***
Древние символы словно вмёрзли в стену холодно-серого камня. На обеих сторонах ущелья-прохода были начертаны различные звери, птицы и рыбы. Кем бы ни были те люди, что вырезали так много прекрасных картинок, они явно знали толк в том, как заинтересовать детей. Итэр, крутя головкой туда-сюда, молча восхищался волшебно выгравированными в камне оленями, лисицами, медведями и совами. Никогда ещё он не видел таких красивых рисунков. Сов он знал только по картинкам, а лисы, забегавшие в город в голодные зимы, были совсем другими: болезненно тощие и долголапые, со сбившейся в колтуны грязной шерстью и дикими, чумными зелёными глазами. Как только пространство вокруг раскрылось, распахнулись и глаза Итэра: такой красоты он тоже никогда не видел. Странный купол, нависший над ними, тихонько позванивал свисающими ожерельями льдинок, едва налетал ветерок. Сами же «бусины» ни в какое сравнение не шли с настоящими: мерцая в холодных белых лучах то голубым, то нежно-розовым, они танцевали на снегу, слетаясь у каких-то огромных неподвижных змей… — Это… это что… к-корни? — мальчонка хотел вывернуться из крепких рук, подбежать и в самом деле коснуться тёмной холодной коры, но этого уже и не потребовалось — Провожатый начал восхождение. Итэр, с дрожью выдохнув, крепче прижался к мужчине, когда светлой макушки коснулось ледяное ожерелье листвы. Сейчас, с вышины, корни казались уже не змеями, а единой огромной лапой, проломившей синий-пресиний лёд, жаждущей добраться до холодной воды. «Страшно», — морозное облачко вылетело изо рта, как только Провожатый перемахнул на ветку повыше. «Как же мне страшно-то! А что там, на самом верху, будет? Неужели и правда Храм Лунного Компаса, как он говорил?»***
Похоже, то, что Провожатый назвал «Храмом», и в самом деле им являлось: изящно изогнутые концы крыш, круглые ажурные окна и смутно знакомые ленточки оберегов на воротах настраивали на умиротворённое состояние духа. Но и тут с ледовых скал спускались отростки того дерева-лестницы, позванивая прозрачной листвой. А вокруг чинно ходили люди в белых одеждах, бегали опрятные мальчики-девочки в белом, и всё вокруг было белое да льдисто-голубое. Мальчишке это место показалось не то чтобы странным, но вот непривычным… точно. Во всяком случае, за ним никогда так тщательно не ухаживали и так внимательно не осматривали. Ведь, стоило только Провожатому позвать кого-то из бродящих вокруг белых-белых людей, как все они заметались, зашевелились и подлетели к его спасителю. Вот они что-то мелодично говорили, смотря на мальчика и гладя его по волосам — Итэр точно уловил из гомона да звона слова «потенциал», «сирота» и «возьмёмся учить». Потом его оторвали от Провожатого и куда-то понесли. Мальчик беспокойно завозился, заглядывая через чужое плечо на Провожатого. Тот лишь стоял на месте и отвечал на бесчисленные вопросы людей в белом. Как странно — все в белом, а он в буром. Об этом он и спросил того, кто его нёс, тихонечко дёрнув за рукав: — Господин, отчего… отчего Провожатый не так одет, как вы? И куда вы меня несёте? Белый господин нахмурился и ответил только на последний вопрос — звучный голос окутал с головы до ног: — Мы направляемся в лекарский павильон. Там тебе помогут. — Помогут с чем? — живо спросил Итэр, завошкавшись в кольце рук. На это господин не ответил. Только прижал мальчонку крепче да зашептал что-то убаюкивающее. И Итэр, как ни старался не унимать волнений под странную колыбельную, противиться не мог. Не почувствовал страха он, когда мужчина-лекарь осматривал его да пребольно тыкал под рёбра. Мальчик лишь смутился слегка, когда тот сочувственно просипел: — Худющий ты, конечно. Хорошо хоть Провожатый на еду для тебя не скупился, а то кости все пересчитать можно было бы. — И вовсе я не худой, — тихо возмутился Итэр, одёргивая рубашонку и хмурясь под весёлыми взглядами господ. Ох, да что же с этими господами не так? Итэру внезапно стало жутко стыдно за свой внешний вид, когда он бросил взгляд на чистые простыни. Эти господа что, совсем не заботятся о вещах? «Нет, наверное, просто слишком добрые», — решил он про себя, ложась обратно и боязливо подтягивая к себе одеяло.***
Первые несколько дней мальчик пробыл в лазарете, что для его натуры, не привыкшей к подобному застою, являлось настоящей пыткой. Ну право слово, что за дни такие, когда только и делаешь, что пьёшь всякие… бу-ль-о-ны, слушаешься лекарей и никуда не выходишь? Невыносимо, невыносимо скучно. В лазарете было тихо, а снаружи весь день раздавались голоса. Были там и детские, и в такие моменты Итэру нестерпимо хотелось выбежать на улицу и присоединиться к ним. Но было нельзя — лекарь, что осматривал его, запретил лишний раз выбегать на улицу. Лишь через четыре дня мальчонку переселили к остальным детям.***
Итэр настороженно косился то на одного, то на другого ребёнка, что с нескрываемым любопытством глазели на новичка. Но вот один, что посмелее, двинулся вперёд. Итэр сразу отшатнулся и недоверчиво вопросил, сжимая в кулачках край одеяла: — Бить будете? Момент царила тишина, что взорвалась многоголосым воплем: — Да как ты мог так подумать? — громче кричал тот, что оказался ближе всех. Новичок, вздрогнув, сжался в клубочек; другие же притихли, едва увидев реакцию, и примирительно забормотали: — Ты только не пугайся, мы просто немножко удивились… Тебе не стоит бояться, правда… Мальчишки и девчонки подползали всё ближе и ближе, и вскоре Итэр не мог думать ни о чём, кроме десятков ручонок, облепивших его осьминожками и сжимающих в объятиях, и заливистого смеха. «Может, попробовать? Может, подружиться? Мне ведь… нужны здесь друзья». Робкий, пока неуверенный смешок сорвался с бледных губ, а в тёмно-янтарных глазах заплясало зарождающееся веселье. И вот, вот уже детишки расселись по всей огромной комнате на топчанах, завернулись в одеяла и, перескакивая с одной темы на другую, помаленьку вызнавали все подробности жизни того да другого собрата. Не поскупились ни на жалость, ни на утешения и подбадривания; так и могло бы продолжаться, если бы на весь Храм Лунного Компаса не разнеслась мощная песнь гонга, возвещающего об отбое. Тогда, когда уже все новообретённые товарищи мирно засопели, Итэр глядел сквозь ажурное окно на белый-белый снег, на деревца со странной звенящей листвой, на безмолвие качающегося в тёмных небесах сияния, на одинокую белую лисицу, скользящую по ледовой пустыне — и восхищение с умиротворением крепли и крепли в его детской душе. Его новый дом был так красив и необычен.