***
Москва, 2012 год
POV Михаила. Я почувствовал на своей шее холод острого железа, чуть не задохнулся от ужаса и проснулся. Блять… Никак не могу отдышаться, хриплю, как будто на меня накинули удавку. Приснится же такая дрянь! Я нащупал на тумбочке сигареты и зажигалку, схватил их и закурил прямо в кровати. За всю жизнь мне снилось много кошмаров, и не только снилось, чудовищные галлюцинации являлись в разного рода угарах, но такого реалистичного сна не было никогда. Я как будто на самом деле видел этот грязно-серый лондонский снег, вдыхал сырой воздух тюремного каземата, всматривался в пасть толпы… Чёрт… Лишь спустя минут десять сон начал отпускать, отдаляться, я немного пришёл в себя и осмотрелся. Пустые бутылки, скомканная простыня… А где Олеська? Вроде же мы… Да, мы классно трахнулись, а потом… Разругались, что ли?***
— Ну скажи, скажи, ты хоть немного любишь меня? — наверное, на весь этаж кричала Олеся. Михаил молча лежал на диване, он открыл наконец-то пиво и, прищурившись, делал небольшие глотки, ощущая на языке горький привкус хмеля. — Миша! — не умолкала Олеська. — Ну чего ты орёшь? Чё надо-то тебе? — наконец ответил он, убирая с лица пряди волос. — Я нихуя не твой принц на белом коне. Если что-то не нравится — дверь открыта, блять. — Не любишь, значит… — вздохнула девушка. — А кого ты вообще любишь? — Не твоё дело, — лениво ответил Миха, но ему уже начал надоедать этот бессмысленный разговор. — Ну знаете, Михаил Юрьевич, я вам не шлюха, — оскорбилась вдруг Олеся. — Я лучше пойду. — Да вали ты куда хочешь. Ну почему, блять, вы все такие? Нахуя всё усложнять? — А ты уж больно простой, — не осталась в долгу Олеська. — Что же тогда ты не с Князем? — Чё, блять? — приподнялся на локте Миха и бросил на неё испепеляющий взгляд. — А то. Думаешь, никто не знает? — девушка, которая уже было открыла дверь номера, захлопнула её и вернулась. Её так и тянуло на скандал. — О чём? — нахмурился Михаил. — О ваших «отношениях», — Олеська показала в воздухе знак кавычек. — Скандалы, интриги… Горшок помрачнел ещё больше, медленно встал и схватил ойкнкувшую Олесю буквально за шкирку. — Пошла вон, — тихо прошипел он, выставляя девушку за дверь. — Ты ничего не знаешь. Дверь закрылась, а Олеська сразу же пожалела о сказанном. Она ведь правда ничего толком не знала, слышала один разговор да пособирала по углам разные сплетни. «Блин… Нехорошо как-то вышло. Это всё дурацкий алкоголь… Стоит немного перебрать, и меня несёт не в ту степь…» — бормотала себе под нос Олеська, медленно бредя по коридору, едва освещенному ночниками. POV Михаила. Да, точно, она там что-то наплела про Андрея, и я её выставил. Выставил, допил пиво, потом ещё что-то выпил… И вот, видимо, уснул. Блять, а который вообще час? Еле нашёл телефон, он почему-то валялся под кроватью. Четыре утра… Надо дальше спать. Я лёг, но сон как рукой сняло. Попялился немного в потолок, а потом не смог остановиться и задумался об Андрюхе. Я понял, на что намекала Олеська, упоминая скандалы. Это было, наверное, в середине сентября. Андрей заявился в театр, бухой в стельку, и с порога, едва завидев меня, начал пластинку, типа, вернись, я всё прощу. Ну, слова, конечно, были другими, но смысл точно этот. Я сцапал его и утащил в гримёрку, но до этого момента мы уже успели словить на себе десятки взглядов, в основном недобрительных. Пьяный Андрей, особенно пьяный таким странным образом, что считает себя трезвым, — это смешно, на самом деле. И страшно, потому что у него срывает все тормоза добропорядочности, и он несёт всё, что приходит в его голову. А в башке у него такой кавардак, что, блять, сам чёрт ногу сломит. Ещё в тот день, как назло, я сам был как стёклышко, даже пива не пил, и блистал ясностью рассудка. Потому что подшился недавно. А трезвый пьяного никогда не поймёт. Это просто два разных мира. Я даже проникся к Андро сочувствием тогда. Ведь обычно это он терпел меня во всяких разных неадекватных состояниях, или мы оба были на алко-волне. Ну и, короче, Андрей толкал в ту нашу встречу разную чушь, просил, чтоб я вернулся, а я отвечал, что это он сам съебался, я-то никуда не уходил, и со стороны это, наверное, напоминало разговор двух поссорившихся возлюбленных. Но я клянусь, ничего такого между нами никогда не было! Да, я люблю Князя, как друга, брательника, родственную душу и всё такое. И на этом, блять, всё. Нет, точно всё. Без всяких но. Однако слухи разные противные ползли и ползут. О чём только люди думают… Не, мне-то вообще насрать, слишком охуевшие и в табло получат, а вот Андрюху, мне кажется, это всё как-то задевает. Но вообще я не об этом. Мы просто тогда слово за слово разосрались вообще капитально. Сначала Князь начал опять залупаться за тексты, я чуть было не брякнул, чтоб он забирал их нахуй все себе, а я буду играть не песни, а одну музыку. Потом Андрюха перешёл на другую нашу вечную тему. Он узнал откуда-то, что летом я экспериментировал с метадоном, потому что пару раз сорвался опять на герыч. А метадон попроще, и это вообще врач посоветовал, заместительная, блять, терапия. А потом осенью, когда «Тодд» конкретно так затянул меня, я вообще со всем завязал. Закодировался. А Княже начал свои нотации читать. Причём бухущий, такой, блять, праведник, я не могу. Я заебался, даже слушать особо не стал. Отвёл его к служебному входу, и скатертью дорожка. Ну и с того дня мы больше вообще не общались. А хули. Я звонить ему не собираюсь. Ну и он мне. Жалко, конечно, столько лет дружбы коту под хвост. Но, сука, а смысл жалеть… Под эти мысли я вроде задремал, и вдруг опять почувствовал холод на шее и ухмыляющийся взгляд прячущегося в толпе Тодда. Быстро проснулся и сел. Дурное решение пришло мгновенно. Мне нужно в театр. Срочно. Сию минуту. Блять, ключей нет. У кого же могу быть? У Галины, наверно, есть. И она меня поймёт. Наверно. Хватаю телефон и набираю номер. Гудки. Четыре, пять, шесть. Наконец, сонный голос: — Алло. Миша, ты, что ли? Что с тобой? — Галь… Всё в порядке. Просто… Поедем со мной? Мне очень надо в здание театра. — Горшенёв, ты нормальный, вообще? Пять утра! — Галя… Потом объясню, но мне очень надо! — А до восьми часов нельзя подождать? — с надеждой спросила она. — Придёт охранник, всё откроет. Наверно, я так тяжело и обречённо вздохнул в трубку, что Галина уступила, скорее всего, с видом «что взять с безумца» и сказала, чтоб я к ней приехал и взял в прихожей ключи. Я так и сделал, выслушав бурчание от сонной Гали, по поводу бессонницы и моего не слишком трезвого вида, ничего не ответил на её недоуменные вопросы, и вот, теперь стою в гримерке. В здании тишина, здесь нет абсолютно никого, даже ночного сторожа. Невыгодно его держать, в случае чего, есть сигнализация и группа быстрого реагирования. Я, блять, чуть не забыл снять сигналку, сунулся было сразу к замку, но вовремя одумался и нажал кнопку на брелоке. Тишина гнетущая, как в хуевом сне на площади. Ой, бля, какой же я дурак. Зачем я сюда пришёл, что я ищу? Кого? Суини Тодда? Смешно даже… Я несколько раз с силой закрыл и открыл глаза до размытых цветных пятен перед ними, поморгал, а потом шагнул к зеркалу во весь рост. Отражение как отражение… Или?.. Не может быть… Это он. Пиздец. Почему я так решил? Да потому что я в обычной одежде, куртка, которую так и не снял, черные джинсы. А чувак в зеркале — в холщовой серой рубахе. И он смотрит на меня. Он — живой. Я замер, а потом не придумал ничего лучшего, как сказать: — Тодд, блять, не может быть… На что отражение мне ответило. Ответило, блять, человеческим голосом и на русском, мать его, языке. — Ну, здравствуй. Вот мы и встретились. Ты же хотел стать мной? Дар речи меня покинул, видимо, надолго. Первой мыслью было вообще сбежать отсюда куда подальше. Второй — обратиться за медицинской помощью, и, скорее всего, в психлечебницу. Третьей — что это белая горячка. Хотя вроде я не так уж много и выпил. А отражающийся Тодд вдруг тихо сказал: — Помоги мне, а? Раз уж ты вытащил всю эту историю снова на свет. Видя, что я не отвечаю, он немного помолчал, потом вздохнул и шепнул, достав откуда-то бритву, лезвие которой зловеще блеснуло в тусклом свете: — Ну что ж, тогда придётся по-плохому, — и исчез. В зеркале я опять видел лишь себя, как и положено. Видок у меня был, конечно, прихуевший. — Эй, — вдруг неожиданно для самого себя позвал я нерешительно. — Ты куда делся? Чёрт… Я коротко выдохнул и сел на стул. Сегодня спектакль. А мне, честно признаться, как-то не по себе играть. Что это было? Галлюцинация? Я вдруг вспомнил, как когда-то давно с Реником и Князем мы разгоняли эту тему. Про то, кто из нас чья галлюцинация. Может, позвонить Андрею? Несмотря на его неуёмную фантазию, что проявляется в текстах и рисунках, человек он здравомыслящий. Впрочем, как и я. Но… Со мной, блять, только что разговаривал Тодд. Я немного посидел, стараясь хоть что-то понять, и вдруг догадался сопоставить слова Суини и мой сон. Вышла какая-то совсем нехорошая хрень. Мысли никак не хотели приводиться в порядок, поэтому я решил, что пофиг же, где именно грузиться, дождался утреннего охранника, который посмотрел на меня, как на привидение, оставил ему ключи и ушёл.***
— Ну и где он? — уже заметно нервничал режиссёр, пытаясь хоть что-то узнать у Ренегата. — Угораздило же меня связаться с вами… — Придёт, — стараясь быть спокойным, отвечал Ренегат. Он и сам не знал, куда подевался Горшок. Несмотря на то, что Миха часто опаздывал, в театр он всегда приходил вовремя. Самым простым решением было позвонить на мобильный, но тот откликался механическим голосом, сообщая, что владелец телефона вне зоны действия сети. Спектакль чуть сдвинули, Александр отправился курить, и, когда больше ждать было уже нельзя, Михаил Юрьевич соизволил появиться. Реник было обрадовался, но тут же радость его поутихла. — О, Лосище, здорово. Дай сигарету? — приветствовал его Горшок. — Миха, что за хрень? Где тебя носит, это раз. Какого хера ты приходишь на спектакль, извини меня, бухой? — разразился Леонтьев тирадой, но сигарету всё же дал. — Моё дело, не лезь. Никто ничего не заметит, — затянулся Миха. — Ну-ну. Ладно, иди, все тебя же только ждут, — сказал Ренегат, а когда Мишка ушёл, завистливо добавил себе под нос, кивнув в сторону воображаемых зрителей: — Может, и не заметят. Тебе они всё позволяют. И прощают. Чёрт знает, почему. Михаил ввалился в гримерку, взглянул в зеркало: — Ну что, дорогой Суинни. Вот и я. Отражение, естественно, молчало, а девушка-гримёр смотрела на Миху с нескрываемым ужасом. — Ну чё смотришь? Давай, работай. Да не боись, не сошёл я с ума, — успокоил её Михаил и слегка зловеще прибавил, — наверное. Миха всё-таки не рассчитал свои силы. Движения путались, реплики вылетали у него из головы, он заменял их своими фразами. Режиссер и его помощники закатывали глаза, бо́льшая часть зала ревела от восторга, музыканты краснели, массовка тихо посмеивалась. Во время небольшого перерыва, когда обоим не надо было быть на сцене, Ренегат, по просьбе Яхи, который был привязан к гитаре и не мог уйти, вытащил Горшка в коридор. — Мих, ты что творишь? Прекрати позориться. Какой это нахуй Тодд, если из тебя так и прёт пьяный Горш? Михаил ухмыльнулся, странно сказал: — Тодда, значит, надо? — и ушёл. Вообще-то он просто хотел покурить, и пошёл вдоль гримерок по коридору к черному ходу, в уличную курилку. Свет почему-то не горел, всё было в полумраке. Коридор стал как будто длиннее. Запахло сыростью, как в каземате из сна. Миха вздрогнул, ускорил шаги. Наконец, он дошёл до двери. Слева висело огромное зеркало, которое он раньше не замечал. Машинально бросив туда взгляд, Михаил вновь увидел Тодда, который вдруг шепнул: «Пора!» Мишка тряхнул головой, толкнул дверь и оказался на улице. Он пошарил по карманам брюк, но сигарет не было. Миха оглянулся по сторонам, в надежде стрельнуть сигарету, и оторопел. Кругом были серые невысокие здания, а по дороге, вымощенной булыжниками, проехал конный экипаж. В воздухе разливалась мелодия башенных часов. И это были совсем не московские Куранты. Миха прислушался и понял, что это лондонский Биг-Бен. Он резко развернулся, но здание театра растворилось в воздухе. Горшок замер, а потом демонически расхохотался на всю английскую чопорную улицу: — Сука, Суини! У тебя получилось… Он оборвал смех, схватился за голову и сел прямо на тротуар.