***
Энди к вечеру почувствовал себя ещё лучше, попросил маму принести ему альбом и стал рисовать в подарок для Мика. Он знал, что тот обязательно придёт. В своём рисунке Эндрю хотел как-то зашифрованно выразить свои чувства. Мик был для него ближе, чем друг. Если облечь эмоции в слова, то он был соратником, единомышленником, чистым холстом, вдохновляющим на создание нового творения. Он манил и притягивал к себе, и Эндрю не понимал, что ему делать с собой. Мик ни за что не примет такого необычного отношения к себе. Вон как резко он отреагировал на Холмса и Ватсона. Энди вздохнул и не стал придумывать никаких ребусов, он просто взял и дорисовал портрет Майкла, тот самый, начатый на чердаке, на котором он, улыбаясь, сидел с гитарой. Получилось очень здорово и реалистично, Энди был доволен собой. А потом он сделал то, чего отчаянно боялся и желал одновременно: огляделся, чтоб не видел никто из домашних, и приложил рисунок к своим губам, касаясь нарисованного Мика. В эту же секунду в дверь застучали, отец пошёл открывать, а Эндрю поспешно спрятал рисунок под подушку. Конечно, это был Майк. Он принял вид благовоспитанного гостя, пожелал всем счастливого Рождества, ничуть не смущённый своими «боевыми ранениями», а потом вихрем промчался к постели Энди и разулыбался. Тот тоже улыбнулся, но обеспокоенно спросил: — Ты с кем опять подрался? — Да с подонками с одними… Не знаю, откуда взялись… — Мик нахмурился и, чуть ли не захлебываясь негодованием, стал рассказывать про спасённую собаку. Эндрю кивал и жалел, что его не оказалось в тот момент рядом. — Да уж, вместе бы мы им задали, — согласился Мик. — Ну мне Князь помог. Это тот дядька, друг Михаила. Эндрю, бля, ты же ещё ничего не знаешь! Мик убедился, что все взрослые в доме заняты своими делами и не слушают болтовню двух мальчишек, и наконец рассказал Энди всю невероятную историю, про Тодда и Миху. Эндрю слушал и не верил своим ушам. — С ума сойти можно, да? — восклицал периодически Мик. Когда он закончил рассказ, друзья надолго замолчали и задумались. Эндрю вдруг сказал: — А скоро приезжает Алекс? — Не знаю, он говорил, после Рождества. Может, послезавтра. А что? — не понял ход его мыслей Мик. — Одна мысль есть… Ты же говорил, он машину времени изобретал? — Ну… Вроде как. Так ведь это всё фантастика? — А то, что ты мне рассказал, не фантастика? — Хм… И ты думаешь, он что-то сможет? Время и пространство штука такая… — Не знаю… Надо ещё хорошенько подумать. — Может, мистер Холмс что-то сможет. Он тоже обещал помочь. А что ты думаешь насчёт Тодда? Кто он всё-таки, маньяк или наоборот? — Не знаю… Он мстит за семью, за свою разрушенную жизнь… Я думаю… Они ещё порассуждали обо всём этом, а потом Мик спохватился, что уже поздно, вручил Энди подарок, который они всё-таки купили с Андреем до того, как пойти к Ловетт и тихо сказал: — Вот, Энди, это тебе… С Рождеством. Поправляйся быстрее, я скучаю без тебя. — Спасибо, Мик, — выдохнул Энди. — А у меня тоже… Тот рисунок, помнишь? Ты всё хотел на него посмотреть. Он достал альбом, аккуратно вынул листок и подал Майку, который осторожно взял рисунок и долго рассматривал, а Эндрю в это время не мог оторвать глаз от его лица. Мик наконец поднял голову и сказал: — Ты, это, так здорово нарисовал… Спасибо. — Счастливого Рождества, Мик, — ответил Энди и вдруг, будто помимо своей воли, дотронулся прохладными пальцами до его лица, провёл по разбитому носу. Мик затаил дыхание. Между ними творилось что-то непонятное, воздух будто накалился. Энди не знал, какой реакции ему ждать, убрал руку и опустил глаза. Он готов был к тому, что Майк сейчас встанет, уйдёт и никогда не вернётся. А Мик совершенно неожиданно взял Энди за руку и приложил обратно к ссадине на своей щеке. Они больше ничего не говорили, но Эндрю почувствовал себя самым счастливым человеком в мире. — А ты стихи пишешь? — спросил вдруг Мик. — Я?.. Ну, да, пробую иногда, — не сразу ответил Энди, он всё ещё держал руку у лица Мика, а тот не убирал её. — Покажешь потом? — Конечно. — Ну ладно, я пойду, я ещё обещал к Мише и Андрею зайти, — встал Майкл. — Мик, подожди… — немного испуганно остановил его Энди. — Ты… — Эй, давай вот без всего этого, — улыбнулся Мик. — Значит, всё осталось как прежде? Как обычно? — немного разочарованно сказал Эндрю. — Нет, Энд. Всё стало гораздо лучше, — заверил его Майкл, наклонился и быстро и почти незаметно коснулся его губ своими, а заметив ошалелый взгляд, невинно сказал: — Я смотрю, у тебя вон тут омела висит. Энди огляделся и заметил вечнозелёное растение, что повесила мама, когда украшала дом. А он совсем забыл о примете, немного странном обычае целоваться под омелой. — Но мы же не… Это же только для пар, ну там, девушка и парень… — забормотал Эндрю. — Плевать, — выдохнул Мик. — Я тут подумал… А кому какое дело. Это наш выбор, ведь так? «Наш», — отдалось теплом в душе Эндрю такое простое слово. — Да, — тихо сказал он. — Ладно, беги, Мик, а то не успеешь домой к праздничному ужину. Мик бережно спрятал рисунок за пазуху, снова разулыбался и ушёл. Он шёл по улице и не мог поверить в то, что сделал. За недолгое время все его взгляды и убеждения перевернулись с ног на голову. Но вкус губ Эндрю, его глаза, а главное, его душа и сердце перевешивали все доводы разума. В конце концов, они не единственные, взять тех же Шерлока и Ватсона, взрослые люди уже, между прочим, а не подростки, у которых всё можно списать на гормональные бури. Мик, почти ничего не замечая вокруг, поднялся на чердак, взял гитару и пошёл в пирожковую к Ловетт. Идя тёмным пустырем, он вдруг запереживал, как бы опять не встретились те хулиганы. Мик боялся не за себя, а за гитару. Сломают, и хана, где он возьмёт новую. Но никого не было, лишь ярко светили звёзды. Знаменитый лондонский туман в последнее время был отчего-то редким гостем в столице, и это нравилось Мику. В доме Ловетт царили мир и уют, и это было даже странно, особенно если вспомнить про страшный подвал. Но Тодда не было, и тяжёлая атмосфера разрядилась сама собой. Князь возился с собаками, чесал им брюшки и чуть ли не играл в чехарду, Миха держал в руках книгу и то ли что-то читал, то ли просто маскировался и наблюдал за Ловетт, которая накрывала на стол. Мик проследил за его взглядом и поразился бушующему в глазах огню. Горшок услышал шаги и повернул к нему голову. — Мик, иди сюда. Мы с Андрюхой… Короче, с праздником тебя поздравляем, — он протянул Мику горсть орехов и дорогих шоколадных конфет. — Ну, у нас только так. Может, Санта Клаус тебе ещё что-то подарит. — Спасибо, — довольно улыбнулся Мик. — И я уже не маленький, я не верю в Санту. — Ну и зря, — заметил Князь. — В чудо всегда надо верить. — Может быть, — рассеянно кивнул Майкл. — Ты был у Эндрю? — спросил Миха. — Да. У него всё хорошо. Спасибо вам большое за эти таблетки, — поблагодарил в который раз Мик. — А я сыграю вам, можно? — Конечно, — оживился Мишка. — Андрюх, вот послушай. Мик играл что-то очень похожее на «Соловьи. Утро.», старенькую песенку, которую почти забыл Горшок и еле помнил Князь. Они переглянулись, Андрей молча поднял большой палец вверх и стал неотрывно смотреть на Мика. — Охуительная тема, — хлопнул его по плечу Михаил. — Смотри, не забудь её. И текст придумайте, будет песня хоть куда. — Хорошо. Спасибо, Миха…ил, — запнулся Мик. — Да зови ты меня как угодно, хоть Михой, хоть как, — заметил Горшок. — Мне по барабану. — Спасибо, — снова сказал Мик, отставил гитару, шагнул и прижался щекой к нему. — Жаль, что мой отец не такой как вы… Миха почувствовал, что у него опять предательски защипало в глазах. Каким-то он стал сентиментальным в последнее время. — Я так понял, твой отец так же строг, как был мой в своё время. И ты думаешь, он не понимает тебя. Но это не главное. Главное, что он есть, и все равно любит тебя, — немного хрипло сказал Михаил, и Андрей удивлённо посмотрел на него. Кажется, Миха повзрослел и стал более мудрым. И когда только успел? — Ну я побегу, — Мик подхватил инструмент. — А собачки пусть тут останутся, ладно? — Так конечно, — кивнул Михаил и засмеялся. — Андрюха их, по ходу, приватизировал. Да, Княже? — Они милашки, — кивнул Андрей. — Только я думаю, Мэгги выгонит меня с ними на улицу. Всё-таки заведение общественного питания. — Я ей выгоню, — слегка погрозил пальцем Миха, снова словил гневный взгляд Мэгги, а потом её улыбку. Мик засмеялся и ушёл, а Андрей вдруг почувствовал себя лишним и пошёл наверх, под предлогом, что возьмёт бутылку с виски. POV Михаила. — Миша, хватит на меня так смотреть. Это уже все видят, — подходит ко мне возмущенная Ловетт. Андрюха ловко съебался наверх, и мы с ней одни. Я молчу и чувствую, что сейчас просто наброшусь на нее прямо здесь. Она красивая и такая манящая, что просто пиздец. Но я отвечаю: — Да ладно тебе, больше не буду, — и на самом деле смотрю в сторону. Ну зачем мне она? Разумом всё понимаю, но вот сердцу-то, сука, не прикажешь. Спускается Андрюха с выпивкой, я переключаю внимание на него, а потом ещё приходят Холмс с Ватсоном. Мэгги занимается едой на кухне, и я спасён от её невыносимых зелёных глаз и огненных притягивающих волос. Шерлок садится рядом со мной и говорит, что связался с одним учёным, который сейчас находится в Америке. Его зовут Никола Тесла, и он как раз занимается экспериментами, связанными с пространственно-временным полем. Может быть, он может помочь. Я смутно припоминаю, что знаю про этого чувака, он изобрел вроде какую-то магнитную катушку и она названа его именем. Ватсон просит меня и Андрюху рассказать про будущее. Про изобретения, про достижения науки. Мы честно признаёмся, что в этом ни бум-бум, школу закончили на отъебись и вообще это не наша тема. Холмс заинтересовывается музыкой, и уж на этой-то почве мы с ним сходимся, а потом я ещё пытаюсь обсудить с ним, жителем монархической Англии, идеи анархии. Две бутылки виски почти выпиты, и я чувствую сам, что уже прилично пьян. — Шерлок, — кладу я руку ему на плечо, — ну вот как это понимать? Я, блять, в детстве книжки про тебя читал, а ты сейчас сидишь рядом со мной. Кто ты? Кто я? Что за хуйня… — Мих, я не знаю… Я сам в шоке, всё, что я от вас услышал, никак не может быть правдой. Этому нет рационального объяснения… Вся моя картина мира, мои тщательно выстроенные методы летят к чертям, — не понимает и сам Холмс. — Я всё проверил, никаких зацепок… Я начинаю убеждённо ему что-то доказывать, о параллельных мирах, он, материалист до мозга костей, спорит со мной. — Мишка, отстань от человека, — вмешивается Князь. Его поддерживает Ватсон, и они уходят. — Мих, пошли наверх, — тянет меня Андрюха. — У нас там ещё эль. — Мэг, пошли с нами, — я тяжело притягиваю Ловетт к себе, обнимая за талию. — Чё ты одна будешь. А потом, припомнив про обычай, встаю с ней прямо под этой зелёной омелой и целую, ещё более страстно, чем тогда в коридоре. Но она сегодня неприступна, даже не отвечает, отталкивает меня. — Мих, хорош, — шепчет мне Андрей. — Да плевать. Заебала. Пошли, говорю, с нами, я больше тебя и пальцем не трону. Не хочешь? — кричу ей вслед. — Ну, давай, жди Тодда. Только он нахуй никогда не вернётся, понимаешь, да? Тебе до конца жить тут со мной! — Мих, — снова говорит Князь. — Да что, блять, Миха? Ну сорок лет уже Миха, и что? — я один поднимаюсь по лестнице и встаю у окна. Бля, чё так хуёво-то стало… — Мишань… — становится рядом Андрей. — Ты чё взорвался-то? Ты влюбился в неё, что ли? Кажется, он прав. Я не просто хочу её, я хочу быть с ней. Но отвечаю: — Нет, конечно. Ладно, пошли, попробуем, что за эль. Только, Андрюх, его надо было в начале пить, он же как пиво. — Ну и что, — пожимает плечами Андрей, — нам вроде всегда плевать было. Слово просто такое классное. Волшебное какое-то. Эль… Мы уходим в комнату и быстро приговариваем почти весь этот типа волшебный эль. Не знаю, пиво, как по мне, лучше. Андрей, ухмыляясь, вдруг залезает в свою сумку, достаёт оттуда пачку презервативов и кидает в меня. — На, Мих, это ещё подарок тебе. Всё равно ты рано или поздно завалишь Ловетт. Точнее, она позволит тебе это сделать. И я думаю, тебе не очень хочется, чтоб по Лондону бегали маленькие Горшочки. Или Тоддики. Я уж не знаю, кого она в тебе видит. — Блять, Андрей! — я загибаюсь от дикого смеха и толкаю его на пол. Мы катаемся по нему как малые дети, и со стороны, наверно, выглядим по крайней мере странно. Отдурачившись, мы так и остаёмся лежать на полу. Андрюха вдруг закрывает глаза, а потом, открывает и, сияя, шепчет мне: — Миха! Они вернулись! — Кто? — не понимаю я и ржу. — Зелёные человечки? — Да ты дебил. Координаты. Точнее, координатная сетка. Ну да, зелёная, — улыбается Андрей и хватает меня за руку. — А ну-ка, зажмурься. Представь Москву. Не, лучше Питер. Что-то, что мы оба знаем. — Блять, ну давай «ТамТам» представим, — предлагаю я и начинаю нервничать, хмель слегка слетает. Неужели?.. Закрываю глаза, представляю очень чётко, как на картинке, клуб, но никаких, блять, сеток я не вижу. — Андро, нету нихера. — Ну ладно, держись тогда за меня. Не отпускай только. Попробуем вдвоём. Я нервничаю ещё сильнее. Неужели всё закончится? Я вроде как и рад, но… А как же Мик, Энди, и Ловетт… Даже и не попрощаемся. — Андрюх, погоди. Эй, Андрей! — я леденею и чувствую, что держусь за пустоту. Князь исчез. А я всё тут, в этой ёбнутой цирюльне. Один. Ещё минуту назад мы ржали, как полудурки, а теперь в душе опять холод Северного полюса… Вскакиваю, хватаю бутылки из-под чёртова эля и швыряю их об стену. На звон стекла прибегает Ловетт. — Миш, — смотрит на меня круглыми глазами. — Чё те надо? — выплевываю я. — А где Андрей? — Да хуй знает. Сетку свою нащупал и исчез. — Миша, — она подходит ко мне и, пытаясь успокоить, берёт за руку. — Он вернётся, что ты. И правда. Чего это я раскис? Конечно, вернётся. Увидит, что я остался, и мигом назад. — Мэгги, — зову я, не выпуская её руки. — Садись. Давай вместе подождём. — Хорошо, — она садится рядом, я вдруг кладу голову на её колени, а Мэг начинает перебирать мои волосы. Приятно, блять. Машка так же делала. Давно когда-то, будто в прошлой жизни. Я, кажется, начинаю засыпать, а Ловетт шепчет мне, щекоча дыханием: — С Рождеством, Мишка… — Угу, — отвечаю я, совсем проваливаясь в сон, и чувствую, как она целует меня в висок. Прошло дней пять, скоро Новый год, а Князь так и не вернулся. Я очень надеюсь, что он в нашем мире, просто снова не видит эту свою сетку. Гораздо хуже, если он опять застрял в каком-нибудь пустынном месте на Дороге. А ещё хуже, если он просто забыл про меня. Да блять, не может такого быть. Всякий бред в пьяную башку лезет. Мик заходил один раз, кажется, слегка испугался моего вида и тоже пропал. Ну, с ним-то всё ясно, он или у Энди, или у Алекса, который, наконец, вернулся. Ловетт то избегает меня, а то приходит сама и молча сидит рядом. О чём думает, хуй знает. А мне ничего не надо от неё. Я тупо бухаю и брожу по Лондону. Сегодня опять забрёл в тот парк, где был однажды, вороны там всё так же сидят на деревьях, а на древней скамейке появилась такая же древняя старуха. Ведьма, что ли. Она посмотрела на меня, усмехнулась и сказала скрипуче: — И не надейся. Ты тут навсегда. Я, блять, после этих слов чуть топиться в Темзу не пошёл. Но всё-таки одумался, куда-то свернул и оказался на Бейкер-стрит. Разыскал дом Холмса и вломился к нему. — Михаил! Какая встреча, — воскликнул Холмс. — Я как раз думал о вас. Похоже, он думал не только обо мне, потому что замечаю небрежно лежащий на столе шприц и закатанный рукав на левой руке. Шерлок смотрит на меня и с тонкой улыбкой замечает: — Кажется, искусственные стимуляторы в вашем будущем никуда не исчезли? — Конечно, — отвечаю я, не сводя глаз с шприца. — У нас есть героин, похлеще вашего морфия. Чёрт бы побрал этого Шерлока. А он тем временем достаёт пузырек, новый шприц и легко протягивает их мне: — Прошу. Семипроцентный кокаин. Блять, нахуй я сюда пришёл. Ну где же ты, сила воли… Я смотрю на дозу так же, как, наверное, загипнотизированный кролик смотрит на пасть удава. И тут вместо силы воли на помощь мне приходит Мик. Он забегает в кабинет, держа в руках какие-то бумаги, говорит: — Мистер Холмс, вам почта, — потом смотрит на него, на меня и хватает меня за руку: — Дядь Миш, ну вы чё делаете? Мне Ватсон говорил, какая это дрянь. — Дрянь, — согласно киваю я. Холмс выглядит немного смущённым, убирает шприц и слегка оправдывается: — Просто у меня нет интересного дела. Дайте мне его, и я отброшу все искусственные стимуляторы. Мик, ты можешь идти. Забирай Михаила. — Пойдёмте, — восклицает Майкл. — Я как раз хотел звать вас к Алексу. Нам надо поговорить. — Спасибо, Микки, — говорю я, когда мы выходим на улицу, серую и грязную, потому что откуда-то с океана теплый ветер принёс оттепель и запах весны, хотя на дворе конец декабря. — Никогда не пробуй ничего такого. Они будут говорить, как это клёво, будут пиздеть про расширение и изменение сознания — не верь! Это всё поебень. Я вдруг серьёзно и откровенно рассказываю ему всю правду о себе и наркоте. Он слушает напряжённо и внимательно, иногда покачивая головой: — Ну и хуйня… — Рад, что ты понял, — я хлопаю его по спине. — Князь не появился? — заглядывает мне в глаза Мик. — Нет… — с горечью отвечаю я. А он как будто рад. — А ты чё радуешься? — Просто… — смущается Мик, — просто мне будет не хватать вас, когда вы вернётесь к себе. Это ведь навсегда… Я прекрасно понимаю его. Я и сам привязался к нему и к Эндрю, но больше всё-таки к нему. — Я тоже буду скучать, Мик, — тихо говорю я. Дальше мы идём молча и останавливаемся у какого-то дома. Мик оживляется, затягивает меня внутрь, во дворе бегают те самые собачонки, а в одной из комнат, больше похожей на фантастическую лабораторию, сидят Энди, который, оказывается, уже выходит из дома, и темноволосый короткостриженный паренёк. Ну, как я и думал, Алекс — это альтернативный Саня Балунов. — Здрасьте, — улыбаются мне оба подростка. — Это вот Алекс, — кивает на друга Эндрю. Алекс протягивает мне руку, а потом говорит: — Мы тут с пацанами подумали… А что, если?..***
Москва.
Олеся встала около восьми утра, просто и легко поднялась без будильника, и это само по себе уже было чудом, потому что обычно девушка просыпалась не раньше одиннадцати. Она хлопотала на кухне, и это тоже было необычно, Олеська очень редко готовила завтраки. Но сейчас всё было по-другому. В соседней комнате шумел уже вставший Тодд, который просыпался рано и которого надо было кормить. Олеся кулинарными навыками не блистала, поэтому решила приготовить обычную овсянку, а с ролью десерта прекрасно справлялось магазинское печенье. Как раз к тому моменту, когда всё было готово, на кухне появился Суини, одетый, умытый и причесанный. Всё-таки он был англичанином викторианской эпохи, и манерами сильно отличался от нынешних людей, да от того же Мишки, которому на свой вид по утрам было вообще по барабану. С одной стороны, Олесе это нравилось, а с другой ей хотелось порой каких-то более простых отношений, объятий, утренних поцелуев. Хотя о чём она думает, он просто живёт в её квартире, всего лишь неделю или даже меньше. Но что тянуть? Ведь терять им обоим нечего, Олеся сходила с ума, лишь завидя его, и чувствовала, что внутри Суини происходит то же самое, но он борется с собой. Сейчас он хмуро сидел за столом, о чём-то крепко задумавшись, и был похож на изваяние в скале. — Суини, — легко коснулась Олеся его руки. Он взял её за пальцы и спросил: — Ты можешь провести меня в театр, когда там никого не будет? — Я не знаю… Я попробую, как раз сегодня я иду туда, у нас что-то вроде итогового собрания перед Новым годом, — пожала плечами Олеся. — А зачем? — Хочу кое-что проверить, — глядя мимо неё, сказал Тодд. — Ради тебя — что угодно, — шепнула Олеська, хотела погладить его по волосам, но передумала и удержала руку. В театре во время перекура она, воровато оглядываясь, незаметно стащила ключи с поста охранника. Можно было просто сделать копию, но театр был на охранной сигнализации, брелок от которой можно было только украсть. Конечно же, охранник спохватился, обыскался, но потом плюнул и, понадеявшись на русский авось, никому ничего не стал сообщать, тем более Олеся, будто случайно узнав о случившемся, умело заболтала его, успокоила, что ключи, наверно, просто куда-то завалились и потом найдутся, и подарила бутылку коньяка. Вечером она примчалась в квартиру и потрясла связкой у Тодда перед носом. — Смотри, что у меня есть! — Ты просто волшебница! — воскликнул он. — Спасибо, Олесь. Суини потянулся за ключами, но Олеська твердо решила, что попросит кое-что взамен. — Так просто не отдам. Только за поцелуй, — она подошла к нему вплотную и смотрела снизу вверх вмиг потемневшими глазами. Тодд молчал, поэтому Олеся решила действовать самостоятельно, привстала на цыпочки, провела по его лицу, потом легко коснулась губ, чувствуя, как сносит крышу от его дыхания, но резко отстранилась и отдала ключи. — Держи. Не хочу так, — она вдруг поняла, что просто-напросто выпрашивает этот поцелуй, и остановилась. — Это правильно. Подожди, всё ещё будет, — тихо сказал Тодд, пряча связку в карман. — Поехали. Театр был тёмен и пуст. Суини сразу прошёл к зеркалу у чёрного входа, которое уже заменили на новое, долго вглядывался в него, потом тяжело вздохнул и покачал головой: — Ерунда. А пошли-ка на сцену. Они поднялись на помост, Тодд осмотрелся и вдруг прямо среди декораций увидел лицо ведьмы. Он почти машинально выхватил бритву, а старуха каркающе рассмеялась: — Поздно ты пришёл, Тодд. Я скажу тебе то же самое, что и ему: ты здесь навсегда. Если не решишься на жертвенный обмен. — Какой обмен? — нервно спросил Суини. Олеся никого не видела, не понимала, с кем он разговаривает, и запереживала. Она опять была в эпицентре сумасшествия. — Догадайся, — продолжая скрипеть, старуха кивнула на девушку. Тодд вздрогнул и бритва выпала из его руки. Олеся каким-то шестым чувством вдруг всё поняла, подобрала лезвие и протянула Тодду. — Давай. Меня здесь ничего не держит. А ты окажешься на своём месте, — в голове Олеси отчаянно звучали строчки: «А если вдруг явится смерть, то пусть её зовут Любовь…» Она видела будто со стороны в замедленной съёмке, как Суини взял бритву, взглянул на старуху, одобрительно кивавшую, обхватил её сзади и приставил лезвие к шее. Всё было как в тех снах. — Ну давай же, Тодд. Одно движение… — шепнула она, дрожа всем телом. Принести себя в жертву ради любимого — как глупо и сладко… Суини выдохнул, потом крикнул: — Нет! — и швырнул страшное орудие куда-то в сторону ведьмы. — Пошла вон, старуха! Олеся, я не могу… Хватит с меня невинно убиенных душ… Он повалил её прямо на доски сцены и стал целовать шею, на которой всё-таки остался небольшой порез. Он губами стирал кровь, мешая её со своими слезами, вместе с которыми прорывались наружу отчаяние и безысходность, и приходило искупление, а Олеся никак не могла прийти в себя. — Суини, — выдохнула она, — зачем?.. Ты мог бы… — Не мог. Я люблю тебя! — от былой выдержки не осталось и следа. Олеся поддалась его страсти, растворяя в ней остатки страха, и они, будто безумные, хватались друг за друга, то нежно и ласково, то грубо и жадно, и обоим этого было мало.