Не место для бабочек II: Наследие Страж-камня

Дым наполняет комнату — Ри распахивает окно, позволяя ему слиться с ночным ветром, уйти вместе со страшной тайной рода Гвермов. Тайной, которую уставший немолодой мужчина нес на своих плечах все это время, боясь лишний раз показаться недостаточно сильным, недостаточно достойным громкого имени. Где-то там, под толстым слоем лжи, под коркой чужой жизни прячется маленький испуганный мальчик, отравленный паникой и ненавистью к тому, что не может понять. Он говорит: «Я Хоргус Гверм». И люди верят, потому что хотят, чтобы это было правдой. Ненастоящий наследник приличного состояния за свою жизнь умудрился не только не растратить его, но и преумножить. Хоргуса Гверма знает в Кенабресе каждая собака, никто не сомневается ни в его богатстве, ни в благородном происхождении. Он делец, торгаш, но самой высшей пробы. А еще тайный меценат, который действительно пытается помочь защитникам родного города. Так, как может, тайно, но от чистого сердца, без надежды на благодарность или почести. Он чувствует, что не имеет на них права — имел бы настоящий Хоргус, но не он. Пламя поглощает картины, лижет покрытые лаком холсты, и лицо юной Камелии плачет расплавленной краской. Каково ей жить, не имея права ничего о себе рассказывать, каково беречь тайну, которую создала не она? Не называть отцом собственного отца, терпеть насмешки и сплетни, окружающие якобы безродную юную леди, живущую в доме якобы престарелого сластолюбца. В ее рукаве все это время лежит козырь, который развеет грязные домыслы, но она оставляет его в тени. Потому что хранит чужую тайну, тайну своего собственного отца. — Теперь вы знаете все, командир, — голос Хоргуса звучит устало, в нем нет прежнего уверенного гонора, присущего хозяину положения. — Можете поступать с этой информацией как пожелаете. Но я прошу вас сохранить все в тайне. — Я понимаю, — отзывается Мерисиэль. Пламя уродует картины неизвестных художников, делая лица неузнаваемыми. До последнего Ри кажется, что она видит затравленный взгляд маленькой Камелии, пока не оказывается, что она смотрит на обугленный холст, на котором не разобрать уже ничего. Так будет лучше. Возможно. Возможно, теперь стоит поговорить с Камелией, сказать ей, что она в этом мире не одна. Ее отец в любом случае останется наедине со своим долгом, а у нее будет собственный путь. Далеко от чужого имени, далеко от любящего отца, слишком подчиненного своей тайне, сломанного ею, извращенного до совершенно другой личности. Он пытался казаться тем, кем не является, потому что так будет лучше для всех. «Никого не напоминает?» Ри вздрагивает, словно сквозь пелену смотрит, как Хоргус накрывает сорванной с окна дорогой портьерой остатки костра, плотная ткань не дает огню пробиться, но, должно быть, обжигает его руки. Она шагает к нему, хочет помочь, но Хоргус отводит ее трясущиеся руки. — Я должен сделать все сам. Она послушно отступает, и думает о своих друзьях — тех, кого она считает своими друзьями. Что ей стоит быть самой собой далеко от сражений, от важной миссии, которую возложил на нее меч? Не быть своей команде таким же командиром, каким отцом Хоргус стал для Камелии. Наверное, они видят неискренность, наверное, ломают голову над несоответствием двух разных командиров, один из которых есть всегда, а другой, кажется, прячется глубоко внутри, показываясь в самые неожиданные моменты. Что ей стоит просто целовать Ланна чаще, обнимать крепче, не оглядываясь на вбитые в голову принципы «хорошей жрицы»? Может, все дело в этом, а вовсе не в Лиме, который в общем-то успел доказать свою полезность? Может, поэтому Ланн так холоден — потому что думает, что она не относится к нему достаточно серьезно? Он точно чувствует фальшь — тогда, наедине с ним, в комнате «Сердца защитника» была настоящая Ри. А строгая Мерисиэль позволяет себе максимум касаться его пальцев. И то — тайком. Они с Хоргусом выходят из кабинета, и она видит Ланна — грустного, почему-то босого, но такого… привычного, что ли. Близкого, более родного, чем все, кого она встретила за свою короткую «вторую» жизнь, отрезанную от «первой» толстой пеленой незнания. Что там было в прошлом, кто эта женщина, диктующая заповеди мерзким холодным голосом? К Ри это не имеет никакого отношения. Если ей суждено сражаться за этот город — она сделает это сама. Вместе с друзьями и… с Ланном. Она идет к нему медленно; Хоргус что-то спрашивает, что-то бормочет прежним, надменным тоном, но Ри едва ли разбирает хоть слово. Она идет к Ланну в полной уверенности, что теперь-то сможет ему все объяснить. Впереди целая ночь — будет время выспаться, найдется и часок для тяжелого, сложного, но важного разговора. Вместе они придумают, как делать все правильно. Вместе у них все обязательно получится… Ри улыбается, смотрит ему в глаза. Желтый, змеиный, лишен выражения, зато второй глядит внимательно, неотрывно. — Где твои ботинки? — А… в бездну их, все равно развалились, — Ланн улыбается половинкой губ. Ри еще помнит, какие они на вкус. — Вы подготовили комнату для командира? Где Камелия? — с нажимом спрашивает Хоргус. Кажется, не в первый раз. — Мы отлично разместимся все вместе. Спасибо, мистер Гверм… за все, — Ри говорит искренне. «Особенно за ценный урок. Надеюсь, однажды вы тоже найдете силы рассказать близкому человеку, насколько он вам дорог. А я собираюсь сделать это сегодня». — В кладовой должны быть какие-нибудь ботинки, если воры не растащили… Я покажу. Хоргус идет к лестнице, ускоряет шаг, чуть замедляется лишь у одной из дверей — у той комнаты, которую определил для нее. Дверь плотно закрыта, из-за нее Мерисиэль слышится негромкий шум — наверное, Камелия перебирает дорогие ей вещи. В конце концов, она не могла сказать, что просто хочет скорее попасть домой. Теперь здесь безопасно; крепкие двери и толстые стены дадут фору любому из городских убежищ. Они обязательно поговорят утром, и если Камелия захочет, она останется здесь. Ри даже не подумает на это обижаться. Короткая экскурсия по дому, посещение подвала, в котором и правда находятся несколько пар одинаковых крепких сапог (видимо, для слуг или охраны), и Ланн вскоре уже примеряет обновку. Следом — общая гостиная, где на кое-как очищенных диванчиках расположились перешучивающиеся Сиила и Вольжиф, а у окна безмолвно замер Лим. Снова коридор; Хоргус брезгливо перешагивает через труп культиста, и Ри становится немного стыдно. Стоило бы прибрать за собой, но когда? Они так спешили… В конце концов они добираются до кладовой, где, после недолгих поисков, действительно оказывается несколько бочек с консервированными овощами и фруктами, полупустой погребок с алкоголем и прочие гастрономические радости. — Сегодня вы мои гости, — Хоргус внимательно смотрит Мерисиэль в глаза. — Можете наслаждаться всем, что найдете. Но я надеюсь на вашу скромность и благоразумие. — Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вам уже пора, — бормочет Ланн. Как всегда точен в высказываниях. Хоргус смеряет Ланна недовольным взглядом, хочет, кажется, сказать ему что-то, но коротко смотрит на улыбающуюся во все зубы Ри и передумывает. Наверное, там должен был быть ответ на колкость? Что же… очень жаль, что Хоргус все еще не позволяет себе такой роскоши как остроты. Они с Ланном остаются здесь; Хоргус отправляется в свои покои, проверить, на месте ли некие ценности, но, похоже, просто хочет побыть один. Наверное, это и к лучшему. Ей тоже необходимо вернуть одну ценность. — Ланн, ты все еще обижен из-за Лима? — начинает она. Успевает поймать Ланна за жесткую чешуйчатую лапу, и видит, как морщится чувствительная половина его лица. Нельзя дать ему снова отгородиться и уйти. — Он достаточно в порядке, чтобы драться. Он полезен нам, и ему нужна компания. — Можно подумать, в убежище он торчал в одиночестве, — бормочет Ланн. Но Ри чутко ухватывает в его голосе смирение: нет, причина обиды не в этом. Значит, она все-таки оказалась права. Медленно, осторожно она подходит ближе, отпускает его руку только чтобы обнять, прислонить ухо к его груди и услышать биение сердца. Защитник, друг и что-то большее… что? Что он для нее? Сейчас самое время это произнести, но Ри медлит. Названия месту, которое он занимает в ее жизни, которое она готова ему отдать в своем сердце, если он согласится ее принять. Как произнести это? Сколько нужно силы? «Кажется, драться с демонами все-таки проще». Он не обнимает ее в ответ. Наверное, ждет правильных слов, которые объяснят все, что между ними происходит. Но у Ри нет этих слов; она молчит, но прижимается крепче, обвивает руками его напряженную спину и с облегчением понимает, что его руки все-таки ложатся на ее плечи. Хотя бы так, хорошее начало — лучше, чем совсем ничего. — Дело не в нем, ведь так? — издалека начинает Ри. — Ты ведь не поэтому на меня злишься. — Я на тебя не злюсь, командир. Мне не за что на тебя злиться, — говорит мягко, почти весело, но в голосе все равно грусть. Ри чуть отстраняется, смотрит ему в глаза, скользит взглядом по щеке и упрямым губам. Сейчас они сжаты в одну тонкую линию, и не ясно, какая из половин его лица совсем не умеет улыбаться. Он все еще ждет правильных слов, но каких? Какие слова правильные? Знала ли их старая Мерисиэль, у которой была мама и эта занудная тетка в мантии Иомедай, и целая нормальная жизнь, которой Ри не помнит? Почему-то ей кажется, что нет. Каждое сказанное сейчас слово — шаг по тонкому льду. Либо она пересечет эту реку, обретет снова твердую почву под ногами, либо сгинет в ледяной полынье недосказанности. И потом гораздо сложнее будет что-то объяснить. Он останется ее защитником и другом, но перестанет быть тем, кому Ри никак не может придумать название. — Я должна сейчас что-то сказать, да? — негромко произносит она. — Лучше бы тебе ничего не говорить, — выдыхает Ланн. Отводит глаза, отворачивается в сторону, но вопреки этому совсем чуть-чуть крепче сжимает ее плечи. — Будет проще, если мы сейчас просто пойдем к остальным. Лед трескается под ногами, кажется, еще шаг — и смертельно-холодная пучина унесет их друг от друга, не даст больше ни шанса. Неправильные слова. Нужны другие. — Хочешь сказать мне что-то хорошее? — снова говорит он, но смотрит все равно куда-то в сторону. Ри видит только одну половину его лица — ту, на которой не бывает эмоций. — Так давай позовем остальных. Вольжиф же хороший? Вольжиф отличный, Вольжиф всеми забытый сирота, которому никто не верит. Лим вообще просто замечательный, настолько, что почти забыл, как разговаривать. Сиила классная, она вообще целый паладин… — Что? При чем здесь… — И я тоже хороший, и тебе очень жаль, что я грустный, и бла-бла-бла… — Ланн замолкает и медленно вдыхает. Желтый глаз закрывается на долгие несколько секунд. Выдох… — Я все понимаю. Ты добрая, тебе хочется сделать нам хорошо. Но ради этого не обязательно кого-то целовать, и обнимать тоже, и даже за руку… — Но я хочу! — Что? Вот прямо всех нас? — Ланн хмыкает, от неожиданности даже поворачивается к ней, ловит взгляд. — Прости, но это немного слишком. Не думаю, что Сиила… — Нет! Богиня, нет же! — Ри снова прижимается к нему. — Все совсем не так! Я вообще не добрая, и даже не хорошая. Ты вообще понятия не имеешь, что я такое. Это точно не правильные слова. Совсем-совсем не те. Ну и в Бездну правильность. Ри начинает говорить быстро, раньше, чем он успеет придумать очередное возражение. — Я почти ничего не помню, только отрывки. Мама называла меня Ри, а еще я пела в церковном хоре. И еще какая-то смурная тетка заставляла меня учить заповеди хорошести, то есть, хорошей жрицы. Она мне даже снится! — Ри чувствует, что вот-вот позорно расплачется, но продолжает говорить, пока он не ушел. Или пока она не передумала и снова не поверила в правила хорошего тона. — Я, нынешняя я, живу совсем недавно, ничего не понимаю, все валится, валится… И всегда на меня! И я пытаюсь все это поймать и удержать, пытаюсь быть хорошей жрицей, спасать, лечить, не подвести… но это не я! Я вообще не хорошая! Я просто Ри! Она останавливается, чтобы перевести дух. Ланн молчит. Ри боится поднять глаза, боится осуждающе-серьезного взгляда. Вот-вот он поцокает языком, напомнит про правила поведения хорошей жрицы, погрозит пальцем и уйдет из этой кладовой. И все закончится вот так, прямо на этом самом месте, потому что дурочка Ри неправильно все сказала. — Мы вылезли вместе из подземелий, вместе пережили кучу всякой дряни, вместе прошли через огонь и смерть, и за эти дни я вас узнала. Это я здесь самая жалкая, самая неправильная и нехорошая. А все вы… настоящие. Еще короткий вдох. Нельзя останавливаться, он вот-вот уйдет, сорвется и сбежит подальше от жуткой женщины, которая ведет себя как малолетняя девчонка. — И ты… ты ведь защищал меня все это время, и все еще защищаешь. Поддерживаешь даже тогда, когда я совсем странно себя веду. Когда валяюсь тюком на койке в гостинице, пока на улицах умирают люди. Когда не успеваю вылечить всех, кому нужна помощь. Когда чуть вас не потеряла, всех, а сама даже не поцарапалась! Ты все равно остаешься рядом и не осуждаешь… И я… Вот теперь все. Дальше дороги нет, трещина под ногами слишком широка. Еще шаг — и все закончится. Безопасный берег где-то далеко, он теряется в холодном тумане, пути туда больше нет. Девочка Ри разрушила все, чего добилась хорошая жрица Мерисиэль. Ри тяжело дышит, зажмуривается, но не отпускает Ланна из объятий. Пока он не двинется с места, не попытается уйти сам, она не отпустит. Но не будет держать вечно — если ему не нужна такая, настоящая, перепуганная Ри, значит, она никогда ему на самом деле и не нравилась. Его дыхание тяжелеет, сердце стучит быстро-быстро — злится, наверное. Или разочарован, и сейчас… Нет, он не будет читать нотаций. Скажет что-нибудь хорошее, вытрет слезы, заставит медленно вдохнуть и так же медленно выдохнуть, как сам всегда делает. Когда зол, когда расстроен, когда волнуется — всегда. И они вернутся к остальным, потому что теплое и личное, то, что только между Ри и Ланном, безнадежно сгинуло в ледяной воде. Его руки лежали на плечах, а теперь Ри их не чувствует. Но все еще держится, крепко зажмурившись, просит Богиню и Вселенную дать больше времени моменту, в котором они все еще так близко. Его ладонь медленно, осторожно проводит по ее волосам. Губами он касается взъерошенной макушки; Ри поднимает голову, смотрит на него и видит собственное зареванное отражение в круглом черном зрачке. Ланн выглядит очень серьезным, даже слишком. Все-таки ему, как и всем им, нужна хорошая жрица Мерисиэль. Которая ничего не боится, которая горной козочкой скачет по полю боя, раскидываясь лечебными заклинаниями, а не сидит в углу и не хнычет от ужаса. Которая берет на себя ответственность и всегда милосердна, корректна и бесстрашна. А Ри не нужна никому. — Я тоже думаю, что имя Мерисиэль тебе не подходит, — Ланн почему-то грустно улыбается половинкой губ. — Приятно познакомиться, Ри. — Ты мне нужен! — выпаливает она. Вот теперь все. Наверное, с этого и стоило начать, но какая разница? Она уже сказала все остальное. Он смотрит на нее как-то странно, но продолжает гладить по волосам. Хотя бы не отворачивается. — Ты ведь понимаешь, что я умру гораздо раньше тебя? — Нет, Ланн. Мы что-нибудь придумаем, я обещаю, мы придумаем… — Отец тоже хотел придумать, и мама. А потом они разошлись, потому что один мой брат родился без носа, а второй — по частям, — Ланн вздыхает. — Я не хочу для тебя такой судьбы. Так скажи, без всякой надежды на «долго и счастливо» я тебе все еще нужен? «Надежда есть всегда». — Мы — не твои родители, Ланн. И ты мне нужен в любом случае. Далекий туманный берег приближается быстро-быстро, оказывается теплым цветущим оазисом, овеянным теплыми ветрами. Ледяная река с ее полыньей остается где-то позади, и Ри чувствует, что снова может быть достаточно сильной. Ланн смотрит на нее как-то странно, будто она только что не призналась ему в чувствах, а предложила спрыгнуть с крыши Гвермовского особняка без чар замедленного падения. Он медленно вдыхает — сейчас точно будет выдох, а потом что-то серьезное и умное. И правильное. — Пообещай мне, что как только я попрошу — ты меня отпустишь. Хорошо? Я уйду куда-нибудь, чтобы не развалиться у тебя на руках. — Так мы вместе? — Только если пообещаешь отпустить, когда придем время, — серьезно щурит глаз. «Хрена с два». Ри скрещивает пальцы за его спиной. По два раза на каждой руке, потому что собирается наглым образом солгать и даже не устыдиться. Широко улыбается и шепчет дурацкое «обещаю». На воображаемом берегу распускаются цветы и поют воображаемые птички. Ледяная река, оставшаяся за спиной, оборачивается спокойным теплым морем. Ри думает, что Ланн, возможно, считает ее плаксой — второй поцелуй, и она снова соленая от слез. Но это не так важно, ведь впереди у них еще много самых разных поцелуев.