Mr. Evans

Тревожность — чувство неприятное. И у него нет выходных. Оно живет в области солнечного сплетения. Трясется, как желе на блюдце, распространяя по всему телу волнение. Нарушает покой. И беспокойным становится сон. Страх что-то потерять или чего-то не успеть усиливается в ночной тишине. И по нескольку раз за ночь я просыпаюсь и тревожно всматриваюсь в мирно спящего Криса, пока не увижу его со всей отчетливостью. И тревожность в груди затихает, погружаясь в необходимый сон. Просыпаться по утрам еще тяжелее и... страшнее... — Ты чего такая напуганная, /Т.И./? — голос Эванса звучит отдаленно и приглушенно, словно пытается пробиться через плотный пузырь, защищающий меня от внешнего мира. Блуждающим и сонным взглядом осматриваю номер и несколько секунд разглядываю пустую половину постели. Хотя Крис стоит прямо около меня и, кажется, о чём-то спросил. Но тревога порождает страхи. Они, как рой неугомонных пчел, жалят и жалят в больные места. — Я не знаю... — растерянно моргаю и натягиваю одеяло до подбородка, желая, как в детстве, спрятаться в домике от своих страхов. — Подумала, что ты ушел, — испуганными глазами смотрю на Эванса. Вижу его замешательство и тень беспокойства на лице. Он никогда не видел меня такой... потерянной. — Почему? — Крис садится на постель и гладит меня по руке. Заглядывает мне в лицо, чтобы подбодрить или увидеть, какие тревоги отражаются в моих глазах, но я упрямо отвожу взгляд. Внутри меня лишь одна тревожность, от которой я не могу спрятаться. Ощущение, что я куда-то опаздываю и не могу успокоиться. — Куда я могу уйти, /Т.И./, — Эванс поддевает двумя пальцами мое лицо за подбородок и одаривает своей самой восхитительной улыбкой на свете, которая вмиг сползает, как расплавленная восковая маска. Страх в моем взгляде так очевиден и ощутим, что даже позитивный настрой Криса ретируется. — Детка, что случилось? — он пересаживается ко мне за спину и ставит подбородок на плечо, крепко при крепко обнимая за талию. Я молчу. Беру Эванса за правое запястье и сдвигаю в область солнечного сплетения, там, где сконцентрирована моя тревожность. Крис озадаченно хмурится, но позволяет мне действовать постепенно. — Это моя тревожность. Не дает покоя и порождает беспричинные страхи. Будто кто-то грызёт меня изнутри. Ладонь Эванса сильнее давит на солнечное сплетение, желая выдавить из моего тела всё тревоги. Если бы все было так просто! — Это звучит странно, знаю. Поэтому... — Странно звучит то, что ты подумала о моем уходе, а то, что ты описала, — Крис запинается, — я понимаю. Паника, которая сидит глубоко внутри и гложет. — Да, — перекладываю и его левую ладонь себе на грудь. Теперь он словно охраняет мою тревожную душу и пугливое сердце. — Я заказал завтрак в номер, — трется щетиной о мою мягкую щечку, заставляя меня блаженно зажмуриться. И улыбнуться. — Как ты отреагируешь на то, если целый день я проваляюсь в постели? — заигрывающе стреляю глазками и чмокаю Эванса в нос. — В таком случае мне придется присоединиться к тебе, — валит меня на кровать, придавливая сверху массой своего тела. Целует в подбородок и кончиком носа очерчивает контур моих приоткрытых губ. — Хочу сделать этот день особенным. Все твои дни. Искоренив все твои тревоги и страхи. Эванс нежно поглаживает костяшками мою бледную щечку. Подушечкой пальца разглаживает бровки и с характерным звуком нажимает на кончик носа. Узел тревожности ослабевает. Я почти могу спокойно вздохнуть полной грудью. Крис осторожно и трепетно целует меня в губы и уходит, чтобы встретить официанта, который принес наш праздничный завтрак. Завозит сервировочный столик в комнату с улыбкой до ушей и останавливает около постели. Неизвестные, но аппетитные блюда спрятаны под металлическим клошом. И лишь бутылка шампанского в ведерке со льдом вместе с фужерами сразу бросается в глаза. С озорным блеском в глазах Эванс открывает все блюда по очереди, и божественный аромат свежеиспеченных оладий, омлета и жареного бекона заполняет ноздри. На плоской тарелке небольшими ломтиками нарезан сыр в белой плесени. От аппетита у меня слюнки текут и урчит в животе. Я потираю ладошки, голодным взглядом разглядывая завтрак. Крис довольно улыбается. Наконец-то он видит меня настоящую: счастливую и радующуюся мелочам. — Держи, — протягивает мне фужер с шампанским. Пока Эванс открывал бутылку игристого, я сделала запасы хомячка из бекона и оладий на одну тарелку. Пригубляюсь к напитку, и газики ударяют в нос, а язык пощипывает. Крис ворует из моей тарелки бекон и ржет над моей обескураженной мордашкой. — Почему елки в отельных номерах всегда выглядят так одиноко? Эванс оборачивается и разглядывает хвойную красавицу, украшенную яркими шарами и гирляндами. Величавая, но одинокая красота, забитая в самый дальний уголок роскошного номера. Радует взгляд и селит в душе необъяснимую тоску и печаль. — Потому что здесь она всего лишь атрибут праздника, которую наряжают из года в год. Снова и снова. Никто не вкладывает душу или частичку себя, чтобы украсить ёлку, — Крис допивает шампанское и наливает себе еще. И пока я думаю о вечном в самый долгожданный праздник Эванс продолжает воровать мою еду. — Если бы мы наряжали елку вместе с тобой, то обязательно бы поругались, — первый бокал алкоголя срабатывает отлично, и легкое опьянение ударяет в голову. — Потому что ты не умеешь соблюдать цветовую гамму шариков и симметричность их расположения, — фыркаю от смеха. — Это ты сейчас тонко намекнула, что у меня нет чувства вкуса и стиля? — растерянность не мешает Эвансу наполнить мой бокал новой порцией спиртного. Я лишь пожимаю плечами. Ответ на его вопрос будет лишним. — Проводить новогодние праздники дома еще тоскливее, — залпом опустошаю бокал шампанского. В груди разливается приятное тепло. И я хотя бы забываю о своих страхах. — В детстве я ждала боя курантов, после которого всегда обещали какое-то чудо. Обещали, что новый год постучится в дверь и произойдет настоящее волшебство. Оно до сих пор не наступило, — из глаз предательски брызжут слёзы, но я все равно смотрю на Криса, хоть он и расплывается от пелены слёз. — Меня всегда это расстраивало, и с каждым разом маленькая надежда внутри гасла все сильнее. — Я могу постучать в дверь, когда часы пробьют двенадцать, став твоим новогодним чудом, — раскосая улыбка Криса разгоняет печаль на сердце, и он салютует мне полупустой бутылкой шампанского. — Ты пьяный, но это самое милое, что мне когда-либо говорили...