И играть все должны так, чтобы зритель забыл, что перед ним сцена… М. А. Булгаков «Театральный роман»
Мелодия плыла в дымном воздухе, звук нежный и печальный, он вибрировал и вздрагивал робко, будто кто-то плачет в темноте украдкой, взлетел высоко, истошно взрыдав на мгновение и резко оборвался, словно мучения плачущего наконец закончились и не хотелось думать чем именно, потому что по траурному лицу скрипачки читалось, что ничем хорошим. Нарисованные слезы на бледных щеках добавляли трагичности, хотя конечно играла она хорошо. Плохо здесь никогда ничего не делали. Пауза между выступлениями музыкантов мгновенно заполнилась разговорами, смехом, звоном бокалов, поплыли струи сигаретного дыма, мягкий свет с потолка залил все помещение, не такое и большое, как могло показаться в бликах освещения сценического. Джон сидел тут с самого начала и слушал, слушал, слушал скрипичные завывания, да, прекрасные завывания, к тому же сыгранные талантливо, но не до музыки ему было сегодня. Ее все не было и не было и самым пожалуй логичным было предположить, что она его сюда отправила просто, чтобы отстал, в конце-то концов не каждая девушка захочет продолжать знакомство с тем на кого запрыгнула на пьяную голову, поддавшись атмосфере сумасшедшей ночи. Да какое там продолжать знакомство! Он даже имени ее не знал! Все как в той дурацкой шутке… Так что она имеет все основания и причины к тому, чтобы здесь сегодня не появляться, только вот он был отчего-то странно убежден, что это не так — она здесь появится рано или поздно. Чтобы отвлечься немного от мыслей о ней Джон обвел взглядом разношерстную толпу, слетевшуюся сегодня сюда как рой мотыльков на пламя. Очень придирчивые мотыльки, с тонким избалованным вкусом, которые сейчас обсуждали все услышанное, усыпая пространство специфическими музыкальными терминами. Впрочем не все были знатоками в музыке, были тут сегодня и простые смертные. — А я тебе говорю, что она это играет! — взвился звонкий женский голос. — Дорогая, это попросту невозможно, — тут же возразил в ответ голос другой, тоже женский, но если первый голос был похож на весенний ручей, искрясь и переливаясь всеми красками жизни, то второй был сух и сдержан, угадывался в нем тот самый покровительственно-снисходительный тон, который обычно применяли профессора к нерадивым студентам. — Да почему же невозможно?! — кипятился первый голос обеспокоенно. — Потому что техника исполнения этого штриха давно утрачена и ей нельзя обучиться, — терпеливо разъясняла строгая собеседница. — Но я читала о том, что она это делает! — никак не желали сдаваться с другой стороны. — Мало ли что пишут, не всему же можно верить, — разумно и до зубовного скрежета скучно заметили в ответ. — Пишут это в колонках сплетен несведущие люди, лишь бы нагнать шума. Говорю тебе еще раз — техника утрачена полностью. — Но я же читала! — капризно зазвенел голос и тут же потребовал помощи. — Тирион, скажи ей наконец! Что ты молчишь?! — Но ведь когда-то кто-то придумал этот… как его? Ну утерянный прием игры… Почему бы снова кому-то его не изобрести? — проговорил очень знакомый голос, преисполненный мягкой уверенности. — Потому, мой вопиюще невежественный друг, — наставительно одернули его, — что прием этот сложнейший и чтобы его, как ты говоришь, изобрести заново надо быть чистым гением. А я не поверю никогда, что легкомысленная девица, не имеющая даже должного образования, на такое способна. — Но как-то же она играет и без этого… должного, — Тирион кашлянул, маскируя в кашле смешок, — образования. И хорошо, говорят, играет! — Выезжает на природном таланте и голом эпатаже! — отрезала суровая дама. — Ну и смазливое личико тоже способствует. Такие как она быстро взлетают и быстро гаснут, потому что музыка — это монотонный каждодневный труд прежде всего. — Странно, — подвел итог звонкий голос-ручеек, — а я думала всегда, что музыка — это полет души, а все эти стоккато, пиццикато и другие страшные слова придумали скучные люди, а она уж точно не скучная! Джон все-таки обернулся. Он давно краем глаза заметил колоритную парочку — Тириона в сопровождении дражайшей сестрицы и смотреть на них избегал, однако став невольным слушателем их препирательств с неизвестной академически-скучной дамой, все же решил взглянуть. Конечно и Тирион и Серсея нынешние не имели никакого отношения к себе прежним. Перерождения. Лучше и счастливее себя прежних. Настоящие брат и сестра, все время вместе, всегда друг за друга. Вот и сюда пришли вдвоем, хотя у Серсеи выбор спутников на вечер всегда был огромен, но она неизменно выбирала маленького братца. Джон невольно улыбнулся, глядя на нее. Была она красивой, умиротворенной и смешной, потому что любой человек будет выглядеть смешно, размешивая задумчиво стеблем сельдерея морковный сок в высоченном стакане, впрочем сейчас Серсея могла себе любое чудачество позволить, все только умилятся — просторное зеленое платье обнимало ее сильно округлившуюся фигуру. Кажется это был уже четвертый раз. Тирион трогательно заботился о сестре, сыпал шутками и выглядел человеком, довольным жизнью во всех ее проявлениях. Джон к ним предпочитал не приближаться, хотя наблюдал уже давно и временами даже с интересом — как и всегда. Ни одно из встреченных им знакомых лиц не вызывало в нем желания как-то сблизиться, всегда он проходил мимо, максимум ограничивался поверхностным знакомством и всегда старался исчезнуть раньше, чем успели привязаться к нему. И всегда искренне радовался когда видел другую судьбу, отличную от прошлой, хоть так было и не всегда. Они никогда не помнили себя прежних, но что-то всегда было, едва уловимым отголоском, намек на тень, отдаленное эхо, иногда это эхо толкало их на старые ошибки, а порой и на куда более худшие. Не всегда второй шанс — дар. Золотистый свет, льющийся с потолка, стал медленно тускнеть пока совсем не угас, а дальше… нет, Джон точно не ждал, что увидит здесь скрипачку в классическом концертном платье и с нитью жемчуга, такого тут отродясь не водилось, но и скрипачку затянутую в черный латекс тоже не ожидал, а уж, что она и окажется этой скрипачкой не ожидал вовсе! Она смотрела в зал с ленивой полуулыбкой, скользила заинтересованным взглядом, будто размышляла о чем-то своем и была немного не здесь. Пауза несколько затянулась, но вот глаза чуть сощурились и смычок лег на струны, а тонкие пальцы скользнули по грифу и в зал полилась мелодия, поначалу нежная и тонкая, одинокая нота, словно бы отголосок, эхо чего-то вдали, но что-то в самом звуке, в его сердцевине, зрело и обретало форму — угроза, пока еще незримая, но вполне реальная, она подступала все ближе и ближе, прорисовывалась тонким контуром. Мелодия стала сложнее и объемнее, ускорилась, ворвалась в мир в полную силу и по мере ее развития происходило нечто странное — мир вокруг выцветал, стремительно терял краски, превращаясь лишь в картонные черно-белые декорации, а за окнами рушился город, сделанный из стекла, бетона и металла, гасли разноцветные неоновые огни, все сотворенное за долгие годы рассыпалось и проваливалось в зияющую бездну, а из той бездны поднимался совсем другой город, чьи вырастающие сейчас из толщи времени стены помнили еще королей-драконов, да и самих драконов тоже помнили прекрасно, а люди, прежние, так отличные от нынешних и так на них похожие, снова шли по улицам и поднимали головы, всматриваясь обеспокоенно в небо. Ее музыка, словно остро отточенный скальпель, вскрыла ткань мироздания и в прореху хлынуло прошлое, сметая мощной волной хрупкое настоящее и воскрешая к жизни ту Королевскую Гавань, которую он один из всех живущих мог помнить. И вот уже накрыло извлеченный из небытия город тенью исполинских перепончатых крыльев, а жаркое пламя хлынуло вниз и поглощало улицу за улицей, квартал за кварталом, рассеивало прахом бесчисленные жизни. Снова в небе был дракон — черно-красный Дрогон снова поливал огнем город и его всадница тоже была здесь — рыдала и смеялась, шептала что-то, только ей слышное. Молилась? Проклинала? Сама себе давала клятву? Последний и заключительный всплеск мелодии, последняя пляска ее рук, творящих магию и все стихло. Рука ее, сжимающая смычок, взлетела победно вверх, словно она держала меч и вздымала его сейчас перед армией, которую ведет за собой в бой. Голова запрокинулась, отбрасывая за спину тугую и высокую хищную косу. Она замерла так. Стояла оглушительная тишина. Даже дыхания слышно не было, словно все и дружно забыли как вдыхать воздух или просто утратили в нем потребность. А потом случился взрыв. Такого тут на его памяти не было никогда, местная публика была пресыщена и капризна, избалована, всегда критически настроена и крайне скупа на выражение эмоций. Она заставила их про все это забыть и теперь стояла и впитывала всеобщее обожание, ловила витающие в воздухе сгустки чистого экстатического восторга и выглядела самой счастливой девушкой на свете. Она и правда могла бы сейчас всех этих людей позвать за собой на битву — они бы пошли не раздумывая и не раздумывая за нее умерли! Наконец она насытилась и прервала этот обмен энергией, назвать происходящее как-то иначе не получалось, отвесила легкий изящный поклон, подмигнула игриво и упорхнула со сцены. Слова шумных взбудораженных обсуждений от него будто отскакивали, он слышал, но не воспринимал. В себя приходил от услышанного и увиденного. Она была гением, это несомненно, потому что сотворить вот это все обычный человек не смог бы, но как? Нельзя, невозможно создать такое, если не видел всего своими глазами, при чем — сверху. Этот взгляд, здесь прозвучавший, совершенно точно ведь был со спины дракона. Откуда вообще эта музыка взялась? Кто ее написал? С какой целью боги подбросили кому-то во снах и видениях такое страшное и такое невероятное вдохновение? Неужто только для того, чтобы в одну прекрасную ночь одна прекрасная девочка взяла в руки скрипку и воскресила былое? И так ли уж важны ответы на эти вопросы…? Джон улыбнулся самому себе и решил, что не важны вообще.***
Ее звали Дейнис Веларион. Сочетание это его очень сильно удивило — неужто каким-то чудом уцелели представители династии с морским коньком на гербе? Хотя почему же нет? Старки целых восемь тысяч лет продержались, а Дейны и того больше, так что ничего не было невозможного в мире, в том числе и сохранение древней фамилии. Понятное дело, что это были какие-то побочные ветки, скорее всего и вовсе кто-то из бастардов взял фамилию… да какое по нынешним временам это имеет значение? Главное, что семья всеми мыслимыми и немыслимыми тропами продралась сквозь паутину истории, уцелела и именно в этой семье случилось перерождение последней из династии Таргариенов. — Легенда о Сновидице и Роке Валирии, да? Оттуда имя? — спросил он ее. — Именно! Мама увлекалась древней историей ну и… — она так искренне обрадовалась тому факту, что он знал эту легенду. И не знала сама, что легенда была чистой правдой. С именами вообще выходило забавно, потому что по какой-то странной иронии судьбы именно в этот период жизни он оказался со своим старым и самым привычным именем. Имен он за свою бесконечность перебрал великое множество, один раз даже Эйгоном побыл — не понравилось и не прижилось, зато вот к Джону возвращался часто, так что может и не было никакой ироничной усмешки богов за всем этим, а было простое совпадение. Здесь, на руинах древней обители королей-драконов, всегда было ветрено. С недавних пор еще и всегда светло — разноцветные блики блуждающих в вечном движении лучей света создавали атмосферу призрачного волшебства и неизменной тайны. Пусто и гулко здесь было в этот темный предрассветный час, никого не было кроме них и сухих листьев, что неугомонный ветер гонял хаотично по смотровой площадке. Будь его воля они бы и близко к этому месту не подошли, но она захотела сюда, а он не смог ей возразить. И теперь вот она стояла и смотрела на город, что раскинулся у нее под ногами и молчала. Неужели что-то чувствовала? Джон потянул ее от края парапета. — Пойдем отсюда, холодно тут. — Да, конечно, пойдем, — проговорила она отрешенно и дала себя увести, хоть и покосилась будто сомневаясь на его руку на своем плече, но ничего не сказала. Дистанцию она между ними установила сразу, еще в Белой гиене, когда кто-то из девушек там работающих вытащил его из зала и привел к ней в гримерку. Как только они остались одни, она тут же резко выставила руки вперед, останавливая его. — Нет! То, что случилось четыре дня назад… я так обычно не поступаю. Да я так вообще никогда не поступаю! Это было неправильно и мы были пьяны и я не знаю как теперь к этому относиться, потому что… — Слишком много слов, остановись пожалуйста, — прервал он ее, поймал за руки, развел их в стороны и все-таки сделал шаг, приближаясь к ней, — я еще там тебе сказал, что ничего ужасного не подумал и не собираюсь сейчас. И я ничего не делаю, перестань от меня шарахаться. Она смотрела огромными лучистыми глазами, того самого редкого аметистового оттенка и теперь уж можно было убедиться окончательно — это была она. Джон всматривался в такое знакомое и такое красивое лицо. Ресницы у нее длинные-длинные, пушистые и на них ни капли туши, как и вообще на всем ее лице ни грамма косметики — она успела уже снять сценической грим. А где-то кроме сцены ей все это было и не нужно. Они снова стояли рядом и можно было почувствовать тепло ее тела, уловить аромат духов. — Я правда в растерянности, — начала она снова попытку объясниться, — поэтому пожалуйста! Давай не будем ну… так быстро все случилось и я… давай мы не станем… — Торопить события, — подсказал Джон. — Да! — выдохнула она с облегчением. — Конечно не будем, — легко согласился он, склоняясь к ней и целуя в щеку, — такой ритм достаточно неспешен? — прошептал он и не стал отстраняться, вдыхая смесь розы, ладана, табака и дерева — он еще четыре дня назад понял, что ему нравятся ее духи, хотя скорее всего ему нравилось как они именно на ней сидели — как тугой кружевной корсет под аскетичным платьем монахини. — Более чем, — она все-таки робко положила руки ему на плечи, не попыталась обнять, а именно прикоснулась осторожно и прикрыла глаза, словно прислушиваясь к своим ощущениям. Джон снова к ней склонился и прошептал над ухом: — И ты чудесно играла. Она сразу распахнула глаза и уточнила капризно: — Чудесно и все? — Ну я не мастер о музыке говорить, а после того как сегодня наслушался там и вовсе боюсь рот открывать на эту тему… — он чуть виновато смотрел на нее. — Да я же шучу, — стерла она с лица недовольство. — Это и правда было удивительно и похоже на магию, — все-таки он хотел сказать ей самое главное, — будто в другой мир попадаешь. Признавайся, как ты это делаешь? — Как-как… Беру скрипку и играю, — пожала она плечами кокетливо. — Могла бы кстати и предупредить что меня тут ждет, — укорил он ее слегка. — Зачем? Чтоб ты мне сейчас сюда большой цветочный веник приволок, а я после не знала куда его девать? — Не любишь цветы? — Обожаю! Только выбирать их предпочитаю сама. — Так ты у нас самостоятельная девочка, да? — Кто?! Я?! — изумилась она. — Да я совершенно беспомощное существо, вот даже отсюда не знаю как выбраться незаметно. Ты ведь будешь моим рыцарем и спасешь меня? — посмотрела она так проникновенно и жалобно, что сердце готово было разорваться. — От кого тебя спасать? От всех этих людей, что там в экстазе обожания бьются и не скоро еще угомонятся? — Именно! Человек, стоящий на сцене должен оставаться загадкой, быть недосягаемым — не в толпе, а над ней, иначе исчезнет вся магия, понимаешь? Ну и потом они начнут просить автографы — это еще пережить можно, но они же еще и с камерами лезть начнут! Знаешь почему я согласилась на выступление именно в «гиене»? Не только из-за ее репутации, но и потому что тут строжайше запрещена фото и видеосъемка. — Не любишь фотографироваться? Ты серьезно? — пораженно спросил Джон. — Только не говори «с твоей внешностью», я это миллион раз уже слышала. Я ничего не имею против фотографий, мне не нравится бесконтрольность процесса, если я захочу свои живые концертные фото, то сама выберу фотографа. Джон не выдержал и рассмеялся. Фотографией он увлекся в тот самый момент как люди додумались ловить и останавливать момент, прошел все круги ада с древними и неповоротливыми приспособлениями, терпеливо вникал во все подробности и тонкости процесса, бесконечно ошибаясь и оступаясь, но не отступал и конечно в итоге всему научился. А уж в нынешнее время стало и вовсе прекрасно, процесс запечатления момента стал легок и не приносил ничего кроме чистого удовольствия. — Что я смешного сказала? — хлопнула она ресницами и сделалась подозрительна. И тут же сама догадалась. — Только не говори, что ты… — Да, — кивнул он со смехом. — Нет! Ты же… ты должен быть по другую сторону объектива! Ой! — тут же поняла что именно сказала и извинительно изогнула брови. — Кажется нам есть что обсудить, — заключил он. — Да уж… но не здесь. Я все же настаиваю на побеге, пока они не могут до меня добраться. — Так побежали! — В таком виде? — она окинула критическим взглядом свое тело, все еще заключенное в глянцевый блеск латекса. — А что с твоим видом не так? Мне нравится, — ему и правда нравилась она в таком наряде. — Еще бы тебе не нравилось! — она закатила глаза и скрылась за высокой ширмой в углу. — Не подсматривай! — донесся оттуда ее голос. — Не буду! Джон упал с размаху в вертящееся кресло перед зеркалом и запрокинул голову, уставившись в потолок. Она была реальна, не приснилась ему и не пригрезилась в водовороте ночи, наполненной призраками и мертвецами. И она была чудом. И конечно ужасно смешной со своими попытками объяснить почему ей неловко и почему не стоит спешить… кто-то другой, обычный человек, может быть и нуждался в подобного рода объяснениях, но только не он. Просто слышать ее голос, наблюдать за живой мимикой ее лица — уже неизмеримо много. Подарок богов, который он вряд ли заслуживал. И вот теперь они бродили, держась за руки, по месту, где когда-то стоял Красный замок. Днем тут толпы туристов, сюда водят бесчисленные экскурсии, всегда шумно и суетно, а в этот час никого, кроме них и призраков, что скользят среди руин. — А там что? — вырвала она его из потока мыслей. Джон посмотрел в том направлении куда она указывала и сердце на миг замерло и после заколотилось сильнее и чаще при виде простого белого здания, сейчас разумеется запертого. — То, что осталось от железного трона, — он не хотел про это говорить с ней. Хотя бы не сейчас, но она не оставляла ему выбора. — Того самого трона из тысячи мечей? Который, если верить легенде, расплавил дракон? — Того самого. — И ты действительно в это веришь? Не верю, а знаю и даже своими глазами видел пламя Дрогона и потоки расплавленного металла — подумал он, но вслух сказал конечно же другое. — Не знаю, но застывшие потеки оплывшего металла там и правда есть на высоких каменных ступенях… — И ты правда думаешь, что это мог быть дракон? Мне кажется, что это какая-то метафора, как обычно и бывает когда речь заходит о столь древних легендах… — Может и метафора, — он убрал с ее глаз прядь волос, — а может быть и нет, мы никогда уже не узнаем как там оно было на самом деле. Уходим? — Куда? — тут же хлопнула она ресницами. — Туда где тепло и хорошо. — Ты еще скажи, что там варят приличный кофе, а не вынуждают людей давиться этими странными кофейными напитками из бездушных кофемашин, — в ее голосе сквозило недоверие. — Варят, — с широкой улыбкой подтвердил он. — Да ладно? — тут же усомнилась она. — Вот прям настоящий кофе, прям вручную и все как полагается? Такие места еще остались? — Остались. И кофе сварят и завтраком накормят и даже не отравят, — пообещал он. — Тогда чего мы тут стоим?! Все так же держась за руки они сбежали по длинному ряду широких ступеней от смотровой на месте старого замка и дальше очень удачно впрыгнули в вовремя подвернувшееся такси, так что не пришлось тащиться пешком три долгих квартала. Маленькое кафе в неприметном переулке светилось тусклой зеленой вывеской с корабликом и набором цифр вместо названия, непонятных для непосвященных. Было уже открыто, Давос всегда открывался рано, еще до рассвета. Еще одно перерождение, встреченное им. Крохотное это заведеньице уже давно было тем чем и заявлено, только так не всегда было. Когда-то это неприметное кафе служило прикрытием для всякого рода сомнительных дел, здесь можно было достать все, что было под запретом, хотя нет, здесь никогда не имели дел с живым товаром — ни в какой форме. Двенадцать лет назад Давос отошел от всех неправедных дел, передал в руки многочисленных сыновей все, что успел к тому моменту перевести в легальную форму, сам же наслаждался жизнью в тишине и покое, оставив за собой только это маленькое кафе, где сам с удовольствием работал пару дней в неделю — просто для души и чтобы форму не терять, как он говорил. Сегодня как раз был такой день, когда сам седовласый хозяин надевши большой поварской колпак пек блинчики, варил кофе и готовил десерты. Внутри было как и всегда светло и уютно, в воздухе витал умопомрачительно вкусный аромат свежемолотого кофе. Ряд небольших столиков вдоль окон, отделенных друг от друга тонким резными перегородками — это было сделано давно и Давос оставил все как есть, добавив только на столы круглые рыжие светильники, а с окон снял ту чудовищную зеркальную пленку, что плохо пропускала свет, зато отгораживала непроницаемой стеной всех тут сидящих от любопытных взоров случайных прохожих. Сейчас же хозяин словно хотел сказать, что он человек честный и законопослушный, скрывать ему абсолютно нечего. — Сколько я тебя уже знаю! — поинтересовался после первых приветствий Давос. — Лет семь? Совсем не меняешься! — Это все здоровый образ жизни, — привычно отшутился Джон, а про себя вздохнул — начало, пока пунктиром и намеком, еще лет пять у него есть, ну может восемь, если отрежет волосы, он всегда немного постарше смотрелся с короткими волосами, а дальше — все. — Да я вот тоже, знаешь ли, с подачи супруги давно перешел на этот твой образ, но не работает! — Давос звонко похлопал себя по лысеющей голове и расхохотался довольно. Дейнерис… нет же! Дейнис. Ее зовут Дейнис. Не Дейнерис, не Дени — сам себя мысленно одернул Джон. Де-й-ни-с. Давай повтори — Дейнис. И еще раз — Дейнис. Уясни, запомни и привыкни — дал он себе внутреннюю установку. Пока он себе это мысленное внушение делал, она неторопливо разматывала широкий и длинный шарф, поправляла волосы и осматривалась с интересом — судя по довольной улыбке ей тут тоже было хорошо и уютно и Давос тоже нравился. — Нарушаешь правила, да? — хитро прищурился Давос. — Обычно ты своих подружек сюда не приводишь. Действительно, сюда Джон всегда приходил один, на единожды заданный хозяином вопрос ответил, что любит это место и меньше всего хочет тут встречать разнообразных бывших, так что интерес Давоса был вполне понятен и закономерен. А ведь ее он сюда привел не задумываясь даже, это казалось таким естественным и единственно правильным. — Это особенная девушка и правила на нее не распространяются. Никакие, — с Давосом ему и в этом перерождении легко давалась откровенность. Один из немногих людей из той, далекой, жизни, что не оставил после себя горького разочарования, он был единственным кто писал ему на Стену и даже один раз доплыл повидаться. Единственный кто попросил прощения за малодушие и кто вообще о нем помнил. — Да я уж понял, что ты попался, — хохотнул он беззлобно, — пойду стараться для вас, раз такое дело, а ты давай, иди к принцессе своей. За окном таяла медленно туманная предрассветная дымка, фонари еще горели, рассеивая в пространстве золотистый свет, блики которого гуляли по пустым и мокрым от дождя мостовым. А они сидели напротив друг друга и говорили обо всем, она расспрашивала его чем он еще занимается помимо фотографии и делала большие восторженные глаза после полученного ответа. — Серьезно?! Все эти битвы на экране, мечи, доспехи и все прочие… трюки, да? — Да, это все я. — Это все наверное ужасно интересно и увлекательно и жутко опасно… Тебе не страшно? — Страшно всем и всегда, просто со временем уже не замечаешь, — улыбнулся он. Какой уж тут страх, когда все максимально безопасно и куча подстраховок разных. Он вообще пришел во все это случайно, просто подался туда, где можно было делать то, что умел лучше всего. Надо же было куда-то деваться, когда мир изменился настолько, что привычное уже ремесло наемника, обрело форму крайне неудобную и откровенно мерзкую, вот и занесло его на съемочную площадку какого-то исторического фильма консультантом по фехтованию. Учил актеров держать меч и двигаться так, чтобы было похоже на правду, ставил бесчисленные бои и даже сам снялся в ряде эпизодов, с одним непременным условием всегда — глухой закрытый шлем, потому что светить своим нестареющим лицом в кадре явно было плохой идеей. А потом она рассказывала о себе, в основном о музыке, о том как все началось, о том, что учил играть ее старший брат и потом тоже было много учителей и даже одна попытка учиться в одной из самых именитых консерваторий Эссоса, которая закончилась полнейшим фиаско. Поступила-то она туда легко, а вот дальше… она уже тогда начала понемногу выступать и конечно пропускала занятия, к тому же играла в своей собственной манере да и вообще сильно выбивалась из строгого академического мира, в результате промучившись три неполных семестра вылетела оттуда и никогда не чувствовала себя такой счастливой и свободной как в тот день, когда ей пришла бумага, уведомляющая ее об отчислении. О том что она играла нынешним вечером тоже рассказала — он все же спросил, не удержался. — О, это из большого цикла «Пепельные сны», — засияла она улыбкой, — я играла предпоследнюю часть, называется «Дракон». — Предпоследняя? А как называется последняя? — Я не знаю, произведение не окончено еще, я играю его части иногда, потому что у меня есть разрешение автора. — А автор…? — Мой брат, я же всегда только исполнитель. — Вам сироп к блинчикам кленовый или апельсиновый? — возник перед ними Давос в своем любимом поварском колпаке. — Еще есть тыквенный, но его не советую, я его только осваиваю, не уверен в рецептуре. — А мы пожалуй рискнем, — решила она, — несите нам тыквенный! Примем посильное участие в акте сотворения! — Вот это по-нашему! — тут же одобрил Давос, хлопнув в ладоши. Ну кто бы сомневался! Есть все-таки в мире вещи незыблемые и не меняющиеся никогда и Джон тоже махнул рукой соглашаясь на экспериментальный сироп, добавил только поспешно в спину удаляющемуся Давосу: — И апельсиновый тоже давай, на всякий случай. — А почему не кленовый? — тут же спросила она. — Слишком сладкий и слишком простой. — И слишком прямолинейный, да? — Ну вот, ты и сама все знаешь. — Я хотела сравнить, — она подперла рукой щеку и чуть склонив голову смотрела на него, рукав ее свободного мягкого свитера немного сполз и обнажил запястье, открывая взору то, что было спрятано — татуировку. — Что там у тебя? — удивительно как он ее не заметил раньше, особенно с его-то любовью к подобным вещам. — Ах, это… — проследила она за направлением его взгляда и протянула ему руку через стол, поднимая рукав выше. Драконы. Там были драконы. Три штуки. Три силуэта парили в небе, раскинув крылья и были настоящими. То есть это не были красивые и цветастые вычурные драконы, какими их любят изображать сейчас, нет, драконы на ее запястье были похожи на тех, что когда-то и правда жили и летали. — А почему три? — спросил он, заинтригованный. Неужто все-таки какие-то отголоски памяти прежних жизней в них есть? — Сначала был один и он ужасно скучал, поэтому я решила завести ему друга, пришла в тату-салон и уже там вспомнила, что ужасно не люблю четные числа ну и… — обезоруживающе улыбнулась она. — Тебе нравится? — Очень, — он притянул ее руку поближе, склонил голову, целуя ее в ладонь, прижался губами к теплой гладкой коже. Прикрыл на секунду глаза. Боги, как же она была прекрасна и как притягивала его вся — слушать ее, смотреть на нее, ощущать присутствие, вдыхать, прикасаться. Знать, что она есть, что она дышит. — А у тебя есть татуировки? — весело спросила она. — А ты не помнишь? — не удержался он от смешка. — Там было мало света! И я… — вспыхнула она мгновенно. — Давай не будем про ту ночь! — выпалила она почти умоляюще. — Все-все, прости, не буду, — поспешил он ее успокоить, снова целуя в ладонь. — Ты мне покажешь? — в глазах ее горел неподдельный интерес. — Не здесь конечно и не сейчас… — Ну конечно, — он так и не выпустил ее руку и теперь поглаживал осторожно дракона посередине — того, у которого едва заметный цветовой акцент был зеленым. — Блинчики и сиропы прибыли, — громко возвестил Давос, ловко лавируя с подносом между пустых столиков, — еще кофе сейчас сварю. Их руки расстались неохотно, освобождая место на столе, а за окном погасли фонари и вместе с тем пробился первый солнечный луч.***
В наглухо затемненной комнате тихо пиликнул телефон и Джон, не открывая глаз, слепо пошарил по постели, ничего не обнаружил и рука его сползла на пол — там-то и нашелся искомый предмет. На экране висел значок непрочитанного сообщения от Сновидицы. Он долго мучился как ее записать, пока не остановился на таком вот компромиссном варианте. Я бы тоже выбрала сегодня лилии. Сейчас засыпаю, а они смотрят на меня. Мне нравится. И смайлик-поцелуй. Значит угадал. И не зря провожать ее до самых дверей напросился. Джон улыбнулся, радуясь своей удавшейся шалости и быстро набрал ей короткий ответ: Сладких снов, принцесса. И сам, обняв подушку, провалился в глубокий и спокойный сон.