***
Металлическая кружка с горячим чаем обжигала руки, тёплый пар щекотал нос, застилал глаза. — Пейте, пейте, а то у нас здесь климат нехороший, заболеете ещё, не дай Бог, чахотку подхватите, горемычная, — говорил Олесе стражник, пожилой уже человек, втайне жалевший её. Олеся очень хотела полностью спрятаться за этой кружкой, чтоб никто не видел её лица. Надзиратели английской тюрьмы в обращении с дамой проявляли самые лучшие свои джентльменские качества, были вежливы и галантны, и даже вместо сырого каземата выделили комнатку для персонала в относительно теплом и сухом крыле здания. Олесе было плевать с самой высокой лондонской колокольни на все эти удобства, она яростно отказывалась от них и хотела быть лишь рядом с Тоддом, но этого ей не позволяли, поэтому пришлось уступить. Бессонными ночами, помимо тоски по Суини и страха за него, девушку мучало чувство вины, она понимала, что своим арестом сорвала всю «операцию» с машиной времени, но по-другому поступить просто не могла. В тот вечер, когда на Флит-стрит объявилась полиция, ничего не предвещало большой беды. Суини, вдоволь наговорившийся с Ловетт, сидел теперь рядом с Олесей, гладил её по голове и в который раз рассказывал о своей жизни, той, которую он давно потерял, и вспоминал какие-то мелочи и детали. Он улыбался, и даже взгляд его потеплел. — Суини, — спросила Олеся, наслаждаясь его прикосновениями, стараясь запомнить их навсегда и ластясь к его ладони, будто кошка, — ты думаешь, всё получится? — Должно, — кивнул Тодд, собирая её совсем растрепавшиеся волосы в косу. — Непостижимо, но… Он развёл руками, а потом поцеловал её в висок: — Не наделай только глупостей там, в моём прошлом. А то увидишь меня с Бэтти, заревнуешь и похлеще Судьи дел натворишь. Тодд смеялся, но Олеся догадалась, что он опасается всерьёз. Он поверил в возможность повернуть время вспять, и мысленно был уже там, с женой и дочкой. — Что ты, Суини… Мне даже в голову такое не приходило, — всплеснула руками Олеська. — Я просто постараюсь сделать так, чтобы Судья не увидел Бэтти. Не увидит — и ничего не будет. — Не увидит в тот раз, так увидит в другой. Надо бы… — засомневался Тодд, но тут в цирюльню вошёл полицейский. Олеся вздрогнула и крепче прижалась к Суини. — Можно увидеть ваш паспорт, мистер? — спросил офицер. Тодд молча протянул документ. — Скажите, — продолжил полицейский, — вы недавно вернулись из заключения, ведь так? И делом вашим занимался Судья? — Да, — глухо ответил Тодд. Он нащупал в кармане бритву и был готов вынуть её и перерезать назойливому посетителю горло, но Олеся удержала его руку и молча успокаивающе погладила, стараясь не показать, насколько ей стало страшно. — Пройдёмте с нами. Олеся вздрогнула и крикнула: — Я с ним. Мне нельзя оставаться одной! Офицер смерил её подозрительным взглядом и кивнул. Они спустились вниз по лестнице мимо обалдевшей Ловетт и вскоре оказались в здании городской управы. Олеся не понимала, что происходит, но знала лишь одно: она пойдет с Тоддом куда угодно. Даже на смерть. И ей было совсем неважно, любит он её так же, как свою Бэтти, или нет. Поэтому, когда Суини, непонятно на что рассчитывая, во всём признался, она вскочила, горячо его поддержала и принялась всех уверять, что она была сообщницей Тодда. — Зачем ты это делаешь? Ты всё потеряешь… — зашептал Суини. — Я-то надеюсь увидеться с Судьей и придушить его голыми руками, а ты?! Зачем? — Я люблю тебя, Тодд, больше жизни… И мне плевать на всё остальное. Зачем менять прошлое? Пусть всё остаётся как есть. Зато здесь и сейчас ты — мой. Только мой! — горячо зашептала Олеська в ответ и впилась в губы Суини горячим поцелуем. Оба будто сошли с ума. Одному застил глаза огонь мести, другой — пожар любви, и больше в их душах не было места для иных чувств. Олеся стала медленно осознавать это, и с каждым днём заключения ей становилось всё хуже и хуже. Она своим безрассудством подвела Мишу, подвела Андрея и лишила себя шанса на полноценное детство рядом с родными. От этого было больно, а когда она услышала смертный приговор Тодду, то стало совсем херово. Теперь и ей оставалась только одна дорога — на плаху. Она умоляла об этом всех: конвойных, полицейских, надзирателей, слухи дошли до Судьи, и он, не разбираясь в деталях, радостно подмахнул ещё один кровавый приговор. В ночь перед казнью добрый старик-стражник снова смягчился и отвёл девушку в камеру Тодда. Здесь было сыро и холодно, поэтому Олеся сразу прильнула к Суини, пытаясь согреть его и себя, и тихонько зашептала ему какой-то бред, лишь бы не думать о самом главном. Тодд был спокоен, но печален. — Я всё-таки не добрался до Судьи… Может быть, получится что-то сделать завтра? До того, как голова слетит с моих плеч? — задумчиво говорил он. Олеся ничего не отвечала, она целовала каждую его царапину, каждый синяк, оставленный проводившими допросы солдатами, распутывала совсем уже седые волосы и готова была раствориться в нём, стать его частью. — Прости меня. Это я виноват, — вдруг сказал Тодд. — Если бы я не затеял этот цирк с прятками в зазеркальном мире, если бы не поверил старухе, ничего бы не было. Вы были бы с Мишей, в своём мире, там, где ваше место. — Нет, Тодд, всё так, как должно быть. Я… Первый раз в жизни, и, как видно, последний, я полюбила так сильно, что готова отдать за тебя жизнь. Спасибо тебе, что подарил мне возможность испытать такие чувства, — Олеся гладила его по колючей щетине, а потом затянула в один из последних поцелуев, горький, солёный от слёз и крови на пересохших губах. — И пусть ты не любишь меня в ответ точно так же, это совсем не важно! Главное, что не отталкиваешь. — Мне жаль тебя… — Суини отвечал на поцелуи, но думал о чём-то далёком. — Не надо меня жалеть. Я знаю, на что иду. Любовь бывает разная… В моём случае она — убийца. Ну и пусть, — убеждённо тряхнула головой Олеся, глядя в зарешеченное окно под потолком, в котором кружились снежинки на фоне светлеющего утреннего неба. В день казни всё шло медленно и размеренно, будто на съёмках фильма, но ровно до тех пор, пока с помоста Олеся не увидела Миху и Князя, а потом ещё того парнишку, который был неуловимо похож на Андрея в юности, кажется, его звали Энди. — Видишь? Они что-то задумали… А вдруг получится? — еле слышно сказала Тодду Олеська, почему-то обрадовавшись, и не ошиблась. Горшок со свойственной ему экспрессией и неподражаемым умением держать публику в любой, даже самой дерьмовой, ситуации рассказал в песне лондонской толпе подлинную историю цирюльника. Баллада смутила народ, повергла в шок Судью и, видимо, оттянула время казни так, что кто-то успел навести в прошлом порядок. Олеся бросилась к Тодду, видя, что всё вокруг стало непрочным и зыбким, как круги на поверхности озера, если кинуть туда камнем. — Суини, ты только посмотри! — она указала вниз, в толпу, которая гудела уже не сердито, а радостно, и собралась для того, чтобы посмотреть на передвижной цирк-шапито, а не на казнь. Исчез палач, исчез топор, а там, внизу, стояли Элиза, которую Олеся сразу же узнала, и ещё одна женщина, постарше, очень на неё похожая. Наверно, это была Бэтти. Тодд растерянно моргал, видимо, он их ещё не видел, для него помост растворился чуть позже. Олеська, пока он был ещё рядом, взяла его за руку и коснулась губами щеки: — Ты вернулся к себе, Суини. Будь с ними! — едва она договорила, как Тодд оказался уже рядом со своей семьёй. Он мгновенно забывал всё, что было. Прошлое его переписали на чистовик, все ошибки были исправлены. Он улыбался счастливо и открыто, а глаза светились добром, почти таким же, как у Мишки. Олеся вздохнула и оглянулась. Михаила не было, Андрея тоже. Наверно, они уже в Питере. Почему же она всё ещё здесь? Олеська покрутила головой и поняла, что находится за импровизированными кулисами передвижного цирка. — Пошли со мной, — дёрнул её за руку один из клоунов. Или это был Шут? Тот самый Шут — покровитель группы? — Куда? — засопротивлялась Олеся. Она хотела ещё раз взглянуть на Тодда, её любовь к нему никуда не делась. — Скорее, не возражай, всё испортишь, — они шагнули в потайную дверцу и полетели куда-то в пустоте. Когда Олеся открыла глаза, Шута уже не было, зато хрипло смеялась горбатая старуха-ведьма, сидевшая на скамейке около полосатого пограничного столба и точившая о валун свой кривой нож. — Ну что, Олеська, выбирай, — каркала старуха. — Куда пойдёшь? Покорять сердце Тодда или?.. Олеся пригляделась и увидела две тропинки, одна была мощена серой брусчаткой, а другая петляла среди луговых трав. Олеська, не раздумывая, хотела броситься в Лондон, но вдруг от другой тропинки повеяло таким теплом, что она остановилась. — А там что? — спросила она. — Там? Демоны прошлого, — заскрипел голос ведьмы. — Не надо тебе туда. — Не слушай ты эту каргу старую! — воскликнул запыхавшийся Шут, примчавшийся откуда-то сверху. — Что ж такое, ни на минуту нельзя оставить, как дети, ей-богу! Я один, вас много, не успеваю, блять… Ой, прости. — Шут, миленький, помоги! — воскликнула Олеська. Шут победоносно улыбнулся, посмотрел на старуху, которая сморщилась, превратилась в ворона и улетела, гадко каркая, и под руку подвёл Олесю ко второй тропинке. Она шагнула на неё и увидела тёплый широкий жёлтый луч. — Иди по нему, — подтолкнул её Шут. — Всё обошлось. Чуть было глупостей не наделала… Иди-иди, теперь-то всё хорошо будет. Олеська медленно вдохнула терпкий аромат Иван-чая и полыни и пошла по лучу, её обдало летним знойным воздухом, травы вокруг закачались. Образ Тодда в голове медленно пропадал, исчезали боль и страх, вообще все взрослые чувства отходили на второй план и пропадали, прятались до поры до времени. Олеська вдруг поняла, что стала маленькой девочкой. Она бежала из школы по знакомому двору, а навстречу ей, улыбаясь, шёл быстрым шагом отец. — Папа, смотри! — воскликнула Олеся, доставая дневник. — У меня по чтению пятёрка и по математике. — Ой, молодец, доча! — радовался папа Дима. — Маме бы понравились такие оценки. Она смотрит на тебя с небес и очень гордится своей дочкой. Дмитрий сказал это и запереживал, как бы Олеська не разревелась. Со смерти матери прошел почти год. Олеська прижалась к отцу и кивнула. — Да, пап, я знаю. Не переживай, я больше не буду плакать. А ты ведь не умрешь? — Нет, Олеся, — крепко обнял дочь Дмитрий. — Я не умру. Я сделал свой выбор. Главное в моей жизни — ты и твоё счастье.***
POV Михаила. Чернота. Полная беспросветная темнота. Вот где я оказался вместо Питера. У негра в заднице. Ну а чё, похоже. Душно, жарко, тесно… Черный мрак опутывает, будто липкая паутина, проникает за шиворот, лезет в нос, глаза и душу. Я, кажется, всё-таки успел подохнуть. Хуёво, конечно. Или всё же я ошибаюсь? Не, так просто сдаваться я не привык. Вытягиваю руки вперёд и иду наощупь, периодически натыкаясь на стены, веду вдоль них и в одном месте чувствую что-то, похожее на дверь. С силой толкаю руками, потом бью с размаха ногой и жмурюсь от света, хоть он и очень тусклый. Передо мной раскинулась дорога посреди пустыни. Бетонная, ровная, без начала и конца. Ага, Шоссе Смерти, про которое говорил Андрюха. Что ж, вот и я оказался здесь, в вечности. В сердце поселяется та самая черная липкая пустота из темной комнаты, к горлу подкатывает комок. Я здесь навсегда, это очевидно. Медленно бреду вперёд, всё равно больше делать тут нехер. Мысли становятся всё более ленивыми, а потом вообще покидают мою многострадальную башку. Вот так хорошо. С пустой головой не свихнешься. Никаких тебе Тоддов, никаких параллельных Лондонов… Как будто наркотой закинулся… Так, стоп. Мысли возвращаются, шебуршат как тараканы. Наркота… Может, это всего лишь глюки? Очередной передоз? Блять, как меня достало это… Столько лет борьбы, и всё без толку, тебе кажется, что ты победил, но только до очередного срыва. А потом всё опять сначала. Вот бы мне реальную машину времени, я бы стёр нахрен тот день, когда попробовал героин. А, нахуй, зачем я себе вру. Не стал бы ничего стирать. Это моя жизнь, моя песня, и слов из неё не выкинешь, иначе я буду уже не я. С Тоддом другая история, он жаждал отмотать всё назад и исправить чудовищную ситуацию, из-за которой и превратился в монстра, серийного убийцу. А мне нравится моё прошлое, нравится тот беззубый отвязный панк, кем я был, и тот слегка ебанутый артист-анархист-коммунист, кем я стал. Я жил как хотел, одним днём, и в этом был весь кайф. Я и сейчас так хочу, но, блять, тогда было проще. Я, конечно, прекрасно понимал, что гроблю себя, но все эти последствия, они были где-то далеко в будущем. А теперь будущее стало настоящим, и вроде как и хочется пожить ещё в своё удовольствие, и мозгов побольше стало, да нету уже ни сил, ни здоровья. Зато планов дохуя. Планов, которым никогда не сбыться. Я сам себя загнал в угол, из которого выход — только вот эта безнадёжная дорога в вечности. — Миха, ты дебил. Ты что здесь делаешь? В вечность он собрался. Тебя Мик, значит, спас, из дерьма, можно сказать, вытащил, а тебе всё неймётся? — возник на обочине Шут и продолжил тоном расстроенного школьного завуча. — Как же вы все меня достали… Последний раз я увожу тебя отсюда. Серьёзно, заебался. То Князь в мирах попутешествовать решил, то Олеська ведьму слушается, а теперь ещё и ты. Пошёл вон, говорю, отсюда! Шут сорвался на крик и указал мне на тропку в пустыне. Я пошёл по ней и вспомнил Мика. Чёрт, как же это я забыл о нём. Хотя… Мы всё равно больше не увидимся. Но он молодец, всё сделал как надо. Пусть у них с Энди всё получится. И в творчестве, и даже, блять, в личной жизни. Ну счастливы они вместе, молодцы. Наплевали на всех. Как настоящие панки, между прочим. Эх, чёрт, мне будет их не хватать… Я медленно иду по пустыне, и чувства ко мне возвращаются так же медленно. В сердце разливается тепло и горечь. Мэгги! Блять, на этой жуткой дороге я не вспомнил даже про неё. И это было, наверно, даже к лучшему, потому что сейчас воспоминания острым ножом полосуют сердце. Она нужна мне! Как я буду без неё… Я резко останавливаюсь, но Шут не дремлет, он ещё не ушёл. — Опять встал как вкопанный. Да вали ты уже к себе! А если ты думаешь о Ловетт, то успокойся. Всё будет. Я вскидываю на него глаза и пристально смотрю. — Не веришь? Старому другу Шуту не веришь? Нет, конечно. Ловетт — персонаж из истории Тодда. Нет легенд про Тодда — нет Ловетт. Всё просто. Я люблю призрака. — Дурак… — Шут как-то умудряется понимать меня без слов. — Поверь мне, Мишка. Просто поверь. Поверь, поверь… Заладил как попугай. Но эти слова дарят мне небольшую надежду, а перед моими глазами встают изумрудно-зеленые глаза Мэг, рыжие упругие волосы, губы, чуть припухшие от жадных поцелуев… Когда и как мы увидимся снова? Я должен её найти… И найду. Похуй на всё, найду, я клянусь. Шут прав, надо отсюда выбираться. Мой решительный настрой разрывает все грани пространства, и со следующим шагом я оказываюсь в Питере. Пасмурный летний день, лужи на дорожках… Только я почему-то ни на Невском, ни дома, ни в студии, ни где-то ещё в адекватном месте, а на кладбище. Не люблю кладбища, вообще-то. На свою смерть плевать, исчез и с концами, а вот провожать кого-то близкого — тяжело… Ну, по крайней мере, теперь точно понятно, что я не умер. Я б сам к себе на могилу не пришёл, правильно, да? Мистика мистикой, но в это я уж точно не поверю. Тем более, Лондон Тодда тускнеет, в голову приходят совсем другие воспоминания. И «Тодда» в них нет. Есть «Король и Шут», с Андреем, с Саней Балуновым, новый альбом, что уже почти готов, отыгранный концерт в московском Зелёном театре. Значит, всё точно получилось. Вспоминаю дальше. Я понял, что я делаю на кладбище. Сейчас начало сентября, поэтому сперва показалось, что всё ещё лето. Отец… Отец умер несколько дней назад. Вон печально-траурный Лёшка стоит и курит. А ещё где-то неподалеку мама. Они специально отошли, чтоб оставить меня одного. Я… Я пытаюсь понять, что я чувствую. Мы с батей за всю жизнь так и не нашли общего языка. Кто в этом виноват, уже не важно. Какая теперь разница. Я вдруг вспоминаю слова, что сказал Мику про его отца. Вот ведь какая штука, Мика я помню очень чётко, хотя не должен: время изменилось, не мог я быть ни в каком Лондоне. Ну да ладно, я не об этом. Я о том, что мой отец тоже любил меня, несмотря ни на что, и переживал за меня. А я… Я тоже любил его. И за всё прощаю. И шепчу: «Пап… Прости меня… Знаешь, а ведь в детстве я очень хотел быть таким же, как ты. Даже хотел стать военным. А потом… потом мы перестали понимать друг друга. Но ты знай, я люблю тебя». Но теперь уж поздно разговаривать, остаётся лишь сидеть и смотреть на свежезакопанный холмик. Аккуратно ступая, ко мне подходит Князь и кладет руку на плечо. — Миха… — Чё, испугался? Думал, меня будешь хоронить? — невесело усмехаюсь я, присматриваясь к его бледному и растерянному, нет, даже испуганному лицу. — Честно — да, — тихо отвечает он. — Не дождешься. Мне надо ещё Мэг найти. — Кого? — Ты не помнишь ничего? — блин, а вдруг он точно забыл, и только мне маяться… — Я помню. Но, знаешь, как сон… Обрывками… — А я вот чётко помню. Но лучше б забыл, — грустно говорю я. — Да я тоже кое-что припоминаю. Пошли-ка. Покажу тебе, кого я тут увидел, — он тянет меня за руку. Мы идём по кладбищу и на одной из тропинок у низкого, уже довольно старого памятника с фигурой ангела я замечаю Олесю. Рядом с ней стоят двое мужчин. Тот, что старше нас с Андрюхой, украдкой вытирает слёзы, а другой целует Олесю в щёку. У руках на обоих кольца. Муж, значит. — Видишь? — шепчет Князь. — Хотя бы у неё всё точно хорошо. Олеська встречается со мной взглядом и явно не узнаёт. Ну и классно. Я быстрее отступаю в тень деревьев. Не хватало ещё, чтоб она и сейчас в меня влюбилась. Пускай живёт своей жизнью, в которой всё хорошо, не считая смерти матери. — Пошли, Андро, — говорю я, обнимая его за плечи. — Там где-то мама, надо её домой отвезти. — Лёха уже повёз, — отвечает Князь и слегка вздрагивает. — Я говорил с ним, пока тебя искал. — Ну нашёл же, чё дрожишь? Давай тогда просто по городу пошатаемся, как раньше, — я нехило так соскучился по Питеру, на самом деле. — Давай, — соглашается Андрей и добавляет. — Я б на тебя посмотрел, если б ты оказался на кладбище и увидел, например, вместо меня Агату в траурном платке. — Ну слушай, я ж не виноват, что нас забросило именно сюда, — Я слегка сжимаю его руку, чтоб он знал, что я его отлично понял. — Кстати, Княже, давай, колись, какие изменения в твоей жизни произошли? Пока мы окончательно ничего не забыли. — В группе играю с теми же ублюдками, что и раньше, — смеётся. Он доволен. И это хорошо. — Это я и сам знаю. А ещё? — мы бредём куда глаза глядят, и выходим к Неве. В Питере всегда к ней выйдешь, на самом деле, куда б ни шёл. — С Агатой счастлив, — задумчиво говорит он. — Вроде всё хорошо. А было херово. — Ну, я рад, — реально, рад. Правда, про себя то же самое сказать не могу. Мы с Олей точно не живём вместе и, похоже, уже давно. И не будем, потому что Ловетт я не забуду никогда. Сашку только жалко. Но я же не от неё ушёл, а от жены. Да и всё равно мы постоянно на гастролях. Буду дома — буду навещать её. Надо, кстати, сегодня зайти. — Андрюх, у меня кстати тема музыкальная классная есть, ещё оттуда, из Лондона. Напишешь текст? — Конечно, Мих. Запиши демку, скинь мне, — кивает Князь, весь такой привычный, родной… И мы снова вместе. Блять, как звучит-то… Остановившись у чугунной решётки над рекой, я вдруг спрашиваю: — Андро… А ты никогда не чувствовал ко мне чего-нибудь такого, как Эндрю к Мику? Молчит, пытается сделать удивленный вид, прикинуться, что забыл всё, но я-то вижу, он прекрасно всё понимает. — Давай, давай, отвечай, — подначиваю я. — Только не втирай мне опять про то, что мы — не они. — Знаешь, Мих, я… Я всегда восхищался тобой. Твоим талантом композитора, мелодиста… Ты — мой холст, понимаешь? Я творю на тебе. Типа, это, ты мой муз, — заржал. — Ну что ты так смотришь? Успокойся, трахнуть я тебя никогда не хотел. — Да блять… Скажешь тоже. Я в общем-то не об этом, — на самом деле, в этом я и так был уверен. Чё меня вообще понесло такое спрашивать, хуй знает. — Ну я понял. Не уходи больше, ладно? Хочешь, записывай сольник, проводи свои концерты. Оставайся только. — Хорошо, Мих. Спасибо. Мы всё-таки поняли друг друга. — А то. Только через что пришлось ради этого пройти, это ж охуеть можно, — соглашаюсь я и замолкаю. Андрей внимательно смотрит на меня, а потом говорит: — Ты любишь Ловетт? — Её не существует, — пожимаю плечами я. — Да ну. Так любишь или так, увлечение на пару недель? — блять, вот докопался же. Какая разница теперь, она осталась где-то за сотню лет и миллионы пространств. — Да люблю. Но что толку… — Э, нет, Мих. Если серьёзно любишь — найдёшь. Хоть где найдёшь, — с такими серьёзными щами утверждает Андрей, что я начинаю смеяться. Князь, склоняя голову, чуть хмурится и отвешивает мне леща. Я в долгу не остаюсь, и мы, сорокалетние лбы, не самые безвестные люди, дурачимся в траве на аллее, как школьники. Закончив баталию и заключив перемирие, мы полдня бродили по городу, как будто вернулись во времена студенчества, а к вечеру завалились в бар. Поводов хоть отбавляй. Отца помянуть, возвращение отметить. Я готов напиться вдрызг, но Андрюха бдит. Ну и пусть, приятно, чёрт возьми, когда о тебе кто-то заботится. Вслух я такого никогда не скажу, но в мыслях-то можно. — Мишка, — спрашивает меня Андрей после нескольких стаканов пива. — А ты вообще рад, что выбрался? И я честно говорю: — Не знаю. Я там как будто кусок жизни оставил. Но… Если бы не Лондон, всё было бы совсем по-другому. — Ты не представляешь, Мишка, насколько по-другому, — вдруг слышу я юношеский голос и к нам за стол садится Мик. У Андрея отвисает челюсть, а пиво льётся из наклоненного стакана на стол, а потом и на пол. Не знаю, как выгляжу я, но, наверно, не менее живописно. — Ты… Откуда тут взялся? — кое-как складываю я звуки в слова. Мик, подросший, по-летнему загоревший, с причёской, отдаленно напоминающей ирокез, хитро улыбается и односложно отвечает: — Из прошлого. И эта фраза вызывает во мне воспоминание, которого быть не должно: наркотики, больницы, кодировки, бешеные гастроли, никакого Лондона и живого Тодда в зеркале в декабре 2012 года, никакого Князя в группе, лишь мимолётная встреча на «Окна открой», очередная ссора с Ольгой, очередной шприц, что должен был стать последним. Должен… Но не стал. Потому что в доме невесть откуда появился высокий лохматый юнец и растоптал его каблуком. Мик видит, что я вспомнил, берёт меня за руку и просит: — Миш… Такого ведь больше не повторится, правда? Я очень старался всё изменить. Я, блять, и сам надеюсь, что не повторится. Но кто его знает, сколько мне осталось. Моё сердце — изрядно потрепанный моторчик, в один миг может стукануть. Но ни Мику, ни Андрюхе знать об этом не обязательно. Князь смотрит на нас, ничего не понимает, но о чём-то догадывается и толкает меня: — Миха… Ты опять обманул её? — Кого? — не совсем врубаюсь я. — Старуху с косой. Точнее, с ножом, в нашем случае. — Это не я. Это Мик, — я притягиваю его к себе. — Пошли отсюда, пока тебя не выгнали. Расскажи, как ты нашёл нас?