Голоса. Тихие. Приглушённые. Хладнокровные и отчуждённые. Хаджиме не знает, кто эти люди, но они уже ему не нравятся. Руки затекают и болят; верёвки трутся о кожу, оставляя мозоли и ожоги. Хочется разорвать их и освободиться, а после найти кого-то родного, близкого, любимого и выплакаться ему в плечо, просто позабыв о страхах. Он устал. Чертовски устал от череды удач и неудач, преследовавших его уже некоторое время. Это какое-то проклятие, или дом Комаэды одарил его талантом
невезунчика?
Хинате с трудом удалось разлепить глаза. Он находился в чем-то наподобие подвала, сидел в одной футболке и шортах, и тут было очень холодно. Хаджиме попытался поежиться, но ему пришлось сдерживать болезненные звуки, чтобы не раскрыть своё бодрствование: верёвки были достаточно тугими для того, чтобы оставить после себя гематомы на слабом, непроснувшемся теле.
— Проснулся?
Юноша вздрогнул. Перед ним раздвоенной формой появился какой-то мужчина, а рядом с ним толпилось около четырёх мальчишек.
— Проснулся, — презрительно подтвердил один из парней. Он был полноват, и от него веяло показательным богатством, как и от всех присутствующих детей. Язвительно-ядовитый тон тут же резанул слух Хаджиме, заставляя снова и снова теряться в догадках о том, что он тут делает. — Он не особо… Похож на Абсолютную Надежду.
— Потому что я не он, — мрачно усмехнулся Хаджиме, исподлобья глядя на тех, кто его похитил. Старший мужчина злобно нахмурился.
— Не шути с нами. Ты думаешь, мы делали всё это зря? — мужчина провёл рукой по периметру подвала. Только сейчас Хаджиме заметил какие-то приборы, которые не внушали ему никакого доверия. — Ты не просто так здесь.
Хаджиме молчал. Ему с каждой секундой было всё более мерзко находиться здесь, и он лишь наблюдал за людьми, которые и делали атмосферу настолько тошнотворной. Мужчина спустя недолгое молчание продолжил говорить:
— Я, мы знаем о тебе многое.
— М, может, поведаете? — с издёвкой произнес Хаджиме. У него уже не оставалось сил терпеть этот цирк, — Зачем вам я? Я не вижу ни единой разумной причины, чтобы держать меня тут.
— Ты обладатель всех талантов. Тот, кто обладает лучшими талантами, нам и был нужен. Мы долго разрабатывали план, рисовали чертежи и рассчитывали каждую мелочь. И все это ради того, чтобы каждый смог обладать талантом.
— Что за чушь вы несёте?..
— Абсолютные стали слишком высокомерны. С каких пор они обучаются бесплатно в отдельном корпусе? Они — такие же люди, просто… Им повезло.
— Повезло? Хах… Какая же смешная шутка.
Мужчина выгнул бровь.
— Шутка?..
— Вы не понимаете, что хотите сделать. Вы собираетесь вселить людям таланты? В прошлый раз это закончилось инцидентом отчаяния.
— Но…
— Меня готовили к этому очень долгое время, и даже мое тело не смогло выдержать. Таким образом, вы только потеряете чувства. Вы станете куском мяса без эмоций, камнем. Никто из вас не сможет понести на себе талант, потому что ваши желания — жалкая попытка проявить себя в этом мире. Но вы ничего не стоите, и поэто…
Хаджиме ударили кулаком по лицу, заставляя его замолчать. Во рту появился привкус железа. Хината прокусил губу. Он с ненавистью и злой насмешкой посмотрел на мужчину.
— Вот видите. Вы ничего не стоите, потому что решаете всё одним насилием.
— Заметь, что эти дети, — мужчина показал пальцем на парней, которые все это время с наглой ухмылкой наблюдали за страданиями Хинаты, — смогли взломать систему защиты твоего жалкого папика.
— Он обложился так, будто кому-то нужен, — недовольно отозвался один из детей, презрительно цокнув, — Абсолютно бесполезный человек.
Хаджиме стиснул зубы. Они не имеют права… Не имеют права говорить
так о Нагито. Он не заслуживает такого отношения к себе. Нагито гораздо лучше всех этих людей, которые стоят тут. У детей перед ним нет будущего, у них завышенные ожидания к себе, и вскоре они упадут в пропасть реального мира и захлебнутся в страданиях. Мужчина же — всего лишь неполноценный мальчик, пытающийся залатать убытки прошлого высокомерием в настоящем, но ему никогда не удастся ничего добиться такими способами. Нагито не такой. Он не видел себя в будущем — но оно у него всегда было. Оно было прекрасно, наполнено надеждой и… Возможно, счастьем? Он был смертельно болен — но улыбался. Он обладал талантом — и считал себя ничтожнее всех остальных. Да, он презирал Хаджиме, и Хината должен презирать его в ответ…
Но он не может позволить каким-то отбросам говорить так
о его друге.
— Не смей говорить так о нем, — прошептал с яростью Хината. Его глаза горели красным от злости. Возможно, он о многом потом пожалеет, но… — Вы и в одном ряду не стоите рядом с ним.
— Ха! А то что? — другой мальчик рассмеялся ему прямо в лицо. Раздражает. Раздражает то, насколько же они глупы и необразованны, насколько сильно заблуждаются во всем. — Позвонишь папочке, чтобы забрал тебя?
— Только из-за денег сюсюкаешься с ним? Такой лициме-е-ер… Как же великий и прекрасный Изуру Камакура, абсолютная надежда, может быть такой отвратительной и лживой личностью?
Хаджиме молчал. Он медленно поднял голову. Перед ним стояло пять людей. Пять людей, которых он ненавидел сейчас большего всего на свете.
— Я не Изуру Камакура, — сказал он, чеканя каждое слово. Его глаза опасно горели зелёным и красным, даже сквозь линзы было видно, как в нем просыпается нечто страшное, выбиваясь наружу, будто лава из вулкана, —
Я — Хаджиме Хината.
***
Нагито винил исключительно себя. Ему было страшно, и он несколько минут просто вырывал себе волосы с корнем, едва ли сдерживая слезы, но после он кое-как успокоился. Адрес, данный Макото, был выучен чуть ли не наизусть. Комаэда боялся не успеть, боялся увидеть труп или что-то хуже. Боялся потерять Хаджиме. Ему было чуждо раньше это чувство — но ему прекрасно было знакомо чувство после смерти родного человека. Убийственное. Уничтожающее. Всепоглощающее. Возможно, Нагито было бы легче, если бы он хоть иногда
позволял себе плакать.
Он попросил таксиста приехать быстрее и так же быстро привести его с собой, и все это время его сердце предательски сильно билось. Он не взял с собой никакого оружия, никакой защиты — ничего; единственное, на что ему сейчас следовало полагаться, это его
удача. Оставалось только надеяться, что она не подведёт.
Когда такси остановилось у старого расшатанного дома, Комаэда без раздумий выпрыгнул из машины и попросил водителя подождать. Снег бил в лицо, но адреналин из-за страха согревал. Нагито вошёл в полуразрушенный дом и остановился.
Тут было тихо. Окна выбиты, половицы скрипят, потолки почти разложились, воняло гнилой древесиной. Нагито осмотрелся. Неужели он не тут? Его обманули? А что до Макото? Никто из его людей ничего не нашёл?
Постепенно дыхание усмирялось. Комаэда волновался, но старался думать рационально. Становилось ещё холоднее; он обхватывал себя руками и тщетно пытался согреться.
Внезапно Нагито вздрогнул от неожиданного звука, идущего откуда-то снизу.
«Подвал!»
Нагито начал судорожно поднимать каждый ковёр, и по итогу ему повезло: под одним из них было отверстие, ведущее куда-то вниз, закрытое плотной крышкой. Комаэда слегка дернул её, и крышка, чуть скрипнув, открылась. Внизу был непроглядный мрак, слышалось какое-то копошение, но оно было гораздо дальше, внутри. Деревянная лестница приглашающе тонула в темноте неосвещенного подвала, пугая и заманивая одновременно. Нагито сглотнул, ступая одними пальцами на ступеньки — благо, они были прочными и не скрипели. Нагито облегченно вздохнул и уже быстрее спустился в подвал, чувствуя ужасный запах сырости.
Эта комната была абсолютно пустой, по крайней мере, в темноте не было ничего видно. Пытаясь разглядеть хоть что-то, Комаэда чуть ли не глаз выколол, но в итоге достал телефон и включил фонарик.
В этом помещении было почти пусто, за исключением пары полок, на которых лежал какой-то мусор и сломанные приборы. Комаэда прошёлся по комнате взглядом и остановился на небольшой двери, расположенной на противоположной стене. Нагито медленно, осторожно продвигался вперёд; за железной дверью
были слышны неразборчивые звуки, чьи-то голоса, но понять, о чем они говорят, было невозможно. Абсолютный взялся за ручку, но тут же вздрогнул. Даже сквозь железо просачивался истошный крик, заставляющий что-то внутри болезненно сжаться, а потом замереть в опустошении.
Комаэда рывком открыл дверь. Тут было не так ярко, но гораздо светлее, чем до этого, и Нагито прикрыл глаза, чтобы не ослепнуть. Сердце предательски билось, норовя вырваться из грудной клетки и окрасить красным пол.
На полу лежали люди без сознания. Крови на них не было — вероятно, их всего лишь вырубили. Четверо детей и один мужчина постарше были в беспамятстве, а над ними возвышался
он.
Хаджиме стоял спиной, и все его тело вздымалось от каждого вздоха. Руки стёрты в кровь, но верёвки лежат на полу и на опрокинутом стуле, разорванные и уже непригодные ни для чего. Хаджиме весь дрожал, когда поворачивался. Комаэда впервые увидел его
таким.
Его глаза, один красный, другой зелёный, сияли одновременно и болью, и злостью, и жестокостью, и сожалением. И страхом, и немой мольбой о помощи. Хаджиме стоял в пол оборота к Нагито, а тот порицал себя за то, что не может элементарно протянуть руку. Всё тело будто бы парализовало: Нагито очень, очень хотел двинуться и спасти его от собственных страхов, но лишь смотрел на него с не менее сильным страхом в глазах. Нет, это неправильно. Нельзя показывать Хаджиме, что Нагито боится его, ведь это абсолютная неправда. Хината дрожащей рукой поправил челку на лбу, и в каждом движении проскакивала нервозность, страх. Он выпустил свои способности наружу. Теперь Хинате не остаётся другого, кроме как ненавидеть и бояться самого себя.
«Прости меня, Комаэда,» — подумал Хаджиме, грустно, с извинением улыбаясь, но слова можно было прочитать по едва движущимся губам. Ему хотелось вырвать отвратительную часть себя. Он ненавидел все те таланты, которые в него вселили неестественным путём. Всё это было неправильно, чертовски неправильно. Хаджиме отдал бы всё, лишь бы вернуться в то время, когда его заслуженно называли простым и жалким резервником и не придавали ему никакого значения. Не согласись он на этот идиотский проект, ничего бы не произошло. Не было бы инцидента отчаяния, он бы сейчас не стоял в полуобмороке перед Нагито и не просил у него прощения. За что?
За своё существование.
Разум постепенно покидал его, дух вылетал из тела, и оно совершенно потеряло все силы, падая на холодный пол. Лицо ударилось о бетон, губа и щека рассеклись и начали кровоточить.
— Хаджиме! — только после падения Нагито сумел оправиться от шока и одним шагом преодолел расстояние. Кровь. Почему у него течёт кровь? Что я сделал не так, почему он извинялся? — так думал Нагито, дрожащими руками стирая красную субстанцию с лица и марая собственные руки.
Он не обращал внимания на людей рядом, стараясь лишь пробудить Хаджиме. Он бил его по лицу, тормошил, звал по имени, но всё было тщетно. Комаэда поднял его на руки, с трудом из-за дрожащих конечностей донес Хинату до машины. Он всё ещё не просыпался.
— Пожалуйста, вызовите полицию, — кинул Комаэда в ответ на шокированный взгляд таксиста. — И пожалуйста, отвезите нас в больницу как можно быстрее. Я доплачу столько, сколько понадобится, только поторопитесь.
Голос предательски дрожал, моля исполнить желание, и таксист повиновался.
Колёса завизжали от неожиданного манёвра, и машина понеслась чуть ли не по встречке, игнорируя вмятины на дороге и кочки. Нагито держал за голову Хаджиме. Его раны кровоточили, но больше никаких серьёзных травм Нагито не увидел. Только руки были красными из-за верёвок и стёрлись в кровь. Комаэда отводил от них взгляд каждый раз, когда они попадали в поле зрения: больно было их видеть. Плевать, если те люди пострадали больше — абсолютно всё равно. Они виноваты во всем этом, и Комаэда не собирается оставлять всё так просто.
Таксист помог донести Хинату до больницы, и того тут же повели на обследование. Нагито сидел, стоял, ходил по полупустому коридору, уходил в туалет и умывал своё лицо и руки от чужой крови, после возвращался, и все повторялось. По его ощущению прошло несколько часов, и он пытался хоть как-то скоротать время, но оно будто нарочито медленно отсчитывало секунды, издевательски тикая стрелками часов. Наконец доктор вышел из кабинета, накидывая стетоскоп на шею.
— Он в обмороке, и мы не уверены точно, когда он очнётся. Но у него нет серьезных повреждений, так что жить он точно будет.
— Хорошо. — облегчённый Нагито вздохнул. Он помялся, продолжив, — Могу ли я зайти к нему?..
— Сейчас его перевезут в шестьдесят третью палату, можете сразу ее найти, а можете пойти за врачами, которые его отвезут.
— Спасибо вам. — Нагито от души пожал руку врачу, с благодарностью вглядываясь ему в глаза. — Я могу заплатить столько, сколько вам нужно…
— Не стоит, — мужчина добродушно улыбнулся, отказавшись от денег, — Во врачебном деле деньги — далеко не главное… — Он замолчал, качая головой, — Да. Простите, мне нужно идти.
Доктор ушёл, Нагито лишь проводил его взглядом и сел рядом с кабинетом, где осматривали Хаджиме. Через некоторое время его начали перевозить на каталке в палату. Нагито устало вздохнул, встал и поплёлся вслед за санитарами.
Он подождал, пока они уложат парня, и юркнул внутрь, едва доктора вышли. Хаджиме лежал с трагически-спокойным лицом. Его грудь вздымалась, никаких дополнительных трубок, помогающих дыханию, не было. Нагито был рад тому, что всё обошлось хорошо, но смотреть на него все равно было больно. Нагито присел на край кровати, безмолвно потрогал край одеяла. Хината не шелохнулся, когда до его плеча дотронулась рука. Нагито поджал губы, скрывая то ли слезы, то ли умилительную улыбку. Комаэда чувствовал в своей душе странный порыв прижаться к Хаджиме и обнять его, заполнить свою, его душевную пустоту, но не решался даже наклониться.
Нагито долго сидел рядом, поглаживая жестковатые, колючие волосы шатена и задумчиво смотрел в окно. Смеркалось. Зимой слишком рано становилось темно, оттого Нагито не сильно любил зиму: слишком холодно, темно и
одиноко. За окном чинно падали снежинки, танцуя вальс и заканчивая его где-то у подножия земли. И так тихо, почти неслышно билось чужое сердце в унисон с сердцем Нагито, которое стучало вместе с кровью прямо в ушах, агоническим шепотом говоря странные фразы и вводя в слепой диссонанс, покрытый болью и страданиями.
***
Микан попросили посмотреть за состоянием нового пациента под конец дня. Она уже запоздала: случайно уронила кучу бинтов, которые пришлось судорожно собирать по коридору. Шепча тихие извинения, пусть рядом никого и не было, девушка закинула в ближайшую пустую палату бинты и лишь один моток взяла с собой, добегая до нужной палаты.
Она ради приличия постучалась, но когда не услышала ответа, приоткрыла дверь. Сквозь плотные белые занавески-жалюзи просачивался темно-синий отблеск зимнего вечера. Цумики зашла, дала глазам привыкнуть к темноте и посмотрела на койку. Прямо рядом с больным сидел какой-то парень, который, очевидно, уснул прямо под боком пациента.
— М-молодой человек, вам следу…
Микан осеклась, едва осознала, кто перед ней. Но что они тут делают?..
Абсолютная на одних цыпочках подошла к парням. Она не сумела сдержать улыбки. Нагито чуть ли не свернулся комочком рядом с Хинатой и придерживал во сне его за плечо, хватаясь так, будто бы он был его последней
надеждой на…
Что-то. Микан не так хорошо анализировала людей, поэтому большего сказать не могла, но кое-что для неё всё-таки было очевидно.
Недолго думая, медсестра достала ещё одно одеяло с другой койки и ласково укрыла им белобрысого друга. Тот что-то беззвучно пробормотал, всхлипнул, но после замолчал. Микан грустно улыбнулась. Ей казалось, что что-то произошло, но ей не было известно, что конкретно. И ей бы хотелось просто помочь ему, им двоим… Но пока что единственное, что она могла сделать — это не будить Нагито, взять на себя все последствия и оставить Комаэду спокойно спать около Хинаты. Микан знала, что когда-то Нагито страдал сильной бессонницей — и в дни, когда снотворное не помогало, её друг выглядел примерно так же избито и устало, как и сейчас.
Микан душой чувствовала: она не сможет дать того тепла, что даёт Хината, если она сейчас разбудит Комаэду. Он действительно заслужил хорошо отоспаться.
Микан пустила все на самотёк, ведь всё равно Нагито потом проснётся. Она поправила одеяло напоследок, оглядела комнату. Главное, чтобы с самого утра солнце не разбудило Комаэду. Девушка напоследок посмотрела на них из-за щелочки в двери. Спят. Даже не проснулись от шума, который она тут натворила. Губы девушки неосознанно дрогнули, приподнимаясь вверх, — ну не могла она смотреть на них без улыбки! — а потом она закрыла дверь, постояла немного в раздумьях и ушла в другую сторону забирать бинты из пустой палаты.
