Москва, 2012 год.
Тишину небольшой старенькой квартиры неожиданно нарушила мелодия будильника на мобильном телефоне, сначала тихая, но вскоре гремящая барабанами на всю катушку. Олеся, чуть-чуть приоткрыв глаза, нащупала телефон и смахнула уведомление. Сегодня она никуда не хотела идти, просто забыла отключить будильники. Спать хотелось ужасно. «Ах, блин, такой сон прервался…» — выдохнула Олеська. Ей снились влажные поцелуи, жаркие объятия, прикосновения, от которых бросало в дрожь. Только… Это был не Мишка. Это был Тодд. Жёсткий, властный, непокорный, почему-то он представлялся ей именно таким. Олеся перевернулась на бок и наткнулась на широкую мужскую спину. Стоп… Неужели это не сон? Олеська прижалась щекой к тёплому телу, руками, чуть касаясь кожи подушечками пальцев, стала гладить грудь, живот. Мужчина выдохнул и перевернулся, сладко жмурясь. Олеся попыталась разглядеть его лицо, но тут снова зазвенел будильник. Девушка резко вскочила. Никого. Лишь она одна и брезжащий в окне рассвет. «Чёрт… Опять сон во сне…» — Олесе часто снилось такое безобразие. Вроде просыпаешься, но это пробуждение тоже оказывается сном. Олеська тряхнула головой, ущипнула себя за руку. Так и с ума сойти можно. Нет, вроде всё по правде. Олеся вспомнила про древнего мудреца, который увидел сон про бабочку и надолго завис, рассуждая, кто из них кому снится, и рассмеялась. Хотя, в свете последних мистических событий, смешного было мало. Олеська четко осознавала, что теперь боится верить своим ощущениям. Всё, что долгое время казалось настоящим, легко могло оказаться лишь призрачным видением, и наоборот, зеркальное отражение, выдуманный герой мог стать абсолютно живым человеком. В театре поговаривали, что Горшок то ли лечится, то ли просто отдыхает в каком-то санатории. Олеся прекрасно понимала, что речь идёт не о Михе, а о Тодде. Мишка до сих пор не вернулся, он застрял в том мире. Надолго ли? К чему всё это приведёт? Образ Михаила в сознании Олеси крепко переплелся с Тоддом, и, положа руку на сердце, она сама толком не понимала, что она хочет, и кто ей нужен. Но всё чаще ей снился Суини, одна его рука ложилась на талию, поднимая жаркую волну, а другая отрезвляла холодом острого лезвия у шеи, однако Олесе уже не было страшно. «Кораллово-алый браслет мне на прощанье подари…» Олеська, чувствуя странную щемящую боль в груди, выпила крепкий утренний кофе, как всегда, с сигаретой вместо еды, а потом неожиданно решила разузнать, где находится санаторий. Ей в этом помог Ренегат, по телефону он объяснил, как туда добраться, но честно предупредил, что Князь очень настаивал, чтобы никто из знакомых туда не ездил. «Я вообще думаю, это вовсе не санаторий, а какой-нибудь реабилитационный центр», — поделился своими догадками Леонтьев. Олеська поняла, что все странности того пятничного вечера они списали на Михину зависимость, ведь его пагубное пристрастие ни для кого не было секретом. Впрочем, так было лучше для всех, никого не мучили ненужные вопросы. Санаторий находился в одном из подмосковных поселков, и Олеся решила, что лучше ехать на электричке, чтобы не собрать все предпраздничные километровые пробки. Вагон попался старый, до жути холодный, и, сойдя на перрон и кутаясь в мех на воротнике пуховика, Олеся чуть было не пожалела о своём решении. «Зачем только меня сюда понесло…» — проворчала она, огляделась и замерла от красоты зимнего лесного бора. Сосны посеребрились инеем и сверкали в лучах зимнего солнца, морозный воздух был свеж, прозрачен и так зво́нок, что любые звуки: стук дятла, скрип шагов, — разносился на много метров вперёд. Олеська вдохнула хвойный запах, улыбнулась лыжникам в разноцветных костюмах и бодро пошагала к воротам санатория. Суини сидел один в комнате, он разобрался с устройством телевизора и теперь бездумно щёлкал каналы, уже устав от их яркого безумия. В мыслях он был далеко в Лондоне, представляя себя то за спиной ненавистного Судьи, истекающего кровью, то в сыром и холодном тюремном каземате, а то празднующим Рождество вместе со своей семьёй. Как было бы здорово, они все вместе сидят за праздничным столом, делятся подарками, живая счастливая Бэтти, красивая, уже почти взрослая Элиза… Тодд зарычал, как раненый зверь, бессильно стукнул кулаком по подушке. «Проклятая ведьма! Лучше бы я остался там, у себя. Я бы в любом случае добрался до Судьи. А теперь я здесь… Чёртов Михаил всё испортил…» Тодд в который раз за эти дни бросился к зеркалу, но что толку было в него смотреть. Все чары старухи исчезли и разрушились вместе с осколками. Надо было искать другой способ, и срочно, но Суини не знал, как. Он схватился за голову, запутав пальцы в длинных волосах, с силой дёрнул их, в потом в отчаянии лёг на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Дверь вдруг без стука открылась и в комнату, будто тень, скользнула Олеська. Она посмотрела на Тодда, на его напряжённые плечи, и ей вдруг стало нестерпимо жаль Суини, она будто физически ощутила его отчаяние. Ведь если хорошо подумать, у Тодда в жизни не осталось ничего, кроме воспоминаний и бесконечной жажды мести. Не в силах удержаться, Олеська села на край кровати и положила свою ладонь на его широкую спину. — Кто здесь? — спросил он, поворачивая голову на бок и норовя встать. — Это я, Олеся, — тихо ответила девушка. — Лежи, не вставай, не нужно. — Зачем ты пришла? — немного удивлённо спросил Суини и всё же сел. — Я… — Олеся растерялась. Не могла же она сказать, что это был внезапный, неподдающийся объяснению порыв, жгучее желание увидеть… А кого увидеть? Самого Тодда или Мишу в нём? — Ну что же ты молчишь? — Суини вдруг довольно грубо схватил её за шею, тяжело сомкнув пальцы сзади. Олеся испугалась, но лишь слегка, она почувствовала силу его прикосновения и всё поняла. Ей был нужен именно он. Тодд пристально посмотрел в её глаза и ослабил хватку. Он тоже что-то понял и спросил: — Ты пришла ко мне? — Да… Именно к тебе, — подтвердила Олеся. — Ты всё равно ничем не поможешь… — вздохнул Тодд и совсем убрал руки. — По крайней мере, ты будешь не один, — вкрадчиво сказала Олеся. — Разве у тебя нет семьи, друзей? Зачем я нужен тебе? Заменить его? — грустно усмехнулся Суини. — Ты сама говорила, мне не место в вашем мире. А может, у тебя есть какой-то коварный план мести мне? — У кого что болит… — вздохнула Олеся. Он не верит ей. И это логично, почему она решила, что Тодд встретит её с распростёртыми объятьями. — Нет у меня семьи. У меня вообще никого нет. Так же, как у тебя. Пойдём, погуляем по лесу, там классно. И я расскажу про себя. Если ты, конечно, хочешь. — А пойдём, — согласился Суини. Они долго гуляли по узким, местами почти неутоптанным тропинкам, не обращая внимания на холод. Олеся делилась с Тоддом историей своей жизни, которую до сих пор никому не рассказывала. Детство Олеськи пришлось на тяжёлые годы, менялась страна, менялись люди, устоявшиеся нормы морали, нравственности и человечности рушились, не выдерживая царящей везде власти денег и силы. Но, впрочем, маленькая Олеся этого не замечала, она счастливо жила с мамой и папой, ходила в садик, играла на детской площадке с друзьями и беззаботно радовалась жизни. Всё изменилось, когда её отец, молодой перспективный инженер Дмитрий, решил заняться бизнесом и открыть свое дело. Честный и справедливый, он не стал прогибаться под бандитов, серьёзно поссорился с какой-то криминальной группировкой, и всё потерял. Самым неприятным было то, что он должен был им много денег. И однажды, когда мать Олеси, проводив дочь в школу, шла на работу, к ней подошли какие-то наёмные мерзавцы, усадили в чёрный шестисотый Мерседес, один из символов лихих девяностых, и увезли в неизвестном направлении. Потом начались телефонные звонки с угрозами и требованием срочно вернуть долг с процентами. Дмитрий не смог достать нужную сумму, и женщина бесследно исчезла. Вот тут и начался настоящий ад. Олеся не понимала, что происходит, ужасно скучала по маме, а отец будто сошёл с ума, беспробудно пил, потом связался с другой бандой и в итоге погиб в какой-то стычке, пытаясь отомстить за жену. Олеська осталась совсем одна, за ней пришли бездушные деревянные тётки из органов опеки и забрали в детский дом. Чтобы хоть как-то заполнить черную пустоту в душе, Олеся стала играть в самодеятельном театре, и достигла там неплохих успехов. После выпуска она поступила в театральное училище, но потом карьера актрисы как-то не задалась, она играла разные роли второго, а то и третьего плана, и не знала, как жить дальше. Хорошо хоть родительская квартира сохранилась и по праву досталась ей. Днём Олеська пытала счастья в театре, а потом зависала в ночных клубах. Ей не нравились сверстники, она почему-то всё время выбирала для встреч мужчин, которые были значительно старше. Может быть, подсознательно она так искала внимания, недополученного в детстве от родителей. Ничем хорошим такие отношения не заканчивались, избранники Олеськи в основном были женаты, или, напротив, являлись убежденными холостяками. Частые интрижки, пьянки… Однажды утром Олеся поняла, что больше так жить нельзя. Она стала казаться самой себе всего лишь старой потрепанной вещью. Олеська забросила клубы, стала усиленно заниматься актерским мастерством и сценическим вокалом. — А летом, — рассказывала она сосредоточенному Тодду, — я услышала про кастинг в зонг-оперу, и решила попробовать. Ты понимаешь, меня поразил сюжет, в нем есть что-то, похожее на мою жизнь, на жизнь моих родителей. Ведь так? — Так, — кивнул Суини и неожиданно сказал — Натерпелась ты, бедная девочка… — Ты же сейчас не только обо мне? — догадалась Олеся. — Ты думаешь о своей дочери… Ты хотел бы найти её? — Конечно. Но чёртов сценарий… Как его изменить? — Мы придумаем что-нибудь, Суини, — горячо и убедительно сказала Олеська. — Главное, помни, помни о том, что девушка, которую ты встретишь — твоя дочь, а не призрак жены. — В этом и сложность… — вздохнул Тодд. — Если я выйду играть спектакль — я всё забуду. Так положено законами театра… — Значит, надо найти способ вернуть тебя в твой Лондон раньше. Но… Ведь план провалился? Ты вернёшься, убьёшь Судью, а тебя посадят… И ты опять не сможешь быть вместе с дочерью… — Не посадят. Я оставлю Судью в покое, заберу дочь и уеду, — остановился Тодд и схватил Олесю за плечи. — Только помоги мне! — Ты врёшь, — печально сказала Олеська. — Месть для тебя важнее. Мой отец… Он тоже не думал обо мне, когда мстил… Суини задумался и прислушался к себе. — Наверное, ты права… И как же быть? — Ничего не поделать… Что должно случиться — то случится всё равно… — выдохнула Олеся. — Я помогу тебе. Ты скажи, как? — Я не знаю сам… — признался Тодд. — Значит, нужно подождать, и решение всё равно придёт, — успокоила его Олеся и взяла за руку. — Поедем со мной в Москву? — Но… Я обещал Князю… — Плевать, — жёстко сказала девушка. Тодд немного помолчал, а потом спросил: — А как же Михаил? Ты так переживала за него. — Не знаю… Когда я увидела его, мне показалось, что он — мой человек, что с ним всё будет по-другому, всерьёз, хоть он и предупреждал меня об обратном. А я не верила, я все надеялась… Но он не любит меня… Я опять оказалась всего лишь игрушкой для развлечений, — глядя вдаль на полыхающий среди стволов сосен закат, с болью сказала Олеся. — Мне не нужно такое. Но он хороший человек. Его надо вернуть обратно. — Он вернётся сам, — вдруг сказал Тодд. — Откуда ты знаешь? — Чувствую. Он там даром времени не теряет. Уже смеркалось. Олеся с Тоддом вернулись в санаторий, Суини собрал вещи и они поспешили на электричку. В тряском вагоне теперь уже он рассказывал ей свою историю, какие-то моменты, о которых даже не упоминалось в спектакле. Он говорил о тяжелейших годах австралийской каторги, работе в каком-то карьере на невыносимой жаре, о чувствах, что он испытывал, о бессонных ночах. Тодду с превеликим трудом удалось остаться человеком, вернуться домой, в родную Англию, но что ждало его там… — Бедный, бедный Суини… — прошептала вдруг Олеся слова из спектакля, но даже не заметила этого. Она искренне, от всего сердца жалела его. — Я сам не лучше Судьи, — вдруг глухо сказал Тодд, глядя в тёмное окно электрички. — На моих руках та же людская кровь. — Нет, Суини, нет! — воскликнула Олеся и прижалась к нему. Он положил руку на её плечо и замолчал, задумался о чём-то. А Олеся тихо млела в его объятьях, ужасалась самой себе, но хотела быть только с ним. Казалось, что всю жизнь она искала именно этого человека и вот теперь нашла.***
Лондон.
Мик сидел на чердаке и с интересом наблюдал в окно за двумя собаками, что бегали по двору. Ночью подсыпало снега, и за животными оставались замысловатые цепочки следов. Одна собака была большой, почти чёрной, гладкошерстной, с загнутым хвостом, а другая — маленькой, белой и лохматой. Но видно было, что они дружат. Собаки не задирались, а будто играли в догонялки и весело носились туда-сюда по двору. Майк вздохнул. Наверно, Эндрю ещё не скоро сможет бегать, а ведь так было бы здорово вместе с ним выскочить на двор, погоняться с весёлыми собачонками, а потом, дурачась и смеясь во весь голос, изваляться в белом снегу. «Ну ничего, ещё успеем, — подумал Мик. — Главное, что Энди начал поправляться». Он уже забегал к другу с утра и узнал, что температура пришла в норму, отёк на ноге почти исчез и вообще, самочувствие улучшилось, лишь только был начат курс антибиотиков. Мик очень хотел поделиться с Энди всеми новостями, но рядом всё время были то отец Эндрю, то его мать, то приехавшая на Рождество тётка, и поговорить не удавалось. Мик даже не мог привести с собой Мишу или Андрея, это вызвало бы много вопросов. Вот так и выходило, что Мика распирало от невысказанных эмоций, а Энди изнывал от скуки и любопытства, но оба ничего не могли с этим поделать. Было 24 декабря, наконец, наступил долгожданный рождественский сочельник. Мик пришёл на чердак, чтобы немного побыть одному и определиться с подарками. Он давно решил, что подарит Энди набор цветных карандашей и обычный кулёк со сладостями, но теперь оказывалось, что надо бы подарить подарок и Мэри, подружка, всё-таки, и Ватсону, чтоб поблагодарить за Энди, и, конечно, Князю и Михе. «Что же дарить-то?» — никак не мог придумать Майк. Денег у него было немного, а фантазия работала со скрипом. Ещё немного подумав, он решил наконец, что Ватсона можно поздравить просто на словах, а друзьям сыграть что-нибудь своё на гитаре, тем более, как он понял, они Рождество не признают, потому что в Бога не верят, и вообще в их России с размахом принято отмечать лишь Новый год. Мик быстро спустился с чердака и пошёл в город. На одной из ближайших улиц он встретил Князя. — Привет, дядя Андрей, — заулыбался Мик. — Здоро́во, — протянул ему руку Андрюха. Он до сих пор каждый раз вздрагивал, как видел Мика. — Вы всё ещё боитесь меня? — рассмеялся Майк. — Не боюсь. Просто не верю своим глазам. Жалко, у меня нет с собой фотографий. Я б тебе показал. Ты же вылитый Горшок. — А почему у Миши такое прозвище? — Из-за фамилии. Для панка это был идеальный вариант. Но сейчас оно ему уже не нравится. Перерос его, видно, Михаил Юрьевич, — засмеялся Андрей. Его немного отпустило, он почувствовал себя более свободно. Рядом с Миком он будто сам опять становился подростком, безбашенным и беззаботным. — А почему вы один? — продолжал любопытствовать Майкл. — Решил погулять в одиночестве. — Вы… Вы не поссорились? — с тревогой спросил Мик. — Да нет. Просто Миха там помогает Ловетт, она просила его. Я решил не мешать, — засмеялся Андрей. — И он согласился? — не поверил Мик. — А то. Он к ней неровно дышит… Только ничем хорошим это не кончится, — развел руками Князь и сменил тему: — Как Эндрю? — Лучше. Так странно всё… — задумчиво сказал Мик. — А расскажите ещё про будущее? Что там есть интересного? С разговорами дошли они до рынка, там Майк попрощался и нырнул в какую-то празднично украшенную лавку, а Андрюха пошёл, куда глаза глядят. Миха с трудом отпустил его одного и буквально умолял не пропадать. Это было так непохоже на Горшка, что Андрей не стал стебаться и обзывать его параноиком, а спокойно пообещал вернуться к вечеру. Князь хотел посмотреть на город, на людей, тем более перед праздником, когда лондонцы, веселые и миролюбивые, покупали подарки, угощения, продукты к праздничному столу. Андрюха подарков дарить никому не собирался, хотя немного денег, выпрошенных у Ловетт, лежали в его кармане. Князь просто ходил, бесцельно рассматривал детские подарки старинного вида и вспоминал дочку. «Не можем мы с Мишкой тут застрять навсегда… Как же наши дети…» — задумался он и чуть не схватился за голову. Куда только их занесло… Керосиновые лампы, газовые фонари, лошади, кареты… Безумие, да и только. Случайно Андрей зацепился взглядом за винный магазин. «Во, а это мне подходит. Чем не подарок. И Михе понравится», — решил Князь и зашёл в тёмную, почти не освещённую лавку, больше похожую на погребок. Стены с самого верха и до пола были уставлены бутылками с самыми разными напитками. Андрюха выбрал традиционный виски и не менее традиционный для англичан, но Князю почти незнакомый эль. Довольный покупкой, Андрюха в шутку спросил у добродушного с виду продавца: — Эй, приятель, а нет ли у тебя какого-нибудь волшебного зелья для путешествий во времени и пространстве? — Любая бутылка, если выпьешь лишнего, — расхохотался хозяин лавки. Андрей посмеялся вместе с ним, хотя самую каплю расстроился. «Ну я и дурак. Чего я ждал? «Гарри Поттера», видно, пересмотрел…» — сам себе сказал Андрей. Он забрал увесистые бутылки и медленно побрёл к выходу с торговой улицы. На полпути Князь услышал собачий лай и шум драки, который не спутать ни с чем. Он шагнул в сторону звуков и на небольшом пустыре заметил ожесточенную потасовку между подростками. Рядом прыгал и громко лаял крупный чёрный пёс. Один из пацанов поднялся, сбросив с себя по крайней мере троих нападавших. Андрей пригляделся и понял, что это Мик, растрепанный, с разодранным рукавом и разбитым носом, глаза его полыхали праведным гневом. На руках он держал ещё одну собаку, поменьше. Она, когда-то белая, сейчас была измазана чем-то тёмным. — Не трожьте её, — кричал Мик, и голос его срывался. — Она тоже живое существо. Зачем вы издеваетесь над ней? — Отдай собаку. Это мы её нашли, — к нему бросились и грубо стали вырывать животное из рук. Черный пёс пытался помочь, но, видимо, был слишком добрым и не мог кусать людей, он только беспорядочно прыгал и всех ронял. Андрюха резко шагнул и отвесил подзатыльник первому, кто попался под руку. — А ну, пошли все отсюда нахуй! Когда пацанва разбежалась, Князь спросил у нахмуренного Мика: — Что случилось? — Да эти придурки… А вы зачем вмешались? Я бы сам разобрался, — он вытер нос, размазав кровь по всему лицу и нагнулся. — Блять, весь кулёк разорвали. Это ж подарок был… Князь сел на корточки рядом с ним, положил руку на плечо и потрепал за ухом собачонку: — Я не мог пройти мимо. Так что случилось-то? — Да вот — поймали собаку и измазали то ли дёгтем, то ли мазутом, хрен разберёшь, — ответил Мик, смахивая злые слезинки. К нему подошёл черный пёс, ткнулся в щеку мокрым носом, а потом стал облизывать пострадавшую собачку. — Ясно. Пошли, — встал Князь. — Куда? Вот что, блять, за люди... И Рождество им ни по чём, - вздохнул Мик. — К нам, - ответил Андрей. - Отмоем тебя и её. И купим другой подарок. Это же для Эндрю? — Не надо. У меня больше денег нет, — гордо отказался Мик. — Найдём. Давай, вставай, защитник животных. И ты с нами, куда ж тебя девать, — свистнул Андрей чёрную собаку, которая радостно завиляла хвостом.***
POV Михаила. Сижу, как дурак, и перебираю ёлочные игрушки. Вот делать-то мне больше нечего, готовиться к Рождеству в выдуманной стране. Хотя, вообще-то даже интересно, что тут на ёлку раньше вешали. Ловетт достала где-то огромную ель, которая еле влезла в дверь, а мне пришлось её ещё тащить и устанавливать. Надо вот оно мне… Лучше было б смотаться в город вместе с Андрюхой, я боюсь, вдруг он исчезнет, но Мэгги, блять, попросила, а я… Ну да, я не смог ей отказать. Дурак, дурак… Сейчас она стоит на табурете и тянется наверх, чтоб разместить на ёлке свечи, а я забыл как дышать и смотрю на неё. Посетителей сегодня мало, и мы почти наедине. Только в углу сидят какие-то старики и совсем не обращают на нас внимания. — Миш, ты бы помог лучше, — просит Ловетт. — Как скажешь, — я снимаю её с табурета и прижимаю к себе прямо в воздухе. — Пусти, — шепчет она, но не вырывается. Усмехаясь, отпускаю. Блять, ну почему меня к ней так тянет, я нихера не понимаю. — Давай, чё вешать-то? На помощь приходит Мэри, закончившая обслуживать клиентов, и вскоре на ёлке появляются шары, придурочные ангелочки, конфеты в блестящих обёртках, орехи в фольге, те самые свечки и ещё всякая хрень. Но смотрится красиво. Ловетт садится ко мне под бок и спрашивает: — Тебе нравится? Как тебе вообще Рождество? — Не знаю, - пожимаю плечами. - Мы не празднуем его. Только верующие. — А как же ёлка, подарки? — удивляется она. — Это всё в Новый год. Ну и то больше для детей. Блин, жалко я Сашку не смогу поздравить, вряд ли мы выберемся отсюда к празднику, — я вдруг остро это понял и снова почувствовал, как же всё меня достало. Не хочу я жить чужой жизнью. Мне бы в своей разобраться. — У тебя есть дочь… Ты женат? — слегка разочарованно спрашивает Мэгги. — Типа того, — говорю и вижу, как в глазах Ловетт снова вспыхивает огонек. — Слушай, ты же Тодда ждёшь. А чё тогда на меня так смотришь? — Не знаю, — поспешно встаёт и уходит, развешивает по стенам какие-то растения. — Это чё за веники? — Это омела, — отвечает, не поворачиваясь, а потом добавляет, улыбаясь. — Есть такая примета, кто под ней встретится — должны поцеловаться. — Тогда лучше держись от меня подальше, а то мы точно пересечёмся, — смеюсь, а она опять злится. Чуть ли не фак показывает. Но у них, походу, этот жест ещё неизвестен. Тут наши заигрывания прерывает шум распахиваемой двери. В пирожковую заваливаются Князь, Мик и две собаки впридачу. Ловетт и Мэри, как истинные женщины, начинают охать и ахать, а я спокойно интересуюсь: — Чё за хуйня? Андрей вручает мне перемазанную собаку, типа болонки, что ли. — На. Отмывай. А вы с Миком разберитесь,. Я присматриваюсь к лицу Майка. Видно, он спасал собачонку из грязных рук каких-то уродов. Одобряю. — Майк, ты опять влез куда не надо, — сетует Мэри, вытирая ему кровь. — Не слушай бабье кудахтанье, — вмешиваюсь я. — Ты молодец. Андрюх, ну пошли со мной. Я чё, один с этим зверьём возиться должен? Мы поднимаемся в цирюльню, там набрана вода. Греть только надо. Андрюха вдруг подмигивает мне и вытаскивает из-за пазухи бутылки. — Смотри, чё есть. Отметим? — Бля, Андро, без вопросов. Только чего отмечать-то? — Ну праздник же. Я вдруг тихо говорю ему: — Андрей. Я домой хочу. Серьёзно, понимаешь, да? — Выберемся, — отвечает он, но как-то неуверенно. — Думаешь, нет шансов? — спрашиваю, наливая воду в ванночку и сажая туда притихшего пёселя. — Не знаю, — пожимает он плечами. Вдвоём кое-как мы отмываем собаку и, совсем измученную, закутываем её в пелёнку. — Ну вот, чем не рождественский подарок, — вручаю я Мику свёрток. — Пусть пока здесь останется. Я к Энди побегу, — отвечает он, трогая уже распухший нос. — После к вам опять зайду ненадолго, а потом домой, а то отец рассердится. — Хорошо, — я кладу собачку на стул ближе к очагу, а большой чёрный пёс, который все это время терпеливо ждал, ложится рядом на пол. — Смотри-ка, а они ведь друзья, — замечает Андрей, гладя обоих собак, а в его глазах отражается свет ёлочных свечей.