущего. Она тащит за собой сирых и убогих, и он сам — один из них. Достойный жалости урод, который пускает счастливые слюни, если взять его за руку или обнять. Или легко, без особого желания, поцеловать в полной темноте. На большее не стоит и рассчитывать. Камелия говорила про выбор… что же, свой выбор Ланн сделал прямо сейчас.